Борисов Л. И.: Под флагом "Катрионы".
Часть восьмая. Мастер большой мечты. Глава первая. Очень серьезный разговор

Часть восьмая. Мастер большой мечты

Глава первая. Очень серьезный разговор

В январе 1893 года Стивенсон заболел. Это не было обычной вспышкой туберкулеза, - врачи не умели определить, чем именно он болен: английский военный хирург - он же терапевт и зубной врач - утверждал, что у Стивенсона инфлуэнция, весьма опасная потому, что больной страдает туберкулезом. Местный колдун Ке-Лешили презрительно опроверг диагноз англичанина, заявив, что Тузитала просто устал и ему следует лежать в постели ровно двадцать дней - ногами на восток.

Стивенсон поверил Ке-Лешили и поступил по его совету. В середине января он приступил к новому роману под названием «Сент-Ив». Рано утром, как обычно, к нему пришла его падчерица, и он продиктовал ей экспозицию романа, которая на этот раз выглядела несколько странно: она была сумбурна, фразы вялы, и автор не пожелал трудиться над ними после того, как вся предварительная работа - до начала новой главы - была закончена.

- Наш Луи тяжело болен, - сказала Изабелла Стронг Фенни и Ллойду. - Вот взгляните, что он мне продиктовал.

Фенни вслух прочитала только что расшифрованную стенограмму:

«СЕНТ-ИВ - это время наполеоновских войн. Исторический фон в романе будет сужен, не в нем суть. Французские военнопленные заключены в эдинбургскую крепость. Один из них совершает побег. Много приключений, неожиданных встреч, сюжет обострен, герой романа вот-вот попадется, будет задержан, он в невероятно опасном положении, но - раз, два - и герой спасен…»

- В рукописи действительно «раз, два»? - недоверчиво спросил Ллойд, глядя на сестру.

- Я не виновата, - сказала Изабелла. - Я пишу то, что мне диктуют. Конечно, это «раз, два» очень странно, - наш Луи любит точность, подробности и никогда не продиктует такой приблизительной формулировки…

- Однако продиктовал, - печально произнесла Фенни и стала читать дальше:

«… Весь интерес повествования сосредоточен на Сент-Иве и его любви к англичанке Флоре Гилькрист. Эта английская мисс имеет в себе черты характера Катрионы, но более решительна, смела и… Воспоминания, воспоминания, дорогая моя, и, кроме того, я лишен необходимых материалов, я не знаю, какую одежду носили пленные, брили их или же они принуждены были отпускать бороду. Я должен припомнить кое-что из дней моей юности…»

- Он диктовал, вслух думал, и я всё записала, - словно оправдываясь в чем-то, заявила Изабелла. - Не знаю, мама, что именно должен он вспомнить из дней своей юности…

- А я знаю, - произнесла Фенни и, кинув тетрадь на стол, поспешно вышла из гостиной.

- Тайна? - улыбнулся Ллойд.

Его сестра молча пожала плечами и вышла вслед за матерью.

Диктовка первой главы шла успешно, а на середине второй Стивенсону стало совсем плохо: он потерял сознание и даже не мог потом говорить. Врач запретил ему диктовать. Но Стивенсон нашел выход: и он и падчерица его знали азбуку глухонемых. Работа продолжалась: Стивенсон лежал в постели и диктовал на пальцах по системе, принятой не только в Англии. Падчерице Стивенсон продиктовал и письмо Бобу - своему двоюродному брату:

«Работа моя продвигается, но медленно. Мне кажется, что я дошел до какого-то перекрестка. Настоящая книга „Сент-Ив" ничего особого собою не представляет. Она не имеет определенного стиля; это сплетение приключений. Главный герой сделан не очень хорошо, в содержании нет философского стержня, и, коротко говоря, если роман будут читать, это всё, чего мне хочется, а если не будут - черт их возьми!..»

В марте 1893 года работа приостановилась. Стивенсон ослаб, похудел столь сильно, что врачи удивлялись, как только может человек жить при таком положительно неправдоподобном исхудании.

- Меня поддерживает табак, - объяснял Стивенсон врачам. - Я выкуриваю в день сорок папирос.

- Попробуйте не курить, - советовали и настаивали врачи. - Вы немедленно почувствуете себя лучше.

закурить, а наутро следующего дня к нему пришел вождь самоанцев - король Матаафа, курильщик отчаянный, и Стивенсон забыл о своем «попробую». Матаафу сопровождала свита, вооруженная копьями и молотками с длинными тонкими рукоятками.

Матаафа был необычайно грузен и производил впечатление циркового борца, переодетого для роли людоеда в той же, цирковой, феерии. Большая круглая голова его, гладко обритая, мало чем отличалась от тыквы, к которой приделали массивный нос, толстые ярко-красные губы и наскоро сунули маленькие, по мышьи бегающие глазки. На короткие ноги посадили длинное, широкое в плечах туловище, прикрытое шелковым халатом. Какой-либо другой одежды на Матаафе не было. Человек в достаточной степени культурный, проницательный и умный, он являлся подлинным вождем «диких» - так называл он туземное население архипелага Самоа, вкладывая в это слово добродушный, отеческий смысл и тон.

Европейское население островов называло его чудаком и оригиналом. Матаафа никогда не надевал сапог на ноги, не стриг ногтей на руках, обламывая их в том случае, когда они превращались в когти; обходился без помощи ножа и вилки, употребляя только одну ложку; свято чтил веру своих предков, хотя, в случае надобности, перешел бы и в католичество. Стивенсон называл Матаафу цивилизованным каннибалом, любил и уважал его за то, что он вполне соответствовал образу классического вождя, способного поднять восстание своих подданных против белых - фактических хозяев острова. «Вполне соответствует образцу классического вождя» - так сказал однажды Стивенсон Ллойду, и пасынок отозвался на эту безусловно искреннюю и не менее точную аттестацию весьма сдержанно. «Допустим», - сказал Ллойд. Отчим укоризненно взглянул на пасынка и пожал плечами. Немного позже Ллойд, передавая эту сцену своей матери, доверительно сообщил ей, что пожатие плечами «моего дорогого Льюиса» представляло собою «умилительно-романтический жест», что же касается аттестации Матаафы, то она «насквозь пропитана романтикой».

- Почему? - спросила Фенни, полагавшая, что внешнее поведение человека и проводимая им политика всегда совпадают, как ладонь одной руки, положенная на другую.

- Матаафа - ставленник английского правительства, - объяснил Ллойд. - Он ненавидит немцев и американцев. Он намерен поднять восстание против всех белых, хозяйничающих на нашем острове. Это, конечно, безумие, мама!

- На Матаафу это не похоже, - заметила Фенни. - Такой умный, образованный варвар, - как он не понимает, что у белых есть корабли, пушки!

Ллойд усмехнулся:

- Если бы он понимал, мама, он не дружил бы с твоим мужем. Перед нами два романтика, и один из них - держу пари - поднимет восстание, а другой слепо поддержит его.

- Луи? Поддержит? - хватаясь за голову, произнесла Фенни.

- Да, мама, - вздохнул Ллойд. - Это в его характере. Он встанет на защиту кого и где угодно, если только противная сторона опирается на оружие и прессу.

Ллойд добавил, что не так давно, всего какой-то месяц назад, английское правительство опубликовало закон, грозивший штрафом и длительным тюремным заключением тем британским подданным, которые окажутся виновными в подстрекательстве против властей на Самоа.

- Закон направлен персонально на моего дорогого Льюиса, - сказал Ллойд. - Он не догадывается, что, потворствуя стремлениям Матаафы, тем самым идет против английского правительства. Я понимаю, моим дорогим Льюисом руководят соображения этического характера, это так, но всё то, что происходит на острове, есть грязнейшей воды политика.

- Что же будет, Ллойд? Это ужасно!

- Будет резня; твоего мужа могут арестовать и заточить в тюрьму. Там он, кстати, получит недостающие ему материалы для своего романа о французе, который совершил побег из эдинбургской тюрьмы.

- Кажется, мы напрасно поселились здесь, - упавшим голосом проговорила Фенни.

Ллойд только развел руками и произнес:

- Моему дорогому Льюису весь мир чужбина. Его отечество - Шотландия.

… Матаафа пожал Стивенсону руку и без приглашения опустился в кресло. Слуги и вождя и владельца Вайлимы почтительно опустили руки, головы и взгляд, что-то пробормотали на своем родном языке и, пятясь задом, вышли из кабинета.

Стивенсон предложил гостю папиросу. Матаафа закурил, ожидая вопросов: вековая традиция и обычай запрещали вождям спрашивать о чем-либо белых.

- Как дела? - начал беседу Стивенсон. - Мой друг Матаафа выглядит грустным, невеселым. Может быть, он хочет вина?

- Матаафа счастлив видеть Тузиталу, - ответил вождь густой, рокочущей октавой. - Его бог и мой бог послали Тузиталу на утешение и радость людям. Сердце Матаафы принадлежит Тузитале. Дела идут хорошо.

- Вам известно, мой друг, - Стивенсон поднял с подушки голову, взглянул в окно, сел на постели, - что я готов поддержать все ваши действия, направленные на то, чтобы коренному населению Самоа жилось лучше, чем сейчас.

- Тузитала сделал очень много хорошего для моего народа, - отозвался Матаафа и по-европейски приложил руку к сердцу. - Мой народ в рабстве у белых, - продолжал Матаафа. - На Самоа три консула, один из них хороший человек, два других - плохие люди. Я долго думал, Тузитала, о том, что моему народу нужно напугать консулов.

- Напугать консулов? - удивился Стивенсон. - Для чего?

- Они представляют собою власть, - ответил Матаафа. - За их спинами стоят правительства. Но правительство - это очень большая сила, а консул - очень маленькая. Свергнуть эту силу, и тогда…

- Тогда?.. - насторожился Стивенсон и тотчас же протестующе поднял правую руку, одновременно требуя этим жестом полного внимания к тому, что сейчас будет сказано. - Свергнуть эту силу невозможно, мой друг.

- Возможно, - упрямо мотая головой, произнес Матаафа. - Нужно перетянуть на свою сторону экипажи всех трех крейсеров - английского, немецкого и американского.

- Это невозможно? - спросил Стивенсон.

- Это невозможно, - ответил Матаафа. - А потому следует прибегнуть к мерам крайним. Я уже говорил о них: нужно испугать консулов. Они начнут метаться. Белые из-за океана пойдут на уступки. Моему народу сразу станет легче, Тузитала.

- Глупости, - сердито проговорил Стивенсон, - Матаафа плохой политик, он забыл о военных кораблях, хорошо вооруженных и готовых в любую минуту закидать остров снарядами.

- Не посмеют, - вздохнув, произнес Матаафа и вздохнул еще раз.

Стивенсон улыбнулся; он хорошо понимал, что означают эти вздохи.

- Все три крейсера откроют огонь и перестреляют восставших, - сказал Стивенсон. - «Не посмеют!» Какая наивность! Туземцы будут убивать белых, а музыка на кораблях тем временем исполнит английский, американский и немецкий гимны! А потом матросы будут плясать.

- Я обязан начать, Тузитала, - тихо, доверительно проговорил Матаафа, прикрывая рот рукой. - Восстание должно начаться, Тузитала! Терпеть нет сил.

- Вы проиграете, мой друг, - твердо и строго произнес Стивенсон.

- Возможно, но с нами Тузитала, и этого достаточно, чтобы верить и надеяться, - тоном не менее твердым и строгим сказал Матаафа. - Может быть, мы и проиграем, но те, которые восстанут после нас, наверное победят. Мы…

- Оружие у вас есть? - перебил Стивенсон.

Матаафа ответил, что все повстанцы снабжены карабинами, пистолетами и своим национальным оружием. Число воинов приблизительно около тысячи человек. Основной принцип восстания - внезапность. Связать белых - не всех, но наиболее вредных и опасных, уйти в землянки, и пусть стреляют все корабли на свете! Что они сделают?

- Они высадят десант и расстреляют туземцев, - сказал Стивенсон. - Не всех, но наиболее вредных и опасных. - Он посмотрел Матаафе в глаза и улыбнулся. - Зачинщика восстания повесят, меня прогонят отсюда.

- Тузитала не пострадает, о Тузитале мы уже подумали, - погрозив Стивенсону пальцем, проговорил Матаафа. - Меня не повесят, - какой смысл делать из меня мученика?

- Всё это так, мой друг, но не слишком ли всё это рискованно?

Матаафа кратко изложил подробности плана: Вайлима явится центральной точкой, от которой радиусами разбегутся отдельные группы повстанцев. Оружие заблаговременно будет спрятано в служебных помещениях Вайлимы. Начало восстания - полночь. Ракета.

- Ракеты не надо, - поморщился Стивенсон. Он хотел еще раз сказать, что не надо и восстания, но решил выслушать до конца Матаафу. Следовало, может быть, только корректировать его, побивать фактами, иронией, а там…

- Ракета не одна, а две, - уточнил Матаафа. - Зеленая для начала, красная для крови.

- Крови?! - крикнул Стивенсон, хватаясь руками за грудь. - Крови?

- Наши враги, возможно, окажут сопротивление, - опуская взгляд, пояснил Матаафа. - Гладить по голове в таком случае нельзя, Тузитала.

- Если бы без крови… - задумчиво проговорил Стивенсон. - Тогда восстание явилось бы своеобразной демонстрацией… Тогда… тогда мне всё было бы понятно…

- Тузитала боится крови? - осторожно полюбопытствовал Матаафа.

- Кровь за кровь - вот чего я боюсь, - ответил Стивенсон. - За кровь европейца…

- Понимаю, - кивнул головой Матаафа. - Среди моих воинов есть такие, которым нечего терять. Они не боятся смерти, Тузитала. Они неизлечимо больны, им всё равно умирать. Но умереть за правое дело!

Матаафа поднялся, подошел к Стивенсону и, склонясь над его койкой, шепотом спросил:

- Тузитала с нами?. Душой и сердцем? Тузитала скажет нам: с богом?

- Скажу всегда, - с предельной сердечностью проговорил Стивенсон и поцеловал Матаафу в лоб. - И моя жизнь - ваша, мой друг. Я всё сказал. Я предупредил. Я за вас, за вашу свободу. Дай бог вам удачи!

Он тряхнул колокольчиком. Вошел Сосима.

- Завтрак, - приказал Стивенсон.

Сосима вышел. Спустя минуту в дверь постучали и в кабинет вошел Ллойд. Он поклонился Матаафе и, взглядом попросив у отчима разрешения, сел в кресло рядом с Матаафой, который, увидев пасынка Тузиталы, снова занял свое место и весь как-то насторожился.

Ллойд не любил его и не скрывал этого. Матаафа догадывался о неприязненных к нему чувствах пасынка своего друга, но, видимо, это нисколько не волновало его. Не волновало, впрочем, только внешне. Матаафа даже стал напевать что-то, какой-то популярный английский мотив; его подхватил и Стивенсон. Ллойд укоризненно покачал головой.

напомнить вам о том, что…

- Мой дорогой Ллойд, у меня прекрасная память, - отозвался Стивенсон, откидываясь на подушку и подкладывая под голову руки. - Мой друг Матаафа вылечил меня.

- Хотел бы я знать, чем именно, - раздраженно буркнул Ллойд и, сняв очки, принялся протирать стекла папиросной бумагой.

- Осторожнее, ты раздавишь их, - заметил Стивенсон. - Мой друг Матаафа заговорил мою болезнь. Чем и как? Тебе, человеку здоровому, этого не понять.

- Ллойд! - строго произнес Стивенсон. Взгляд его потемнел. - Слева от тебя сидит вождь племени Самоа - король Матаафа. Он побольше всех других королей и их супруг. В его присутствии люди стоят, запомни это, очень прошу! Если лежу я, то только потому, что у меня нет сил на то, чтобы стоять.

Ллойд стремительно поднялся с кресла и вышел, оставив дверь открытой.