Похождения Гекльберри Финна.
Глава XXI. Упражнение в фехтовании. - Монолог Гамлета. - Ленивый город. - Старик Боггс. - Смерть Боггса.

Глава XXI
Упражнение в фехтовании. - Монолог Гамлета. - Ленивый город. - Старик Боггс. - Смерть Боггса.

Солнце давно взошло, но мы продолжали плыть, не думая приставать к берегу. Король с герцогом скоро выползли из шалаша с очень кислыми рожами, но потом они соскочили с плота, окунулись в воду, и это их немножко подбодрило. После завтрака король уселся на углу плота, стащил с себя сапоги, засучил штаны, опустил ноги в воду, закурил трубочку и принялся долбить на память своего "Ромео и Джульетту". Когда он почти выучил роль, они с герцогом стали репетировать вместе. Герцог заставил его твердить одно и то же сто раз, показывая, как произносить каждую строку; он учил его вздыхать, прикладывать руку к сердцу и, наконец, объявил, что дело идет на лад, только, говорит, ты не должен вопить "Ромео!" так громко, словно из бочки, а надо произносить это имя нежно, мягко, томно, - вот так "Р-о-о-мео!.." Ведь Джульетта - нежная, милая девушка, невинный ребенок, и ей не подобает реветь, как вьючному ослу.

Потом они притащили пару длинных мечей, которые герцог сделал из дубовых досок, и начали упражняться в фехтовании для сцены боя из "Ричарда III"; герцог сказал, что он берет на себя роль Ричарда; любо было смотреть, как они фехтовали и метались по плоту.

Вдруг король споткнулся и упал за борт; после этого они сделали перерыв и принялись болтать между собой про разные приключения, случавшиеся с ними когда-то на реке. Когда оба они пообедали, герцог и говорит:

- Слушайте, Капет, ведь нам надо дать спектакль блистательный! Придется еще кое-что добавить - так, сущую безделицу. Вот что: я, пожалуй, изображу шотландского волынщика, а вы, постойте... дайте подумать... вы можете прочесть монолог Гамлета.

- Гамлета... что это такое?

- Разве не знаете, монолог... знаменитейшая вещь у Шекспира. Ах, это божественно, неподражаемо! Весь театр дрожит от рукоплесканий! У меня его нет в книге, этого монолога, да не беда, я могу его припомнить на память. Дайте подумать, я попробую.

Он заходил взад и вперед по плоту, погруженный в думы, страшно хмуря брови от напряжения. То он сжимал рукой лоб, испуская стоны, то охал, то ронял слезы. Забавно было смотреть на него. Наконец, мало-помалу он все вспомнил и велел нам слушать внимательно. Он встал в благородную позу, выставив одну ногу и простирая руки, голову откинув назад, а глаза устремил в небо; потом принялся вопить, стонать и скрежетать зубами; во все время речи он взвизгивал, метался, бил себя кулаками в грудь - словом, неистовствовал, как я еще никогда не видывал в жизни. Вот эта речь - я выучил ее наизусть без труда, покуда он вдалбливал ее королю:

Старику ужасно понравилась эта речь, он скоро так выучил ее, что мог проговорить без запинки, словно создан был для театра; когда он входил в роль и горячился, любо было глядеть, как великолепно он размахивал руками, рычал и бесновался!

Мы воспользовались первым удобным случаем, и герцог отпечатал несколько афиш; после этого два-три дня на нашем плоту шел дым коромыслом; только и дела было что фехтование на шпагах и репетиции, как выражался герцог. Раз утром - мы уже порядочно далеко заплыли в пределы штата Арканзас - вдали показался городок, расположенный на широкой излучине реки; мы причалили в полумиле от него в маленькой бухте, крытой, наподобие туннеля, кипарисами; все мы, за исключением Джима, сели в лодку и поплыли в город в надежде устроить там спектакль.

Мы попали удивительно удачно: в тот день готовилось представление цирка, и народ уже начал съезжаться отовсюду в старых, громыхающих бричках, фургонах и верхом на лошадях. Цирк должен был к вечеру уехать, так что наше представление могло удаться на славу. Герцог тут же нанял балаган, а мы расхаживали по городу и наклеивали афиши. Вот что на них было напечатано:

ВОЗРОЖДЕНИЕ ШЕКСПИРОВСКИХ ВРЕМЕН

Редкостное зрелище! Один только раз!

Знаменитые во всем мире трагики

ДАВИД ГАРРИК МЛАДШИЙ из Лондонского Друри-Лейнского театра и

ЭДМУНД КИН СТАРШИЙ из Лондонского Королевского театра Хеймаркета,

Уайтчепела, Пуддинг-Лена, Пикадилли в Лондоне

и различных европейских королевских театров будут иметь честь

представить бессмертную сцену на балконе из РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТЫ!

Ромео - м-р Гаррик Джульетта - м-р Кин

С участием всей труппы!

Новые костюмы, новые декорации!

А также будет представлена потрясающая, неподражаемая, леденящая кровь сцена боя из РИЧАРДА III!

Ричард III - м-р Гаррик Ричмонд - м-р Кин.

А также

Знаменитым Кином!

(Был декламирован им в Париже 300 вечеров подряд).

Только один раз!

По причине срочных ангажементов в Европе!

Входная плата 25 центов; дети и слуги 10 центов.

А пока мы отправились бродить по городу. Почти все домишки и лавки были ветхие, покосившиеся деревянные лачуги, никогда даже не видавшие краски; они сидели на три-четыре фута над землею, на сваях, чтобы избежать наводнения во время разлива реки. При каждом домике был садик, но, очевидно, там не произрастало ничего путного, кроме крапивы, подсолнечников, куч золы, старых подошв от сапог, осколков бутылок, тряпок и обломков старой жестяной посуды. Заборы были сделаны из разнокалиберных досок, кое-где сколоченных гвоздями; местами эти жалкие ограды покосились, а в калитках не водилось никаких запоров. Некоторые заборы были когда-то выбелены, но уж очень давно, должно быть, во времена Колумба, как выразился герцог. В садах разгуливали свиньи, а жители усердно гнали их вон.

Все лавки помещались на одной улице. Перед каждой находился белый парусиновый навес, и проезжие привязывали лошадей к столбам тентов. Под навесами стояли порожние ящики из-под товара; на них день-деньской торчали зеваки, от нечего делать ковыряя дерево своими карманными ножами; они беспрестанно жевали табак, позевывали, потягивались - целая куча праздношатающихся оборванцев. Почти на всех были желтые соломенные шляпы, похожие на зонтики; ни сюртуков, ни жилетов они не носили; они называли друг друга Биллом, Беком, Ганком или Джо и Энди, говорили лениво, словно нехотя, но зато здорово ругались. Стоит какой-нибудь зевака, прислонившись к столбу навеса, засунув руки в карманы штанов, и вынимает их лишь для того, чтобы почесаться или одолжиться щепоткой табаку. Только и слышны разговоры вроде следующего:

- Дай-ка табачку пожевать, Ганк!

- Не могу, у самого одна щепотка осталась. Попроси у Билла!

Может быть, Билл и даст ему, а может быть, соврет и скажет, что весь табак вышел. Некоторые из подобных бродяг никогда не Имеют ни гроша за душой и ни щепотки табаку. Они перебиваются, занимая табак у других:

- Дай, - говорит, - табачку пожевать, Джек, я только что отдал Бену свою последнюю щепотку.

И почти всегда это явная ложь, и никого этим не надуешь, разве постороннего; но Джек не посторонний, он непременно ответит:

- Ты-то дал Бену? В самом деле? После дождичка в четверг? Отдай-ка мне лучше за все разы, что брал у меня, Бенкер, тогда я, пожалуй, одолжу тебе еще и не возьму с тебя процентов!

Все улицы и переулки городишка затоплены грязью, да если бы это еще была простая грязь, а то какая-то особенная: липкая, черная как смола, сплошь в дюйм глубиной, а местами по колено. Куда ни взглянешь, везде, похрюкивая, бродят свиньи. Вот грязная свинья лениво плетется по улице с целой оравой поросят, растянется прямо посреди дороги, так что прохожим надо обходить ее кругом, блаженно щурит глаза, хлопает ушами, а поросята примутся сосать ее, и она так счастлива, словно королева. Вдруг какой-нибудь бродяга крикнет: "Эй! Куси ее! Ату ее!" Свинья вскочит со страшным визгом, а на ушах у нее по обе стороны повисло по собаке или по две, да еще три-четыре десятка псов бегут вдогонку. И вот все зеваки встают с мест, следят за интересным зрелищем, хохочут и рады, что поднялась такая возня. Потом опять садятся и успокаиваются, покуда не приключится собачья драка. Ничто на свете не может их так оживить и осчастливить, как собачья грызня. А то еще забава: облить скипидаром бродячего пса и зажечь его или привязать ему к хвосту жестяную сковородку и любоваться, как он бесится.

У реки некоторые домишки совсем накренились над берегом; так и кажется - вот-вот сейчас свалятся вниз. Жильцы оттуда уже выбрались. В других местах берег размыт под лачугами и навис острым углом. Там еще живут люди, но это очень опасно, потому что почва может обвалиться сразу на большом пространстве. Иной раз кусок земли в четверть мили вдруг начнет трескаться и ползет все дальше и дальше, покуда не свалится в реку, - и все это в одно лето. Такие города должны постоянно отодвигаться назад и назад, потому что река безостановочно гложет и подмывает их.

Чем ближе время подходило к полудню, тем больше теснилось фургонов и лошадей по улицам; прибывали все новые и новые. Приезжие семейства привозили с собой обед и закусывали в своих телегах. Немало было выпито водки, и я уже видел три драки. Кто-то вдруг крикнул:

- А вон и старик Боггс едет покутить - вон, глядите, ребята!

Все зеваки, казалось, очень обрадовались, - должно быть, они привыкли потешаться на счет Боггса.

- Интересно, к кому-то он будет приставать нынче? - сказал один из них, - Если б он взаправду уничтожил всех, кому грозился за эти двадцать лет, хорошую бы он себе нажил славу!

Другой заметил:

- Желал бы я, чтоб старик Боггс нынче пригрозил мне - по крайней мере, я знал бы, что проживу лет сто!

Боггс скакал на своей лошадке во весь опор, с криками и гиканьем, точно краснокожий:

- Эй, вы, прочь с дороги! Всех разнесу!

- Погодите, - говорит, - я ужо примусь за вас и отделаю по-своему, да теперь недосуг мне, приехал убить старого полковника Шерборна, дайте с ним сначала покончить, а вас уж я оставляю на закуску!

Увидев меня, он сказал:

- А ты чего сюда попал, мальчонок? Жить тебе надоело, что ли? - И проехал мимо.

Я перепутался; но какой-то человек успокоил меня:

- Ничего, это он только так стращает, - он всегда беснуется, когда пьян. Это добрейший старый дурак во всем Арканзасе - пальцем никого не тронет, ни пьяный, ни трезвый.

Боггс подъехал к самой большой лавке в городе, нагнулся, заглядывая под парусиновый навес, и закричал:

- Ну-ка, выходи сюда, Шерборн! Выходи-ка посмотреть на человека, которого ты надул! Тебя-то я и ищу, собака, и доберусь до тебя, ей-ей!

Он принялся осыпать Шерборна разными ругательными словами, какие только попадали ему на язык.

Вся улица кишела народом; все слушали и хохотали. Вдруг из лавки выходит человек лет пятидесяти пяти, с важной, гордой осанкой, одетый гораздо лучше всех городских жителей, - и толпа расступилась в обе стороны, чтобы дать ему дорогу. Он обратился к Боггсу тихо так, спокойно:

- Мне это, наконец, надоело; но я буду терпеть до часа. Заметьте, только до часа - не дольше. Если вы хоть раз раскроете рот и оскорбите меня после этого срока, то берегитесь!

Повернулся и вошел в лавку. Толпа присмирела; никто не шевельнулся, смех замолк Боггс отъехал и поскакал по улице, не переставая бранить Шерборна и крича во все горло.

Скоро он опять очутился возле лавки, остановился перед ней и продолжал свое. Вокруг столпились люди, стараясь унять его. Но не тут-то было! Ему сказали наконец, что через четверть часа пробьет час, значит, он должен убираться домой. Ничто не помогало. Он все ругался, сыпал проклятиями, бросил свою шапку в грязь, переехал ее и опять помчался во всю прыть по улице, с развевающимися седыми волосами. Многие пробовали стащить его с лошади, чтобы запереть и дать ему протрезвиться; но все напрасно - вот он опять несется мимо, посылая ругательства Шерборну.

Побежали за дочерью. Я прошелся немного по улице и остановился. Минут через пять или десять опять появился Боггс, только уже не на лошади. Он шел, ковыляя по улице, прямо ко мне, без шапки, с двумя приятелями; они тащили его под руки и старались увести поскорее. Он притих и казался смущенным, он уже не отбивался, а сам как будто спешил. Кто-то вдруг крикнул:

- Боггс!

Я обернулся - гляжу: полковник Шерборн. Он стоял неподвижно среди улицы и держал в руке пистолет, не прицеливаясь, а направив дуло кверху. В ту же секунду я увидел молодую девушку, бегущую к нам, а с нею еще двоих людей. Боггс и его приятели оглянулись посмотреть, кто окликнул его, и когда увидали пистолет, оба приятеля отскочили в стороны, а дуло пистолета тихо опустилось и замерло. Оба курка были взведены. Боггс вскинул обе руки кверху и проговорил:

- О господи! Не стреляйте!

Боггс отшатнулся назад, судорожно махая руками по воздуху. Паф! - другой выстрел, и несчастный тяжело грохнулся наземь, раскинув руки. Молодая девушка дико вскрикнула, бросилась к отцу, вся в слезах, восклицая:

- Он убил его, он убил его!

Толпа окружила лежащего тесным кружком, люди толкали, давили друг друга, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть, а другие, стоявшие подальше, старались оттеснить их, крича:

- Назад, назад, вы его задавите!

на пол, под голову ему сунули большую Библию, а другую Библию раскрыли у него на груди, сперва разорвав рубашку, так что я увидел, куда попала одна из пуль. Он глубоко вздохнул раз десять, - причем Библия высоко подымалась у него на груди - потом затих: он умер.

Его дочку едва оттащили от него; она плакала и кричала; ее увели прочь. Ей было лет шестнадцать, не больше - тихая такая с виду, скромная, но страшно бледная, испуганная.

Скоро весь город очутился на месте катастрофы; огромная толпа бушевала, волновалась и лезла к окну, стараясь заглянуть в дом; но люди, запасшиеся местами, не хотели их уступать, а другие, те, что позади, твердили:

- Полно, будет вам, уже насмотрелись, дайте и нам взглянуть! Так не годится - ведь и другие имеют такое же право!

из рассказчиков собиралась целая толпа, жадно прислушиваясь. Какой-то долговязый, худощавый мужчина, с длинными волосами, в высокой белой шляпе набекрень и с тростью в руках, отмечал на земле место, где стоял Боггс и где стоял Шерборн, а народ следил за ним внимательно, качая головами, в знак того, что понимает в чем дело; потом человек в белой шляпе встал в неподвижной, величавой позе на том месте, где стоял Шерборн, нахмурил брови, надвинул шляпу на глаза и позвал: "Боггс!", затем поднял свою трость, прицелился, как пистолетом, крикнул "паф!", отшатнулся назад, вторично крикнул "паф!" и рухнул плашмя на спину. Люди, видевшие все это, уверяли, что он изображает эту сцену в совершенстве - точь-в-точь так происходило на самом деле. Человек десять вытащили бутылки с водкой и принялись угощать актера.

Вдруг в толпе кто-то заметил, что Шерборна надо казнить по закону Линча. В одну минуту эти слова подхватили, и все стали повторять то же самое; толпа шла, волнуясь, в исступлении, с дикими криками, срывая по дороге все веревки, которые попадались под руку, чтобы на них повесить Шерборна.