| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
5. КАЗНЬ
Роден вошел. Ему достаточно было быстрого взгляда на Адриенну и господина де Монброна, чтобы понять, что он попал в весьма затруднительное положение. Вид обоих был далеко не успокоительный.
Граф, Как мы уже говорили, довольно резко выказывал свою антипатию, не раз подкрепляя ее поединком; немудрено, что при виде Родена черты его приняли резкое и вызывающее выражение. Опираясь на камин и продолжая говорить с Адриенной, он презрительно через плечо взглянул на иезуита, не отвечая на глубокий поклон.
Адриенна, напротив, с изумлением заметила, что появление Родена не вызвало в ней ни гнева, ни ненависти. Яркое пламя, горевшее в ее сердце, очистило его от всякого мстительного чувства. Напротив, взглянув на себя и бросив гордый любящий взгляд на индийского Бахуса, она улыбнулась при мысли о том, отчего бы двум таким созданиям, как они, молодым, красивым, любящим и свободным, бояться грязного старикашку с его отвратительной физиономией, приближавшегося змеинообразными движениями. Словом, вместо гнева или отвращения при виде Родена молодую девушку вдруг охватил порыв насмешливой веселости, и ее глаза, блестевшие счастьем, загорелись теперь огнем лукавства и иронии.
Роден чувствовал себя скверно. Люди такого сорта предпочитают врагов, вспыльчивых в гневе, врагам насмешливым. С первыми они справляются или бросаясь перед ними на колени, плача, стеная, стуча себя в грудь, или, наоборот, являются вполне вооруженными, готовыми бороться, и обращаются с ними вызывающе. Но ядовитая насмешка сразу лишает их самообладания. Так было и с Роденом. Находясь между Адриенной де Кардовилль и господином де Монброном, он понял, что ему, как говорят, придется провести дурные четверть часа.
Открыл огонь граф. Повернув голову через плечо к Родену, он произнес:
-- Ага... вот и вы... добродетельный муж!
-- Пожалуйте, месье, пожалуйте, - с насмешливой улыбкой сказала Адриенна. - Я должна вам принести тысячу благодарностей, вам, жемчужине друзей, образцу философов... отъявленному врагу лжи и обмана...
-- Я от вас готов принять все, дорогая мадемуазель, даже незаслуженные похвалы, - попытался улыбнуться иезуит, показав свои отвратительные желтые и сломанные зубы. - Но не могу ли я узнать, в чем дело?.. За что меня хвалят?
-- За вашу необыкновенную проницательность... - сказала Адриенна.
-- А я не могу не восхищаться вашей правдивостью; это слишком редкая добродетель, - заметил граф.
-- Моя проницательность, дорогая мадемуазель? В чем же? - холодно спросил Роден. - Моя правдивость, ваше сиятельство? В чем же?
-- Как в чем? - сказала Адриенна. - Вы проникли в тайну, тщательно оберегаемую и окруженную бесчисленными запретами, - словом, вы ухитрились прочитать то, что скрывалось в глубине женского сердца...
-- Я, дорогая мадемуазель?
-- Да, вы... И радуйтесь: ваша проницательность принесла самые счастливые последствия...
-- А ваша правдивость наделала чудес... - прибавил граф.
-- Сердцу радостно, если, сделал добро даже бессознательно, - сказал Роден, держась настороже и искоса поглядывая на графа и Адриенну. - Но не могу ли я узнать, за что меня хвалят?
-- Благодарность заставляет меня открыть вам это, - лукаво заметила Адриенна. - Вы открыли и сообщили принцу Джальме, что я страстно люблю... кого-то... Как же не славить вашу проницательность... Ведь это правда!
-- Вы открыли и сообщили мадемуазель Адриенне, что принц Джальма любит страстно... кого-то, - сказал граф. - И как же не хвалить вашу правдивость... Ведь это истина!
-- Тот, кого я страстно люблю, - сказала Адриенна, - это принц.
-- Особа, которую принц страстно любит, - продолжал граф, - это мадемуазель Адриенна.
Эти столь важные и беспокоящие открытия, сделанные одно за другим, потрясли Родена. Он оставался нем, молчалив и с испугом думал о дальнейшем.
-- Понятна вам теперь наша благодарность? - все более и более насмешливым тоном говорила Адриенна. - В силу вашей проницательности, в силу трогательного участия, с каким вы к нам относитесь, мы оба, принц и я, узнали о наших взаимных чувствах.
Хладнокровие мало-помалу стало возвращаться к иезуиту, и его кажущееся спокойствие стало страшно раздражать господина де Монброна. Если бы не присутствие Адриенны, он бы дал другой оборот этим шуткам.
-- Здесь какая-то ошибка, - сказал Роден, - во всем, что вам угодно было мне сообщить. Я в жизни своей ни слова не сказал о том, конечно, весьма почтенном и достойном чувстве, какое вы можете питать к принцу.
-- Конечно! - возразила Адриенна. - Вы были столь сдержанны в своей деликатности, что, говоря мне о глубокой любви принца... довели вашу скромность до утверждения, что он любит столь страстно не меня... а другую.
-- Точно так же, как и принца, вероятно, под влиянием той же заботливости, вы уверили в страстной любви мадемуазель де Кардовилль к... другому.
-- Ваше сиятельство, - сухо заметил Роден. - Я думал, что мне не нужно будет говорить вам, что я не особенно охотно вмешиваюсь в любовные интриги.
-- Полноте... это излишняя скромность или излишнее самоуважение, - дерзко заметил граф. - Полноте, в ваших собственных интересах не делайте столь неосторожных шагов!.. Что если вас поймают на слове?.. Если об этом станут распространяться?.. Будьте поосторожнее относительно ваших маленьких проказ, каких у вас в запасе, верно, немало.
-- Есть одно занятие, - начал Роден столь же вызывающим тоном, как и граф де Монброн, - которому мне приходится обучаться с большим трудом сегодня. Я говорю о неприятном занятии быть вашим собеседником!
-- Ага, милейший! - продолжал граф с презрением. - Вы, должно быть, еще не знали, что есть разные способы казнить нахалов и лицемеров.
-- Граф! - с упреком проговорила Адриенна.
Роден продолжал совершенно хладнокровно:
-- Я не знаю только одного: во-первых, в чем заключается мужество?.. В том, чтобы угрожать и называть наглым лицемером смиренного старого человека, вроде меня, а во-вторых...
-- Господин Роден, - прервал его граф. - Во-первых, смиренный старичок, вроде вас, творящий зло, прикрываясь старостью, которую он позорит, является и трусом и злодеем; он заслуживает, значит, двойного наказания. Во-вторых, что касается возраста, то я не знаю, преклоняются ли с почтением охотники перед сединой волков, а жандармы седыми волосами негодяев. Как вы об этом думаете?
Роден, продолжая оставаться невозмутимым, только вскинул вялые веки и змеиными, холодными глазами бросил на графа взор быстрый и острый, как стрела. Затем веки снова прикрыли безжизненный взгляд этого человека с мертвенным лицом.
-- Не будучи, к счастью, ни старым волком, ни тем более старым негодяем, - продолжал невозмутимо Роден, - я не интересуюсь нисколько с вашего позволения, граф, привычками охотников и жандармов. Что же касается упреков, какие мне делают, я отвечаю на это очень просто: я не употребляю слова "оправдываться", так как не оправдываюсь никогда.
-- Поистине так! - сказал граф.
-- Никогда, - холодно продолжал иезуит. - Мои поступки свидетельствуют об этом... Итак, я отвечу просто, что, видя глубокое, сильное, почти страшное впечатление, которое произвела мадемуазель де Кардовилль на принца, я...
-- Пусть эти слова, убеждающие меня в любви принца, - прервала его Адриенна с чарующей улыбкой, - искупят все зло, которое вы хотели мне сделать. Зрелище нашего близкого счастья... да будет вашим единственным наказанием!
любите другого, а вам, что он любит не вас, но все это единственно в ваших же интересах. Быть может, моя привязанность к вам ввела меня в заблуждение... я ведь не непогрешим... Но, дорогая мадемуазель, мне кажется, что хоть за старые заслуги я вправе удивляться такому к себе отношению. Это не жалоба. Я не оправдываюсь никогда, но и никогда не жалуюсь.
-- Да, это нечто геройское, милейший, - сказал граф. - Каково! Вы не изволите ни жаловаться, ни оправдываться в совершенном вами зле!
-- Я сделал зло? - и Роден уставился на графа. - Что, мы играем в загадки?
-- А разве не зло, месье, - с негодованием воскликнул граф, - что благодаря вашей лжи принц пришел в такое страшное отчаяние, что дважды покушался на свою жизнь? А то заблуждение, в какое вы ввели своей ложью мадемуазель Адриенну и которое могло бы иметь самые ужасные последствия без моего решительного вмешательства? Это разве не зло?
-- А не сделаете ли вы мне честь, ваше сиятельство, указать, какую выгоду я мог бы извлечь из этого отчаяния и заблуждения, если даже допустить, что я в них виновен?
-- Вероятно, немалую выгоду! - резко отвечал граф. - И тем более опасную, что она хорошо скрыта! Я вижу, вы один из тех, кто находит в чужом несчастье и удовольствие и пользу.
-- Вы преувеличиваете, граф: мне довольно и барышей! - иронически поклонился Роден.
-- Ваше бесстыдное хладнокровие меня не обманет! все это слишком серьезно, - продолжал граф. - Трудно предположить, чтобы подобные коварные плутни были делом одного человека. Кто знает, не результат ли это ненависти княгини де Сен-Дизье к племяннице?
Адриенна с глубоким вниманием следила за этим спором. Вдруг она вздрогнула, осененная внезапным открытием. После минутного молчания она с кротким и ясным спокойствием, без малейшей горечи, без гнева сказала Родену:
-- Говорят, месье, что счастливая любовь совершает чудеса. Право... я готова этому верить, потому что после нескольких минут раздумья, вспомнив о некоторых обстоятельствах, я начинаю совсем с иной точки зрения видеть ваши поступки.
-- В чем же заключается ваша новая точка зрения, мадемуазель?
-- Вы ее поймете, если позволите вам напомнить некоторые факты. Горбунья мне была глубоко предана и дала много доказательств своей привязанности. Ее ум стоил ее благородного сердца, но к вам она чувствовала непреодолимое недоверие. И Горбунья таинственно исчезает, и не вы виноваты, что я не поверила ее гнусной измене. Граф де Монброн ко мне отечески привязан и, должна признаться, недолюбливает вас. Вы старались поселить между нами недоверие. Наконец, принц Джальма глубоко привязывается ко мне, и вы употребляете самые коварные средства, чтобы убить в нем эту любовь. С какой целью вы так поступаете? Не знаю... но, несомненно, цель эта враждебна мне.
-- Мне кажется, мадемуазель, - строго заметил Роден, - что незнание дополняется и забвением оказанных услуг.
-- Я не могу отрицать того, что вы меня освободили из больницы господина Балейнье, - но ведь несколькими днями позже меня бы несомненно освободил тот же граф.
-- Конечно, дорогое дитя, - сказал граф. - Быть может, он хотел приписать себе в заслугу то, что несомненно было бы вам оказано вашими истинными друзьями!
-- Вы тонули, я вас спас; что же, вы испытываете благодарность? Ничего подобного, - с горечью сказал Роден, - потому что всякий другой прохожий тоже спас бы вас.
-- Сравнение не совсем верное, - возразила, улыбаясь, Адриенна. - Больница не река, и хотя теперь я считаю, что вы способны плавать под водой, т.е. служить и нашим и вашим, но тут ваше искусство плавания было ни при чем. Вы только отворили мне дверь, которая, без сомнения, открылась бы сама позднее.
-- Отлично, дорогая! - сказал граф, громко расхохотавшись над ответом Адриенны.
-- Я знаю, месье, что ваши любезные заботы не ограничились мною. Дочери маршала Симона были приведены вами же, но я думаю, что связи герцога де Линьи помогли бы в хлопотах о дочерях. Вы даже отдали старому солдату императорский крест, бывший для него святыней; конечно, это очень трогательно... Вы, наконец, сорвали маски с аббата д'Эгриньи и с господина Балейнье, но я готова была сама это сделать. Впрочем, все это доказывает, что вы обладаете замечательным умом.
-- Ах, мадемуазель! - смиренно возразил Роден.
-- Находчивым и изворотливым...
-- Ах, мадемуазель!
трудно скрыть такой ум, как ваш! Однако, так как может случиться, что мы совершенно разными путями, - о! совершенно разными! - прибавила лукаво девушка, - но стремимся к одной цели... (судя по нашей беседе у господина Балейнье), то я хочу, в интересах нашей будущей общности, как вы выразились, дать вам совет и поговорить с вами вполне откровенно.
Роден слушал мадемуазель де Кардовилль, казалось, вполне бесстрастно. Он держал шляпу под мышкой и, скрестив на жилете руки, вертел большими пальцами. Единственным признаком внутреннего беспокойства, в какое приводили его спокойные речи Адриенны, было только то, что синевато-бледные веки иезуита, лицемерно опущенные, мало-помалу приобретали багровый оттенок благодаря сильному приливу крови к голове. Однако он уверенным голосом отвечал мадемуазель де Кардовилль, низко поклонившись:
-- Хороший совет и искреннее слово всегда превосходны...
-- Видите ли, - начала Адриенна с легким возбуждением. - Счастливая любовь придает человеку такую проницательность... такую энергию... такое мужество, что он бравирует опасностью... открывает засады... смеется в лицо ненависти. Поверьте, божественное пламя, которым горят любящие сердца, достаточно сильно, чтобы осветить любой мрак... указать на все западни... Знаете... в Индии... извините мою маленькую слабость: я очень люблю говорить об Индии... - прибавила девушка с тонкой и лукавой грацией, - итак, в Индии путешественники, чтобы обезопасить покой на ночь, разводят большой огонь вокруг ажупы (извините за туземное выражение), и, насколько хватает лучезарного ореола, он отгоняет своим ярким пламенем всех нечистых, ядовитых пресмыкающихся, которые боятся света и могут жить только во мраке.
-- До сих пор я не уловил смысла этого сравнения, - сказал Роден, продолжая вертеть пальцами и слегка приподнимая наливавшиеся кровью веки.
-- Я выражусь яснее, - сказала, улыбаясь, Адриенна. - Представьте себе, что последняя услуга, которую вам угодно было оказать мне и принцу Джальме... ведь все ваши поступки объясняются желанием оказать услугу... Это весьма ново и неплохо придумано... нельзя в этом не сознаться...
-- Браво, милое дитя, - сказал граф с радостью. - Казнь будет полной.
-- О, нет! - возразила Адриенна с улыбкой. - Это простой разговор между бедной молодой девушкой и старым философом, другом добра! Представим себе, что частые... услуги, которые вы оказываете мне и моим друзьям, внезапно открыли мне глаза. Или, лучше сказать, - серьезно заговорила девушка, - представьте себе, что Господь, одаряющий мать способностью инстинктивно защищать свое дитя, одарил меня вместе со счастьем способностью охранять его... каким-то особенным предчувствием, которое, осветив для меня некоторые факты, до сих пор темные, указало мне на то, что вы не только не друг мне, но самый опасный враг - и мне и моей семье...
-- Итак, от казни мы переходим к предположениям, - заметил Роден, по-прежнему невозмутимый.
а с сожалением, что грустно видеть, как человек вашего ума, вашего интеллекта унижается до таких интриг и, пуская в ход всякие дьявольские пружины, достигает только того, что делается смешным. Ибо что может быть смешнее человека, похожего на вас, побеждаемого девушкой, у которой и оружием, и защитой, и знанием является только одна любовь! Словом, с сегодняшнего дня я смотрю на вас, как на непримиримого, опасного врага. Я догадываюсь о цели, к какой вы стремитесь, хотя и не угадываю, какими средствами вы думаете ее достичь. Вероятно, такими же, как и раньше... Но, несмотря на все это, я вас не боюсь. Завтра же вся наша семья будет знать об этом, и надеюсь, что ее разумный, деятельный и решительный союз сумеет защитить наши права. Потому что, несомненно, речь идет все о том же громадном наследстве, которое чуть было у нас уже не похитили однажды. Какие отношения существуют между фактами, в которых я вас обвиняю, и корыстной целью, имеющейся в виду, я не знаю... Но вы сами сказали, что мои враги так опасны и хитры, что их происки так неуловимы, что надо ждать всего... предвидеть все: я не забуду ваших уроков... Я обещала быть откровенной... надеюсь, я сдержала обещание?
-- Предполагая, что я ваш враг, эта откровенность по меньшей мере... неосторожна, - заметил бесстрастно Роден. - Но вы обещали мне еще дать совет, дорогая мадемуазель...
-- Совет будет короткий. Не пытайтесь бороться со мной, потому что, видите ли, есть нечто сильнее и вас и ваших сообщников: это женщина, защищающая свое счастье.
Адриенна произнесла последние слова с такой царственной уверенностью, ее глаза блестели таким откровенным счастьем, что Роден, несмотря на свою невозмутимую наглость, на мгновение встревожился. Но, казалось, он не растерялся и после недолгого молчания произнес с видом презрительного сожаления:
-- Дорогая мадемуазель, вероятно, мы никогда больше не увидимся... Не забудьте только одну вещь, которую я вам повторяю: я никогда не оправдываюсь. Это дело будущего. А пока все-таки остаюсь вашим покорнейшим слугой, - и он поклонился. - Ваше сиятельство, мое глубочайшее почтение.
Только что Роден успел выйти, Адриенна подбежала к письменному столу, написала наскоро несколько слов, запечатала записку и сказала господину де Монброну:
-- До завтра я не увижу принца... из чувства суеверия, а также потому, что для моих планов необходимо обставить эту встречу торжественнее... Вы все узнаете, но я ему написала, потому что с таким врагом, как господин Роден, надо все предвидеть...
Адриенна протянула записку.
-- Чувствуется ваш ум и сердце... Спешу к принцу, чтобы передать письмо. Я его не увижу, потому что не смогу за себя отвечать. А что же, наша прогулка и посещение театра не отложены?
-- Нет, нет, конечно. Мне более чем когда-либо хочется забыться. Потом я чувствую, что воздух мне принесет пользу... я немножко разгорячилась в беседе с господином Роденом!
-- Старый негодяй!.. Но мы еще о нем поговорим... Я спешу к принцу, а затем заеду за вами с госпожой де Моренваль, чтобы ехать кататься на Елисейские Поля.
И граф де Монброн стремительно вышел, столь же радостный и сияющий, насколько он был грустен и печален при своем появлении.