| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
27. СВИДАНИЕ
На другой день после посещения Дюпона Джальма быстрыми, нетерпеливыми шагами ходил по индийской гостиной своего дома. Мы знаем, что она сообщалась с оранжереей, где он в первый раз увидал Адриенну. В память этого дня он был одет так же, как тогда, - в белую кашемировую тунику, перетянутую пунцовым поясом, и в чалму того же цвета Его алые бархатные штиблеты, вышитые золотом, превосходно обрисовывали форму стройных ног, обутых, кроме того, в маленькие туфли из белого сафьяна с красным каблуком.
Счастье оказывает быстрое и, если можно сказать, материальное воздействие на молодые, пылкие и живучие натуры, так что Джальма, вчера еще убитый, отчаявшийся и угрюмый, был сегодня неузнаваем. Бледный, золотистый цвет его прозрачной кожи больше не имел мертвенного оттенка; его громадные зрачки, недавно подернутые как бы облаком печали, подобно черным бриллиантам, покрытым легким налетом, нежно блестели теперь на перламутре белков; побледневшие было губы снова могли поспорить окраской с самыми яркими бархатистыми пурпурными цветами его родины. Время от времени он останавливался, вынимал небольшую тщательно сложенную бумажку, лежавшую у него на груди, и подносил ее к губам в безумном опьянении. Он не в состоянии был в эти минуты сдерживать порывы счастья, и радостный крик, звонкий и мужественный, вырывался из его груди. Одним прыжком принц очутился у зеркального стекла, отделявшего гостиную от оранжереи, где в первый раз увидел он мадемуазель де Кардовилль. Есть странная мощь в воспоминании; ум, которым овладела страстная, постоянная, упорная мысль, бывает иногда подвластен отрадной галлюцинации. Много раз Джальме казалось, что он ясно видит милый образ Адриенны за прозрачной стеной. Иллюзия была так полна, что он с удивительной верностью и точностью набросал кармином силуэт идеально прекрасной фигуры, стоявшей у него перед глазами благодаря живости воображения. И перед этими прелестными чертами, намеченными яркой краской [11], Джальма останавливался теперь в немом обожании десятки раз, читая, перечитывая и прижимая к губам письмо, доставленное Дюпоном.
Джальма был не один. Феринджи хитрым, внимательным, угрюмым взглядом следил за всеми его движениями. Почтительно держась в углу залы, метис, казалось, занят был складыванием и раскладыванием бедуина Джальмы - легкого бурнуса из коричневой индийской материи, шелковистая ткань которого вся исчезала под золотым и серебряным шитьем необыкновенного изящества. Физиономия метиса была мрачна и озабочена. Он не мог ошибаться. Это радостное возбуждение произведено было письмом Адриенны, из которого Джальма узнал, что его любят. То обстоятельство, что принц совсем не разговаривал с Феринджи со времени его появления сегодня утром, очень сильно тревожило метиса, и он не знал, чем это объяснить.
Накануне, расставшись с Дюпоном, Феринджи в понятной тревоге бросился к принцу, но гостиная была заперта. Он постучал - ответа не было. Тогда, несмотря на поздний час, он тотчас же послал Родену донесение о посещении Дюпона и о его вероятной цели. Джальма же провел всю ночь среди взрывов радости и надежды, в лихорадке нетерпения, которое невозможно передать. Только утром он ненадолго заснул в своей спальне и там же затем оделся без посторонней помощи.
Несколько раз, но совершенно напрасно, стучался к нему в дверь Феринджи. Только около половины первого Джальма позвонил и приказал, чтобы карета была подана к половине третьего. Отдавая это приказание метису, принц ни разу не взглянул на него и разговаривал с ним, как с любым другим слугой. Было ли это недоверием, гневом или просто рассеянностью? Вот вопрос, который с возрастающей тревогой задавал себе Феринджи, потому что замыслы, послушным исполнителем которых он являлся, могли разрушиться при малейшем подозрении Джальмы.
-- О часы... часы! Как медленно они проходят! - воскликнул внезапно молодой индус тихим, взволнованным голосом.
-- Часы бесконечно долги, говорили вы третьего дня, повелитель...
С этими словами Феринджи приблизился к Джальме, чтобы привлечь его внимание. Видя, что это не удается, он сделал еще несколько шагов и продолжал:
-- Ваша радость, похоже, очень велика... Не откроете ли вы ее причину, чтобы ваш верный, бедный слуга мог порадоваться вместе с вами?
Если Джальма и слышал слова метиса, то он в них не вникал. Он не ответил. Его черные глаза были устремлены куда-то в пространство. Казалось, он с обожанием улыбался какому-то волшебному видению, скрестив руки на груди, как делают его единоверцы при молитве. После нескольких минут такого созерцания он спросил:
-- Который час?
Но, казалось, он спрашивал самого себя, а не другого.
-- Скоро два, ваше высочество, - отвечал Феринджи.
После этого ответа Джальма сел и закрыл лицо руками, как бы желая сосредоточиться и вполне погрузиться в невыразимую медитацию.
Феринджи, доведенный до крайности своим нарастающим беспокойством и желая во что бы то ни стало привлечь внимание принца, подошел к нему поближе и, уверенный в результате своих слов, медленно и внятно произнес:
-- Я уверен, что этим счастьем, приводящим вас в восторг, вы обязаны мадемуазель де Кардовилль.
Как только было произнесено это имя, Джальма вздрогнул, вскочил с кресла и, взглянув в лицо метису, как будто только что его увидал, воскликнул:
-- Феринджи! Ты здесь... чего тебе надо?
-- Какую радость?
-- Радость, доставленную вам письмом мадемуазель де Кардовилль.
Джальма не ответил ничего, но его взор блистал таким счастьем, такой уверенностью, что метис совершенно успокоился. Ни одно облачко даже легкого недоверия не омрачало сияющих черт принца. Несколько минут спустя он поднял на Феринджи глаза, в которых блестели радостные слезы, и ответил с таким выражением, как будто сердце у него было переполнено любовью и блаженством:
-- О счастье!.. Счастье!.. Это нечто великое и доброе, как Божество... Да это само Божество!
-- Вы его заслужили... после долгих страданий... это счастье...
-- Каких страданий?.. Ах, да! Я когда-то страдал!.. Но я был когда-то и на Яве... это все... было так давно...
-- Впрочем, меня не удивляет этот счастливый исход... Я всегда ведь вам это предсказывал... Не отчаивайтесь... притворитесь, что любите другую... и эта гордая молодая девушка...
При этих словах Джальма бросил такой проницательный взгляд на метиса, что тот разом остановился. Но принц ласково ему заметил:
-- Что же? Продолжай... я тебя слушаю...
И, опершись на руку, он устремил на метиса зоркий, но бесконечно добрый взгляд, настолько добрый, что даже каменное сердце метиса невольно сжалось под влиянием легкого угрызения совести.
-- Я говорю, повелитель, - продолжал он, - что, следуя советам вашего раба... который рекомендовал вам притвориться влюбленным в другую, вы довели гордую и надменную девушку до того, что она сама пришла к вам... Разве я вам этого не предсказывал?
-- Да... ты это предсказывал, - отвечал Джальма, сохраняя все ту же позу и по-прежнему необъяснимо ласково и внимательно глядя на метиса.
Удивление Феринджи возрастало. Обычно принц не был с ним груб, но придерживался обращения, обычного на их родине, надменного и повелительного. Он никогда не говорил с ним так кротко. Зная все зло, нанесенное им принцу, подозрительный, как все злые люди, Феринджи подумал даже, что кротость господина скрывает какую-нибудь ловушку, и продолжал уже не так уверенно:
-- Поверьте, принц, если вы сумеете воспользоваться выгодой вашего положения, этот день утешит вас за все горести, а они были очень велики... Еще вчера... хотя вы так великодушны, что совершенно напрасно не хотите об этом вспоминать... еще вчера вы ужасно страдали, но страдали не только вы, но и эта гордая девушка!
-- Ты думаешь? - сказал Джальма.
-- Я в этом уверен! Подумайте, что должна была она испытать, увидев вас в театре с другой женщиной... Даже если бы она вас любила мало... удар был бы нанесен по ее самолюбию... Если любила страстно... он задел ее сердце... и, устав страдать... она пришла к вам...
-- Значит, ты уверен, что она, во всяком случае, очень страдала? И тебе ее не жалко? - спросил Джальма немного неестественно, но все с той же ласковостью.
-- Прежде чем жалеть других, я думаю о ваших страданиях... и они слишком меня трогают, чтобы я мог жалеть посторонних! - лицемерно отвечал Феринджи; влияние Родена уже сказывалось на душителе.
-- Странно... - сказал Джальма, говоря сам с собою и пристально глядя на метиса с той же добротою.
-- Что странно, повелитель?
-- Ничего... Но если твои советы были мне так полезны в прошлом... что скажешь ты мне насчет будущего?
-- Ну да... через час я увижу мадемуазель де Кардовилль.
-- Это важно... Все будущее зависит от этого первого свидания.
-- Об этом, я и говорил сейчас.
-- Поверьте мне, принц, женщины страстно любят только тех мужчин, которые избавляют их от неприятности отказа.
-- Говори яснее.
-- Они презирают робкого любовника, смиренно умоляющего о том, что ему следует взять силой...
-- Но я увижу сегодня мадемуазель де Кардовилль в первый раз!
-- Вы тысячу раз видели ее в своих мечтах, и она вас также, потому что она вас любит... Нет ни одной вашей любовной мысли, которая не отдалась бы в ее сердце... Ваша пылкая любовь к ней не сильнее ее страсти к вам... Любовь обладает одним только языком... и между вами все уже сказано без слов... Теперь... сегодня... ведите себя, как властелин, и она будет ваша...
-- Странно... очень странно! - снова повторил Джальма, не сводя глаз с Феринджи.
Ошибаясь в смысле этих слов, метис продолжал:
-- Поверьте, как это ни странно, но это умно... Вспомните прошлое... Разве потому что увидите у своих ног эту гордую девушку, что играли роль смиренного, робкого влюбленного? Нет... это случилось потому, что вы притворились любящим другую... Итак, не надо слабости!.. Льву не пристало ворковать, как нежному голубку... гордый владыка пустыни не обращает внимания на жалобный рев львицы, которая не столько разгневана, сколько благодарна за его дикие, грубые ласки... и уж скоро, робкая, счастливая, покорная, ползет по следам своего господина. Поверьте мне... будьте смелее... и сегодня же вы станете обожаемым султаном для этой девушки, красотой которой восхищается весь Париж...
После нескольких минут молчания Джальма, с нежным состраданием покачав головой, сказал метису своим звучным, приятным голосом:
-- Зачем ты мне изменяешь? Зачем советуешь употребить насилие и зло... в отношении к ангелу чистоты и невинности... женщины, которую я уважаю, как мать? Разве тебе недостаточно, что ты перешел на сторону моих врагов, которые преследовали меня даже на Яве?
Если бы Джальма бросился на метиса с налитыми кровью глазами, с гневным лицом, с поднятым кинжалом, метис был бы менее поражен, менее испуган, чем теперь, когда он услыхал, как кротко упрекает его принц в измене. Феринджи даже отступил на шаг, как бы приготовляясь к защите.
Джальма продолжал с той же снисходительностью:
злым?
-- Я, принц? - с изумлением произнес метис.
-- Ты, значит, сильно страдал, к тебе были, вероятно, безжалостны, несчастное существо, если ты так безжалостен в своей ненависти и даже вид такого счастья, как мое, тебя не обезоруживает?.. Право... слушая тебя сейчас, я искренне тебя пожалел, когда увидел столь упорную и печальную жажду зла...
-- Повелитель... я не знаю...
И метис, заикаясь, не находил, что ответить.
-- За что же ты меня так ненавидишь? Зачем так яростно стремишься повредить мне?.. Не довольно разве было того коварного совета, какой ты дал мне, - притвориться влюбленным в ту девушку... которая ушла... ей стало стыдно исполнять навязанную постыдную роль?
-- Ваша притворная любовь, однако, победила чью-то холодность... - сказал Феринджи, отчасти возвращая себе, наконец, хладнокровие.
-- Не говори этого, - прервал его кротко Джальма. - Если я теперь и пользуюсь блаженством, дающим мне силу даже тебя жалеть, возвышающим мою душу, то только потому, что мадемуазель де Кардовилль знает теперь, как нежно и почтительно я всегда ее любил... Твоя же цель была навеки нас разлучить... и ты чуть было не достиг ее.
-- Не бойся, говорю тебе... я не имею права тебя порицать... В безумии отчаяния я тебя послушался, последовал твоим советам... я был твоим сообщником... только признайся: видя, что я в твоей власти, убитый в отчаянии... не жестоко ли было с твоей стороны давать мне столь пагубные советы?
-- Меня ввело в заблуждение излишнее усердие...
-- Хорошо... А как же теперь?.. Опять те же злые советы! Ты не пожалел моего счастья, как не жалел меня в несчастии... Сердечная радость, в которую я погружен, внушила тебе только жажду заменить радость отчаянием?
-- Я... повелитель...
я тебе сделал? Скажи?..
-- Принц... повелитель... вы дурно обо мне судите... и я...
-- Слушай, я не хочу, чтобы ты был изменником и злым человеком, я хочу тебя сделать добрым... На нашей родине очаровывают самых опасных змей, приручают тигров: вот и я хочу тебя покорить добротой... Ведь ты человек... у тебя есть разум, чтобы руководить собой, и сердце, чтобы любить. Этот день подарил мне высшее счастье... и ты благословишь этот день... Что могу я для тебя сделать? Чего ты хочешь? Золота? У тебя будет золото... Хочешь ли ты больше чем золота? Хочешь иметь друга, нежная дружба которого утешит тебя, заставит забыть о страданиях, ожесточивших твое сердце, сделает тебя добрым? Я буду этим другом... да, я... несмотря на все зло, какое ты мне причинил... Нет, именно за это самое зло я буду самым верным твоим другом и буду счастлив, думая: "В тот день, когда ангел сказал мне, что он меня любит, мое счастье было неизмеримо: утром я имел жестокого врага, а вечером его ненависть сменилась дружбой..." Поверь мне, Феринджи! Несчастье творит злых, счастье делает добрых: будь же счастлив...
В эту минуту пробило два часа.
Принц вздрогнул. Наступило время ехать на свидание с Адриенной. Прелестное лицо Джальмы, сделавшееся еще красивее под влиянием кроткого чувства, с каким он обращался к метису, светилось счастьем. Подойдя к Феринджи, он протянул ему руку движением, полным грации и снисходительности, говоря:
Метис, лоб которого был покрыт холодным потом, а бледные черты исказились, с минуту колебался. Затем, покоренный, зачарованный, побежденный, он дрожа протянул руку принцу. Тот пожал ее и сказал по обычаю их страны:
-- Ты честно кладешь свою руку в руку честного друга... Эта рука всегда для тебя открыта... Прощай, Феринджи... Я чувствую себя теперь более достойным склониться перед ангелом!
Джальма вышел, чтобы ехать к Адриенне.
Несмотря на свою жестокость, на безжалостную злобу, которую Феринджи питал ко всему человечеству, мрачный поклонник Бохвани, потрясенный милосердными, благородными словами принца, с ужасом прошептал:
Затем, после недолгого раздумья, он воскликнул:
-- Но он не священен для того, кто будет... как мне сказали сегодня ночью... ждать его у двери этого дома...
-- Карета подъехала... человек приближается... Проклятие!.. Карета тронулась, и я ничего больше не могу увидеть!
[11] - У некоторых любителей живописи есть подобные эскизы, представляющие собой индусское искусство, полное самой наивной простоты.