Выдержал, или Попривык и вынес.
Глава XLV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Выдержал, или Попривык и вынес. Глава XLV. (старая орфография)

ГЛАВА XLV.

Горячечное время все еще продолжалось. Приблизительно года два перед этим, м-р Гудмэн решился взять взаймы сорок долларов и с другим типографщиком отправиться в Сан-Франциско, попробовать счастья в новом городе Виргинии. Местная газета "Предприятие" была тогда жалким, еженедельным изданием и находилась на последнем издыхании. М-р Гудмэн купил ее, заплатив за все одну тысячу долларов, включая литеры, типографския принадлежности, и тут же в этой сумме считался и могарыч. Все помещалось в одной комнате и далеко не большой; тут была и контора и печатный станок, спальня, гостиная и кухня. Редактор и типографщики спали все на полу, обед готовил бывший разносчик, а каменная доска заменяла обеденный стол. Конечно, теперь не то, все изменилось. Газета сделалось ежедневной и печаталась паровою машиною, было пять редакторов, двадцать пять писателей; подписная цена была шестнадцать долларов в год, плата за печатание объявлений была непомерно высока и, несмотря на это, приходилось печатать их целыми столбцами. Газета приносила чистого дохода от шести до десяти тысяч долларов в месяц, и постройка "Предприятия", большой дом из обожженного кирпича, была окончена и готова для жилья.

Товарищество "Гульд и Каррей" строило громадную мельницу о ста толчеях и истратило на это здание без малого миллион долларов. Управляющий "Гульд и Каррей" жил в прелестном доме, выстроенном и меблированном товариществом. У него была красивая пара лошадей, которая была ему подарена товариществом, а жалованья получал двенадцать тысяч долларов в год. Управляющий другой богатейшей руды жил широко, он получал жалованья двадцать восемь тысяч долларов в год, а впоследствии, во время судебного процесса, он заявил, что должен был получать еще и по одному проценту с громадного дохода слитков.

Денег было у всех много. Забота была, не как их добыть, а как их истратить, как промотать, как отделаться от них, как прожить, и так, как раз во время принес телеграф известие, что устраивалась большая санитарная коммиссия Соединенных Штатов и что она нуждалась в средствах, чтобы оказать помощь раненым морякам и солдатам Штатов, томящихся в восточных госпиталях. Тотчас же за этим известием пришло другое, что Сан-Франциско замечательно быстро отнесся сочувственно к этому воззванию. Виргиния встрепенулась, все в один голос решили не отставать. Наскоро устроили санитарный комитет, и председатель собрания, встав на пустую тележку на улице С., старался объяснить шумящей толпе, что члены комитета деятельно работают, выбиваются из сил, чтобы скорее все устроить, он просил город подождать немного и через час будет и контора, будут книги, и тогда коммиссия в состоянии будет принимать пожертвования. Голос его, однако, не был услышан и речь его пропала даром. Толпа шумела и требовала, чтобы немедленно принимали от них деньги и что ждать она не желает. Как председатель ни просил, ни умолял, народ и слышать не хотел, тесня друг друга подходил к тележке и грудой всыпал в нее золотую монету, спеша идти за новыми деньгами. Издалека поднятые руки с деньгами ясно доказывали нетерпеливое желание скорее добраться до тележки и туда же положить свою лепту. Торговцы, индейцы и те заразились общим настроением и швыряли свои доллары в тележку, не спрашивая и не зная причину возбуждения. Женщины, изящно одетые, входили в толпу и с трудом пробирались к тележке, оне то исчезали, то снова появлялись и, совершенно уже утомленные, добирались до цели.

Никогда в городе не было столько шуму и такой необузданной толпы; когда, наконец, остыл и улегся первый пыл, толпа стала расходиться и положительно можно сказать, что все ушли домой с пустыми карманами.

После всего этого коммиссии, наконец, удалось установить порядок и еще несколько недель под-ряд она собирала пожертвования, которые лились рекой. Частные лица и разные учреждения добровольно накладывали на себя еженедельные, определенные взносы, которые шли в санитарный фонд.

Подобное явление повторилось у нас еще однажды с "санитарным мешком с мукою". История этого мешка весьма интересная и совсем исключительная. Прежний товарищ мой, по школе, некоторый Реул Гридлей, жил в то время в маленьком городке Аустине и был кандидатом со стороны демократов на должность мэра.

Уговор между ним и кандидатом республики составился следующий: тот, кто будет забаллотирован, должен принять публично в подарок мешок с пятьюдесятью фунтами муки от выбранного на должность и снести мешок домой на своих плечах. Гридлей был забаллотирован. Новый мэр поднес ему мешок и Гридлей должен был, взвалив его на плечи, нести его около двух миль, от нижняго до верхняго Аустина, сопутствуемый народом и хором музыкантов. Пришед на место, он, обращаясь к публике, сказал, что мука ему ни на что не нужна, и просил совета, что ему с нею сделать. Кто-то сказал:

- Продайте ее тому, кто даст дороже, а деньги отошлите в санитарный фонд.

Мысль эта была принята с восторгом; Гридлей встал на деревянный ящик и аукцион начался. Цены поднимались все выше и выше, пока, наконец, мешок не достался мельнику за двести пятьдесят долларов, на которые он тут же выдал чек. Когда его спросили, куда ему снести муку, он отвечал:

- Никуда, продавайте снова!

Толпа, радостно настроенная, ликовала. Гридлей снова встал на ящик и начал продажу, которая кончилась не ранее захода солнца; когда толпа разошлась, оказалось, что мешок был продан и перепродан трем стам личностям и что за него заплачено было восемь тысяч долларов золотом, а между тем, мешок все оставался в руках Гридлея.

Слух этого происшествия дошел до Виргинии, немедленно послана была следующая телеграмма:

"Привозите к нам мешок!"

и продажа шла вяло, только к самому вечеру удалось набрать пять тысяч долларов; община упала духом.

Не желая, однако, оставить это дело без успеха и осрамиться в глазах ничтожного Аустина, главные участники этого дела до поздней ночи занялись устройством удачной продажи на следующий день, и когда легли спать, то легли спокойными и без боязни на плохой исход. На следующее утро в одиннадцать часов целая вереница открытых экипажей, сопутствуемых шумным хором музыки и украшенных флагами, проехала по улице С. и от наплыва все прибавляющейся публики едва продолжала свой путь. В первой коляске сидел на видном месте Гридлей с мешком; мешок был раскрашен и украшен золотою надписью; в той же коляске сидели мэр и регистратурный чиновник. Следующие экипажи были заняты муниципальным советом, редакторами, репортерами и другими высокопоставленными лицами.

Толпа спешила на угол С. и Тэдор улиц, ожидая, что продажа начнется на этом месте, но каково было её разочарование, а также и удивление, когда процессия двигалась все дальше, оставляя за собой Виргинию и направляясь к месту "Разделения", которое вело в маленькие города: Гольд-Гилль, Силвер-Сити и Дэйтон; в них общество лихорадочно ждало прибытия шествия. День был очень жаркий и особенно пыльный. Мы совершили торжественный въезд в Гольд-Гилль с развевавшимися знаменами, при барабанном бое и окруженные густыми облаками пыли. Все население высыпало, мужчины, женщины, дети, странствующие разносчики и индейцы, - все это столпилось на главной улице; все городские флаги развевались на топе мачт, а звуки музыки пропадали в криках и возгласах толпы. Гридлей привстал с места и спросил, кто первый пожелает купить национально-санитарный мешок муки.

Р. Джек. W сказал:

- Товарищество серебряных руд Желтой Жакетки предлагает одну тысячу долларов звонкой монетой!

прибавлений к газете входил в программу этого дня. Каждые пять минут приходили новые телеграммы из Гольд-Гилля и возбуждение в народе все росло и росло. Посыпались, наконец, к нам депеши из Виргинии, в них умоляли Гридлея привезти мешок обратно, но это не входило в планы компании. В продолжение одного часа население маленького города Гольд-Тилля заплатило такую громадную сумму за этот мешок, что поведением своим подстрекнуло и возбудило энтузиазм Виргинии. Процессия Гридлей двинулась дальше, напоминая великана, освежившого себя питьем; народ приносил свои подаяния и клал их прямо в экипажи, через три часа процессия, объездив Силвер-Сити и Дэйтон, возвращалась назад, покрытая славой. Каждое движение было передано телеграфом и сейчас же печаталось. Когда процессия появилась в Виргинии и тянулась по улице С., было уже восемь часов вечера, а весь город еще был на улицах, факелы горели, флаги были распущены, хоры музыкантов играли и постоянно слышались восторженные крики и ликование народа; город готов был пожертвовать какую угодно сумму денег.

Аукцион начался, каждое повышение сопровождалось взрывами рукоплесканий, и не прошло и двух часов с половиною, как пятнадцати-тысячное население заплатило монетой за пятидесяти-фунтовой мешок муки сорок тысяч долларов! Средним числом пришлось по три доллара на каждого мужчину, женщину и ребенка. Можно было бы собрать вдвое более, если мы все желающие были бы допущены на аукцион, но улицы были настолько узки, что многие не могли проникнуть ближе и не были услышаны издалека. Они устали стоять и ждать и ушли домой, не дождавшись конца аукциона. День этот, достопамятный день в Виргинии!

в двух городах около Атлантического океана, как мне помнится, впрочем, я это не утверждаю, но знаю наверное, что был в Сент-Луисе и там устроил громадную санитарную ярмарку, на которой приобрел большую сумму денег, подстрекая и поддерживая энтузиазм народа, показывая ему богатые приношения, сделанные в Неваде; под конец он велел из этой муки испечь пирожки, которые продал по высокой цене.

Когда окончилась эта аукционная продажа муки, то было высчитано, что она принесла сто пятьдесят тысяч долларов! Это, вероятно, единственный случай, когда обыкновенная мука продалась на базаре по три тысячи долларов за фунт.

В память мистера Гридлея считаю долгом упомянуть, что все издержки его на поездки при продаже мешка были заплачены им большею частью из собственного кармана. Продажу эту производил он в продолжение трех месяцев. Мистер Гридлей сражался в мексиканской войне и был пионером в Калифорнии. Он умер, оплакиваемый всеми, в декабре месяце в 1870 году, в гор. Штоктоне, в Калифорнии.