Загадочные происшествия в Герондайкском замке.
Глава II. Мистрис Карлион у себя.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Загадочные происшествия в Герондайкском замке. Глава II. Мистрис Карлион у себя. (старая орфография)

Глава II.
Мистрис Карлион у себя.

Сорок-пять лет со всеми их разнообразными переменами, прошли после того как сквайр Денисон, владелец Герон-Дайка, умер в своей квартире на Блумбёрийском сквере, в Лондоне.

Был самый разгар лондонского сезона и в доме мистрис Карлион в Бейсватере собралось небольшое общество в честь двадцать-первого дня рождения её племянницы, мис Эллы Винтер. Мистрис Карлион, вдовевшая уже несколько лет, была еще красивая, хотя сорокалетняя женщина. Дом её был красив, приятно расположен и хорошо меблирован. Она держала экипаж, человек шесть прислуги и очень любила окружать себя молодыми людьми. Всего приятнее было для нея то время, когда мис Винтер позволял её двоюродный дед, сквайр Денисон, владелец Герон-Дайкского замка променять несколько недель спокойной деревенской жизни на Бейсватерския веселости и прелести лондонского сезона. Такия посещения, однако, были очень редки и очень ценились.

Сегодня десять или двенадцать друзей обедали у мистрис Карлион. Один из них был Фредди Бутль с маленькими пушистыми усиками, одноглазкой и коротко обстриженными льняными волосами, с пробором по середине. Фредди все признавали добродушнейшим человеком и самым легковерным. У него было хорошее родство и он был младшим товарищем в большой пивоварне под фирмою Фаунес, Бутль и Бутль. Он был влюблен в мис Винтер и сделал ей предложение год тому назад. Хотя он получил отказ, его чувства остались неизменны, и он надеялся, что Элла современем взглянет на него благоприятно. Он и Элла оставались наилучшими друзьями. Объяснение в оранжерее, для него столь важное, для нея было мимолетной досадой.

Другой джентльмен, которого мы представим читателю, был Филипп Клив, сын леди Клив из Гомделя, близ Нёллингтона. Он и мис Винтер были большие друзья. Филипп влюблен в Марию Кетль, единственную дочь Веллингтонского викария. Он очень красив, с каштановыми кудрявыми волосами, веселыми карими глазами и почти постоянной улыбкой. Элла иногда удивляется как Мария может устоять от его очаровательного обращения. Нигде нет большого фаворита как Филипп Клив. Самое худшее что его друзья могли сказать о нем, это то, что он немножко безпечен в денежных делах, и карман его всегда пуст. Скажем между нами, что Филипп часто бывал без денег, хотя может быть его друзья этого не подозревали.

По окончании обеда, когда дамы ушли в гостиную, мистрис Карлион позвали вниз, и чрез несколько минут прислали за Эллой. Капитан Леннокс привез от мистера Денисона, из Герон-Дайка подарок Элле на день рождения. Капитан случайно встретил Денисона накануне, упомянул, что едет на короткое время в Лондон, и Денисон попросил его отвезти внучке сверток, который он боялся отправить по почте. Этот сверток капитан теперь отдал Элле. Там оказались серьги брильянтовые с жемчугом.

Мистрис Карлион тотчас дружелюбно пригласила капитана Леннокса присоединиться к гостям, и он также дружелюбно принял это приглашение. Они не встречались прежде, но Элла несколько знала капитана и его сестру, вдову, которая жила с ним в Норфольке. Капитан и его сестра приехали в Нёллингтон, где их никто не знал, полгода тому назад, и прожив две недели в гостинице, наняли "Сирени" хорошенький котедж. Капитан Леннокс был высокий, худощавый, белокурый мужчина лет сорока. У него были чисто обрисованные, орлиные черты, усы, длинные бакенбарды и одевался он всегда безукоризненно.

- Как дедушка на вид, капитан Леннокс? спросила Элла несколько тревожно, когда серьгами достаточно налюбовалась.

- Я никогда не видал его таким здоровым.

- Очень рада. Я получила от него письмо три дня тому назад, в котором он писал, что много лет уже не чувствовал себя так хорошо. Но он всегда так ко мне пишет. Он это делает, чтобы успокоить меня.

- Теперь когда капитан Леннокс уверил тебя, что деду твоему не хуже обыкновенного, ты можешь остаться у меня еще неделю, сказала мистрис Карлион.

Элла улыбнулась и покачала головой.

- Я должна вернуться непременно в будущий понедельник.

- Ты такая же упрямая как и сквайр, вскричала её тетка. - Мне очень хочется написать к нему, чтобы он не ждал тебя прежде двадцатого.

- Он ожидает меня тринадцатого, и я ни за что не хочу заставить его обмануться в ожидании.

- Ну, нечего делать, пусть будет по твоему. А все-таки это для меня большое лишение. Но мои гости подумают, что я пропала, пойдемте.

Тут доложили о новом госте, мистере Конрое, художнике и корреспонденте "Иллюстрированного Земного Шара", и которого письма с театра войны так много читались последнее время. Мистрис Карлион очень радушно приняла его.

- Надеюсь, что вы привезли с собой ваши эскизы, как обещали, сказала она после первых приветствий.

- Мой портфель в передней, ответил он: - но вы не должны ожидать найти что-нибудь оконченное. Мои эскизы едва набросаны тотчас после событий, которые я пытался изобразить.

- Это сделает их еще интереснее, они будут нам казаться животрепещущим изображением этой ужасной войны, сказала мистрис Карлион, позвонив и приказав принести альбом.

Потом она представила Конроя своей племяннице мис Винтер, и он заметно вздрогнул.

"Они встречались прежде", подумал капитан Леннокс.

Он пристально наблюдал за ними, но никаких признаков знакомства не видал. Капитан человек очень смышленый, не переставал думать об этом.

"Он вздрогнул не даром", думал он. "Под поверхностью кроется больше чем выказывается теперь".

Конрой никогда не забывал картины, напечатлевшейся в его воспоминании, в первую минуту как он увидал Эллу Винтер. Он увидал пред собой высокую, стройную девушку, походка и движения которой были свободны и величественны, как у королевы. У нея были темнокаштановые волосы и большие блестящие, темноголубые глаза. Брови были густы, почти прямы и темнее волос. Лицо было восхитительно от смешанного выражения сериозности и кротости, и сериозность часто переходила в меланхолию. Лоб широкий, но не очень высок, прямой, прекрасно обрисованный нос с нежными ноздрями, губы, может быть немножко полные, но решительные и твердые, круглый подбородок с ямочкой, вот какою увидал Эллу Винтер в первый раз Эдвард Конрой. В этот вечер на ней было богатое, но темное, каштанового цвета платье, отделанное белым кружевом.

- Я часто желал видеть ее, прошептал про себя Конрой: - теперь я увидал и доволен.

Мистрис Карлион велела отнести портфель в свой будуар подальше от музыки и разговоров, и там собралась небольшая группа разсматривать эскизы, разсуждать о них и слушать объяснения Конроя там, где они были нужны.

Элла стояла и смотрела, слушая замечания Конроя и толки окружающих ее, и только время от времени произносила несколько слов.

"Этот человек как-то непохож на других людей", думала она. "Он не из числа толпы. У него есть своя индивидуальность. Он интересует меня".

Она, повидимому, мало интересовалась тем, что происходило пред нею, но не проронила ни одного слова из того, о чем говорили. Она стояла с веером в руке и с выражением сериозной кротости в глазах смотрела вопросительно на Конроя.

"Тетушка попросит его оставить этот портфель до завтра", думала она: "и когда, все уйдут, я одна все разсмотрю".

Конрой действительно был создан иначе, чем те модные мотыльки, которые обыкновенно порхали около мис Винтер. Он, конечно, был не красавец, в общем значении этого слова. Лицо его было смугло и несколько сурово для человека еще молодого, но осмыслено и энергично. Ему было двадцать-восемь лет, но он казался старше. Эдвард Конрой перенес много неприятностей и опасностей в своей профессии. Его черные волосы уже сделались редки у висков, и там, и сям были подернуты сединой. Преобладающее выражение в его лице была решительность. Он казался человеком не легко поддававшимся постороннему влиянию, и которого почти невозможно было поколебать, если он принял какое-нибудь намерение. А между тем его лицу верили женщины и дети. Иногда удивительная мягкость, выражение почти женской нежности прокрадывалось в его темнокарие глаза. Слез этот человек не знал. С первого раза Элла почувствовала, что должна бороться с волей сильнее её собственной. С первого раза она почувствовала к Эдварду Конрою такое уважение, какого не чувствовала ни к кому, кроме своего деда. Вероятно, чрез это он нравился ей еще более.

Разсмотрев эскизы Конроя и поговорив о них, почти все пошли в гостиную. Начались танцы и Эллу приглашали то один, то другой кавалер. Конрой сидел в углу будуара возле пожилой, некрасивой мис Валлес, на которую никто не обращал большого внимания, и скоро вступил с нею в разговор. Элле было досадно на себя за то, что она раза три оглядывалась и желала знать, куда девался Конрой. Она обращала менее внимания, чем обыкновенно на разговор своих кавалеров. Они находили ее равнодушной и разсеянной.

- Может быть она богата, может быть хороша собой, заметил молодой Поосон, гвардеец одному из своих друзей: - но на такой женщине я жениться бы не желал. Она имеет манеру обдавать вас холодом и заставлять вас чувствовать себя ничтожным, а это неприятно, чтобы не сказать более.

Конрой потом пришел в гостиную, и капитан Леннокс, смотревший на Эллу в это время, увидал, как глаза её вдруг засияли, когда она увидала Конроя в дверях.

- Она уже им заинтересована, пробормотал про себя капитан. - Этот Конрой замышляет что-нибудь или я очень ошибаюсь. Желал бы я знать, где он прежде ее встречал?...

- Как вы находите мою племянницу? спросила мистрис Карлион капитана Леннокса, с любовью смотря на Эллу.

- Я нахожу ее в превосходном здоровье, ответил капитан. - Она всегда имеет самый здоровый вид.

- Ах! нет, не всегда. У нея был нездоровый вид, когда она приехала ко мне.

Капитан Леннокс подымал и взглянул на Эллу.

- Я приметил, мистрис Карлион, что у нея иногда бывает необыкновенно сериозное выражение в глазах для такой молодой особы. Точно будто в её мыслях есть что-то, о чем ей трудно забыть.

- В том-то и дело. Как может она забыть? После того странного происшествия, которое случилось в прошлом феврале в Герон-Дайке...

- О! это так таинственно, перебил с жаром капитан Леннокс.

она думает об этом и день, и ночь.

- Это происшествие непонятное. Я полагаю, что оно тревожит и мистера Денисона.

- Оно должно тревожить всех обитателей Герон-Дайка. Мне, кажется, я не могла бы жить там. Будь это мой дом, я оставила бы его.

Капитан Леннокс с удивлением погладил свои бакенбарды.

- Оставили бы! воскликнул он. - Оставили бы Герон-Дайк!

- Я оставила бы. Я боялась бы оставаться. Но я женщина, а женщины боязливы. Если... если Катерина...

Мистрис Карлион замолчала и задрожала. Она встала и ушла, как будто не могла продолжать этот разговор.

Это действительно была странная тайна, как читатель сознается, когда прочтет позднее подробности. Но это было еще не самое загадочное происшествие в Герон-Дайкском замке.

- Я прошу вас об одном одолжении, мистер Конрой, начала Элла, когда они на минуту очутились поодаль от других.

- Вам стоит только сказать, ответил он с улыбкой в своих выразительных глазах.

- Вы позволите оставить здесь до завтра ваш портфель? Я желаю одна разсмотреть эскизы.

- Они интересуют вас?

- Очень. Как бы мне хотелось быть в Париже во время этой ужасной осады!

- Вам следует радоваться, что вы были за сто миль оттуда.

- Но я могла быть полезна. Я ухаживала бы за ранеными, помогала бы раздавать пищу голодным, или читала бы молитвы умирающим. Я нашла бы какое-нибудь дело.

- Все-таки я не могу не сказать, что вам было гораздо лучше вдали. Вы можете составить себе весьма слабое понятие об ужасе и тоске того страшного времени.

- Но там были женщины, которые все это перенесли и почему не могла бы я? Моя жизнь так безполезна - так безцельна. Мне кажется, что я послана на свет, где мне нечего делать!

- Когда существуют бедность, болезнь, недостатки и нищета, тогда дела есть довольно для усердных тружеников.

- Но как за это приняться? У меня точно будто руки связаны, а я не могу перерезать веревку.

- Однако, ваша жизнь имеет интерес. Дед ваш например...

- Вы слышали о моем деде? с живостью сказала она, смотря на него с удивлением.

- Да, я слышал о мистере Денисоне Герон-Дайкском. В этом нет ничего странного.

пуста; но то, что я делаю, кажется мне так мало и ничтожно в сравнении с тем, что мне хотелось бы делать. Но может быть это только сумасбродные желания несведующей девушки, мало, или почти совсем не знающей света.

Бутль подошел пригласить Эллу на следующий танец. Лицо корреспондента смягчилось, когда он смотрел ей вслед.

- Милое создание! сказал он себе. - Завтра я постараюсь набросать её лицо на память.

Филипп Клив ушел прежде всех. Он уже с час жаловался на сильную головную боль и почти совсем не танцовал. Несколько позднее ушли под руку Бутль и капитан Леннокс. Они не встречались до этого вечера, но вдруг полюбили друг друга. Когда Конрой прощался, мистрис Карлион пригласила его опять к себе, и он молча обещал себе сделать это до отъезда Эллы Винтер в Норфольк. Но обстоятельства так сложились, что он этого обещания сдержать не мог.

Пробило два часа, когда мистрис Карлион села на диван в своей уборной после отъезда последняго гостя. Вынув сережки из ушей, она подала их своей горничной Гигсон.

- Я рада, что все прошло так хорошо, заметила она Элле, которая пришла поговорить с ней несколько минут. - А все-таки мне приятно, что вечер, наконец, кончился, прибавила она со вздохом усталости.

- Приятный человек этот капитан Леннокс, Элла, очень изящный, но он... Гигсон, что это вы суетитесь? вдруг спросила мистрис Карлион.

- Я ищу вашу шкатулку, ответила горничная: - я нигде ее не вижу. Может быть вы изволили ее убрать? прибавила она, обернувшись к своей госпоже.

- Я не видала и не дотрогивалась до нея с-тех-пор, как одевалась к обеду, сказала мистрис Карлион. - Она стояла тогда на туалете. Верно вы сами убрали ее куда-нибудь?

Терпеливая Гигсон знала, что не убирала никуда, хотя ничего не ответила. Она продолжала искать. Элла подошла ей помочь. На лице горничной выразилось смятение.

- Чего нет, душа моя? спросила мистрис Карлион, вздрогнув, и очнувшись от дремоты. - Я говорю, что Гигсон забыла, куда девала.

Но Гигсон не забыла. Она уверяла свою барыню, что шкатулка осталась на туалете. В девять часов, когда она пошла приготовлять комнату на ночь, она видела ее тут в целости.

Не говоря ни слова, мистрис Карлион сама принялась искать. В уборной было две двери, одна в спальню мистрис Карлион, другая в будуар, где разсматривали рисунки. Обыскав всю уборную, и убедившись, что шкатулки там не было, подвергнули тому же процессу спальню, но без результата. Наконец, обыскали будуар, хотя трудно было вообразить, каким образом могла бы попасть туда шкатулка. Наконец, убедившись, что дальнейшие поиски, по-крайней-мере, теперь будут безполезны, мистрис Карлион села с отчаянием в сердце и со слезами на глазах.

- Слуги еще спать не легли? спросила она.

- Позовите их, резко приказала ей барыня. - Но не говорите, затем.

- Гигсон, кажется, в отчаянии, заметила Элла, когда горничная ушла.

- Еще бы! сказала мистрис Карлион. - Она верная служанка и живет у меня двенадцать лет. Все мои слуги верные и живут у меня давно, сказала она с жаром. - Я не могу подозревать никого из них; но все-таки их следует спросить. Я могу доверить им все мое состояние.

"Зачем мы нужны в такое странное время?"

В нескольких спокойных словах мистрис Карлион рассказала о своей потере и спросила каждого поочередно не могут ли они это объяснить. Никто ничего не знал, как госпожа их и ожидала. Никто, кроме Гигсон не входил ни в спальню, ни в уборную с десяти часов утра. Ничего более не оставалось, как отпустить их. Гигсон, плакавшей все время, было тоже сказано, что и ей лучше уйти, мистрис Карлион разденется сама. Она ушла, приложив к глазам передник.

Мистрис Карлион и Элла сидели и смотрели друг на друга. Неизвестность становилась мучительна. Если бы был кто чужой из прислуги, то можно было бы заподозрить его, но исключая очень редких случаев, мистрис Карлион довольствовалась своей собственной прислугой. А эта прислуга была выше подозрения.

- Дверь из уборной была заперта, или нет? спросила Элла.

и не нашла там никого, кроме Филиппа Клива, он лежал на диване с головной болью. Думая, что моя нюхательная соль будет ему полезна, я пошла за ней в уборную. Я очень хорошо помню, что дверь тогда была заперта. Я отперла ее, отыскала соль, вернулась и подала ее Филиппу, но заперла ли я за собою дверь, не помню. Вероятно, нет. Сказав несколько слов Филиппу, я оставила его все лежащим на диване, и больше не приходила в будуар.

Наступило молчание. Точно будто не о чем было больше говорить. Ни малейшей, тени подозрения не могло лечь на Филиппа Клива; эта мысль была бы нелепа. Обе дамы знали его с детства, и его мать, леди Клив, была самым старым другом мистрис Карлион. А о том, чтобы подозревать кого-нибудь другого из гостей, тоже не могло быть и речи. А все-таки оставалось то странное обстоятельство, что шкатулка не находилась.

- Нам кажется лучше лечь спать, сказала, наконец, мистрис Карлион с раздражением в голосе. - Если мы просидим всю ночь, шкатулка к нам сама не вернется.

- Я готова сказать как Гигсон, что не засну ни одной минуты, заметила Элла, вставая. - Одно только верно, тетушка Гертруда, что здесь был вор.