| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
4. ОТЪЕЗД В ПАРИЖ
В замке Кардовилль царила глубокая тишина. Буря мало-помалу утихла, и слышался только отдаленный шум прибоя, грузно обрушивавшегося на берег.
Дагобера и сирот поместили в теплых и удобных комнатах второго этажа.
Джальму нельзя было перенести наверх: слишком опасна была его рана, и ему предоставили комнату на первом этаже. В минуту кораблекрушения несчастная мать вручила принцу своего ребенка. Тщетно стараясь вырвать малютку из неминуемой смерти, Джальма не смог бороться с волнами и чуть было не разбился об утесы, на которые его выбросило море.
Феринджи, успевший убедить принца в своей преданности, остался наблюдать за больным.
Габриель, сказав Джальме несколько слов утешения, поднялся к себе в комнату и, ожидая приказаний Родена по поводу отъезда через два часа, не ложился в приготовленную постель. Он слегка задремал в кресле с высокой спинкой, стоявшем у пылающего камина.
Эта комната помещалась рядом с комнатами девушек и Дагобера.
Угрюм, вероятно решивший, что в таком хорошем замке совершенно излишне караулить Розу и Бланш, улегся у камина, рядом с креслом миссионера. Он отдыхал, растянувшись перед огнем после перенесенных опасностей на суше и на море. Мы не станем утверждать, что он был по-прежнему верен воспоминанию о своем друге, бедном Весельчаке, если не принимать за доказательство верности того, что он яростно бросался на всех лошадей белой масти, чего прежде за ним никогда не водилось.
Вдруг дверь в комнату Габриеля тихонько отворилась, и робко вошли молодые девушки. Они поспали и отдохнули, а затем, проснувшись, решили одеться и идти спросить кого-нибудь о здоровье Дагобера, рана которого внушала им беспокойство, несмотря на то, что мадам Дюпон передала им заключение врача, не нашедшего в ней и вообще в состоянии здоровья Дагобера ничего опасного.
Высокая спинка старинного кресла скрывала от них того, кто спал в этом кресле, но, видя, что у ног спящего лежит Угрюм, сестры не сомневались, что они нашли как раз самого Дагобера. Девушки на цыпочках подошли к креслу.
Но при виде спящего Габриеля они страшно изумились и не смели сделать ни шагу ни вперед, ни назад из страха его разбудить. Длинные волосы миссионера высохли и вились крупными белокурыми локонами по плечам. Бледность прекрасного чела еще сильнее выступала на темно-красном шелке обивки. Казалось, что Габриеля мучит тяжелое сновидение или привычка скрывать свое горе невольно изменила ему под влиянием сна. Несмотря на выражение глубокой тоски, лицо его было по-прежнему ангельски прекрасно и кротко; оно было невыразимо прекрасно... а что может быть трогательнее страдающей доброты?
Молодые девушки опустили глаза. Они покраснели и обменялись тревожным взглядом, указывая на спящего юношу.
-- Он спит, сестра, - тихо прошептала Роза.
-- Тем лучше, - также тихо ответила Бланш, - мы можем им дольше любоваться!
-- Идя сюда с моря, мы не смели и посмотреть на него!
-- Мне кажется, что это он являлся нам в наших сновидениях...
-- Обещая покровительствовать нам...
-- И на этот раз он не обманул нас...
-- Но теперь мы по крайней мере можем его видеть.
-- Не то что в Лейпцигской тюрьме, где было так темно.
-- Без него мы бы погибли!
-- Однако помнишь, сестра, в наших сновидениях его окружало сияние?
-- Да... оно нас почти ослепляло!
-- Кроме того, он не казался таким печальным.
-- Но тогда он приходил к нам с неба... а теперь он на земле.
-- Сестра... что значит этот шрам? Видела ты его раньше?
-- О нет!.. мы не могли бы его не заметить.
-- А руки... Смотри, как они изранены.
-- Но если он ранен... значит, он не архангел?
-- Почему бы нет? Он мог получить раны, защищая или спасая кого-нибудь.
-- Ты права... Было бы хуже, если б он не подвергся опасностям, делая добро...
-- Как жаль, что он не открывает глаз...
-- У него такой добрый, нежный взгляд!
-- Отчего он ничего не сказал о нашей матери, пока мы шли сюда?
-- Мы были с ним не одни... он не хотел...
-- Теперь мы одни...
-- А что, если мы его попросим рассказать нам о ней?
Сестры переглянулись с трогательным простодушием; щеки их пылали ярким румянцем, девственные груди трепетали под черным платьем.
-- Ты права... попросим его.
-- Господи, сестрица, как бьются наши
И сироты, приблизясь к креслу на цыпочках, опустились на колени по обеим его сторонам. Они набожно сложили руки, как на молитву. Картина была очаровательна. Подняв свои милые лица к Габриелю, девушки произнесли тихим, тихим голосом, который был так же свеж и нежен, как и их пятнадцатилетние лица:
-- Габриель! Поговори с нами о нашей матери!..
При этих словах Габриель сделал легкое движение и полуоткрыл глаза. Прежде чем окончательно проснуться, молодой миссионер в полусне заметил прелестное видение и, не отдавая себе в нем отчета, любовался молодыми девушками.
-- Кто меня зовет? - спросил он, наконец проснувшись совсем и подняв голову.
-- Мы!
-- Роза и Бланш!
Пришла очередь покраснеть и Габриелю. Он узнал спасенных им девушек.
-- Встаньте, сестры мои, - сказал он наконец, - на коленях стоят только перед Богом...
Сироты повиновались и встали, держа друг друга за руки.
-- Вы, значит, знаете мое имя? - спросил Габриель, улыбаясь.
-- О! мы его не забыли!
-- Кто же вам его сказал?
-- Вы...
-- Я?..
-- Когда вы приходили к нам от нашей матери...
-- Сказать нам, что она вас к нам послала и что вы всегда будете заботиться о нас!
-- Я?! - удивился миссионер, ничего не понимая в этих речах. - Вы ошибаетесь... Сегодня я увидел вас впервые...
-- А в наших сновидениях?
-- Да, вспомните, во сне?
-- В Германии... три месяца тому назад... Посмотрите на нас хорошенько!
-- В ваших снах?
-- Ну, конечно... и вы нам давали такие хорошие советы...
-- Так что и потом, в тюрьме... когда мы так горевали... ваши слова служили нам утешением и поддержкой.
-- Разве не вы вывели нас из тюрьмы в Лейпциге... в ту темную ночь, когда не было видно ни зги?
-- Я?!
-- Кто же другой пришел бы помочь нам и нашему старому другу?
-- Мы ему говорили, что вы будете любить и его за то, что он нас любит... а он не хотел сперва верить ангелам!
-- Так что сегодня во время бури мы почти что нисколько не боялись...
-- Мы ждали вас.
-- Да... сегодня Бог действительно помог мне спасти вас. Но я возвращался из Америки и в Лейпциге не был никогда... значит, и из тюрьмы вывел вас не я... Скажите мне, сестры, - прибавил он, улыбаясь, - за кого вы меня принимаете?
-- За доброго ангела, которого мы видели еще раньше в снах... и которого прислала к нам наша мать заботиться о нас!
-- Дорогие сестры!.. я только бедный священник... Случайно я оказался похож на ангела, которого вы видели во сне... и видеть которого вы только во сне и могли, так как ангелы для нас невидимы!
-- Как? ангелов нельзя видеть? - спросили сироты, переглядываясь с грустью.
-- Это ничего, мои милые сестры! - сказал Габриель, ласково взяв их за руки. - Сны, как и все другое, посылает нам Бог... а раз тут замешана и ваша мать, то вы вдвойне должны благословлять свое сновидение.
В эту минуту открылась дверь, и в комнату вошел Дагобер.
До сих пор сироты в своей наивной гордости, что о них заботится архангел, совершенно забыли, что у жены Дагобера был приемный сын, которого звали Габриелем и который был священником и миссионером.
Как ни спорил солдат, что его рана не стоит внимания, что это просто-напросто белая рана, деревенский хирург ее перевязал и надел черную повязку, которая скрывала большую часть лба, придавая физиономии Дагобера еще более суровый вид, чем обыкновенно. Войдя в залу, он изумился, видя, что какой-то незнакомец фамильярно держит девушек за руки. Изумление солдата было вполне понятно. Он не подозревал, что миссионер спас жизнь сестер и пытался спасти его самого.
Среди бури и волн у Дагобера, цеплявшегося за скалу, не было возможности разглядеть, кто помог девушкам и пытался помочь ему взобраться на утес. Придя в замок и увидав Розу и Бланш, он от усталости, волнения и от раны потерял сознание и не успел заметить миссионера.
он ни был тронут, он все-таки искоса поглядывал на Габриеля, который стоял так, что он не мог хорошо разглядеть его лица.
-- Ну, как твоя рана? - спросила Роза. - Нам сказали, что опасного ничего нет.
-- Тебе еще больно? - прибавила Бланш.
-- Да нет, деточки... Только этот деревенский лекарь обмотал меня всеми этими тряпками... право, если бы моя голова была изрублена саблей, больше бы перевязывать ее не пришлось! Меня приняли за неженку, а между тем это просто белая рана, и мне очень хочется... - и солдат тронул рукой голову.
-- Оставь, пожалуйста! - воскликнула Роза. - Как ты неблагоразумен... словно маленький!
-- Ну, ладно! Не бранитесь... будь по-вашему... придется носить эту повязку... - Затем, отведя девушек в угол комнаты, он их спросил, указывая глазами на молодого священника: - А это что за господин? Он держал вас за руки, когда я вошел... священник ли он?.. Видите, деточки... с ними надо быть поосторожнее... потому что...
-- Да ты знаешь, что если бы не он, то тебе не пришлось бы обнимать нас, - воскликнули Роза и Бланш, - ведь он нас спас!
-- Как! - воскликнул солдат, выпрямляясь, - это он... наш ангел-хранитель?
-- Без него мы бы погибли сегодня в море!
-- Как! это он... он?
Дагобер не мог больше ничего выговорить. Он подбежал к миссионеру и со слезами на глазах, протягивая к нему руки, воскликнул с необыкновенным волнением:
-- Месье... я вам обязан жизнью этих детей... я знаю, как я вам обязан... я ничего не говорю... нечего сказать... - Вдруг его точно осенило воспоминание, и он прибавил: - Но позвольте... подождите... когда я цеплялся за утесы, чтобы волны меня не унесли... не вы ли это протянули мне руку?.. Ну да, да... это были вы... я узнаю вас... то же юное лицо... белокурые волосы... Конечно, это были вы!
-- К несчастью, силы мне изменили: я не смог удержать вас, и вы упали снова в море.
-- Я не знаю, как вас и благодарить, - с трогательной простотой продолжал Дагобер. - Тем, что вы спасли этих девочек, вы сделали для меня больше, чем если бы спасли меня самого... Но какая храбрость!.. Какая отвага! - с восторгом повторял солдат. - И такой юный при этом... с лицом девушки.
-- Как! - воскликнула Бланш, - наш Габриель помог и тебе?
-- Габриель? - спросил Дагобер, обращаясь к священнику. - Вас зовут Габриелем?
-- Да.
-- Габриель, - повторил солдат с изумлением. - И вы священник? - прибавил он.
-- Да, священник, миссионер.
-- А кто вас воспитывал? - спрашивал солдат.
-- Добрейшая и благороднейшая женщина, которую я почитаю за лучшую из матерей!.. Потому что она пожалела меня, покинутого ребенка, и воспитала, как сына!
-- Да! - ответил, в свою очередь, изумленный Габриель. - Но как вы могли это узнать?
-- Жена солдата? - продолжал Дагобер.
-- Да... отличного человека, который из преданности к командиру по сей день живет в изгнании... вдали от жены, от сына - моего славного приемного брата... я горжусь, что могу называть его так!
-- Мой Агриколь... моя жена!.. Когда вы их покинули?
-- Как!.. вы отец Агриколя?.. Боже, я не догадывался, как ты ко мне милостив!.. - воскликнул Габриель, молитвенно складывая руки.
-- Ну, что же с моей женой, с моим сыном? - дрожащим голосом спрашивал Дагобер. - Давно ли вы имели о них известия? Как они поживают?
-- Судя по тем известиям, какие я имел три месяца тому назад, все хорошо.
-- Нет... уж слишком много радостных событий... право, слишком много! - воскликнул Дагобер.
И ветеран, не будучи в силах продолжать дальше, упал на стул, задыхаясь от волнения.
Только теперь Роза и Бланш вспомнили о письме их отца относительно покинутого ребенка по имени Габриель, взятого на воспитание женой Дагобера. Они дали теперь волю своему ребяческому восторгу.
-- Наш Габриель и твой... один и тот же Габриель... какое счастье! - воскликнула Роза.
-- Да, деточка, он и ваш, и мой; он принадлежит нам всем!
Затем, обращаясь к Габриелю, Дагобер воскликнул:
-- Твою руку... еще раз твою руку, мой храбрый мальчик... Извини уж... я говорю тебе ты... ведь мой Агриколь тебе брат...
-- Ах... как вы добры!..
-- Еще чего недоставало! Ты вздумал меня благодарить... после всего, что ты для нас сделал!
-- А знает ли моя приемная мать о вашем возвращении? - спросил Габриель, чтобы избежать похвал солдата.
-- Пять месяцев назад я писал ей об этом... но я писал, что еду один... потом я тебе объясню причины... А она все еще живет на улице Бриз-Миш? Ведь там родился мой Агриколь!
-- Да, она живет все там же.
-- Значит, мое письмо она получила. Я хотел ей написать из тюрьмы в Лейпциге... да не удалось!
-- Да... я возвращался из Германии через Эльбу и Гамбург... Я бы и до сих пор сидел в тюрьме в Лейпциге, если бы не одно обстоятельство, заставившее меня поверить в существование чертей... то есть добрых все-таки чертей...
-- Что вы хотите сказать? - объясните, пожалуйста.
-- Трудно это объяснить, так как я сам ничего не понимаю! Вот эти девочки, - и, лукаво улыбаясь, он показал на сестер, - считали, что понимают больше меня... Они меня уверяли: "Вот видишь, нас вывел отсюда архангел, а ты еще говорил, что охотнее доверишь нас Угрюму, чем архангелу"...
-- Габриель!.. я вас жду! - послышался отрывистый голос, заставивший миссионера вздрогнуть.
Дагобер и сестры живо обернулись... Угрюм глухо заворчал. Это был Роден. Он стоял в дверях коридора. Лицо его было спокойно и бесстрастно, он бросил быстрый и проницательный взгляд на солдата и обеих сирот.
-- Что это за человек? - спросил Дагобер, которому очень не понравилась отталкивающая физиономия Родена. - Какого черта ему от тебя надо?
-- Я еду с ним! - грустно и принужденно ответил Габриель. Затем он прибавил, обращаясь к Родену: - Простите, сейчас я буду готов.
-- Как, ты уезжаешь? - с удивлением спросил Дагобер. - В ту минуту, когда мы нашли друг друга? Нет, уж... извини... я тебя не пущу, нам надо многое обсудить. Мы вместе поедем... это будет настоящий праздник.
-- Невозможно... он старший по званию... я обязан повиноваться!
-- Твой начальник? Но одет как буржуа.
-- Он не обязан носить духовное платье...
-- Ну, а раз он не в форме и раз тут нет полицейских, пошли-ка его к...
-- Поверьте мне, что если бы можно было остаться, я бы ни минуты не колебался!
-- Действительно, что за противная рожа! - прошептал Дагобер сквозь зубы.
Затем он прибавил:
-- Хочешь, я ему скажу, что он доставит нам большое удовольствие, если уедет один?
-- Прошу вас, не надо, - сказал Габриель. - Это бесполезно... Я знаю свои обязанности... и согласен во всем с моим начальником. Когда вы приедете в Париж, я приду повидать вас, матушку и брата Агриколя.
-- Ну, нечего делать. Недаром я солдат и знаю, что за штука субординация, - с досадой заметил Дагобер. - Надо покоряться. Значит, послезавтра мы увидимся в Париже?.. Однако у вас дисциплина-то строгонька!
-- О да! очень строга! - подавляя вздох, сказал Габриель.
-- Ну, так поцелуй меня скорее и до скорого свидания: двадцать четыре часа быстро пройдут.
-- Прощай, Габриель, - прибавили сестры со слезами в голосе.
-- Прощайте, сестры! - сказал Габриель и вышел вместе с Роденом, не пропустившим в этой сцене ни слова, ни жеста.
Метис Феринджи остался с молодым принцем, так как, по его словам, он не хотел покинуть земляка.
Теперь мы проводим нашего читателя на улицу Бриз-Миш к жене Дагобера.