Ярмарка тщеславия.
Часть первая.
Глава V. Друг Доббин.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ярмарка тщеславия. Часть первая. Глава V. Друг Доббин. (старая орфография)

ГЛАВА V. 

ДРУГ ДОББИН.

Все воспитывавшиеся в знаменитой школе доктора Свиштеля, вероятно, очень хорошо помнят драку Доббина с Коффом и непредвиденные последствия этой драки. Доббин был из самых смирных, неповоротливых и глупых учеников Свиштеля. Отец его имел бакалейную лавку в Лондоне. Носился слух, будто сын его был принять в школу доктора, как говорится "на взаимных обязательствах" то есть издержки по воспитанию покрывались не денежною платой, а товаром из лавки отца. Однажды один из младших воспитанников школы, шныряя по городу, увидел подъехавшую в воротам доктора телегу, из которой выгружали разные товары, и на которой крупными красными буквами выставлены были имена: Доббин и Родж - бакалейщики и свечники. Это открытие подтвердило носившиеся слухи и было роковым для молодого Доббина.

С того дня Доббин не имел ни днем, ни ночью покоя. Жестокия шутки, и без всякой пощады, сыпались на бедного со всех сторон,

- Доббин, кричал какой нибудь шалун: - славные новости в газетах! на сахар цена повысилась.

Другой повеса задавал задачу:

- Ежели фунт сальных свечей стоит семь с половиною пенсов, то чего будет стоить оборванный Доббин?

И крик подымался из целого ряда молодых проказников, гувернеров и всех, кто признавал справедливым мнение, что мелочная торговля постыдна и вполне заслуживает презрения джентльменов.

- Ваш отец, Осборн, нисколько не лучше моего он точно такой же купец, как и мой, говорил наедине Доббин, тому самому повесе, который своим открытием собрал над его головой эту нежданную грозу.

На слова его Осборн с надменностию отвечал.

- Вот еще выдумал! мой отец джентльмен, у него есть свой экипаж.

И бедный Уильям Доббин уходил в отдаленную часть рекреационного двора - проводит остальные часы свободного времени в самых горьких размышлениях. Кто из нас не помнит подобных часов детской печали? Кто пламеннее выразит вам благодарность за ласку, как не дитя с благородной душой?

Уильям Доббин, не имея способности удержать в своей слабой памяти начальные правила вышеупомянутого языка, был осужден оставаться между самыми последними учениками. Он сидел на задней скамейке, как великан между карликами, с опущенными вниз, безтолковыми взглядами, в своих узких, полосатых всегдашних панталонах. Большой и малый считал себя вправе смеяться над ним. Товарищи подставляли ему всякого рода западни, в полной уверенности, что Доббин попадется в них и доставит им случай похохотать. Часто присылали ему узелки, которые, не вскрытии, заключали в себе родительское мыло или свечи. Не было ни одного мальчика в школе, который в свою очередь не посмеялся бы над Доббином, и он весьма терпеливо переносил все, он был безгласен и ничтожен.

Кофф, напротив, был главным старшиной и денди всей школы. Он тайно проносил вино, дрался с уличными мальчишками, по воскресеньям уезжал домой верхом на маленькой лошадке, ходил по праздникам на охоту, носил золотые часы Брегета и нюхал табак. Он ездил в оперу и умел ценить достоинства главных актеров, предпочитал мистера Кина мистеру Кемблю, писал французские стихи, мог хоть кого загонять в латинских фразах. Спросите только, чего он не мог! Поговаривали даже, что сам доктор Свиштель боялся его.

Кофф, неоспоримый властелин школы, управлял своими товарищами и храбрился над ними, как нельзя лучше. Один чистил ему башмаки; тот поджаривал ему хлеб с маслом, другой трудился за него, третий подавал ему мячик, когда играли в лапту. Доббина он более всех ненавидел, пренебрегал им, насмехался над вин и не вступал с ним ни в какие сношения.

Однажды двое этих молодых людей поссорились. Доббин, сидя в комнате, писал домой письмо; вошел Кофф и приказал ему куда-то отправиться, вернее всего, как я полагаю, за тортами.

- Мне нельзя, сказал Доббин: - я хочу кончить письмо.

- Тебе нельзя? сказал Кофф, схватывая письмо.

Доббин ожесточился. Это письмо он писал к матери, которая любила его более жизни, хотя и была женою бакалейника: оно было дорого для него: сколько труда, мысли и слез оно стоило ему!

- Так тебе нельзя? сказал Кофф; - хотелось бы мне знать, почему. Разве ты не можешь завтра написать к своей сахарнице?

- Пожалуете, без лишних слов, сказал раздраженный Доббин, вставая со скамейки.

- Отвечай мне, пойдешь ли ты? пропел школьный забияка.

- Отвечай же наконец, идешь ли ты? повторил Кофф, засучивая рукава.

- Не хочу и не иду. Не тронь лучше меня, иначе я задам тебе! закричал Доббин, хватаясь за оловянную чернилицу.

Он был так взбешен, что Кофф смутился и, сунув к карман руки, пошел от него прочь с злобною улыбкой.

После этой сцены Кофф никогда не связывался с сыном бакалейника. Мне кажется, это-то и было главной причиной, по которой Кофф всегда с презрением и насмешками относился на стороне о Доббине.

Спустя несколько времени после этой встречи, Коффу, в один прекрасный полдень, случилось быть в соседстве бедного Доббина, который в стороне от своих школьных товарищей и, по обыкновению, в уединенной части рекреационного двора, спокойно лежал под деревом, углубленный в чтение "Арабских сказок". Забывая все окружавшее его, он в это время носился далеко, с моряком Синбадом, в долине алмазов, или сидел с принцем Как-хочешь-называй и волшебницей Перибану в той очаровательной пещере, где принц нашел ее, и в которую мы сами современем отправимся, - как вдруг пронзительные крики и вопли детского голоса, пробудили его от приятных видений. Доббин приподнял свою голову и увидел пред собой Коффа, колотившого маленького мальчика.

Это был Осборн; но Доббин ни к кому не питал особенного зла, а еще менее к маленьким.

- Как ты смел разбить бутылку? говорил Кофф ребенку.

Мальчику, было приказано перелезть через забор, пробежать четверть мили, взять в долг рому и возвратиться на двор тем же путем. При обратном скачке через забор, нога мальчика как-то поскользнулась: бутылка разбилась, ром пролился, и он, как преступник, явился перед своим повелителем.

- Как смел ты разбить ее? говорил Кофф: - ах ты воришка! выпил сам ром, да и хочешь уверить меня, что разбил бутылку. Протягивай руку.

И огромная, тяжелая палка опустилась на детскую рученку. Доббин привстал. Видения арабских сказок исчезли. Перед Доббином очутилась ежедневная жизнь с огромным детиной, жестоко наказывающим ребенка.

- Протягивай другую! кричал Кофф своему маленькому сотоварищу, лицо которого покрылось мертвою бледностью.

Доббин задрожал и подобрал свое узкое платье.

- Вот тебе бутылка! сказал Кофф, опуская вторично свою палку.

Доббин, при вторичном ударе, вскочил.

Не могу сказать вам побудительной причины поступка Доббина. Может быть, душа его возмутилась при виде такого тиранства; может быть, в нем проявилось чувство мщения за обиды себе и желание померяться силами с этим буяном всей школы, и, вместе с тем, отбить все трофеи, приобретенные Коффом на поприще безпрерывных драк и обид. Которое из этих побуждении было основательнее, не знаю: только Доббин в одно мгновение вскочил на ноги и закричал:

- Остановись, Кофф, или я тебе....

- Я что ты мне? спросил Кофф, забавляясь, повидимому, вмешательством Доббина. - Протягивай же руку, говорят тебе....

- Или я тебе надаю таких тузов, каких ты еще во всю свою жизнь испробовал! сказал Доббин в ответ на первую часть речи Коффа.

Маленький Осборн, задыхаясь от слез, взглянул с ужасом и недоверчивостию на изумленного богатыря, внезапно выступившого на его защиту. Удивление Коффа было едва ли менее.

- После классов, сказал Кофф, бросая на Доббина взгляды, в которых выражалось: - Пиши духовную, любезный, и передай до того времени лучшия желания своим друзьям.

- Когда угодно, отвечал Доббин. - Осборн, ты должен быть на моей стороне.

- Пожалуй, сказал Осборн, стыдясь немного быть на стороне своего защитника: папа его, как нам уже известно, держал свой экипаж.

как на балу. Доббин три раза был сбит, и с каждым разом раздавались громкия восклицания, выражающия или смех над побежденным, или одобрение победителю.

- Какая же славная мне будет трепка, когда все кончится! думал молодой Осборн и, поднимая своего защитника, шептал ему:

- Сдайся лучше, дело кончится колотушками, а мне ты знаешь, не привыкать к ним.

Но раздраженный Доббин не слушал его и выступил в четвертый раз.

В продолжении первых трех раз сын бакалейника, вовсе не зная, как должно парировать направляемые на него удары, был жертвою опытного Коффа; в четвертый раз, Доббин, решившись действовать по своему, пустил в дело левую руку (он был левша), и битва приняла совсем другой оборот. Два меткие и сильные удара произвели заметный перевес за его сторону.

Кофф спалился - к величайшему изумлению всего собрания.

- Славный удар! метко попал! говорил Осборн, с видом знатока, хлопая в ладоши. - Ну-ка, еще левшой, левшой его!

Левша Доббина в продолжении остальной части битвы делала неимоверные чудеса. Кофф с каждым приемом падал на землю, а на двенадцатом был совершенно поражен; потеряв присутствие духа, он не знал, нападать ли ему, или защищаться. Доббин, напротив, был спокоен. Его бледное лицо, большие сверкающие глаза, большой разсек на губе, из которого текла обильно кровь, - придавали ему страшный вид, внушавший ужас во многих зрителей. Несмотря на все это, неустрашимый противник его, изнемогая от ударов, приготовился выступить в тринадцатый и последний раз.

Если бы я владел пером Непира, то непременно описал бы эту битву со всею точностию и со всеми подробностями. Это было генеральное сражение. Короче сказать, избитый до нельзя, едва держась на ногах, Кофф был и в этот раз сбит левшой Доббина, и уже этот раз был последним в битве.

- Теперь, кажется, будет с него! сказал Доббин.

Противник его повалился как бильярдный шар в лузу. Вызов повторился еще, но он не мог, или не хотел вставать.

Мальчики подняли ужасный крик. Они превозносили Доббина, который выдержал и отразил сильное нападение врага, любопытствуя узнать причину шума, доктор Свиштель вышел из кабинета; сильные угрозы посыпались на Доббина, но пришедший несколько в себя Кофф вступился за него и, с трудом поднявшись на ноги, сказал:

- Это моя вина, доктор, а никак не Доббина. Я прибил ребенка и по всей справедливости заслужил наказание.

Такое великодушие со стороны Коффи не только спасло его от розог, но возвратило ему над школьниками все влияние, которого после такого поражения он мог бы навсегда лишиться.

Вот как молодой Осборн, в письме к своим родителям, описывал это происшествие:

"Любезная маменька. Надеюсь, что вы здоровы, и буду очень благодарен, если пришлете мне пирога и пять шиллингов денег. У нас была славная драка между Доббином и Коффом. Кофф, вы знаете, был нашим главным старшиной. Они сделали тринадцать выступов. Кофф остался побежденным и сделался второстепенным старшиной. Драка произошла из за меня. Кофф хотел поколотит меня за разбитую бутылку с молоком, а Фигс вступился,

"Мы зовем его Фигс потому, что отец его имеет бакалейную лавку в улице Темзы. Я полагаю, что после этого происшествия вы будете покупать чай и сахар у его отца. Кофф каждую субботу уезжает домой, но теперь не может: у него подбиты оба глаза. У него есть беленькая, маленькая лошадка, на которой он всегда уезжает отсюда: нельзя ли и мне иметь такую лошадку? Остаюсь

"P. S. Поцелуйте за меня маленькую Эмми, я вырезываю для нея из картонки коляску."

Характер Доббина, вследствие победы над Коффом, удивительно выиграл в уважении всех его школьных товарищей, и название Фигс, как и всякое другое, служившее до того побранкой, сделалось любимым всеми.

- Ни в каком случае Фигс не виноват, что отец у него бакалейник, говорил Джорж Осборн, пользовавшийся, при всей своей незначительности, любовью юношей, и это мнение было принято с общим одобрением.

"Фигс" осталось навсегда именем, выражающим ласку и благосклонность, и никто, под страхом наказания, не смел больше издеваться над ним.

С изменением обстоятельств и нравственные силы Доббина возстановились. Он делал удивительные успехи. Величавый Кофф, удостоивший его своим снисхождением, часто помогал ему в составлении латинских фраз, доставлял ему лучшия удовольствия в рекреационные часы и торжественно пересадил его с задней скамейки на среднюю. Доббин, будучи туп в классических предметах, быстро успевал в математике. К величайшему удовольствию всех, он прошел из алгебры уравнения и на летнем публичном испытании получил в подарок французскую книгу. Любопытно было посмотреть на лицо его матери, выражавшее душевную радость, когда доктор в присутствии родителей, огромного общества и всем учеников вручал ему "Странствия Телемака", с золотою подписью: Gulielmo Dobbin. Все дети захлопали в ладоши, в знак восхищения и сочувствия. Не возможно описать или исчислить безпрестанных изменений в его лице, и той неловкости, с какою он подходил за подарком и возвращался с ним на место. Старик Доббин теперь только начал уважать своего сына и публично подарил ему две гинеи, большая часть которых была употреблена на лакомства для школы. После каникул Доббин возвратился в школу в новом платьи: курточка заменилась сюртуком.

Доббин, по скромности своей и молодости лет, не смел предполагать, чтобы эта счастливая перемена в жизни произошла от его великодушного и мужественного нрава; он единственно приписывал ее влиянию и благосклонности маленького Джоржа, и с этого времени предался ему со всею пылкостию любви и привязанности, какую только могут чувствовать дети и какую мы встречаем иногда в очаровательных волшебных сказках. Доббин еще до знакомства, или, лучше сказать, до описанной драки, в душе своей любил и уважал Осборна; а теперь он был весь его. Он видель к Джорже обладателя всех совершенств и во всех отношениях считал его за самого прекрасного, деятельного умного и великодушного юношу в целом свете. Он делил с ним деньги, покупал ему множество подарков, ножичков, карандашей печаток, романических книг с большими разрисованными изображениями рыцарей и разбойников. На многих из этих книг помещалась надпись: "Джоржу Седли Осборн - от искренняго друга Уильяма Доббина."

- Надеюсь, мистрисс Седли, что у вас будет лишнее место в гостиной: я пригласил сюда обедать старинного своего друга, который после обеда поедет вместе с нами в воксал, говорил лейтенант Джорж Осборн хозяйке дома явившись на Россель-сквере, в назначенные для прогулки день: - он точь в точь такой же скромник, как мистер Джоз.

- Скромник, гм! проворчал толстяк, бросая победоносный взгляд на мисс Шарп.

- Да; в этом отношения я говорю истинную правду; но только ты, Седли превзойдешь его своею грациозностию, сказал Осборн улыбаясь: - я встретился с ним в Бедфорде и сказал ему, что мисс Амелия воротилась домой совсем, - что мы сегодня отправляемся в воксал, я, с вашего позволения, сударыня, пригласил его разделить с вами это удовольствие, уверив его, что мистрисс Седли давно уже простила его за пуншевую чашу, которую он разбил на детском балу, лет семь тому назад. Вы помните эту историю?

- Как не помнить! Больше всего тогда пострадало пунцовое платье мистрисс Фламинго, сказала добродушная мистрисс Седли. - В первый раз в жизни видела я такого ротозея. Да и сестрицы его, кажется, не слишком грациозны! Леди Доббин была с ними вчера у альдермена в Гейбири; мы их там видели. Весьма непривлекательные фигуры!

- Альдермен, говорят, очень богат, - правда ли это? спросил Осборн, лукаво улыбаясь. - Нельзя ли мне присвататься к которой нибудь из его дочерей?

- Вам? с вашим жолтым лицом? Желала бы я знать, кто за вас пойдет.

- Для нас и ваше лицо жолто как шафран. Не правда ли, Эмми? сказала мистрисс Седли.

Амелия вместо ответа вспыхнула и улыбнулась. Глядя на бледное, выразительное лицо Осборна, на его прекрасные, черные, блестящия кудри, с такой заботливостию расчесанные, она подумала в своем маленьком сердце, что во всей армии британского короля, даже во всем свете, не нашлось бы подобного лица или подобного героя.

- Мне надобности нет до физиономии и неловкости капитана Доббина, сказала Амелия. - Знаю только, что я всегда его любила я люблю

Она очень хорошо помнила, что Доббин был первый друг и защитник Осборна.

Вечером, когда Амелия, свежая как роза и распевая, как жаворонок, вбежала в гостиную, в белом кисейном платьице, готовая совсем к предстоящим победам в воксале, - довольно высокий джентльмен непривлекательной наружности, с большими руками и ногами, длинными ушами и гладко выстриженными черными волосами, приблизился к ней с низким, весьма неграциозным поклоном. На нем был военный мундир и в руках трехъугольная шляпа.

Это был никто другой, как капитан Уильям Доббин, возвратившийся из Вест-Индии, где он выдержал желтую горячку и куда забросила его фортуна военной службы, в то время, когда его храбрые товарищи пожинали славу в Испании.

Он так тихо позвонил, что из сидевших в гостиной никто не слышал; иначе вы можете быть уверены, что мисс Амелия не осмелилась бы войти в комнату распевая. Сладкий голосок её падал прямо на душу капитана и оставался там. Сжимая слегка протянутую к нему руку Амелии, он подумал:

- Возможно ли, чтоб это была та самая девочка, которую еще так недавно я видел в розовом детском платьице. Неужели это та самая маленькая девочка, которая говаривала, что выйдет за муж за Осборна? И как хороша она собой, в полном цвете красоты! Счастлив Осборн! но и она ничего не потеряет, подхвативши такого молодца.

Его история по выходе из школы, до настоящей минуты, в которую мы имеем удовольствие снова встретиться с ним, хотя не вполне описана, но для сметливого читателя достаточно ясна. Доббин лавочник сделался современем альдерменом. Альдермен Доббин был потом полковником национальной кавалерии. Сам король и принц Йоркский осматривали отряд полковника Доббина, и при этом случае последний был пожалован в кавалеры. Старик мистер Осборн находился в отряде Доббина простым капралом.

Привязанность Доббина к Джоржу Осборну попрежнему оставалась тою же теплою и искреннею, какою была во времена школьной их жизни.

Сели за стол. Молодые люди говорили о войне, о славе, о Веллингтоне и о политических событиях. В те славные дни каждый лист газеты возвещал победу.

и едва не падала в обморок. Мистер Джоз рассказывал о своих приключениях за тигровой охоте, еще раз вызвал за сцену мисс Кутлер, угождал Ребекке за столом и не забывал окружавших его бутылок.

После обеда, когда дамы, уладились наверх, он с тревожной быстротою выскочил из за стола, чтоб отворить им двери, и потом, приблизившись к столу, опорожнил несколько стаканов портвейна.

- Он славно зарядил себя, шепнул Осборн своему другу.

Час отправляться в воксал наступил. Карета стояла у подъезда.