Засечка на секире. - Разсказ À la mode.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Засечка на секире. - Разсказ À la mode.

САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
(ROUNDABOUT PAPERS).
В. М. ТЭККЕРЕЯ. (*)

(*) Подъ заглавiемъ "Roundabout Papers" покойный В. М. Тэккерей, съ самаго начала предпринятаго имъ изданiя журнала "Cornhill Magazine" и почти до последнихъ дней своей жизни, помещалъ въ этомъ журнале маленькiе разсказы юмористическаго и фантастическаго свойства и сатирическiя статьи, по поводу различныхъ явленiй общественной жизни и литературы. Часть этихъ статей напечатана отдельной книжкой, а другая - вероятно войдетъ во второе изданiе ея или въ полное собранiе сочиненiй этого знаменитаго англiйскаго писателя. Въ настоящемъ нумере "Современника" приводятся очерки, взятые изъ книжекъ "Cornhill Magazine", предшествовавшихъ кончине Тэккерея. Пр. пер.

I.
ЗАСЕЧКА НА СЕКИРЕ. - РАЗСКАЗЪ À LA MODE.

ЧАСТЬ I.

Каждый изъ васъ вероятно припомнитъ въ четвертой книге безсмертной поэмы слепаго певца (для сомкнутыхъ веждъ котораго были видны блестящiе образы и виденiя небесныя) то место, где Адамъ беседуетъ съ Евой о светлыхъ гостяхъ, витавшихъ кругомъ ихъ Эдема:

(*) Миллiоны созданiй духовнаго мiра ходятъ по земле, созданiй невидимыхъ, когда мы бодрствуемъ и когда - спимъ.

- "Какъ часто, говоритъ праотецъ Адамъ: - съ крутизны горы или чащи леса, въ которыхъ отдается эхо, слышатся намъ въ полночный часъ небесные голоса, одинокiе, поющiе, или отвечающiе на звуки другъ друга!" - После грехопаденiя, когда заблудшая чета вышла изъ рая по одинокому, пустынному пути, чтобы въ поте лица снискивать хлебъ свой на обыкновенной земле, - хотя блестящiе образы не были уже видимы, но вы не можете сказать, что они изчезли. Это еще не значило, что светлые гости Эдема удалились, напротивъ омраченные глаза непокорнаго человека не могли более видеть ихъ. Въ вашей комнате виситъ портретъ особы, которой вы никогда не знавали, но этому портрету вы давно прiучились оказывать самое нежное вниманiе, портрету, который былъ написанъ для васъ моимъ другомъ, кавалеромъ Плимптономъ. - Особа эта беседуетъ съ вами. Она улыбается вамъ. Когда вы находитесь въ мрачномъ настроенiи духа, ея светлые глаза такъ весело смотрятъ на васъ и прогоняютъ вашу угрюмость. Ея невинная очаровательная улыбка служитъ для васъ лаской. Своей безгласной болтовней она никогда не перестаетъ утешать васъ. Вы любите ее. Она жива для васъ. Когда вы потушите свечу и ляжете спать, ваши глаза хотя и не смотрятъ на нее, но, скажите, разве они не видятъ, что она все еще улыбается вамъ? Когда вы лежите ночью подъ влiянiемъ безсонницы и думаете о своихъ обязанностяхъ, когда предстоящiе на завтра неизбежные труды тяготятъ вашъ деятельный, утомленный и бодрствующiй мозгъ, какъ совесть иногда тяготитъ преступнаго человека, въ камине вашемъ вдругъ вспыхиваетъ огонекъ, и она тамъ, ваша маленькая красотка, улыбается вамъ своими очаровательными глазками! Когда луна скроется за облака, когда огонь везде потушенъ, занавеси спущены, когда глаза совсемъ уже сомкнулись, - разве это прелестное созданiе не остается при васъ? - вы не видите его, но оно тутъ и продолжаетъ улыбаться вамъ. Другъ, невидимыя существа витаютъ вокругъ насъ! Дать людямъ возможность видеть ихъ, это было бы тоже самое, что открыть для нихъ завесу будущаго!

Портретъ, о которомъ говорилъ мой прiятель и который, действительно, виситъ въ моей комнате, - хотя прiятель никогда и не бывалъ въ ней, - ничто иное, какъ очаровательный зимнiй видъ работы сэра Джошуа, изображающiй лэди Каролину Монтегю, впоследствiи герцогиню Букклейтъ. Она представлена среди зимняго ландшафта, укутанная въ муфту и плащъ; она выглядываетъ изъ рамки съ такой очаровательной улыбкой, что, право, взглянувъ на нее, растаялъ бы самъ Иродъ.

- Извините меня, мистеръ Пинто, сказалъ я, обращаясь къ господину, съ которымъ разговаривалъ. (Кстати, я удивляюсь, почему меня не изумило обстоятельство: какимъ образомъ могъ онъ узнать, что я люблю этотъ портретъ). Вы упомянули о кавалере Плимптонскомъ. Да ведь Сэръ Джошуа умеръ въ 1792 году, а вы называете его своимъ задушевнымъ другомъ?

Говоря это, я случайно взглянулъ на мистера Пинто, и въ этотъ моментъ въ голове моей блеснула странная мысль. "Праведное небо! Да вамъ, такъ я подумалъ, должно быть сто летъ отъ роду. На видъ вамъ какъ будто больше ста летъ. Вамъ, пожалуй, летъ тысячу. Зубы у васъ искусственные. Одинъ глазъ тоже искусственный, вставной. Да позвольте, и другой-то тоже не такой ли"? Если лета человеческiя можно считать по морщинамъ вокругъ глазъ, то этого человека следуетъ назвать ровесникомъ Мафусаила. Бороды у него нетъ. Онъ носитъ большой кудрявый лоснистый каштановый парикъ; брови выкрашены и имеютъ оливково-зеленоватый цветъ. Странно, какъ-то неловко было слышать этого человека, эту живую мумiю, высказывающую свой мысли въ этихъ угрюмыхъ старыхъ покояхъ подворья Шепарда.

Пинто провелъ желтымъ остъ-индскимъ носовымъ платкомъ по своимъ страшнымъ белымъ зубамъ и пристально посмотрелъ на меня стекляннымъ своимъ глазомъ.

- Другъ сэра Джошуа! сказалъ онъ (замечаете, какъ онъ уклонился отъ своего прямаго вопроса). Разве тому, кто знаетъ картины Рейнольдса, нельзя назваться его другомъ? А если я вамъ скажу, что я сотни разъ бывалъ въ его мастерской, что сестра его Тчи приготовляла мне чай, а сестра Тоффи приготовляла кофе? Ведь вы пожалуй назовете меня старымъ пустомелей. (Мистеръ Пинто, я заметилъ, говорилъ на всехъ языкахъ съ одинаково иностраннымъ акцентомъ). А если сказать вамъ, что я знавалъ мистера Самюэля Джонсона и не любилъ его? что я былъ на томъ самомъ балу у мадамъ Корнелисъ, о которомъ вы упоминали въ вашихъ... въ вашихъ... какъ ихъ назвать?.. память изменяетъ мне, - кажется, въ вашихъ коротенькихъ Круголетныхъ Запискахъ? - Если сказать вамъ, что сэръ Джошуа былъ здесь въ этой самой комнате...

- Неужели же вы занимали это покои более... более семидесяти летъ? спросилъ я.

- Они выглядятъ, какъ будто съ техъ поръ ихъ ни разу не мели. - Неправда ли? - Однако позвольте! я не говорю, что занималъ ихъ семьдесятъ летъ, но что сэръ Джошуа посещалъ меня здесь.

- Когда? вскричалъ я, сурово взглянувъ на этого человека, который началъ казаться мне наглымъ лжецомъ.

къ Ангелике, которая о немъ и не думаетъ. Если онъ умеръ (помнится, во время похоронной процессiи, я сиделъ въ четвертой карете), такъ неужели вы думаете, что для него нетъ никакого повода побывать снова на земле? Добрый мой сэръ, вы смеетесь надо мной. Да знаете ли? - онъ множество разъ сиделъ на томъ самомъ стуле, который вы теперь занимаете. Въ настоящую минуту въ этой комнате находится несколько духовъ, которыхъ вы не можете видеть. Извините меня.

При этомъ извиненiи онъ отвернулся въ сторону, какъ будто къ кому-то обращался, и бегло началъ говорить на языке, для меня непонятномъ.

- Это по арабски, сказалъ онъ: - дурной patois, которому я научился въ Барбарiйскихъ владенiяхъ, будучи пленникомъ у Мавровъ. Въ 1609 году bin ick aidas ghekledt gheghaen. Гм! вы не верите мне: посмотрите на меня хорошенько. По крайней мере я похожъ...

Быть можетъ, читатели мои припомнятъ одинъ изъ номеровъ моихъ записокъ, где человеческая фигура, несущая боченокъ и скопированная мною со старинной, принадлежащей мне ложки, изображала заглавную букву {Въ Roundabout Papers, заглавная буква въ начале статьи изображена въ политипаже работы самого Тэккерея. Примеч. переводчика.}. Когда я взглянулъ на мистера Пинто, то заметилъ такое удивительное сходство съ тою фигурой, что невольно вздрогнулъ и почувствовалъ сильное безпокойство.

- Ха-ха! захохоталъ онъ сквозь свои искусственные зубы (я положительно говорю, что они были искусственные, - потому что виделъ своими глазами его беззубыя десны): - тогда извольте видеть я носилъ бороду, а теперь я сбросилъ ее; быть можетъ, выдумаете, что я какая нибудь ложка. Ха, ха!

И вследъ за этимъ смехомъ онъ закашлялъ, но такимъ кашлемъ, отъ котораго, казалось мне, у него выскочатъ зубы и глаза, свалится не только парикъ, но самая голова; онъ остановилъ этотъ судорожный пароксизмъ, сделалъ несколько шаговъ по комнате и взялъ маленькую скляночку съ какимъ-то светлорозовымъ лекарствомъ, отъ котораго по всей комнате распространился острый ароматическiй запахъ; мне показалось при этомъ, - впрочемъ за верное не выдаю, - что когда онъ откупорилъ склянку, то вокругъ ея горлышка какъ молнiя пробежала струя светло-зеленаго и фiолетоваго пламени. Кроме того, по особенному стуку, который онъ производилъ, ходя взадъ и впередъ по голому досчатому полу, я сразу догадался, что у моего страннаго знакомца была деревянная нога. На пыли, густымъ слоемъ закрывавшей половыя доски, вы бы легко могли заметить весьма точный отпечатокъ одной ноги, имевшiй форму круглой буквы О, - и следовательно служившей вернымъ доказательствомъ присутствiя деревяшки. Признаюсь, при виде этого отпечатка дрожь пробежала по всему телу моему, и я только темъ и успокоился, что отпечатокъ этотъ не имелъ вида раздвоеннаго копыта.

Въ этой запустевшей комнате, въ которую мистеръ Пинто пригласилъ меня повидаться съ нимъ, находилось три стула, - одинъ изъ нихъ безъ сиденья, - небольшой столъ, на который можно было бы поставить только подносъ съ маленькой закуской, и больше ни одного предмета, относившагося къ мебели. Въ соседней комнате, дверь въ которую была отворена, я увиделъ великолепный золоченый туалетъ, съ лежавшими подле него бриллiантовыми и рубиновыми запонками, комодъ и шкэфъ повидимому полный всякаго платья.

Припомнивъ встречу съ нимъ въ Баденъ-Бадене, где онъ показывался въ величайшемъ блеске, я удивился настоящему его стесненному положенiю.

- Скажите мистеръ Пинто, спросилъ я: - у васъ есть где нибудь постоянный домъ?

- Ихъ очень много у меня, - отвечалъ онъ: - я во многихъ городахъ имею квартиры. Чтобы не таскать съ собой ничего лишняго, я ихъ запираю.

При этомъ я вспомнилъ, что его квартира въ Бадене, где впервые встретилъ его, была пуста и не имела даже кровати.

- Значитъ, соседняя комната ваша спальня?

- Нетъ; спальня моя въ этой комнате. (Ломаное произношенiе не давало никакой нити къ узнанiю нацiональности этого страннаго человека).

- Если вы спите на этихъ двухъ стульяхъ, то ваша постель должна быть весьма неудобная, а если на полу, - то чрезвычайно пыльная.

- А если я сплю вонъ тамъ? сказалъ этотъ странный человекъ, показавъ на потолокъ. Я началъ считать его сумасшедшимъ, или какъ онъ называлъ себя, - старымъ пустомелей. - Знаю, вы не верите мне; но зачемъ же я стану васъ обманывать? Я ведь только хочу предложить вамъ дело. Я вамъ сказалъ, что могу дать нить къ раскрытiю тайны о Двухъ Детяхъ въ Чорномъ, которыхъ мы встречали въ Бадене; ну вотъ вы и пришли ко мне. Сами скажите, къ чему я стану испытывать или убеждать васъ? - Ведь да?

Не могу дать точнаго отчета въ томъ, что со мной происходило въ это время. Мне казалось, что изъ этого глаза въ мой мозгъ пробегала струя пламени, между темъ какъ позади стекляннаго глаза загорелъ зеленый огонекъ, какъ будто тамъ зажжена была свеча. Казалось также, что изъ его длинныхъ пальцевъ тоже выходили две струи пламени, которыя разсыпаясь въ искры, пронизывали меня насквозь и принудили перескочить на другой полусломанный безъ сиденья стулъ, изъ котораго я съ трудомъ выкарабкался, когда кончилось чарующее действiе глазъ. Мне показалось, что въ то же время, когда я былъ перенесенъ и прикованъ къ сломанному стулу, соседъ мой поднялся къ потолку, скрестилъ тамъ ноги, и сложилъ руки, какъ будто онъ лежалъ на софе, и оттуда смотрелъ на меня, оскаливъ зубы. Когда я пришелъ въ себя, онъ спустился съ потолка, и вытащивъ меня изъ сломаннаго стула безъ камышевой плетенки, довольно ласково сказалъ:

- Такъ и есть! Это запахъ моего лекарства. Отъ него часто бываетъ головокруженiе. Я сначала подумалъ, что съ вами сделался обморокъ. Выйдемте на чистый воздухъ.

И мы спустились по лестнице на дворъ, где заходящее солнце освещало статую Шепарда; грязныя прачки сновали изъ угла въ уголъ; привратники стояли облокотясь на железную решетку; писцы играли въ мраморные шары; - все это доставило мне невыразимое удовольствiе.

- Вы сказали, что намерены обедать въ кофейне Грэйзъ-Иннъ? спросилъ Пинто.

Действительно у меня было это намеренiе. Я часто обедаю тамъ. Тамъ всегда подаютъ превосходное вино, но, признаюсь, намеренiя своего не высказывалъ. Вопросъ его не изумилъ меня, или пожалуй изумилъ, но такъ, какъ будто это было во сне. Можетъ статься, я и въ самомъ деле былъ во сне. Неужели жизнь есть сонъ? Неужели грезы - факты? Неужели спящее существо можетъ въ то же время и бодрствовать? Право не знаю. Скажу только, что я находился въ какомъ-то странномъ замешательстве. Я прочиталъ Женщину въ беломъ, Странную Исторiю, не говоря уже, что это исторiя страннее всякаго вымысла въ Cornhill Mahazine, хотя достоверность ея готовы подтвердить три свидетеля, заслуживающiе полнаго доверiя. Я прочиталъ статью въ Times о мистере Фостере. Я получалъ посланiя отъ мертвыхъ; не только отъ мертвыхъ, но отъ людей, которыхъ не существовало вовсе. Во всякомъ случае я находился въ крайнемъ недоуменiи; впрочемъ, извините пожалуйста, - я буду продолжать мой простой, мой безъискусственный разсказъ.

Прекрасно. Мы прошли отъ подворья Шепарда въ Гольборнъ, и остановились у продажи разныхъ разностей въ магазине Вудгэта, который я никогда не могу пройти безъ того, чтобы не позевать въ его окна, - и право, если меня когда нибудь повезутъ на виселицу, то я непременно попрошу моего возницу остановиться и позволить мне бросить еще одинъ взглядъ на этотъ очаровательный omnium gatherum. Миновавъ этотъ магазинъ, мы подошли къ маленькой лавке Гэля, No 47, тоже моему любимому месту.

Мистеръ Гэль случайно стоялъ у дверей, и когда мы обменялись поклонами, я сказалъ своему спутнику:

- Мистеръ Пинто, не хотите ли посмотреть на настоящую диковинку въ этой лавке редкостей? Войдемте въ заднюю комнату мистера Гэля.

Въ этой маленькой комнатке находились китайскiе гонги, посуда стариннаго саксонскаго и севрскаго фарфора, и разныя дорогiя и редкiя безделушки. А одинъ уголъ, какъ вы думаете, чемъ былъ занятъ? Тамъ стояла настоящая гильотина. Если не верите мне, сходите сами и посмотрите, - магазинъ Гэля, въ улице Гай-Гольборнъ, No 47. Это чрезвычайно легкiй инструментъ, гораздо легче техъ, которые делаются въ настоящее время; онъ имеетъ футъ девять вышины и такой аккуратный, что можно поставить въ любую комнату вместо мебели; надъ нимъ вделанъ крюкъ, на которомъ виситъ веревка для подъема страшной секиры; и посмотрите! надъ отверстiемъ куда обыкновенно вкладывается голова, - находится самая секира, вся заржавленная, и на ея лезвее виднеется огромная засечка!

Когда мистеръ Пинто взглянулъ на нее, - мистера Гэля, мне помнится, въ комнате не было, его вызвалъ какой-то покупатель, который давалъ три фунта четырнадцать шиллинговъ и шесть пенсовъ за статуэтку синяго Шепарда, сделанную изъ pâte tendre, - когда мистеръ Пинто взглянулъ на гильотину и, повидимому, на минуту пораженъ былъ ужасомъ. Потомъ онъ спокойно посмотрелъ на одну изъ техъ большихъ фарфоровыхъ скамеекъ, которыя вы видите въ садахъ, и, мне показалось, - я не говорю утвердительно, быть можетъ я сходилъ въ то время съ ума, какъ будто выпивъ шесть рюмокъ розоваго элексира Пинто, быть можетъ, былъ на ногахъ, а мне все это казалось во сне, быть можетъ, и теперь, когда я пишу эти слова, я находился подъ влiянiемъ этого страшнаго медiума,

- Нетъ, не бросай на меня твоего кроваваго взгляда; - ты не можешь сказать, что это сделалъ я.

(Мимоходомъ сказать, Пинто произнесъ эти слова, съ чисто немецкимъ акантомъ).

Я слышалъ, какъ Пинто сказалъ эти слова, и въ тоже время увиделъ на фарфоровой скамье сначала неясно, а потомъ съ ужасающею отчетливостью, - призракъ, какой-то eidolon, фигуру... обезглавленнаго человека; голова его лежала у него на коленяхъ, и имела выраженiе глубокой печали и изумленiя.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ мистеръ Гэль, показать покупателю дельфтскiй фаянсъ; разумеется онъ ничего не виделъ, - но мы видели, какъ фигура встала съ фарфоровой скамейки, покачала своей головой, остававшейся на рукахъ, и такъ пристально и грустно посмотревшей на насъ, и потомъ исчезла за гильотиной.

- Пойдемте въ кофейню, сказалъ Пинто: - и я разскажу вамъ исторiю засечки на секире.

Мы пошли по Гольборну; въ это время часы показывали тридцать семь минутъ седьмаго.

Если въ вышеприведенномъ разсказе что нибудь и изумило моего читателя, то я обещаю, что въ следующей части этого маленькаго разсказа, онъ будетъ изумленъ еще более.

ЧАСТЬ II.

- Извините меня за замечанiе, сказалъ я моему спутнику: - когда вы обращались съ несколькими словами къ господину... къ особе, сидевшей на фарфоровой скамейке, съ головой въ коленяхъ, ваши обыкновенно прiятныя черты лица (признаюсь, это была чистейшая ложь; между нами будь сказано, мне редко попадались на глаза личности отвратительнее мсье Пинто)... ваше, обыкновенно красивое лицо приняло выраженiе, которое ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать прiятнымъ. У васъ появилась на лице та же самая улыбка, съ которой вы смотрели на меня, когда отправились на пото.... извините, пожалуйста, мне это такъ показалось, - когда я упалъ въ обморокъ въ вашей квартире.

И я смягчилъ свои слова еще большимъ смущенiемъ и содроганiемъ. Я не хотелъ оскорбить этого человека, я не смелъ его оскорбить. Раза два я покушался вскочить въ кэбъ и умчаться отъ него; покушался спрятаться въ депо ваксы Дэя, Мартина и К°, наконецъ, решился обратиться къ полисмену, но ни одинъ изъ нихъ не попался на встречу. Я сделался рабомъ этого человека. Я шелъ за нимъ, какъ его собака. Я не могъ лисилъ и улыбался взрослому детине изъ выпускнаго класса. И такъ, я сказалъ ему: - ваше обыкновенно красивое лицо приняло непрiятное выраженiе и проч.

- Оно вообще у меня весьма красиво, сказалъ Пинто, и при этомъ бросилъ на двухъ проходившихъ мимо дамъ такой пронзительный взглядъ, что одна изъ нихъ вскрикнула: - няня! вотъ воронье-то пугало! а ребенокъ, находившiйся на рукахъ няни, до того расплакался, что съ нимъ сделались конвульсiи. Oh, oui, che suis très-choli garèon, bien peau, cerdainement, продолжалъ мистеръ Пинто: - но вы все-таки правы. Тому господину... той особе крайне не понравилось, когда она увидела меня. Между нами, какъ у васъ говорится, не упало ни малейшей частички любви; да и то сказать, мiръ не знавалъ еще более закоснелаго злодея. Я ненавижу его, voyez-vous? Я ненавиделъ его въ живыхъ, ненавижу въ мертвыхъ. Я ненавижу его, какъ человека, ненавижу, какъ призракъ; онъ знаетъ это и трепещетъ предо мной. Если я увижу его двадцать тысячъ летъ спустя... да, да! чему вы удивляетесь?... я и тогда буду ненавидеть его. Вы заметили, въ чемъ онъ былъ одетъ?

- На немъ были чорные атласные панталоны, полосатые чулки, белый жилетъ изъ пике, серый кафтанъ съ большими металлическими пуговицами, и густо напудренные волоса. Должно быть онъ носилъ косу... только...

- Только она срезана! ха, ха, ха! вскричалъ мистеръ Пинто, и разразился такимъ хохотомъ, что заставилъ полисмена, какъ я заметилъ, выпучить глаза. - Да. Она была срезана темъ же самымъ ударомъ, который снялъ голову этому негодяю... хо, хо, хо! Пинто согнулъ при этомъ палецъ крючкомъ, обвелъ имъ вокругъ жолтой своей шеи и оскалилъ зубы съ выраженiемъ торжества, наводившаго ужасъ. - Уверяю васъ, этотъ человекъ сильно удивился, когда нашелъ свою голову въ корзине. Ха, ха! Скажите: перестаете ли вы ненавидеть техъ, кого возненавидите? когда онъ это говорилъ, стеклянный глазъ его засверкалъ страшнымъ образомъ. - Перестаете ли вы любить техъ, кого однажды полюбили? О, никогда, никогда! Съ этими словами на его натуральномъ глазу навернулась слеза. Но вотъ мы и въ кофейне Грэйзъ-Иннъ. Джемсъ! что у васъ хорошаго?

Джемсъ, весьма почтенный и услужливый лакей, подалъ карточку, и я съ своей стороны указалъ на ветчину съ горошкомъ, прiятель же мой сказалъ, что для него все равно, чего бы ни подали, а между темъ я заметилъ, что онъ только попробовалъ горошекъ, а до ветчины не дотронулся. Вообще онъ ничего почти не елъ, но за то выпилъ огромное количество вина; впрочемъ, я долженъ сказать, портвейнъ моего прiятеля, мистера Харта, такъ хорошъ, что я самъ выпилъ... позвольте, сколько? три рюмки. Да, действительно, целыхъ три рюмки. Онъ, то есть мистеръ Пинто, старый плутъ, былъ ненасытнымъ, потому что черезъ самое короткое время потребовалъ другую бутылку. Когда и эта кончилась, онъ приказалъ подать еще одну. По мере того, какъ онъ поглощалъ вино, на желтыхъ щекахъ его выступалъ легкiй румянецъ, и, приподнимая рюмку, онъ какъ-то странно щурился на нее и моргалъ.

- Я помню время, сказалъ онъ въ раздумьи: - когда портвейнъ мало кто пилъ въ этой стране... Королева любила это, любилъ и Харли; но Болингброкъ не жаловалъ... онъ пилъ флорентiйское да шампанское. Докторъ Свифтъ подливалъ воду въ вино. "Джонатанъ", однажды сказалъ я ему... впрочемъ, autres temps, autres moeurs Джейсъ! подай еще одну - лучшаго!

Все это было прекрасно.

- Добрый мой сэръ, сказалъ я наконецъ: - вамъ, можетъ статься, хорошо требовать портвейнъ двадцатыхъ годовъ, по гинее за бутылку; но эта цена мне не совсемъ-то нравится. У меня въ кармане всего тридцать четыре съ половиной шиллинга, изъ нихъ шиллингъ я долженъ отдать лакею и восемнадцать пенсовъ за кэбъ. Вы иностранцы - люди богатые, любите форситъ, и следовательно можете сорить деньгами сколько вамъ угодно (этимъ я сильно кольнулъ его, потому что платье на немъ было такое истасканное, какого не найти у лоскутниковъ), но человекъ семейный не въ состоянiи тратить на одинъ только обедъ по семи или по восьми сотъ фунтовъ въ годъ.

- Гм! сказалъ онъ. - Нонки, какъ у васъ говорится, заплатитъ за все. Если вы ужь такъ бедны, то я принимаю обедъ на свой счетъ!

И на лице его снова показалась непрiятная улыбка, когда онъ приложилъ къ носу свой отвратительный съ загнутымъ ногтемъ, ни подъ какимъ видомъ не чистый палецъ. Впрочемъ, теперь я не такъ страшился его, потому что мы находились въ публичномъ месте, и при томъ же лишнiя две полрюмки портвейна придали мне много храбрости.

- Какая миленькая табакерка! заметилъ онъ, когда я подалъ ему свою табакерку, которую, по старой привычке, имелъ обыкновенiе носить съ собой. Действительно, это была хорошенькая старинная золотая коробочка, для меня темъ более драгоценная, что была подарена мне на память старой-престарелой родственницей, воспоминанiе о которой тесно связано съ воспоминанiями о моемъ детстве, когда она меня очень любила. Да, премиленькая табакерка. Я помню время, когда многiя дамы, - большая часть дамъ, - носили съ собой такую вещицу, вернее сказать, две такихъ вещицы: tabatière и bonbonnière. А теперь, скажите-ка мне, какая дама носитъ съ собой табакерку? Могу представить себе ваше изумленiе, если бы какая нибудь лэди вздумала предложить вамъ въ собранiи щепотку табаку? Я помню одну лэди съ такой же точной табакеркой, съ прической à la tour, какъ называли въ то время, съ фижмами, съ черепаховой тростью, и въ самымъ миленькихъ въ целому свете бархатныхъ ботинкахъ на узенькихъ высокихъ каблучкахъ! да, да! Было время, было время! Ахъ, Элиза, Элиза, какъ теперь смотрю на тебя! Помню, какъ вместе гуляли мы съ тобой, Элиза, въ Бонгэе на Уэйвене. А какъ любила-то я тебя? Элиза! Я и теперь вижу тебя!

Это было невыразимо странно. Моя родственница, не считаю за нужное называть ея имя, - действительно жила въ Бонгэйтъ-Сэнтъ-Мэри, тамъ она и похоронена. Она обыкновенно ходила съ черепаховой тростью. Она любила носить чорные бархатные ботинки, съ такими высокими пленительными каблучками, какихъ не видывалъ мiръ.

Мистеръ Пинто подтянулъ къ плечу рукавъ своего фрака.

- А разве ее звали Элизой? спросилъ онъ.

- Элизой...

Поверите ли? Это самое имя было написано чемъ-то краснымъ на его руке.

- Вы знали ее старушкой, сказалъ онъ, угадывая мои мысли. - А я зналъ ее, когда она была молода и прекрасна, я танцовалъ съ ней на балахъ. Милая, очаровательная миссъ...

И онъ назвалъ девическое имя моей дорогой прабабушки. До замужства ее звали... Ея почтенное, заслуженное имя было...

- Она вышла замужъ за вашего прадеда, когда Посидонъ выигралъ въ Ньюмаркете призъ, сухо заметилъ мистеръ Пинто.

Праведное небо! Въ столовой прабабушки моей надъ буфетомъ и надъ шагреновымъ ящикомъ, где хранилось столовое серебро, висела гравюра работы Стобса, изображавшая эту самую лошадь. Портретъ моего прадеда, въ красномъ кафтане, съ его белокурыми распущенными по плечамъ волосами, виселъ надъ каминомъ, и тутъ же стояла ваза, выигранная Посидономъ въ Ньюмаркете въ 1783 году!

- Да; вы правы. Я танцовалъ съ ней менуэтъ въ тотъ самый вечеръ, - передъ потерей моей бедной ноги. И въ тотъ же вечеръ я поссорился съ вашимъ дедомъ... ведь это такъ!

Когда онъ произнесъ последнiя слова, подъ столомъ, стоявшимъ по средине комнаты и подъ самымъ бюстомъ покойнаго герцога Веллингтона, послышались три легкiе удара.

- Я выстрелилъ въ воздухъ, продолжалъ онъ: - не правда ли? (стукъ, стукъ, стукъ!) Вашъ прадедъ попалъ мне въ ногу. Спустя три месяца онъ женился. Кэптенъ Браунъ, сказалъ я: - кто въ состоянiи, видавши миссъ Смитъ, не полюбить ее? Вонъ она! вонъ она! (стукъ, стукъ, стукъ!). Да, моя первая любовь...

При этомъ раздались еще три удара, но такiе, въ которыхъ ясно отзывалось отрицанiе.

- Впрочемъ я забылъ, сказалъ Пинто, и на бледныхъ щекахъ его показался слабый румянецъ: - не она была предметомъ моей первой любви. Въ Германiи... въ стране моей родины... была молоденькая женщина...

Стукъ, стукъ, стукъ! Эти три удара весьма быстро последовали одинъ за другимъ.

- Но, Элиза! согласись, что я любилъ тебя более всего света.

И вследъ за этимъ немедленно последовали три подтвердительные удара.

, что я говорю истину. Передъ нами, какъ я уже сказалъ, стояла бутылка портвейну, нетъ позвольте, не бутылка, а графинъ. Графинъ приподнялся и наши стаканы наполнились виномъ. Обращаюсь къ вамъ, мистеръ Хартъ... и къ вамъ Джемсъ, почтенный и смышленый служитель, засвидетельствуйте, справедливо ли это показанiе? Когда мы кончили, и когда я сказалъ: - дорогая моя бабушка (теперь я нисколько не сомневался въ ея присутствiи): не выпить ли намъ еще бутылочку? Столъ отчетливо простучалъ: - нетъ!

- Теперь, мой добрый сэръ, сказалъ Пинто, на котораго вино начинало производить свое действiе: - понимаете вы, почему я принялъ въ васъ участiе. Я любилъ Элизу... (Я не стану называть фамилiи). Я зналъ, что у васъ есть табакерка, которая принадлежала ей, - я готовъ дать за эту табакерку, что вамъ угодно. Назначьте мне цену сейчасъ же, и я заплачу вамъ, не вставая съ места.

- Это какимъ образомъ? Когда мы выходили, вы, кажется, сказали, что у васъ нетъ и шести пенсовъ въ кармане?

- Пустяки! назначьте какую угодно цену: - пятьдесятъ... сто... тысячу фунтовъ.

- Перестаньте, сказалъ я: - чистаго золота въ табакерке не больше какъ на девять гиней, да положить за faèon гиней шесть.

- Тысячу гиней! провизжалъ онъ, какъ сова. - Тысячу пятьдесятъ фунтовъ, хотите? и онъ откинулся къ спинке стула, впрочемъ нетъ, къ досчатой перегородке, отделявшей насъ отъ другаго помещенiя, - это засвидетельствуетъ Джемсъ.

- Перестаньте говорить вздоръ, продолжалъ я, колеблясь; мне казалось, что все это происходитъ во сне. - Если вы въ самомъ деле предлагаете мне тысячу гиней за эту табакерку, то я долженъ взять. Дорогая бабушка! долженъ ли я взять, или нетъ?

Столъ весьма положительно ответилъ: - да! - Мистеръ Пинто вцепился когтями въ табакерку и, запустивъ въ нее совиный свой носъ, съ наслажденiемъ началъ втягивать въ себя табачный ароматъ.

- Постой, постой, старая гарпiя! воскликнулъ я, начиная приходить въ изступленiе; я уже совсемъ ознакомился съ нимъ. - Где деньги? где чекъ?

- Джемсъ! принеси листъ вексельной бумаги и листъ штемпельной бумаги для квитанцiи!

- Все это превосходно, сэръ, сказалъ я: - но я васъ не знаю; до этой поры я никогда васъ не виделъ. Потрудитесь пожалуйста возвратить мне табакерку, или дать мне чекъ за чьей нибудь известной подписью.

- За чьей же? Ха, ХА, ХА!

Комната освещена была тускло. Все лакеи ушли ужинать; въ соседнемъ отделенiи храпели какiе-то два джентльмена. Вдругъ я увиделъ, что съ потолка спускалась чья-то дрожащая рука, съ весьма хорошенькими пальчиками, на одномъ изъ которыхъ надетъ былъ перстень съ изображенiемъ на немъ короны и нападающаго льва. Я виделъ, какъ эта рука обмакнула въ чернила перо и сделала на вексельной бумаге надпись. После того, мистеръ Пинто, вынувъ изъ своего синяго бумажника серый листъ штемпельной бумаги, присоединилъ его къ векселю обыкновеннымъ процессомъ; рука сделала надпись на квитанцiи, протянулась черезъ столъ, пожала руку мистера Пинто, и наконецъ, съ движенiемъ, выражавшимъ прощальный приветъ, поднялась къ потолку и изчезла.

Это перо хранится у меня по сейчасъ. Весьма обыкновенная кипарисная палочка, съ стальнымъ перомъ изделiя Gillot'а. Оно и теперь лежитъ подле моей чернильницы. Его можетъ видеть всякiй. Чекъ былъ написанъ женскимъ почеркомъ. Вотъ его содержанiе: "Лондонъ; полночь, 31 марта 1862 года. Подателю сего выдать тысячу пятьдесятъ фунтовъ. Рэчель Сидонiя. - Гг. Сидонiя, Поццосанто и К°, въ Лондоне".

- Прекраснейшая и благороднейшая женщина! сказалъ Пинто, съ благоговенiемъ поцаловавъ, вексель; полагаю, добрый мой Mr. Roundabout, теперь вы не станете сомневаться въ этой подписи.

Действительно, банкирскiй домъ, подъ фирмой Сидонiя, Поццосанто и К°, считается однимъ изъ богатейшихъ въ Европе, а что касается до графини Рэчель, она была известна, какъ основательница этого богатейшаго учрежденiя. Тутъ встретилось только одно маленькое затрудненiе; - графиня Рэчель скончаласъ въ октябре, предшествовавшаго года.

Я указалъ на это обстоятельство и передала Пинто съ язвительной усмешкой.

- C'est, à brendre ou à laisser? сказалъ онъ съ заметнымъ негодованiемъ. - Все вы литераторы - вообще люди непрактичные, но отъ васъ подобной глупости я не ожидалъ. Ваша табакерка не стоитъ двадцати фунтовъ, а я предлагаю вамъ тысячу, потому что вамъ нужны деньги на уплату долговъ, которые повеса Томъ наделалъ въ коллегiи. (Этотъ странный человекъ действительно узналъ, что мой негодяй Томъ былъ для меня источникомъ огорченiй и чрезмерныхъ расходовъ). Вы видите, что деньги для меня ничего не стоятъ, а между темъ отказываетесь принять ихъ! Говорите сразу: хотите получить этотъ чекъ въ заменъ своей ничтожной табакерки?

Что мне было делать? Подарокъ бедной прабабушки былъ дорогъ для меня, но съ другой стороны, тысячи фунтовъ на полу не валяются!

- Идетъ, - сказалъ я.

- Въ такомъ случае, нужно выпить еще по рюмке вина, - сказалъ Пинто.

И съ этимъ предложенiемъ я тоже безсознательно согласился, напомнивъ ему однако, что онъ не разсказалъ еще мне исторiи обезглавленнаго человека.

- Ваша прабабушка была совершенно права, сказавъ, что не была предметомъ моей первой любви. Это одно изъ обветшалыхъ выраженiй (тутъ мистеръ Пинто еще разъ покраснелъ), которыя мы привыкли употреблять въ отношенiи къ женщинамъ. Каждый изъ насъ говоритъ: - она наша первая страсть. Женщины отвечаютъ по той же обманчивой формуле. Ничего подобнаго не бывало. Никакой мужчина не бываетъ предметомъ первой любви женщины, и обратно, никакая женщина не бываетъ предметомъ первой любви мужчины. Мы влюбляемся въ нашу няню, когда она еще носитъ насъ на рукахъ, а женщины уже кокетничаютъ своими глазками прежде, чемъ начнутъ лепетать. Какимъ же образомъ ваша прелестная родственница могла полюбить меня? Я былъ слишкомъ слишкомъ старъ для нея. Я гораздо старше, чемъ выгляжу. Я такъ старъ, что вы не поверили бы, если бы я сказалъ вамъ свои лета. Еще до вашей родственницы я любилъ многихъ и многихъ женщинъ. Конечно, любить меня для нихъ не всегда было счастiемъ. Ахъ! Софронiя! Вокругъ страшнаго цирка, где ты пала и откуда меня вытащили за оковы въ полумертвомъ состоянiи, сидели толпы народа свирепее львовъ, которые растерзали твое прелестное тело! Ah, tenez, когда мы шли вместе къ ужасному костру въ Валладолиде, протестантъ и жи... Но прочь, прочь, воспоминанiя! Другъ мой! Счастье для вашей прабабушки, что она не любила меня!

- Во время этого страннаго перiода, продолжалъ онъ: - когда время переполнилось революцiонными элементами, и когда самая революцiя должна была вспыхнуть въ непродолжительномъ времени, я находился по порученiю въ Париже вместе съ моимъ превосходнымъ, моимъ зловреднымъ другомъ Калiостро. Месмеръ тоже принадлежалъ къ нашему обществу. Я занималъ въ немъ весьма невидное место, хотя, какъ вамъ известно, въ тайныхъ обществахъ, можно быть главою и начальникомъ, - явнымъ предводителемъ и въ то же время куклой, приводимой въ движенiе невидимой рукой. Нетъ надобности говорить, кто былъ главнымъ действующимъ лицомъ и кто второстепеннымъ. Пользы изъ этого никакой не будетъ: да и зачемъ я стану подвергать себя вашему презрительному недоверiю, или отвечать на ваши вопросы словами, которыя хотя вамъ и знакомы, но понять которыя вы еще не можете? Слова - это символы знакомыхъ вамъ предметовъ, или предметовъ, которыхъ вы еще не знаете. А если не знаете, то говорить о нихъ значитъ - тратить по пустому время. (Здесь, признаюсь, мистеръ Пинто проговорилъ ровно тридцать восемь минутъ о физике, метафизике, о языкахъ, о происхожденiи и назначенiи человека; въ теченiи этого времени мною овладела такая страшная скука, что я, для облегченiя ея, выпилъ полстакана вина). Любовь, мой другъ, есть фонтанъ юности! Въ мои лета, быть можетъ, никогда не приведется испытать это чувство: но когда я люблю, - я становлюсь юношей. Я любилъ, когда былъ въ Париже. Батильда, Батильда! я любилъ тебя... и какъ страстно любилъ! Эй! вина, - еще вина! - Любовь бываетъ вечно молодая. У маленькихъ ножекъ Батильды де-Бешамель - прелестной, любящей, изменчивой и коварной Батильды, - я становился просто ребенкомъ.

Душевная пытка этого страннаго человека была действительно ужасна; онъ казался гораздо более взволнованнымъ, чемъ въ то время, когда говорилъ о моей прабабушке.

- Я думалъ, что Бланшъ могла полюбить меня. Я могъ говорить съ ней на языкахъ всехъ народовъ и сообщить все легенды до ихъ санскритскаго начала, которыя она такъ любила, могъ передать ей все тайны египетскихъ маговъ. Я могъ пропеть ей дикiй хоръ, раздававшiйся на элевзинскихъ пиршествахъ, могъ бы передать ей лозунгъ, который былъ известенъ только одной женщине, королеве Сабинской, и который Тирамъ прошепталъ на ухо Соломона. - Да вы меня не слушаете! Эге! вы слишкомъ много выпили вина!

Быть можетъ, мне надоело его слушать, потому что онъ говорилъ безъ умолку пятьдесятъ семь минутъ, и къ тому же я терпеть не могу, когда человекъ позволяетъ говорить только себе одному.

- Бланшъ де-Бешамель, какъ водится, страстно желала узнать эту тайну масонства. Въ раннiе, весьма раннiе дни моей жизни я любилъ, я женился на девушке, прекрасной, какъ Бланшъ, которую тоже мучило любопытство, которая тоже старалась заглянуть въ мой кабинетъ, - выпытать единственную тайну, которую я хранилъ отъ нея. Ужасная судьба постигла бедную Фатиму. Несчастный случай сократилъ ея жизнь. Бедняжка! у нея была глупенькая сестра, которая подстрекала въ ней это любопытство. Я постоянно ей твердилъ, чтобы она остерегалась Анны. Она умерла. Носилась молва, что ее убили братья. Это грубейшая ложь. Да я разве

- Неужели же васъ звали... сказалъ я, приведенный въ крайнее недоуменiе: - скажите пожалуйста, неужели ваше имя была Синяя...

- Тс! насъ можетъ подслушать лакей. Кажется, мы говорили о Бланшъ де-Бешамель. Да, молодой человекъ, я любилъ ее. Жемчугъ, бриллiанты, все сокровища, мой умъ, мою мудрость, мою страсть, все, все я бросилъ въ ее детскiя колени. Я былъ глупецъ. Но скажите, разве сильный Самсонъ не былъ такъ же слабъ, какъ я? Разве мудрый Соломонъ былъ лучше меня, когда Балкисъ прельстила его? Я сказалъ этому царю... Но довольно объ этомъ; речь идетъ о Бланшъ де-Бешамель.

- Любопытство было слабостью этого беднаго ребенка. Въ разговорахъ съ ней, я виделъ, что мысли ея блуждали (какъ блуждали сегодня ваши, мой другъ; раза два или три въ теченiе вечера). Узнать тайну масонства было безумнымъ желанiемъ этого злосчастнаго ребенка. Тысячами хитростей, улыбокъ и ласкъ она старалась выпытать ее отъ меня... отъ меня!.. Ха, ха!

- У меня былъ ученикъ, - сынъ моего задушевнаго друга, павшаго подле меня при Росбахе, когда Субизъ, въ армiи котораго мне случилось находиться, потерпелъ сильное пораженiе, собственно потому, что не послушался моего совета. Молодой Шевалье Гоби де-Муши былъ радъ радешенекъ служить при мне въ качестве писца и помогать въ некоторыхъ химическихъ опытахъ, которыми я занимался съ другомъ моимъ, докторомъ Месмеромъ. Батильда увидела этого молодаго человека. Въ чемъ состояло занятiе женщины, съ техъ поръ какъ она существуетъ? - разве не въ томъ, чтобы кокетничать, завлекать и обманывать? - Не стоитъ объ этомъ и спрашивать. Это было такъ съ самаго начала ея существованiя!

Собеседникъ мой, говоря эти слова, посмотрелъ такъ злобно, какъ змей, который обвился вокругъ дерева и прошипелъ ядовитый советъ первой женщине.

- Однажды вечеромъ, я отправился, по обыкновенiю, повидаться съ Бланшъ. Она была лучезарна; не найти словъ, чтобы выразить ея одушевленiе; въ голубыхъ ея глазахъ отражалось необыкновенное торжество. Какъ ребенокъ, она безъ умолку лепетала, улыбалась, резвилась. Во время этой ребяческой радости, она проговорилась, сделала намекъ, столь страшный, что истина мелькнула передо мной какъ молнiя. Я ее не спрашивалъ; да если бы и спросилъ, она бы солгала. Я знаю, какъ нужно поступать, чтобы ложь была невозможна. Я приказалъ ей заснутъ.

Въ этотъ моментъ часы, после предварительныхъ конвульсiй, пробили двенадцать. А такъ какъ новый редакторъ Cornhill Magazine'а, человекъ, который терпеть не можетъ пустяковъ, - не позволитъ напечатать мне более семи страницъ, то я по неволе долженъ прервать этотъ разсказъ на самомъ интересномъ месте.

ЧАСТЬ III.

- Вы принадлежите къ нашему братству? Нетъ, нетъ: я это вижу. Тайна, которую мадмозель де-Бешамель поверила мне въ порыве своего детскаго восторга, - это было настоящее дитя, - бедняжка, бедняжка! едва ли ей минуло пятнадцать! - впрочемъ я люблю такую молодость: опрометчивая откровенность пожилымъ несвойственна... (Тутъ мистеръ Пинто, сомкнувъ пальцы, прижалъ ихъ къ своимъ впалымъ глазамъ, - и, къ сожаленiю я долженъ сказать, до такой степени не обращалъ онъ вниманiя на свою личную чистоплотность, что его слезы произвели белыя полосы на его до нельзя грязныхъ рукахъ). Бедный ребенокъ! пятнадцать только летъ, - и твоя судьба была такъ ужасна! Прочь, прочь, тяжелыя думы! Да, мой другъ, - моя любовь влекла съ собой гибель. Хорошаго никто не почерпалъ и не почерпнетъ изъ нея. Я угадываю ваши мысли. Вамъ ненужно высказывать того, что вы думаете...

Въ это время, действительно, я думалъ, что девушка, которая полюбила бы этого гуттаперчеваго, съ совинымъ носомъ, съ стекляннымъ глазомъ, съ деревянной ногой, отвратительнаго старика, - не могла бы похвалиться своимъ вкусомъ. Именно объ этомъ я и думалъ.

- Джэкъ Вильксъ сказалъ, что самый красивый мужчина въ Лондоне можетъ опередить его только на полчаса. Оставляя въ стороне всякое тщеславiе, смею сказать, что едва ли я безобразнее Джэка Вилькса. Джэкъ и я были членами одного и того же клуба въ Меденхэмъ Аббэй, и провели тамъ много веселыхъ ночей. Я вамъ вотъ что скажу: - Марiя Шотландская знала меня ни более, ни менее, какъ за горбатаго музыканта, а между темъ... а все-таки я думаю, она была не равнодушна къ своему Давиду Ричч... и она тоже испытала несчастiе. Такова ужь ихъ участь... Это ихъ общая участь!

- Сэръ, позвольте вамъ заметить, вы уклоняетесь отъ вашего разсказа, сказалъ я довольно сурово. И действительно, для такого стараго пустомели, изъ словъ котораго можно было заключить, что онъ былъ обезьяной, наводившей ужасъ на клубъ въ Меденгэме, что въ Валладолиде онъ былъ въ рукахъ инквизицiи, что, подъ именемъ доктора Ричч.... онъ былъ известенъ прелестной королеве шотландской, - это было слишкомъ много. - Сэръ, повторилъ я: - вы говорили о миссъ де-Бешамель. Я право не имею времени выслушать всю вашу бiографiю.

Когда я сиделъ съ ней, смеялся и шутилъ, она обронила словечко, маленькое словечко, которое привело меня въ крайнее унынiе. Кто-то сообщилъ ей часть тайны, - тайны, которая едва ли открывается три раза въ три тысячи летъ, - тайны франкмасоновъ. Знаете ли вы, что бываетъ съ теми непосвященными, которые узнаютъ эту тайну? что бываетъ съ теми посвященными, которые откроютъ ее?

Говоря это, Пинто устремилъ на меня свой страшный пронзительный взглядъ, такъ что я не могъ спокойно усидеть на скамейке. Пинто продолжалъ:

- Разумеется, я не распрашивалъ ее, зная, что она не скажетъ правды. Бедный ребенокъ! Я любилъ ее, хотя и не верилъ ни одному сказанному ею слову. Я любилъ ея голубые глаза, ея золотистые волосы, ея сладостный голосъ, который былъ непогрешительно веренъ въ песни и фальшивилъ, когда она говорила! Надо вамъ сказать, что я въ весьма значительной степени обладаю темъ, что мы условились называть месмерической силой. Я привелъ несчастную девушку въ усыпленiе. Тогда она принуждена была сказать мне все. Какъ я догадывался, такъ и случилось. Гоби-де-Муши, мой злосчастный, безумный, жалкiй секретарь, посещая замокъ стараго маркиза де-Бешамеля, принадлежавшаго къ нашему обществу, увиделъ Бланшъ. Полагали, что она полюбила его собственно потому, что ее предупредили, что это былъ ничтожный, бедный, хитрый человекъ и въ добавокъ трусъ. Она выпытала отъ этого безумца тайны нашего ордена. Онъ сказалъ тебе тайну нумеръ первый? спросилъ я.

Бланшъ отвечала: - да.

- Сказалъ ли онъ, продолжалъ я допрашивать: - что...

- О, не спрашивайте меня, не спрашивайте! сказала она, делая судорожныя движенiя на софе, где она лежала въ присутствiи маркиза де-Бешамеля, ея несчастнейшаго отца. Бедный, бедный Бешамель! Какъ онъ былъ бледенъ, когда я говорилъ! Объявилъ ли онъ, повторилъ я съ грознымъ спокойствiемъ: - тайну нумеръ второй? Она отвечала: - да! Несчастный старый маркизъ всталъ, сложилъ руки и бросился на колена передъ графомъ Калiо... Гм! Тогда я былъ извещенъ подъ другимъ именемъ. Впрочемъ, какая намъ надобность до имени? Назовите крестовую розу другимъ именемъ, а она все будетъ издавать тотъ же прiятный запахъ. Monsieur, сказалъ онъ: - я старъ, я богатъ. Я имею пятьсотъ тысячъ ливровъ поземельной ренты въ Пикардiи. Половину этого дохода я получаю въ Артуа. Двести восемьдесятъ тысячъ я имею въ записи на Grand Livre. Мой монархъ обещалъ мне даровать въ потомственное наследство графство, со всеми его привилегiями. Я перваго класса грандъ Испанiи и герцогъ Воловенто! Возьмите все мои титулы, все наличныя деньги, мою жизнь, мою честь, все, все, что я имею въ этомъ мiре, но не делайте третьяго вопроса.

- Годфридъ Бульонскiй, графъ де-Бешамель, грандъ Испанiи и князь Воловенто, скажите, какую клятву дали вы передъ нашимъ советомъ?

Старикъ скорчился, вспомнивъ ея содержанiе.

- Хотя мое сердце разрывалось на части, и я готовъ былъ умереть, да! даже съ радостiю (какъ будто смерть его могла послужить искупленiемъ!), лишь бы только избавить этого прелестнаго ребенка отъ мученiй, но я спокойно спросилъ: - Бланшъ де-Бешамель: объявилъ ли вамъ Гоби-де-Муши тайну нумеръ третiй?

- Она прошептала: - oui, которое было такое маленькое, такое тоненькое. Отецъ ея въ судорогахъ лежалъ въ ея ногахъ.

- Въ ту же ночь она скоропостижно умерла. Не правду ли сказалъ я вамъ, что несчастно то существо, которое я полюблю? Когда генералъ Бонапарте переходилъ Сенъ-Бернардъ, онъ увиделъ въ монастыре стараго монаха съ белой бородой, бродившаго по корридорамъ, веселаго и довольно здороваго, но безумнаго, - безумнаго, какъ мартовскiй заяцъ. Генералъ, спросилъ я: - случалось ли вамъ видеть это лицо прежде? Генералъ отвечалъ отрицательно. До революцiи онъ мало обращался въ высшихъ классахъ нашего общества. А я такъ очень хорошо звалъ этого старика. Это былъ последнiй потомокъ благородной расы, и я любилъ его дочь.

- Неужели же она умерла отъ я...?

- Послушайте! разве я вамъ это говорилъ? Стану ли я разглашать тайны тайнаго суда? Я говорю, что она умерла въ ту же ночь; а онъ... бездушный негодяй и измевникъ! вы его видели въ лавке редкостей, подле гильотины, съ головой на рукахъ. Вы видели, какой это непрочный инструментъ? Это была одна изъ первыхъ, которую сделалъ Гильотенъ, и которую онъ показывалъ своимъ близкимъ друзьямъ, въ какомъ-то сарае, на улице Пикпусъ, где онъ жилъ. Изобретенiе послужило предметомъ совещанiй между учеными людьми того времени, хотя я очень хорошо помню машину подобнаго устройства въ Эдинбурге, летъ двести, нетъ, много, много летъ тому назадъ; за завтракомъ у Гильотена, онъ показывалъ тотъ инструментъ, и у насъ завязался длинный разговоръ о лицахъ, испытавшихъ на себе его действiе.

трусу удовольствiе, что вместе съ ней скрылась и тайна его измены. Потомъ онъ началъ сомневаться. У меня были средства проникнуть все его мысли, и узнать все его действiя. Онъ сделался рабомъ низкаго страха, бежалъ въ одинъ изъ монастырей, которые существовали въ то время въ Париже, и, за стенами Якобинцевъ, злодей считалъ себя безопаснымъ. Несчастный! мне стоило только усыпить одну изъ моихъ сомнамбулъ. Ея душа начала витать надъ городомъ и усмотрела этого перепуганнаго труса въ его келье. Она описала улицу, ворота, монастырь, самую одежду, которую носилъ онъ, и въ которой вы его видели сегодня.

- И вотъ что случилсь. Въ улице St.-Honoré, въ Париже, въ комнате сиделъ одинокiй человекъ, - человекъ озлобленный, человекъ, котораго звали плутомъ и шарлатаномъ, и котораго преследовала инквизицiя всегда и всюду. Ха, ха! Человекъ съ могучей волей.

- Устремивъ взоръ на якобинскiй монастырь (ему видны были изъ окна монастырскiе шпицы и деревья), этотъ человекъ употребилъ въ дело свою волю. Заря еще не занималась, а онъ действовалъ своей волей, и мужчина, лежавшiй въ одной изъ монастырскихъ келiй, проснулся и дрожа всемъ теломъ за преступленiе, впалъ въ магнетическiй сонъ...

- Хотя онъ и спалъ, но глаза его были открыты. Метаясь изъ стороны въ сторону, судорожно коверкаясь, хватаясь за кровать, и говоря: - нетъ! я не пойду, - онъ однако же всталъ и наделъ платье - серый кафтанъ, жилетъ изъ белаго пике, чорные атласные полупанталоны, полосатые шелковые чулки и белый галстухъ съ стальной пряжкой; поправилъ волосы и привязалъ косу, все это онъ делалъ въ магнетическомъ сне, подъ влiянiемъ котораго человекъ ходитъ, делаетъ движенiя, иногда летаетъ, все видитъ, но становится равнодушнымъ ко всемъ страданiямъ и всему повинуется. Онъ наделъ шляпу и вышелъ изъ кельи, и хотя было еще темно, но онъ какъ будто днемъ прошелъ по корридорамъ, миновалъ соборъ и садъ, где лежатъ древнiе покойники; приблизился къ калитке, которую отецъ Джеромъ только что отперъ. За калиткой толпа нищихъ съ костылями и чашками ждала уже милостыни отъ доброй братiи.

- Онъ прошелъ сквозь эту толпу, весьма немногiе попадались ему на встречу и говорили про себя: - Tiens! какъ странно смотритъ этотъ человекъ. Какъ будто онъ идетъ во сне! Это говорили различныя лица: молочницы, тянувшiяся въ городъ съ кувшинами и тележками, кутилы, возвращавшiеся изъ загородныхъ тавернъ, потому что былъ великiй постъ, караульные сержанты, оглядывавшiе его съ ногъ до головы, когда онъ приближался къ ихъ алебардамъ.

- Но онъ шелъ все впередъ, впередъ и впередъ, не обращая вниманiя ни на алебарды, ни на крики кутилъ, ни на торговокъ молокомъ и яицами.

- Онъ прошелъ: улицу St.-Honoré.

- Потомъ улицу Rambuteau.

- Потомъ улицу St.-Antoine.

- Потомъ королевскiй замокъ Bastille.

- Потомъ предместье St.-Antoine.

- И наконецъ, подошелъ къ No 29-му въ улице Picpus, къ дому, который стоялъ въ то время между дворомъ и садомъ, или вернее къ одноэтажному зданiю, зданiю съ воротами, вместо дверей.

- Вокругъ двора расположены были конюшни, экипажные сараи и службы.

- По средине ихъ стоялъ двухъэтажный домъ съ подъездомъ.

- За домомъ садъ, въ сто пятьдесятъ французскихъ футовъ длиною.

- А такъ какъ сто французскихъ футовъ равняются ста шести футамъ англiйскимъ, то этотъ садъ имелъ ровно двести шестьдесятъ пять футовъ британской меры.

- Въ конце сада находился кабинетъ доктора. Ma foi! весьма замечательный кабинетъ, съ весьма редкими картинами! Между ними;

- Казнь Карла I въ Вайтголе.

- Казнь Монтроза въ Эдинбурге.

- Черезъ этотъ садъ, мимо этихъ статуй прошла бледная фигура человека, который, какъ говорилъ привратникъ, хорошо зналъ дорогу. И действительно зналъ. Не уклоняясь ни направо, ни налево, онъ повидимому, прошелъ сквозь статуи, ему не могли служить препятствiемъ, ни цветныя куртины, ни лестницы, ни двери, ни столы, ни стулья.

- Въ углу комнаты стоялъ , который Гильотенъ изобрелъ и усовершенствовалъ. Въ одинъ прекрасный день ему суждено было подставить голову подъ свою собственную секиру. Миръ его имени! Съ нимъ я не имелъ никакого дела!

- Въ раме изъ краснаго дерева, превосходно отделанной, находился брусокъ съ полукруглой вырезкой, а надъ нимъ другой, съ такой же вырезкой. Надъ всемъ этимъ тяжелая секира, упадавшая... вы знаете, какъ. Она поддерживалась веревкой, и когда эта веревка была развязана или обрезана, - секира падала внизъ.

- Тому, что я намеренъ разсказать теперь, вы можете верить или нетъ, - какъ вамъ угодно. Спящiй человекъ подошелъ къ этому инструменту.

- Во сне онъ вложилъ въ него свою голову.

- Потомъ вынулъ изъ кармана своего белаго жилета маленькiй перочинный ножикъ, и -

- Во сне перерезалъ веревку.

- Секира опустилась на голову изменника и негодяя. Засечка на секире сделалась отъ его пряжки на галстухе, которую, впрочемъ, разсекло на две части.

- После этого событiя разошлась странная молва, что будто бы обезглавившая себя фигура встала, взяла свою голову, прошла черезъ садъ, черезъ ворота мимо изумленныхъ привратниковъ, отправилась въ домъ, где выставляютъ на показъ найденные трупы, и тамъ легла между другими мертвецами; но этого я не утверждаю, хотя нисколько не сомневаюсь въ достоверности подобной молвы. - Горацiо! есть въ мiре чудеса, какiя не снились нашимъ мудрецамъ. Светъ все сильнее и сильнее прорывается въ щели. Скоро, среди восхитительной музыки, поднимется занавесь, и за ней откроется великолепная сцена. Adieu! Не забывайте меня. Хэ, хэ! Уже заря! сказалъ Пинто и ушелъ.

Я зналъ важность подобныхъ вещей, какъ зналъ и то, что люди нередко меняютъ свои намеренiя.

Джентльменъ, принявшiй его, принадлежалъ, какъ и другiе двести писцовъ этого учрежденiя, къ еврейскому племени. Съ выраженiемъ ужаса онъ прочиталъ вексель, посмотрелъ на меня, потомъ позвалъ къ себе двухъ своихъ сослуживцевъ, и, право, нужно было видеть, съ какимъ вниманiемъ они уткнули орлиные свои носы въ этотъ документъ.

- Ну, что же! сказалъ я. - Сделайте одолженiе, не продержите меня целый день! Выдайте мне деньги какъ можно скорее!

- Не угодно ли вамъ пожаловать въ директорскую? сказалъ конторщикъ, и я пошелъ за нимъ.

- Что тамъ еще! вскрикнулъ лысый, съ рыжими бакенбардами, джентльменъ, въ которомъ я узналъ мистера Манассiю. - Мистеръ Салафiель, это весьма дурно! Оставьте меня съ этимъ джентльменомъ.

- Сэръ, сказалъ онъ: - я знаю, какъ достался вамъ этотъ вексель: вы получили его отъ графа Пинто. Это слишкомъ дурно! Я почитаю моихъ родителей; я уважаю ихъ родителей; я признаю ихъ векселя! Но этотъ вексель отъ ихъ бабушки, это... это дурно, изъ рукъ вонъ какъ дурно, - клянусь честью! Тридцать пять летъ, какъ она скончалась, и вдругъ въ эти последнiе четыре месяца начинаетъ выходить изъ могилы и писать векселя на нашъ домъ! Не хорошо, бабушка, весьма не хорошо! говорилъ Манассiя, обратясь ко мне; по его крючковатому носу текли слезы.

- Вы скажите мне, спросилъ я съ надменнымъ видомъ: - чей это вексель: графини Сидонiи, или нетъ?

- Но ведь она умерла! О, стыдъ! о, позоръ! и это все бабушка! и мистеръ Манассiя желтымъ носовымъ платкомъ стеръ слезы съ своего громаднаго носа. Послушайте, ее возьмете ли вы фунтами, вместо гиней? Ведь она умерла, - это верно! Спорить тутъ нечего! Возьмите фунтами - одну тысячу фунтовъ! десять новенькихъ, чистенькихъ, хрустящихъ стофунтовыхъ ассигнацiй и делайте съ ними, что хотите.

- Очень хорошо, вскричалъ старикъ, прибавивъ несколько клятвъ: - такъ вы ничего и не получите. Ха, ха, ха! ничего, кроме полисмена! Мистеръ Абеднего, позовите полисмена! Съ вами поступятъ какъ съ обманщикомъ, какъ съ составителемъ фальшивыхъ векселей! и тутъ, съ обилiемъ страшныхъ словъ, которыхъ я не смею повторить, богатый банкиръ началъ бранить меня и издеваться надо мной.

Au bout du compte, что мне было делать, если банкиръ не хотелъ признать векселя, написаннаго его бабкой? Я началъ желать возвращенiя мне табакерки. Я началъ считать себя дуракомъ за то, что позволилъ себе променять хорошенькую золотую вещь на лоскутокъ этой странной бумаги.

Между темъ у банкира припадокъ гнева перешелъ въ пароксизмъ отчаянiя. Повидимому, онъ разговаривалъ съ какимъ-то существомъ, невидимымъ, но находившимся въ комнате: - Послушайте, ма'мъ, вы действуете безъ всякаго разсчета. Сто тысячъ въ шесть месяцевъ и теперь еще одна тысяча! Нашему дому не вынести этого, положительно не вынести! Что!? О пощади, пощади!

При этихъ словахъ, на столе появилась рука! брилiантовъ! Если вы не заплатите, я скажу, где они находятся.

Какiе брилiанты? да еще украденные? что это за тайна? Она никогда не откроется, потому что злодей сейчасъ же переменилъ свое обращенiе.

- Я передумалъ, сэръ; передумалъ, сказалъ онъ, вынуждая улыбку. - Какой монетой желаете получить деньги? Все кончено, мистеръ Абеднего. Пожалуйте въ эту дверь.

Я побежалъ домой, крепко сжавъ въ руке десять новенькихъ, хорошенькихъ сто фунтовыхъ ассигнацiй и сверхъ того пятьдесятъ фунтовыхъ, которыми заключенъ былъ разсчетъ. Я не бежалъ по улицамъ, а летелъ. Придя въ квартиру, я заперъ наружныя двери, опустился въ кресло и заснулъ...

ощущенiя романовъ, который я читалъ, и который исполненъ восхитительныхъ чудесъ.

Впрочемъ, уверяю васъ честью, гильотину, о которой я говорилъ; и теперь можно видеть въ магазине мистера Гэля, No 47, въ улице Гай-Гольборнъ. Надо полагать, что я много о ней думалъ. Не знаю. Да и что такое сонъ? - что такое жизнь? Почему бы мне не спать на потолке? Да и теперь сижу ли я тамъ, или на полу? Я нахожусь въ крайнемъ недоуменiи. Но довольно. Если существуетъ мода на романы, производящiе сильныя ощущенiя, то я готовъ написать такой романъ въ пятьдесятъ томовъ. Однако, между нами, мне бы не хотелось, после трехъ маленькихъ отрывковъ изъ своихъ "Записокъ", потерять изъ виду этого Пинто, который ратовалъ въ Колизее, котораго чуть было не изжарила инквизицiя, и который пелъ дуэты въ Голируде. Et vous?