"Режьте, братцы, режьте!"
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: "Режьте, братцы, режьте!"

Марк Твен

Будьте такъ добры, читатель, взгляните на эти стихи и скажите, не находите ли вы въ нихъ чего-нибудь зловреднаго?

Недавно я въ какой-то газете наткнулся на эти звучные стихи и прочелъ ихъ раза два. Они моментально и всецело завладели мной. За завтракомъ они все время носились въ моей голове, и когда я, наконецъ, кончилъ и свернулъ салфетку, то положительно не могъ сказать, елъ я что-нибудь или нетъ. За день передъ темъ я старательно распланировалъ бурную трагедiю въ разсказе, который пишу въ настоящее время, и теперь отправился въ свою берлогу, чтобы приступить къ кровавому описанiю. Я взялъ въ руки перо, но не тутъ-то было. Оказалось, что я могъ написать только: "Здесь пассажиръ, здесь спутникъ твой!" Я настойчиво продумалъ целый часъ, но совершенно безполезно. Въ голове моей неотвязно жужжало: "Пачка синихъ - восемь центовъ, пачка желтыхъ - за шесть центовъ"... и т. д. и т. д., не давая мне ни отдыха, ни срока. День пропалъ для меня, это было ясно. Я вышелъ изъ дому и началъ бродить по городу, причемъ заметилъ, что ноги мои двигаются въ тактъ этой чепухе. Это было невыносимо и я изменилъ походку; но ничто не помогало: стихи приноравливались къ новой походке и терзали меня попрежнему. Я возвратился домой и страдалъ целый день, страдалъ за безсознательно съеденнымъ и не подкрепившимъ меня обедомъ, страдалъ и плакалъ и бормоталъ эту чушь весь вечеръ; легъ спать и все время метался и ворочался и бормоталъ попрежнему; въ полночь вскочилъ взбешенный и попробовалъ читать, но въ прыгающихъ строчкахъ ничего нельзя было разобрать, кроме: "Режьте - передъ вами пассажиръ дорожный!" Къ разсвету я совершенно обезумель и все домашнiе удивлялись и тревожились, слушая мою идiотскую болтовню: "Режьте, братцы, режьте... О, режьте! Передъ вами пассажиръ дорожный!"

Два дня спустя, въ субботу утромъ, я, весь разбитый и расшатанный, вышелъ изъ дому, получивъ приглашенiе моего достойнаго друга, его преподобiя м-ра ***, прогуляться вместе съ нимъ за десять миль отъ города въ Тальпотъ Тоуэръ. Онъ посмотрелъ на меня, но ничего не сказалъ. Мы отправились. М-ръ *** говорилъ, говорилъ, говорилъ, по своей всегдашней привычке, я ничего не сказалъ, ничего не слышалъ. Въ конце первой мили м-ръ *** сказалъ:

--Маркъ, вамъ нездоровится? Я никогда не виделъ человека более измученнаго на видъ и более разсеяннаго. Скажите, что-нибудь! Ну-же!

Сухо, безъ одушевленiя, я сказалъ:

Мой другъ посмотрелъ на меня со смущенiемъ и сказалъ:

--Я не понимаю вашего намеренiя, Маркъ. Повидимому, нетъ ничего дурного въ томъ, что вы говорите, никакой предвзятой цели, однако, можетъ быть, это зависитъ отъ тона, съ которымъ вы говорите; я еще никогда не слышалъ ничего более потрясающаго. Что это...

Но я уже не слушалъ, я уже заладилъ свои безжалостные изводящiе душу: "Пачка синихъ - восемь центовъ, пачка желтыхъ - за шесть центовъ, пачка розовыхъ - лишь три! Осторожней режь, смотри..."

Не знаю, что было въ то время, какъ мы прошли остальныя девять миль, только мистеръ *** вдругъ положилъ руку на мое плечо и крикнулъ:

--О, очнитесь же, очнитесь! Перестаньте бредить. Мы ужь пришли въ Тоуэръ. Я все время говорилъ, говорилъ до онеменiя, до глухоты, до слепоты, - и ни разу не получилъ ответа. - Посмотрите же на этотъ чудный, осеннiй ландшафтъ. Посмотрите же, посмотрите. Устремите на него вашъ взоръ! Вы много путешествовали, видели много прославленныхъ странъ. Скажите же ваше мненiе, честное безпристрастное, какъ вы находите эту местность.

Его преподобiе былъ очень серьезенъ, полонъ участiя... Онъ долго смотрель на меня.

мне сердце, когда вы говорите ихъ. "Режьте, передъ вами"... какъ это вы говорите?

Я началъ сначала и повторилъ все стихи. Лицо моего друга выражало живой интересъ. Онъ сказалъ:

--Что это за пленительные звуки! Это почти музыка. Какъ они плавно льются! Я почти выучилъ стихи. Скажите-ка ихъ еще разъ. Тогда я наверное запомню ихъ.

Я сказалъ. Мистеръ ***, повторилъ ихъ. Онъ сделалъ одну маленькую ошибку, которую я поправилъ, въ следующiе два раза онъ уже сказалъ верно. Тогда съ моихъ плечъ свалилось огромное бремя. Эта мучительная трескотня отлегла отъ моего мозга и прiятное ощущенiе мира и покоя снизошло на меня. Я чувствовалъ себя такъ легко, что началъ петь, и пропелъ на возвратномъ пути целые полчаса. Мой освобожденный языкъ опять овладелъ благословенною речью и долго сдерживаемыя слова брызнули и полились съ него. Весело и радостно лились они до техъ поръ, пока не высохъ и не изсякъ источникъ.

--Разве не по-царски провели мы время, - сказалъ я, обращаясь къ моему другу и пожимая ему руку. - Но теперь я припоминаю, что вы не произнесли ни слова въ теченiе двухъ часовъ. Скажите-ка, скажите, что-нибудь?

- Режьте, братцы, режьте, режьте осторожней, режьте - передъ вами пассажиръ дорожный.

Я почувствовалъ угрызенiе совести и проговорилъ про себя: "Бедняга, теперь къ нему перешло".

После этого я дня три, четыре не виделъ мистера ***. Во вторникъ вечеромъ онъ явился ко мне и въ изнеможенiи упалъ въ кресло. Онъ былъ бледенъ, измученъ, разбитъ. Устремивъ свои безжизненные глаза на мое лицо, онъ сказалъ:

--Ахъ, Маркъ, невыгодную я сделалъ аферу съ этими безсердечными стихами. Они преследуютъ меня, какъ кошмаръ, денно и нощно, часъ за часомъ, до самой этой минуты. Со времени нашей прогулки я терплю муки отверженнаго. Въ субботу вечеромъ меня внезапно по телеграфу вызвали въ Бостонъ и я отправился туда съ ночнымъ поездомъ. Причиной вызова была смерть моего стараго друга, который пожелалъ, чтобы я произнесъ надъ нимъ надгробное слово. Я селъ въ вагонъ и началъ составлять речь, но дальше вступленiя она не пошла, такъ какъ поездъ тронулся и колеса завели свою монотонную песню: "клякъ-клякъ-клякъ-клякъ-клякъ-клякъ-клякъ-клякъ-клякъ-клякъ", и моментально къ этому аккомпанименту присоединились ненавистные стихи. Целый часъ я сиделъ и пригонялъ отдельные слоги и слова стиховъ къ каждому кляку вагонныхъ колесъ. Я такъ измучился, какъ будто целый день рубилъ дрова. Черепъ мой готовъ былъ треснуть отъ головной боли. Мне казалось, что я сойду съ ума, если это будетъ такъ продолжаться. Поэтому я разделся и легъ спать. Я растянулся на диване, и вы, конечно, понимаете, каковъ былъ результатъ: то же самое продолжалось и тутъ: "Клякъ-клякъ - пачка синихъ, клякъ-клякъ - восемь центовъ, клякъ клякъ - пачка желтыхъ, клякъ-клякъ - за шесть центовъ и т. д. и т. д. осторожней режь, смотри!" Спать? Ни одной секунды. Я прiехалъ въ Бостонъ какимъ-то лунатикомъ. Не спрашивайте меня о похоронахъ. Я сделалъ все, что могъ, но каждая отдельная торжественная фраза была перемешана, перевита словами: "Режьте, братцы, режьте, режьте осторожней. Режьте, передъ вами пассажиръ дорожный!" И самое ужасное было то, что слова богослуженiя совершенно терялись въ волнующихся рisмахъ этихъ стиховъ, и я заметилъ даже, какъ люди въ разсеянности кивали имъ въ тактъ своими глупыми головами и, верьте или не верьте, Маркъ, но не успелъ я кончить, какъ вся толпа тихо кивала головами въ торжественномъ единстве: гробовщики, провожающiе, все, все. Окончивъ, я выбежалъ въ переднюю въ состоянiи, близкомъ къ помешательству. Тамъ я имелъ счастье столкнуться со старой горюющей тетушкой покойника, старой девицей, прiехавшей изъ Спрингфельда и опоздавшей въ церковь. Она принялась рыдать и сказала: - О, о, онъ умеръ, онъ умеръ, и я не видела его передъ смертью!

--Значитъ и вы любили его? О, вы тоже любили его!

--Любилъ его! Любилъ кого?

--Но моего беднаго Джорджа, моего беднаго племянника.

--О, его! О, да, да! О, да, да! Конечно, конечно. Режьте, режьте... Охъ, эти муки убьютъ меня!

--Да, я... чьи последнiя минуты?

--Его, дорогого покойника.

--Да, о, да, да, да. Я предполагаю, я думаю, я не знаю! О, да, конечно. Я былъ тамъ, я быль тамъ.

--О, какое преимущество! Какое драгоценное преимущество предо мной! А его последнiя слова? Скажите мне его последнiя слова. Что онъ говорилъ?

"Режьте, братцы, режьте... режьте - передъ вами пассажиръ дорожный"!.. О, оставьте меня, сударыня, во имя всего святаго, оставьте меня моему безумiю, моему несчастiю, моему отчаянiю!.. Пачка желтыхъ за шесть центовъ, пачка розовыхъ лишь три... я не могу больше терпеть... режьте, передъ вами пассажиръ дорожный!

Безнадежные глаза моего друга съ минуту поглядели на меня, затемъ онъ сказалъ прочувствованнымъ голосомъ:

--Маркъ, вы ничего не говорите, вы не даете мне никакой надежды? Но, увы, это все равно, это все равно. Вы не можете мне помочь. Давно прошло то время, когда меня можно было утешить словами. Что-то говоритъ мне, что языкъ мой осужденъ вечно повторять эти неотвязные стихи. Вотъ, вотъ... опять, опять... Пачка синихъ восемь центовъ, пачка желт... - бормотанье его становилось все тише и тише. Мой другъ впалъ въ мирную дремоту и забылъ свои страданiя въ благословенномъ сне.

Какимъ образомъ я спасъ его отъ сумасшедшаго дома? Я повелъ его въ ближайшiй университетъ и заставилъ разрядить зарядъ этихъ неотвязныхъ стиховъ въ жадно воспринимающiя уши бедныхъ, доверчивыхъ студентовъ. Что-то теперь съ ними? Результата слишкомъ грустно описывать. Зачемъ я написалъ эту статью? Это я сделалъ съ благородной целью: это для того, чтобы предупредить васъ, читатель, избегать этихъ стиховъ, если они случайно попадутся вамъ, избегать ихъ, какъ чумы!