Борисов Л. И.: Под флагом "Катрионы".
Часть восьмая. Мастер большой мечты. Глава вторая. Очень серьезные дела

Часть восьмая. Мастер большой мечты

Глава вторая. Очень серьезные дела

Вдруг ни с того ни с сего перестали посещать Стивенсона консулы, а Фенни - их жёны. Слуги в Вайлиме подтянулись, в них появилось что-то военное, не рассуждающее, точное. Рано утром и вечером все слуги куда-то уходили на два часа и возвращались усталые и неразговорчивые. По ночам с южной стороны острова доносились выстрелы - одиночные и пачками.

- Что это? - спросила Фенни своего сына.

Ллойд многозначительно улыбнулся, поиграл глазами за толстыми стеклами очков и ничего не ответил.

- Где вы бываете утром и вечером? - спросила Фенни слуг.

Ответил за всех Сосима:

- Уходим и приходим, Тузитала разрешил.

Фенни обратилась к мужу:

- Мистер Тузитала! На острове происходят непонятные вещи: по ночам стрельба, утром и вечером у нас нет слуг. Третью неделю мы не видим у себя гостей…

- Это очень хорошо, - ответил Стивенсон. - Гости мешают мне работать, - ведь я, Фенни, работаю главным образом не тогда, когда диктую, а когда накапливаю слова для диктовки. Ночная стрельба… это, должно быть, действие вулканов. Надо ждать извержения лавы, моя дорогая. Слуги… это их частное дело. Они влюблены, Фенни. Они ходят на Свидания.

- Сосима женат, - возразила Фенни.

- Значит, он изменяет своей жене, - нашелся Стивенсон.

Фенни перестала расспрашивать. «Упрям, как все бритты», - подумала она. Ллойд всё чего-то ждал и подозрительно косился на отчима. Однажды он, гуляя в банановой роще, случайно увидел такую картину: на круглой площадке, заросшей гигантскими папоротниками, с луками и колчанами, со стрелами в руках ползали по земле туземцы и что-то говорили друг другу на своем языке. Три всадника с карабинами за спиной отдавали приказания ползающим, и те вскакивали, строились, бежали, ложились, натягивали тетиву своих луков и метко пускали стрелы в ствол кокосовой пальмы.

«Черт их знает, куда они еще пустят свои стрелы!» - подумал Ллойд и ползком выбрался из рощи, вздрагивая и ежась, когда несколько стрел, пущенных искусными руками, со свистом неслись неподалеку от него. «Дьяволы! - ругался Ллойд. - Они тут, чего доброго, Конвент организуют и всех аристократов на пальмах повесят!»

По вечерам верхом на Бальфуре уезжал куда-то и Стивенсон. Ллойд не раз видел его в компании с Матаафой и его приближенными. Ллойд говорил Фенни:

- Если мой дорогой Льюис умрет раньше меня, я буду обязан писать его биографию. Она пестра до поездки на Самоа и весьма основательно припахивает сумасшествием с января нынешнего года.

- Луи романтик, - ухватилась за свой любимый довод Фенни. - Он хочет жить так же, как и герои его книг. Он вообразил себя корсаром. Он смелый человек, Ллойд. Надеюсь, ты не будешь спорить.

- Не спорю, мама, нет, всё так, - согласился Ллойд. - Он романтик, и потому-то я люблю его. Но мне кажется, что он начинает любить грубую реальность. Она погубит его. Да неужели ты не понимаешь, что происходит?

- Всё понимаю, - сказала Фенни. - Луи вскоре будет выслан отсюда, да и мы все уедем в Америку или Европу. Я умру здесь, и очень скоро, Ллойд. Мне очень нехорошо, тоскливо…

«Чрезвычайно худощав. Черные глаза. Начинает седеть. Работоспособная прирученная знаменитость. Курит без антрактов. Много пьет кофе и вина. Пробовал пить воду из океана. Пресная.

Характер неустойчивый. Склонен к объяснению устройства вселенной. Романтик - потому, что намерен воздействовать на своего читателя, на его развинтившуюся нравственность.

Близок к смерти. Не удовлетворен тем, что сделал в жизни, и в этом обвиняет весь земной шар, глупо организованный королями, царями, президентами и министрами» - так Стивенсон ответил Бакстеру на его просьбу прислать ему свой автопортрет для журнала, в котором сейчас печатаются его рассказы, объединенные общим названием «Беседы на острове». Ввиду их мрачного тона Бакстер советует для отдельного издания назвать их «Вечерними рассказами на острове». Стивенсон ответил: «Поступайте, как Вам угодно. Немедленно сообщите, в каком положении дела с собранием моих сочинений. Деньги на исходе, предстоят большие расходы…»

За несколько дней до восстания на острове Бакстер известил своего друга, что в ближайшие дни он сам прибудет в Вайлиму с первыми двумя томами собрания сочинений Роберта Льюиса Стивенсона. В первом томе стихи и статьи, во втором - «Остров сокровищ» и «Необычайная история доктора Джекила и мистера Хайда». Деньги уже переведены.

В этот день Стивенсон в продолжение восьми часов совещался с Матаафой. В кабинет приказано было никого не пускать,

и американский подошли почти вплотную к берегу. Мистер Моорз взволнованно, трагическим тоном сообщил об этом Фенни и Ллойду, не пустившим его в кабинет Стивенсона.

- Кроме того, - понизив голос до едва разборчивого шепота, продолжал Моорз, - стволы орудий немецкого крейсера направлены на Вайлиму.

- Так уж и направлены! - усмехнулся Ллойд.

- Я кое-что смыслю в этом деле, - сказал Моорз. - Можете верить мне. Прямо на ваш дом!

- Но ведь до нас шесть километров, - с умилительной серьезностью произнесла Фенни. - А роща! А наш сад! А…

- Мама, пушки бьют на десять километров, - сказал Ллойд.

- На пятнадцать, сэр, - поправил Моорз. - И они не будут бить прямой наводкой, а вот этак, - он пальцем изобразил полукруг и при этом тоненько свистнул.

- Не будут? - испугалась Фенни. - Вы, мистер Моорз, сказали…

- Ничего не знаю, ничего не знаю, - заторопился Моорз. - Бегу! Что видел, о том и сообщаю. Мой долг, как друга, предупредить вас. Я здесь давно, всё знаю и всё вижу. Английский крейсер, имейте в виду, дымит!..

И ушел, небрежно попрощавшись. Мать Стивенсона встревоженно осведомилась о цели визита мистера Моорза. Миссис Стивенсон не любила Матаафу, считала его злым гением их дома.

- Луи писатель, а его втягивают в политику, - сказала она, изучающе посматривая на Фенни и Ллойда. - Я видела сон: на террасу забралась акула и стала петь, как птица.

- А я видел во сне какаду, который хрюкал, как акула, - раздраженно проговорил Ллойд. - Глупости, леди и джентльмены, мы говорим не то, что надо. Моего отчима необходимо увезти отсюда.

- Луи надо увезти в Сидней, - сказала миссис Стивенсон. - На месяц. Там он встретится с Бакстером, своим другом, а Бакстер - человек рассудительный, он любит Шекспира и ненавидит всякие бредни и заговоры.

В кабинете Стивенсона между тем Матаафа горячо спорил с Тузиталой.

- Восстание заставит европейцев призадуматься, - убежденно твердил Матаафа. - Европа призадумается!

- Романтика! Глупости! - рассмеялся Стивенсон. - Европейцы, возможно, призадумаются, но вот Европа… Матаафа наделен пылким воображением сверх меры. Матаафа благородный человек, но он…

- А если он благородный человек, - перебил Матаафа, - то он потребует, чтобы Тузитала куда-нибудь на время уехал. Например, в Сидней. Недели на три. Не меньше.

- Никуда, - отрывисто произнес Стивенсон. - Остаюсь здесь, с вами. Я отговаривал, но ничего не вышло. Я должен остаться здесь, - повторил он. - Мне сорок три года, я болен, я ненавижу нашу современную колониальную политику, я воспитан как романтик, и я действительно романтик, мечтающий переделать людей средством литературы. Но здесь, на острове, я понял, что мне уже пора изменить романтизму. Я становлюсь политиком, мой дорогой вождь! Да, вы и мой вождь. Я никуда не уеду, остаюсь здесь!

- Тузитала рискует, - в самое ухо Стивенсону шепнул Матаафа, вытягивая толстые красные губы. - Тузиталу арестуют. Есть закон, Тузитала знает его.

- Этот закон - моя гордость, - громко произнес Стивенсон, выпрямляясь. - Он направлен не против Тузиталы, а имеет в виду английского подданного Роберта Льюиса Стивенсона. Там уже поняли, и даже раньше меня, что с моим романтизмом всё покончено. Английское правительство романтиков не боится, Матаафа. Значит…

- Тузитала прав, - уставая от спора, махнул рукой Матаафа. - Но это значит, что необходимо спасти Роберта Льюиса Стивенсона. Он еще пригодится - и себе и нам.

- Я фаталист, - тихо молвил Стивенсон, опускаясь на постель. - Как видите, романтик еще огрызается во мне. Но мы с ним справимся!

- Справимся, Тузитала! - горячо подхватил Матаафа. - В девять вечера к Веа подойдет катер. Тузитала сядет в каюту. Мои люди доставят Тузиталу в Тангу, оттуда на пароходе - в Сидней. Через месяц Тузитала может возвратиться домой, на остров.

- Да, мой дом здесь, на острове, и отсюда никуда. - Стивенсон интонацией подчеркнул последней слово, глядя Матаафе в глаза. - Никуда отсюда!

Вождь опустился на колени.

Стивенсон обнял его и твердо проговорил:

Ветер перелистывал черновики романа «Вир из Гермистона». Роману о судье, приговорившем к смертной казни своего сына, суждено было стать лебединой песней Стивенсона, прекрасно начатой и недопетой. Но «Восемь лет смуты на Самоа» - реалистическое описание всех событий, которые Стивенсон тщательно изучил и видел своими глазами, было издано в Англии и воспрещено к распространению в Германии. Книга эта лежала на столе рядом с черновиками «Вир из Гермиетона». Стивенсон, пытаясь поднять грузного Матаафу, взглянул на свой рабочий стол и, светло улыбнувшись, сказал:

- Встаньте, мой друг! Тузитала - автор вот этой книги, взгляните. Но Тузитала не только повествователь, он еще и борец!

Матаафа поднялся и тяжело опустился в кресло.

- Тузитала написал «Остров сокровищ», - сказал он, отдуваясь. - Тузитала написал…

- Для юнцов и мисс, - возразил Стивенсон. И вдруг - с тоской и мукой в голосе - произнес: - Боже! Как поздно! Мне осталось так немного жить!..

- Тузитала бессмертен, - сказал Матаафа.

Стивенсон улыбнулся.

- Тузиталу украдут сегодня вечером, - добавил Матаафа.

- Благодарю за предупреждение, мой друг.

- Тузитала для нас самый дорогой человек в мире, и мы не позволим ему рисковать своей жизнью!

- Тузитала оказался в кратере вулкана, - скорбным тоном проговорил Стивенсон, покачивая головой. - Тузитала стал картой, и она уже на зеленом сукне. Ах, мой друг, мой дорогой, бесценный друг, как жаль, как больно и грустно, что мы только карты, а крупье где-то далеко, и он плутует - откровенно и нагло.

- Тузитала, я вижу, сомневается в успехе восстания, - вкрадчиво произнес Матаафа, и Стивенсон еще раз сказал, что восстание - дело напрасное, но…

- Я не имею права убегать, - добавил он и ребром ладони ударил по краю стола. - Точка, мой друг. Будем обедать. Я проголодался, да и вы тоже.

Матаафа отрицательно покачал головой, подошел к Стивенсону, поцеловал его в лоб и степенно удалился.

Фенни, миссис Стивенсон и Ллойд опустили головы, когда он проходил мимо них. Матаафа невозмутимо, как и обычно, поклонился им издали. Огромный английский пистолет многозначительно покачивался на левом боку вождя.

Тишина. Зной. Безоблачное небо.

Фённи приказала подать обед. И когда за стол села вся семья Стивенсона, в холле кто-то громко произнес:

- Леди и джентльмены, я прибыл!

Стивенсон вскочил:

- Бакстер!

И побежал в холл. Бакстер стоял с двумя саквояжами в руках. Он выпустил их и кинулся к другу.

- Луи! Знаменитый Луи! Разрешите заплакать!..

Стивенсон уже плакал и смеялся, как мальчик, который после долгой разлуки встретился с отцом. Бакстер наскоро открыл один саквояж и дрожащими руками достал оттуда две книги.

- Том первый и том второй, - сказал он, протягивая их Стивенсону. - В Эдинбурге и Лондоне уже всё распродано. Я привез условие на второе издание. Боже мой, Луи, а вы похудели!

В холл вошли миссис Стивенсон, Фенни, Изабелла, Ллойд. «Слава богу, - подумала Фенни, - Бакстер прибыл вовремя; Луи теперь обо всем забудет».

Киплинга? Он мне прислал свою книгу, - человек весьма талантливый и кровожадный. Сейчас сколько - пять? О друг мой, вы прибыли в самый раз!

- Луи, что случилось? Да говорите же! Мистер Осборн чем-то расстроен, я это успел заметить. Вы похожи на студента, сдавшего государственные экзамены. Но как вы исхудали, как исхудали!..

завели граммофон, слушали пластинки - подарок Бакстера. В восемь вечера Стивенсон прилег, приказав разбудить его в десять. Бакстер в сопровождении Фенни отправился осматривать сад и огород своего друга.

Ровно в одиннадцать над островом взвилась зеленая ракета. Стивенсон вышел на террасу. Спустя минуту вся Вайлима была окружена туземными воинами, посланными Матаафой для охраны Тузиталы. Со всех сторон гремели выстрелы, в чаще банановой рощи было светло от множества факелов.