Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XLII. Царство блаженства.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XLII. Царство блаженства. (старая орфография)

Глава XLII. 

ЦАРСТВО БЛАЖЕНСТВА.

Филипп бил чрезвычайно тронут великодушием и добротою своего прежнего хозяина. Он говорил, что обязав этим мистрисс Брандон. Это они примирила его с его врагом. Другие предлагали деньги. Мистрисс Брандон доставила ему работу, а не милостыню. Его промежуток бедности был так короток, что он не имел случая занимать деньги.

Итак Филипп с большим смирением завял прежнее место в конторе Пэлл-Мэлльской газеты.

По милости холодности, возникшей между Филиппом и его отцом о различных взглядах на счот подписи Филиппа, старик не писал уже векселей на имя сына. Гёнт так любил доктора Фирмина, что не мог долго находиться с ним в разлуке. Без доктора Лондон был страшною пустыней для Гёнта. Мы все очень обрадовались, когда он опять уехал в Америку.

Итак теперь друг Филипп опять имел работу, хотя едва мог кормить своим жалованьем жену, детей, слуг. Жалованье было небольшое. Болезнь Шарлотты унесла последния деньги Филиппа. Решили, что он будет отдавать внаймы изящно мёблированные комнаты в первом этаже. Когда мистрисс Брандон услыхала об этом она ужасно разсердилась. Шарлотте также не правился этот план.

Доктор Гуденоф предписал поездку к морю для Шарлотты и детей, а когда Филипп сослался на причины, по которым он не мог следовать этому предписанию, доктор прибегнул к той же самой записной книжки, которую мы уже видели у него, и вынул из нея те самые билеты, которые он уже прежде давал Сестрице.

- Я полагаю, что лучше вам иметь их чем мошеннику Гёнту, сказал доктор, свирепо нахмурившись: - не говорите! Вздор и пустяки! Заплатите мне, когда разбогатеете!

И этот самаритянин прыгнул в свою карету и уехал, прежде чем мистер и мистрисс Фирмин успели поблагодарить его.

Итак Филипп с своими юными птенцами приехал в Периункль, где жили мы; и мать и ребёнок поправились на свежем воздухе, а мистер Мёгфорд занял место Филиппа на это время. Ридли приехал к нам и рисовал залив с разных точек, но мой мальчик (который конечно не имеет отцовского вкуса к искусствам) принял за скалу отличный портрет Филиппа в серой шляпе и в пальто, лежащого на песке.

За двадцать миль от залива лежат маленький городок Уипгэм и замок, где жил лорд Рингуд и где родилась и воспитывалась мать Филиппа. На рыночной площади городка стоит статуя покойного лорда.

Мы поехали в Уингэм, остановились в гостиннице и отправилась пешком в воротам парка.

- Желал бы я знать, из этих ли ворот вшила моя мать, когда убежала с моим отцом? сказал Филипп. - Бедняжка! бедняжка!

Большие ворота были заперты. Западное солнце бросало тени на луг, где паслись олени, а вдали виднелся дом с своими башнями, портиками и флюгерами, сиявшими на солнце. Калитка была отворена и возле нея стояла краснощокая девушка.

- Можно видеть дом?

- Можно, отвечала она приседая.

- Нет! закричал сердитый голос из домика привратника,

Оттуда вышла старуха. Она свирепо посмотрела на вас а сказала:

- Никто не может входить в дом. Господа едут.

- Этот джеатльмэн имеет право войти в намок, сказал старухе спутник Филиппа. - Вы верно слыхали о Филлиппе Рингуде, убитом при Бусако...

- Молчите, Пен! заворчал Фирмин.

- Она не знает внука Филиппа Рингуда, а вот это убедит её в нашем праве войти. Можете узнать кто изображение нашей королевы?

- Я думаю, что вы можете войти, сказала старуха при виде талисмана. - Здесь теперь только двое, да и те уехали кататься.

Филиппу хотелось посмотреть замок его предков. Он находился за милю от нас, отделенный полосой блестящей реки. Большая каштановая аллея вела к реке.

Мы дошли до дома, позвонили у двери под портиком, швейцар не хотел пустить, но тот же самый денежный аргумент убедил его, как и привратницу. Мы прошли по парадным комнатам величественного, но несколько обветшалого замка. В столовой висел угрюмый портрет покойного графа, а этот белокурый офицер? это должно быть дед Филиппа. А эти две обнявшияся тоненькия девушки наверно его мать и тётка. Филипп тихо шол по пустым комнатам. У окна в большой зале стоит стол с книгой, в которой посетители записывают свои имена, и Филипп записал своё. Выходя из дома, мы встретили карету, быстро подъезжавшую к дому, в которой, без сомнения, находились члены Рингудской фамилии, о которых говорила привратница. После родственных несогласий, выше рассказанных, нам не хотелось встретиться с этими родственниками Филиппа и мы быстро прошли под тенью каштановых дерев.

Когда мы подошли к нашей гостиннице под вывеской Рингудского Герба, с железной дороги приехал омнибус. У дверей дома собралась толпа посмотреть на приезжих. Мы разделили всеобщее любопытство и остановились у дверей гостинницы. Мы разочаровались, увидев, что из пяти человек, привезённых омнибусом, один был купець, вышедший у своего дома, три путешественника пошли в другую гостинницу, под вывеской Барана, и только один пошол к гостиннице Рингудского Герба. Увидав нас, он закричал Филиппу:

- Как, вы здесь?

Это был Брадгэть, стряпчий лорда Рингуда, с которым они познакомились после смерти его сиятельства.

- Вы вероятно приехали по делу? Очень рад, что вы и некоторые люди помирились. Я думал, что вы не друзья.

- Какое дело? какие люди? Мы ничего не знаем. Мы приехали из Периуинкля случайно, посмотреть дом.

- Как это странно! Вы встретили... тех, кто здесь теперь?

Мы сказали, что встретили проехавшую карету, но не приметили, кто в ней сидел. Какое же однако дело? Оно сделается известно немедленно и явится в газете во вторник. Дело это то, что сэр Джон Рингуд сделан пэром, а место депутата от Уипгэма сделается вакантно. Наш приятель вынул из своей дорожной сумки прокламацию, которую прочол нам.

"Достойным и независимым избирателям местечка Рингуд.

"Господа, всемилостивейшей государыне было угодно повелеть, чтобы Рингудская фамилия продолжала иметь представителей в Палате Пэров. Я прощаюсь с моими друзьями и доверителями, оказывавшими мне доверие до-сих-пор, и обещаю им, что моё уважение к ним никогда не прекратится, также, как и моё участие к тому городу, где моя фамилия жила несколько столетий. Естественно, что человек нашего имени и из нашей фамилии должен продолжать отношении, так долго существовавшия между нами и этим честным, преданным, но независимым местечком. Занятия мистера Рингуда в его должности занимают всё его время. Джентльмэн, связанный с нашей фамилией самыми тесными узами, предлагает себя в кандидаты...

- Кто кто? Неужели дядя Туисден или мой пронырливый кузен?

- Нет, отвечал Брадгэт.

- Господи Боже мой! сказал Филипп: - о какой это чорной лошади из своей конюшни говорит он!

Бродгэт засмеялся.

Те которые знают необыкновенную энергию языка Филиппа Фирмина, когда он взволнован, могут вообразить вспышку его гнева, когда он услыхал это имя. Этот негодяй, этот невежда, который едва умеет подписать своё имя! О, это было ужасно, постыдно! Этот человек в таких дурных отношениях с своей женой, что, говорят, он её бьёт. Когда я его вижу, мне приходит охота задушить его, убить. Этот скот вступит в Парламент и его вводить туда сэр Джон Рингуд! Это чудовищно!

- Семейное устройство! Сэр Джон один из самых нежных родственников, заметил Брадгэт. - У него большое семейство от второго брака, а его поместье переходит к старшему сыну. Мы не должны винить лорда Рингуда за то, что он желает обезпечить своих младших детей. Я не говорю, чтоб он действовал по тем правилам, которыми он когда-то любил хвалиться. Но если бы вам предложили пэрство, что сделали бы вы? что сделал бы я? Если бы вам нужны были деньги для младших детей и вы могли их получить, разве вы их не взяли бы? Полно, полно! не слишком придерживайтесь спартанской добродетели! Если бы нам пришлось терпеть испытания, мы были бы не лучше и не хуже наших ближних. Карета готова, человек?

Мы просили Брадгэта остаться и отобедать с нами, но он отказался и сказал, что он должен ехать в замок, где он и его клиент должны устроить кучу дел и где, без сомнения, он останется ночевать.

- У старого лорда был знаменитый портвейн, сказал он: - надеюсь, что у моих друзей есть ключ от погреба.

Слуга подавал нам обедать, когда у нас происходил этот разговор у окна в гостиннице Рингудского Герба. Мы могли видеть улицу и гостинницу Баран, где только что прибили большое объявление. Уличные мальчишки, лавочники, крестьяне собрались около этого объявления, и мы сами пошли его посмотреть. Объявление это провозглашало в выражениях необузданного гнева дерзкое покушение замка предписывать кандидата свободным избирателям местечка. Избиратели приглашались не обещать своих голосов, показать себя достойными своего имени и не покоряться указаниям замка. Джентльмэн с состоянием, с влиянием, не вест-индец, а настоящий английский джентльмэн, явится избавит вас от тиранства замка. В этом отношении избиратели могут положиться на слово британца.

- Это было привезено клэрком из Бедло. Он и газетчик приехали в одном поезде со мною...

Пока говорил Бродгэт, из гостинницы Баран вышел этот самый газетчик, Фиппз - старый друг и товарищ Филиппа, он узнал Филиппа, и дружески приветствуя его, спросил, что он здесь делает, и предположил, что он приехал поддержать своих родных,

Филипп объяснил, что мы посторонние, приехали из соседняго приморского городка взглянуть на дом предков Филиппа и не знали до-сих-пор, что выборное состязание тут происходит, или что сэр Джом Рингуд сделан пэром. Между тем Брадгэт уехал в замок.

- Будет ли Фиппз обедать с нами?

- Я на другой стороне и остановился в гостиннице Баран, шепнул Фиппз.

Мы не были ни на чьей стороне, и воротившись в гостинницу Рингудского Герба, сели за наш обед. Только-что мы кончили обедать, как, к нашему удивлению, наш приятель Брадгэт воротился в гостинницу. Физиономия у него была разстроенная. Он спросил, что может он иметь на обед? Баранину. Гм! Нечего делать. Итак он не был приглашон обедать в Парке? Мы подшучивали над его обманутын ожиданием. Глаза Брадгэта сверкали гневом.

- Какой мужик этот негр! вскричал он. - Я привёз ему бумаги. Я говорил с ним, пока стали накрывать на стол в той самой комнате, где сидели мы. Французский горошек, дичина - я видел, как это принесли! А мистер Ульком даже и не пригласил меня обедать - а велел прийти опять в девять часов. К чорту эту баранину! Она не горячая и не холодная!

Рюмки хереса, выпиваемые Брадгэтом, скорее разгорячали, чем смягчали стряпчого. Мы смеялись, и это еще более сердило его.

- О! не с одним со много был груб Улькон, сказал он, - Ульком был страшно не в духе. Он разбранил свою жену, а когда прочол чьё-то имя в книге посетителей, он разругал вас, Фирмин. Мне хотелось сказать ему: "Сэр, мистер Фирмин обедает в гостиннице, и я скажу ему что вы о нём говорите". Какая противная баранина! Какой гадний херес! Воротиться к нему в девять часов, в самом деле! Чорт побери его дерзость!

- Вы не должны бранить Ульгэма при Фирмине, сказал кто-то из нас. - Филипп так любит мужа своей кузины, что не может слышать, как бранят этого негра.

- Браните Улькома сколько хотите, у него нет здесь друзей, мистер Брадгэт, заворчал Филипп. - Итак он груб с своим стряпчим?

- Говорю вам, он хуже старого графа! вскричал с негодованьем Брадгэт. - По-крайней-мере старик был английский пэр и мог быть джентльмэном, когда хотел. Но получать обиды от человека, который годится в лакеи или улицы мести!

Когда Брадгэт пыхтел и отдувался, наш приятель Ридли чертил что-то в альбоме, который он всегда носил с собой. Он улыбался за своей работой.

- Я знаю довольно хорошо Чорного Принца, сказал он. - Я часто видел его в Парке с его белой женой. Я уверен, что эта женщина несчастна, и бедняжка...

- По делом ей! Зачем англичанке было выходить за такого человека!i закричал Брадгэт.

- За человека, который не приглашает обедать своею стряпчого! заметил кто-то из общества, может быть покорнейший слуга читателя. - Но какого неосторожного стряпчого выбрал он - стряпчого, который откровенно высказывает свои мысли.

- Я высказывал свои мысли людям получше его, чорт его побери! Или вы думаете, я стану его бояться? заревел раздражительный нотариус.

Тут разговор прервался, потому что случайно взглянув на альбом нашего приятеля Ридли, мы увидали, что он сделал удивительный рисунок, представлявший Улькома и его жену, грума, фаэтон, лошадей, как всё это можно было видеть каждый день в Гайд-Парке во время лондонского сезона,

Отлично! Безподобно! Все узнали сходство в смуглом вознице. Даже разсерженный стряпчий улыбнулся.

- Если вы не будете вести себя как следует, мистер Брадгэт, Ридли и вас нарисует, сказал Филипп.

Брадгэт состроил комическую гримасу и сказал:

- Итак я откровенно высказываю свои мысли? А я знаю кого-то, кто высказал свои мысли старому графу, и которому было бы гораздо лучше, еслибы он промолчал.

- Скажите мне, Брадгэт! закричал Филипп. - Теперь уже всё кончено. Оставил мне лорд Рингуд что-нибудь? Я думая в одно время, что он имел это намерение.

- Ваш друг выговаривал мне за то, что я откровенно высказываю свои мысли. Я буду нем, как мышь. Будем говорить о выборах, и несносный стряпчий ни слова не сказал о предмете, имевшем такой печальный интерес для бедного Филиппа.

- Я имею также мало права раскаяваться, сказал этот философ: - как человеке, который взял в лотерею No 9, тогда как выигрыш пал на No 10. Поговорим о выборах. Кто другой кандидат?

Брадгэт думал, что это соседний сквайр, мистер Горнблоу.

- Горнблоу? Как, Горнблоу из Грей-Фраярса? закричал Филипп. - Лучшого человека не бывало на свете. Он будет иметь наш голос; мне кажется, нам следовало бы идти еще раз пообедать в гостиннице Барана.

Новый кандидат действительно оказался школьным товарищем Филиппа. Мы встретили его после обеда с толпою избирателей. Он делал визиты тем купцам, лавки которых еще были открыты. Следующий день был рыночный и он намеревался собрать голоса рыночных продавцов. Но товарищи Горнблоу не имели надежды на его успех после этой прогулки по городу. Как будто уипгэмцы могли идти против замка?

Мы, вовсе не участвовавшие в этом состязании, находили его забавным и раза два приезжали из Периуинкля, нарочно останавливались в гостиннице Баран и бросили гостинницу Рингудского Герба, где комитет Гренвилля Улькома собирался теперь в той самой комнате, где мы обедали в обществе Брадгэта. Мы не раз встречали Брадгэта и его клиента и наши Монтекки и Капулетти ссорились на улицах. Мы находились в дружелюбных отношениях с Брадгэтом, когда встречались с ним отдельно от его клиента. Он говорил, что мы не имеем возможности на успех. Он не скрывал своего презрения и отвращения к своему клиенту. Впоследствии, когда он сделался стряпчим Филиппа, он забавлял нас анекдотами об Улькоме, о его бешенстве, о его ревности, о его скупости, о его грубом обращении. Бедная Агнеса вышла замуж из за денег, а он ей не давал. Старик Туисден, выдавая дочь за этого человека, надеялся кататься в экипажах Улькома и пировать за его столом. Но Ульком был так скуп, что не давал обедов родным жены. Он просто выгнал из дома Тальбота и Рингуда Туисдена. Он лишился ребенка, потому что не хотел послать за доктором. Жена никогда не простила ему этой низости. Её ненависть к нему сделалась открыта. Они разстались и она стала вести жизнь, в которую мы заглядывать не станем. Она поссорилась и с родными, не только с мужем.

- Зачем они меня продали этому человеку! говорила она.

Когда настал день выбора, мы приехали из Периуинкля посмотреть на борьбу. В это время Филипп принимал уже такое восторженное участие в Горнблоу, что нарядил своих детей в ленты цвета Горнблоу и сам надел кокарду, широкую как блин. Он, Ридли и я поехали вместе. Мы надеялись, хотя знали, что неприятель был силен, и веселы, хотя прежде чем мы отъехали пяти миль пошол дождь. Филипп очень заботился о каким-то свёртке, который мы везли с собой. Когда я спросил, что в нём лежит, Филипп сказал руяжьё, что было нелепо. Ридли молча улыбался. Когда пошол дождь, Филипп закрыл плащом свою артиллерию. Мы не знали в то время, какую странную дичь убьёт его ружьё.

Когда мы приехали с Уипгэм, выборы продолжались уже несколько часов. Проклятый чорный злодей, как Филипп называл мужа своей кузины, каждый час приобретал больше голосов. На независимых избирателей насколько не подействовали статьи Филиппа в местной газете и объявления, которые наша сторона прибивала на стенах городка и в которых свободные избиратели призывались исполнить свою обязанность, поддержать английского джентльмэна, не подчиняться предписаниям замка. Хотя лавочники и арендаторы терпеть не могли негра, однако все подали за него голос. Филипп говорил речь с балкона гостинницы Барана в пользу Горнблоу, речь вызвавшую громкия рукоплескания, но собирание голосов всё-таки продолжалось в пользу неприятеля.

В то время, когда Филипп кончил свою речь, с балкона гостинницы Рингудского Герба оркестр заиграл триумфальный марш. ворота парка, украшенные Рингудскими и Улькомскими флагами отворились, и из парка выехала темнозелёная карета запряжонная четвернёй серых лошадей. В карете мы увидали Брадгэма, а возле него смуглую фигуру Улькома. Нам после говорили, что он провёл много мучительных часов, стараясь выучить речь. Он плакал над нею. Он никак не мог выучить её наизуст. Он ругал жену, которая старалась заставить его выучить урок.

- Теперь пора, мистер Бриггс! сказал Филипп клэрку нашого стряпчого, и Бриггс бросился вниз исполнить его приказание.

- Очистить дорогу! дайте дорогу! послышалось из толпы.

Ворота нашей гостинницы, которые были заперты, вдруг отворились, и среди криков толпы выехала телега запряжённая парой ослов, управляемых негром; и ослы и возница были украшены цветами Улькома. На телеге виднелось объявление, на котором был нарисован чрезвычайно похожий портрет Улькома, с словами: "Подавайте голос за меня! Разве я не человек и не брат?" Эта телега выехала со двора гостинницы Баран, и провожаемая кричавшими мальчишками, подвигалась к рыночной площади, по которой тогда проезжала карета Улькома.

На площади стояла статуя покойного графа, о которой было уже упомянуто. Кучер, правивший ослами, был лавочник, привозивший рыбу из приморского городка в Уипгэм, малый разбитной, посетитель всех кабаков и знаменитый своим искусством в драках. С ироническими криками: "Да здравствует Ульком!" он направил свою телегу к карете и снял шляпу с насмешливым уважением кандидату, сидевшему в карете. С балкона гостинницы Баран мы могли видеть, как оба экипажа приближались один к другому; при криках народа, при звуках двух соперничествовавших оркестров, мы не могли ничего слышать, но я видел как Ульком высунул свою жолтую голову из окна кареты - указал на дерзскую телегу и повидимому приказывал кучеру наехать на неё. Телега объезжала кругом Рингудской статуи, лошади Улькома, направленные на телегу, вероятно перепугались шума и крика, наехали на решотку, окружавшую статую, карета опрокинулась, передняя лошадь упала с форрейтором, задния начали лягаться. Я обязан сказать, что физиономия Филиппа имела самое виновное и странное выражение. Это столкновение, а может быть и смерть Улькома и его стряпчого случились бы от нашей шуточки.

Мы бросились из гостниницы - Гориблоу, Филипп и еще человек шесть, и продрались сквозь толпу к карете. Толпа вежливо давала дорогу популярному и проигравшему кандидату. Когда мы дошли до кареты, постромки были отрезаны, упавший форрейтор встал и потирал ногу, и Ульком выходил из кареты. Его встретил громкий хохот, который еще увеличился, когда Джэк, возница телеги с ослами, вскарабкался на решотку и сунул на протянутую руку статуи изображение Человека и Брата, так что бумага висела на воздухе над головой Улькома.

Тогда поднялись крики, которым подобных редко слышал этот спокойный городок. Улькомь начал кричать, ругаться и обещал шиллинг тому, кто принесёт ему эту проклятую вещь. Тогда, испуганный, ушибенный, бедный Брадгэт вылез из кареты, а его клиент не обращал на него ни малейшого внимания. Горнблоу изъявил надежду, что Ульком не ушибся. Маленький джеатльмэн обернулся и сказал;

- Ушибся? нет. Кто вы? Неужели никто не принесёт мне эту проклятую вещь? Я даю шиллинг тому кто принесёть!

- Шиллинг предлагается за эту картину! закричал Филипп, и лицо его покраснело от волнения. - Кто хочет получить целый шиллинг за эту прелесть?

Ульком начал кричать и ругаться пуще прежнего.

- Вы здесь? Чорт вас побери! Зачем вы здесь? Вы пришли меня оскорблять? Уведите этого человека, эй вы! кто-нибудь; Брадгэт, пойдёмте в комитетную комнату. Говорю вам, я здесь не останусь. Это что такое?

Пока он говорил, кричал и бранился, карсту подняли и поставили на три колеса. Та сторона, которая упала, разбилась о камень и в отверстие, образовавшееся в ней, какой-то мальчишка засунул руку.

- Прочь, нищий! закричал Ульком - Прогоните этих мальчишек, кучера! Что ты стоишь да потираешь себе колено, дурак! Это что?

Он засунул руку в то самое отверстие, в которое засовывал руку мальчик.

а бумагу завязанную красной тесёмкой. Он прочол надпись:

"Завещание Джона, графа Рингуда. Брадгэт, Сын и Бёрроуз."

- Господи помилуй! это завещание, которое он взял из моей конторы и которое я думал, что он уничтожил. Поздравляю вас от всего моего сердца.

Брадгэть начал горячо пожимать руку Филиппа.

- Позвольте мне взглянуть на эту бумагу. Да, это мой почерк. Пойдёмте в гостинницу Рингудского Герба или Барана - куда-нибудь и прочтём.

Тут мы увидали на балконе Рингудского герба большое объявление, возвещавшее о подаче голосов

Ульком - 216.

Горнблоу - 92.

- Мы побеждены, очень добродушно сказал Горнблоу. - Мистер Ульком, поздравляю вас.

- Я это знал, сказал Ульком, протягивая руку в жолтой перчатке. - Я имел заранее все голоса. Эй! вы, как бишь вас - Брадгэт! Что это за завещание? Оно в пользу этого нищого?

С хохотом, криком и восклицаниями: "Дайте же нам выпить, ваша честь!" успешный кандидат отправился в гостинницу.

Итак смуглый Ульком был тем волшебником, который должен был избавить Филиппа от долгов и бедности? Да. А старая дорожная карета лорда Рингуда была волшебной колесницей. Вы читали в одной из предыдущих глав как старый лорд разсердившись на Филиппа, взял назад от стряпчого свое завещание, в котором он оставил порядочное наследство своему племяннику. Он положил завещание в свою карету, когда отправился в последнее путешествие, среди которого застигла его смерть. Если бы он остался жив, сделал ли бы он другое завещание, не упомянув в нём о Филиппе? Кто может это знать? Милорд делал и уничтожал много завещаний. Это, засвидетельствованное законным порядком, было последнее сделанное им, и в нём Филиппу назначалась сумма, достаточная для того, чтоб обезпечить тех, кого он любил.

Любезные читатели, биограф Филиппа желает вам того счастья, которое не оставляло Филиппа в его испытаниях: милую жену, любящих детей, двух-трёх истинных друзей, чистую совесть и доброе сердце. Если вы падёте на жизненном пути, пусть вам помогут. И пусть вы в вашу очередь подаёте помощь несчастным, которых вы нагоните на жизненном пути.

раздор между Чорным Принцем и его женой. Он говорит, что покойный лорд Рингуд обошолся с жестокой несправедливостью с его семьёй, но как только Филипп получил маленькое состояние, он тотчас с ним помирился.

Наша милая Сестрица ни за что не хотела жить с Филиппом и с Шарлоттой, хотя последняя особенно просила мистрисс Брандон переехать к ним. Эта чистая, полезная и скромная жизнь кончилась несколько лет тому назад. Сестрица умерла от горячки, которою заразилась от одного из своих пациентов. Она не позволила Филиппу и Шарлотте навещать её. Она сказала, что по справедливости наказана за то, что из гордости не хотела жить с ними. Всё, что она накопила, она оставила Филиппу. У него и теперь хранятся пять гиней, которые она подарила ему на свадьбу. Ридли сделал её потрет, с её грустной улыбкой и нежным личиком, который висит в гостиной Филиппа, где отец, мать и дети говорят о Сестрице, как будто она еще между ними.

- Втором? Третьем! сказала она. - Негодяй! негодяй!

Была ли богата эта дама? Мы не имели никаких доказательств кроме слов доктора.

Через три месяца после женитьбы доктор Филипп умер от жолтой лихорадки, в имении своей жены. Тогда-то Сестрица пришла к нам в вдовьём трауре и в сильном волнении. Она велела нашему слуге доложить: "Мистрисс Фирмин пришла", к великому удивлению этого человека, который её знал. Покоится теперь с миром эта лихорадочная головка, что нежное, верное сердечко!

Матери в семье Филиппа и в моей уже помолвила наших детей.

просидели за десертом, рассказывая старые истории, между тем как дети танцовали под фортепиано на лугу. Ночь наступает; мы долго проговорили за нашим вином и не пора ли воротиться домой? Прощайте, прощайте, друзья, старые и молодые! Ночь наступает, истории должны кончиться, и лучшим друзьям надо разстаться.