Радости кандидатуры

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Радости кандидатуры (старая орфография)

Несколько месяцев тому назад я был выставлен со стороны партии независимых кандидатом навыборную должность губернатора в штате Нью-Иорк. Моими конкуррентами были: мистер Джон T. Смит и мистер Блэнк I. Блэнк. Я сознавал, что в одном отношении, несомненно, превосхожу этих господ: репутация моя никогда и ничем не была запятнана. Они же, как это легко было усмотреть из газет, если когда-нибудь и знали, что значит иметь доброе имя, то это время давно уже миновало! Всем было хорошо известно, что за несколько последних лет они не раз были уличаемы в грязненьких проделках всякого рода. И поэтому в те минуты, когда я наиболее сознавал свое превосходство и украдкою любовался собою, мутный поток вдруг взволновал глубину моего счастья; мне пришло на мысль, что в предстоящей борьбе придется услышать, как будут мыкать туда и сюда мое имя рядом с именами этих господ. Так как это безпокоило меня все больше и больше, то я решил, наконец, откровенно написать обо всем моей бабушке. Ответ её был скор и категоричен. Она писала:

"В течение всей своей жизни ты не совершил ни одного такого дела, которого должен бы был стыдиться, ни одного, просмотри же теперь все газеты, просмотри их и сообрази, к какому сорту людей принадлежат господа Смит и Блэнк, и затем реши: имеешь-ли ты желание спуститься вровень с ними, вступив в оффициальное выборное состязание".

Как раз то же, что думал и я сам! В эту ночь я не смыкал глаз; но чем больше я раздумывал, тем менее казалось мне возможным отступление: меня выбрали и я должен был вступить в борьбу. Безучастно просматривая за завтраком газету, я вдруг натолкнулся на нижеследующую статью и должен сознаться, что был ошеломлен, как никогда в жизни.

"Клятвопреступник. Быть может, г. Марк Твэн теперь, когда он выступает в качестве кандидата на должность губернатора, пожелает разъяснить, каким образом произошло, что в 1863 году в Вагавакхе, в Кохинхине, он был изобличен 34 свидетелями в клятвопреступлении? Он совершил это преступление из желания оттягать у одной бедной несчастной вдовы и у её безпомощной семьи банановое деревцо, служившее единственной поддержкой их мизерного существования. Как для самого господина Твэна, так равно и для великого народа, голосованию которого он подлежит, было бы крайне важно разъяснить это обстоятельство. Решится-ли он на это"?

Я окаменел от изумления! Такая ужасная безсердечная клевета! Я никогда не видел Кохинхины. Я никогда ничего не слышал о Вагавакхе. Я не съумею отличить банановое деревцо от кенгуру! Я не знал, что мне предпринять; я был раздавлен и безпомощен. Прошел целый день, я все еще не мог ни на что решиться. На следующий день в той же газете появилась нижеследующая краткая заметка: "Г. Марк Твэн хранит красноречивое молчание, касательно Кохинхинского клятвопреступления. Это знаменательно!" (NB. С тех пор в течение всего избирательного периода этот Листок не величал меня иначе, как: "Безчестный Твэн, уличенный клятвопреступник").

Вслед за тем газета подарила меня следующей статьей:

"Просят ответа. Не будет-ли настолько любезен новый кандидат на должность губернатора разъяснить некоторым из своих сограждан, каким образом случилось, что его товарищи, жившие с ним в одном доме в становище Монтане, замечая время от времени пропажу у себя кое-каких ценных вещщ и обнаруживая систематическое присутствие таковых или лично у самого господина Твэна, или в его "сундуке" (лист газетной бумаги, в который он завертывал свое жалкое имущество) нашли, наконец, себя вынужденными преподать ему, в его же собственном интересе, хорошенькое поучение, заключавшееся в том, что его оттузили на все корки и присоветовали затем убраться куда-нибудь подальше из становища. Не будет-ли он так любезен?"

"Листок" постоянно именовал меня: "Твэн - Монтанский вор"),

Дошло до того, что, развертывая газету, я каждый раз начинал дрожать, в роде того, как если бы кто собирался поднять одеяло, под которым он предполагает гремучую змею.

"Ложь обнаружена"темными личностями".}, под присягой установлено, что позорное уверение мистера Марка Твэна, будто бы покойный дед нашего благородного представителя Блэнка I. Блэнка за разбой на большой дороге был повешен - оказывается совершенно вздорной, ни на чем не основанной ложью. Для людей порядочных более чем прискорбно видеть, что, ради достижения политического положения, прибегают к столь безчестным средствам, как оклеветание мирно спящих в гробу и забрасывание грязью их незапятнанных имен. Когда мы вообразим себе то горе, какое должна была причинить эта подлая клевета невинным родственникам и друзьям покойного, то почти не в состоянии удержаться, чтобы не посоветовать возбужденным и оскорбленным обывателям потребовать у клеветника коллективного удовлетворения, даже вне законного порядка. Но, нет! Предоставим его угрызениям собственной преступной совести. (Разумеется, если бы возмущение взяло верх и толпа, в слепой ярости, сама бы расправилась с клеветником, то, несомненно - ясно, что никакой закон не мог бы привлечь этих героев к ответственности и никакой суд не решился бы подвергнуть их наказанию)".

Глубокомысленное заключение последней фразы имело своим последствием то, что в следующую же ночь мне пришлось с крайней поспешностью выскочить из постели и скрываться за кухонной дверью, в то время, как "возмущенные и оскорбленные обыватели" сначала ругательски ругали меня на улице, а затем, ворвавшись в дом, разломали в дребезги мою мебель и оконные рамы, и, уходя, захватили с собой столько разных моих вещей, сколько могли унести. И, тем не менее, положа руку на Евангелие, я смею уверить, что никогда не клеветал на деда г. Блэнка и, даже больше, никогда до того дня ничего о нем не слышал и ничего не говорил (кстати, должен заметить, что газета, поместившая вышеприведенную статью, титуловала меня с этого времени не иначе как: "Твэн, поругатель мертвых").

"". Мистер Марк Твэн, который на вчерашнем митинге "независимых" должен был произнести обличительную речь, не явился к назначенному времени. Телеграмма его врача объясняла, что через него переехал какой-то экипаж и причинил ему перелом ноги в двух местах. Пациент ужасно страдает и т. д. и т. д. целая масса подобной же брехни. А "независимые" старались всеми силами признать этот жалкий пуф за чистую правду, как будто бы не могли догадаться о действительной причине неявки этого отверженного существа, которое они называют своим представителем. Между тем, вчера вечером видели, как некий извъстный субъект, в состоянии скотского опьянения, карабкался в доме мистера Твэна. Нравственная обязанность вынуждает г. г. независимых доказать, что этот оскотинившийся субъект не был сам Марк Твэн. Наконец-то! Теперь мы имеем случай, от которого нельзя увернуться. Громовой глас народа вопрошает: "Кто был этот скот?"

На первый взгляд казалось невероятным, совершенно невероятным, чтобы мое имя могло стоять в связи с таким мерзким подозрением. В течение трех долгих лет я не прикасался ни к вину, ни к пиву, ни к какому бы то ни было из крепких напитков. (Для доказательства силы привычки я могу удостоверить, что остался совершенно равнодушным, когда следующий No этой газеты окрестил меня "Delirium-tremens-Твэн", - хотя и знал, что газета с почтенным постоянством будет называть меня так до моей гробовой доски).

"Как это было с той бедной женщиной, которая у вас просила милостыни и которую вы избили ногами?

Или еще так:

"Вы проделывали вещи, которые никому неизвестны, кроме меня. Я вам советую раскошелиться на пару долларов, а то придется вам услышать о -

И все в том же роде. По желанию, я бы мог продолжать цитаты, пока не надоест читателю.

Вскоре выдающийся листок республиканцев "изобличил" меня во взяточничестве en gros, а руководящий орган демократов "точно установил факт" моей попытки избежать наказания подкупом.

(Эти случаи доставили мне два новых эпитета: "Твэн, грязный взяточник" и "Твэн, отвратительный подкупщик правосудия").

"об ответе" на все ужасные предъявленные ко мне обвинения стал пастолько силен, что редактор и вожаки моей партии уверяли, что дальнейшее молчание равнялось бы моей политической гибели. Как бы в подкрепление таких ререний на следующих же днях появилось в газетах воззвание:

"!" Кандидат независимых все еще соблюдает. Потому, конечно, что ему нечего отвечать. Все предъявленные к нему обвинения вполне доказаны и могут быть еще и еще раз подтверждены его собстванным настоящим молчанием, так что отныне он изобличен на веки. Независимые! взгляните же на вашего кандидата! Взгляните на этого позорного клятвопреступника! На этого Монтанского вора! На этого клеветника усопших! Полюбуйтесь вашим барахтающимся в грязи Delirium Tremens! Вашим подлым взяточником! Вашим отвратительным подкупщиком правосудия! Разсмотрите, оцените его вполне, и тогда скажите: можете-ли вы подать голоса за такого субъекта, который, благодаря мерзким преступлениям, заслужил этот прискорбный ряд титулов и не осмеливается даже открыть рот, чтобы опровергнуть хоть один из них?!?!"

"ответить" на всю эту кучу безпричинных обвинений и скверной озлобленной лжи. Но не успел я еще окончить моего "ответа", как на следующее утро Листок преподнес новую совсем свеженькую мерзость, серьезно обвиняя меня в том, будто я сжег больницу для умалишенных со всеми её обитателями, потому что она загораживала вид в даль из моей квартиры. Это повергло меня в род панического ужаса. Затем появилось обвинение, что я отравил моего дядю, дабы завладеть его имуществом, при чем предъявлялось энергическое требование вскрыть его гроб. Это довело меня почти до границ сумасшествия. Когда же, вслед за сим, я был обвинен, что, как попечитель воспитательного дома, кормил питомцев пищей, предварительно разжеванной несколькими моими беззубыми, дряхлыми и больными родственниками, - у меня подкосились ноги и я потерял сознание. В заключение, в качестве почтенного и достойного увенчания всех этих постыдных нападок, воздвигнутых на меня из-за партийной ненависти, были откомандированы девять штук маленьких, еле двигающихся ребятишек, всевозможных цветов и оттенков, которые, во время одного из митингов, бросились на ораторскую трибуну и уцепились за мои ноги с криками: "Папа, папа!"

На этом все кончилось. Я опустил мой флаг и сдался. Претензия баллотироваться на губернаторскую должность в штате Нью-Иорк оказалась для меня непосильной; я снял свою кандидатуру и с сердечным прискорбием подписал мое заявление избирателям так:

"Преданный вам, когда-то порядочный человек, а ныне - У. К., М. В., П. М., D. Tr., Г. В., и О. П. П. {Т.-е.: Уличенный клятвопреступник, Монтанский вор, поругатель мертвых, Delirium Tremens, грязный взяточник, и отвратительный подкупщик правосудия.} - Марк Твэн.