Ярмарка тщеславия.
Часть седьмая.
Глава LI. Предлагается шарада, которая может запутать читателя: а может быть он и разгадает ее.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ярмарка тщеславия. Часть седьмая. Глава LI. Предлагается шарада, которая может запутать читателя: а может быть он и разгадает ее. (старая орфография)

ГЛАВА LI. 

ПРЕДЛАГАЕТСЯ ШАРАДА, КОТОРАЯ МОЖЕТ ЗАПУТАТЬ ЧИТАТЕЛЯ: А МОЖЕТ БЫТЬ ОН И РАЗГАДАЕТ ЕЕ.

После появления Бекки на семейных и больших вечерах Милорда Стэйна, права этой женщины, в отношении к свету, были навсегда утверждены. Для нея поспешно отворялись двери таких важных домов, в которые вам, любезный читатель, и мне, скромному повествователю, едва ли когда нибудь представится возможность войти. Я представляю себе их охраняемыми огромными швейцарами с яркими серебряными трезубцами, тотчас же пронзающими того дерзкого, который, не имея права на entrée, осмеливается подойти к ним. Говорят, что блестящий модный человек, возседающий в великолепном зале и принимающий разных великих людей, допускаемых на его пиршества, обыкновенно, умирает рано. Он не в состоянии долго переносить ослепительный блеск модного света. Этот блеск сожигает его также точно, как присутствие Юпитера, в полном облачении, уничтожило бедную, неблагоразумную Семелу - ветренное создание, дерзнувшее выйти из своей сферы. Миф её должно учить наизуст наравне с тибурниями и белгравиями, - изучать её историю также, как и историю Бекки.... О леди, леди! спросите достопочтенного мистера Турифера, что такое белгравия, как не звучная медь, а тибурния - звонкие цимбалы. Все, решительно все - суета. И они пройдут сами собой. Наступит день, когда Гэйд-парк обратится в цветущия садами окрестности Вавилона: и Белграв-сквер опустеет, как улица Бэйкер или Тадмор в пустыне.

Милостивые государыни! знали ли вы, что великий Питт жил в улице Бэйкер? почему ваши бабушки не позволяли приглашать себя на собрания леди Гестер в эти, теперь обветшалые, палаты? Чтожь до меня, то я обедывал в них - mai qui rout parle. И я толпился в этих комнатах вместе с тенями усопших вельмож. В то время, когда мы скромно роспивали кларет с людьми живыми, тени отшедших входили в зал и занимали места вокруг мрачного стола. Моряк, выдержавший житейский шторм, наливал огромные стаканы невидимого портвейна, тень Дундаса и за могилой не оставила своих привычек. Аддингтон сидел нагнувшись и страшно осклабившись: и он не оставался позади, когда незримый сосуд проходил мимо его. Скотт мигал глазами из под своих густых нависших бровей: глаза Вильберфорса бегали по потолку, так что, казалось, он не знал, каким образом полный стакан приближался к устам его и опускался. Дом этот отдается теперь, с мебелью, в наем.... Да, да! леди Гестер жила некогда в улице Бэйкер, а теперь спит непробудным сном в пустыне.

Все суета, поверьте мне; но кто станет запираться, что он хотя немного любит ее? Хотелось бы мне знать, какой положительный человек не любит росбифа, собственно потому, что и он преходящ? Правда, и росбиф суета; но я желаю, чтобы читающий эти строки наслаждался им всю свою жизнь. Садитесь, милостивые государи, и нападайте на него, вооруженные прекрасным аппетитом: жир, мякоть, сок, - все, все, уничтожайте, ничего не щадите.... Эй, Джон! мой милый! подавай сюда еще вина. Наедимтесь досыта этой тщеславной штукой и за тем останемтесь благодарны. Воспользуемтесь также аристократическими удовольствиями Бекки, хотя они как и все другия земные наслаждения, преходящи.

* * *

Следствия первого визита Бекки к лорду Стэйну обнаружились прежде всего в том, что принц петерварленский не упустил случая возобновить свое знакомство с полковником Кроули, при встрече с ним, на следующий день, в клубе, и приветствовать мистрисс Кроули в Гайд-парке самым вежливым поклоном Ребекка и её муж немедленно были приглашены на небольшое собрание в ломе Левант, занимаемом принцем в течении временного отсутствия из Англии благородного его владетеля. После обеда она пела перед небольшим comité. Маркиз Стэйн также присутствовал здесь, с родительским вниманием следя за успехами своей ученицы.

В доме Левант Бекки познакомилась с одним из прекраснейших джентльменов и величайших европейских министров, дюком де да Жаботьерон, бывшим посланником одного короля. Таким образом, наша маленькая решительная женщина сделалась постоянной гостьей при французском посольстве, где никакое общество не считалось совершенным, если в нем не присутствовала очаровательная мадам Раудон Кровли

Messieurs де Труффиньи (из фамилии Перигоров) и Шампиньян, находившиеся при посольстве, были решительно поражены прелестями прекрасной жены полковника и оба объявили, согласно с обычаев их нации (кто не встречался с французом, который, выехав из Англии, не оставил бы за собой полдюжины семейств несчаствыми и не привез в отечество столько же сердец в своем бумажинке?), - оба они объявили, что находились au mieux с очаровательной мадам Раудон.

Но я сомневаюсь что-то в справедливости этого признания. Шампиньян был весьма привержен к écarté и делывал множество с полковником на вечерах у него, между тем как Бекки в другой комнате распевала для лорда Стэйна. Что до Труффиньи, то, я полагаю, всем известен факт, что он не смел показываться в гостинницу "Путешественников", где задолжал каждому лакею; и еслиб только не служил он при посольстве, где мог пообедать, то, право, этому достойному джентльмену пришлось бы умереть с голоду. Сомневаюсь, еще раз говорю, чтобы Ребекка избрала которого нибудь из этил двух молодых людей предметом своего особенного внимания. Они бегали у нея на посылках, покупали ей перчатки и цветы, входили в опере в долги для нея, вообще, тысячами средств, стараясь выказать себя любезными. Они говорили по английски с необыкновенной простотой, доставлявшей безпредельное удовольствие Бекки и милорду Стэйну. Полковница Кроули в лицо передразнивала того или другого, поздравляя их с успехами в английском языке с той серьёзной миной, которая постоянно смешила маркиза, её сардонического старого патрона. Труффиньи, желая иметь в Бриггс доверенную посредницу, подарил ей шаль и передал письмо; и наша простоватая старая дева публично передала его по адресу. Это послание забавляло всех, кто только читал его, а читали его все, кроме честного Раудона ему не к чему было пересказывать всего, что происходило в маленьком доме на улице Курзон.

Здесь Бекки принимала не только "лучших" иностранцев (я нарочно подчеркнул слово лучших, как выражение общепринятое во всех наших высших, лучших обществах;, но и лучших англичан. Не подразумеваю под этим определением людей самых добродетельных, или вовсе недобродетельных, ни умнейших, ни глупейших, ни богатейших, ни знатнейших по происхождению: я говорю только лучших, - словом сказать, людей, против которых, в этом отношении, нельзя делать никаких возражений, как, например, знатные леди Фитц Виллис, Слоубор, Гризельда Макбет и им подобные. Когда графиня Фитц Виллис принимает под свое покровительство какую нибудь особу, то конченое дело: особа эта в безопасности; тут уже молчать следует. Нельзя сказать, чтобы леди Фитц Виллис была лучше какой нибудь другой - персона увядшая, пятидесяти семи лет от роду, нехороша собой, ни богата, ни занимательна; но чтожь прикажете делать! со всех сторон признана лучшею. И приезжали-то к ней все лучшие. В пику одной особе (вероятно, леди Стэйн, титула которой графиня Виллис, будучи еще молодой Джоржиной Фредерикой, дочерью графа портэншеррийского, любимца принца валлийского, некогда домогалась), этой знатной и знаменитой предводительнице модного света вздумалось признать лучшею и мистрисс Раудон Кроули. Вследствие такой решимости, или, лучше сказать, прихоти, и побуждаемая вышесказанным желаниям досадить кой кому, графиня Фитц, в одном из предводительствуемых ею собраний, сделала Ребекке замечательнейший реверанс и не только поощрила сына своего, Сент Киттса, получившого место через милорда Стэйна, посещать дом мистрисс Кроули, но просила ее к себе и во время обеда два раза обращалась к ней с разговором, самым снисходительным образом. Это важное событие в тот же вечер разнеслось по всему Лондону. Люди, кричавшие фи о мистрисс Кроули, замолкли. Бенгам, жолчный остряк и законоведец, правая рука милорда Стэйна, слов не щадил на похвалы Бекки. Маленький Том Тоади, предостерегавший Соутдоуна от посещения такой погибшей женщины, умолял теперь, чтобы его самого ввели к ней. Короче сказать, Бекки была допущена к лучшим, любезные мои читатели! не завидуйте Ребеке преждевременно: подобная слава - всем извество - скоротечна. Повсюду носятся слухи, что в самых многолюдных и избранных кружках общества люди несчастливее нас, бедных, вертящихся только около его, - и Бекки, которая проникла до самого центра высшого света, виделась лицом к лицу с Георгом IV, сама она сознавалась, что и там тщеславие одинаково.

не обнаружит своих личных мнений.

Впоследствии Бекки часто воспоминала об этом сезоне своей жизни - времени вращения её в высших кругах лондонского света. Успех, сначала восхищавший ее, наконец, однакожь, надоел ей. Сначала она только и делала, что выдумывала покрой и приобретала (последнее, скажем мимоходом, требовало чрезвычайно много сметливости от Ребекки, при её довольно ограниченных средствах) прекрасные новые наряды и украшения, чтоб выезжать на лучшие обеды, где ее встречали лучшие люди, а с лучших обедов на лучшие вечера, куда стекались теже самые люди, с которыми она обедала и встречалась накануне, и с которыми предстояло видеться завтра. Молодые люди были в безъукоризненно сшитых платьях, прекрасно повязанных галстуках, в блестящих сапогах и белых перчатках: а у джентльменов постарше летами замечались золотые пуговки, важность осанки и, вообще, положительность; молодые леди облачались в блонды, в розовые платья и навались робкими; матушки их были величественны, прекрасны, надменны и в брильянтах. Все говорили на английском языке, но не на дурном французском, какой обыкновенно употребляется в романах; говорили постоянно о домашних делах, характерах и фамилиях, точь в точь, как Джонсы говорят о Смитах. Прежния знакомки Бекки ненавидели ее и завидовали, и она сама начала падать духом.

- Мне бы очень хотелось выбраться из этого большого света, говорила Бекки. - Право, гораздо бы лучше, еслиб я была женой пастора или сержанта и разъезжала бы в полковом вагоне, или.... О, что могло бы быть лучше, как носить мишуру и шальвары и плясать на ярмарке перед балаганом.

- Вы выполнили бы это превосходно, сказал лорд Стэйн, захохотав.

Бекки имела обыкновение сообщать великому человеку свои ennuis и замешательства, от которых знатный господин приходил в немалый восторг.

- Из Раудона вышел бы прекрасный Ecuyer - церемониймейстер, или, как вы называете, человек в ботфортах и мундире, который ходит вокруг цирка и похлопывает бичем. Он такой видный, массивный и обладает воинственною наружностью. - Я помню, продолжала Бекки задумчиво: - как мой отец однажды взял меня на Брукгринскую ярмарку, и как, возвратившись домой, я сделала себе ходули и плясала на них в мастерской, к удивлению всех учеников.

- Как бы я желал видеть это! заметил лорд Стэйн.

- А мне хотелось бы повторить это, прибавила Ребекка. - Воображаю, в какое удивление пришли бы леди Блинки и леди Гризельда Макбет!... Но тс! слушайте: Паста начинает петь.

им в виду всего общества. Она признавалась, что сама была артистка. Откровенный тон и мягкость, с какими она рассказывала о своей начальной жизни, или раздражал, или обезоруживал, или забавлял слушателей, смотря по впечатлению, производимому на них. "Посмотрите, как хладнокровна эта женщина! - говорил один - какой независимый тон принимает она, в то время, когда ей следовало бы молчать и быть благодарной, если кто заговорит с нею." "О какая честная и добрая душа!" - восклицал другой. - "Что за хитрая лисица!" замечал третий. Весьма вероятно, все эти господа были правы; но Бекки, продолжая действовать по своему, очаровывала артистов, с тем, чтобы они открывали свои больные горлышки, пели на её собраниях и давали ей уроки даром.

Да, любезные читатели, и мистрисс Раудон давала вечера в своем маленьком доме на улице Курзон. Многие десятки экипажей, с яркими фонарями, заставляли улицу, к сильному негодованию No 100, не имевшого покоя от безпрерывного шума, и No 102, страдавшого от зависти безсонницей. Гиганты-лакеи оказывались слишком огромны, чтобы с удобством поместиться в небольшой людской квартиры Ребекки, и потому им выдавали билеты на вход в ближайшия таверны, где, еслиб им захотелось, могли они потребовать во кружке пива. Некоторые из знаменитых лондонских денди толпились и топтали друг друга на маленькой лестнице, смеясь и удивляясь, каким образом очутились они здесь; многия безпорочные и строгия леди тона сидели в маленькой гостиной, слушая знаменитых певиц, по принятому обыкновению, не щадивших своего голоса, до того, что стекла дрожали. А за следующий день в "Morning Post" возвещалось так:

"Вчера полковник и мистрисс Кроули принимали, за обедов, в доме своем в улице Курзон избранное общество, состоявшее из их превосходительств принца и принцессы Петерварден, его превосходительства Папуш паши, турецкого посланника (сопровождаемого Кибобомубеем, драгоманом миссии), маркиза Стэйна, графа Соутдоуна, мистера Питта и леди Джэйн Кроули, мистера Вагга и проч. За обедом следовало вечернее собрание, на котором присутствовали: дюшесса (вдова) Стильтон, дюк де ла Груйер, маркиза Чемайр, маркиза Алессандро Страхино, граф де Бри, барон Счапцукер, кавалер Тости, графиня Слингстон, леди Ф. Макадам, генерал Майор и леди Г. Макбет и две мисс Макбет, виконт Паддингтон, сэр Горас Фоги, достопочтенный зандский бедуин Боббаши Багодер" и другия особы, именами которых читатель может наполнить, по своему произволу, целую дюжину строк мелкой печати.

Беседы мистрисс Раудон с вельможами отличались постоянною откровенностью. Однажды, находись в одном избранном обществе, она держала разговор (может быть, с умыслом порисоваться) на французском диалекте. Собеседником её был один знаменитый тенор. Проходившая мимо их, в эту минуту, леди Макбет, нахмурившись, заглянула к ним через плечо.

- Я не знала еще, что вы так прекрасно говорите по французики, сказала леди Гризельда, сама говорившая на этом языке с приятным для слуха эдинбургским акцентом.

- Я должна говорить прекрасно, скромно заметила Ребекка, опуская глазки. - Я училась в пансионе; к тому же, матушка моя была француженка.

Такое смирение победило леди Гризельду, склонив ее на сторону нашей маленькой решительной женщины. Обыкновенно оплакивая современные понятия о рождении лиц всякого сословия, леди Макбет на этот раз отклонилась от своих убеждений, сознаваясь, что Бекки вела себя прекрасно и вообще не забывала своего положения в свете. Миледи была очень добрая женщина - добра к бедным, - глуповата, правда, зато доверчива. И нельзя винить ее, что она воображала себя лучше нас с вами. Целые столетия предки её пользовались почтением, а один из них, за тысячу лет пред сим, был королем Шотландии.

Когда Бекки кончила игру на фортепьяно, леди Стэйн склонилась перед полковницей Кроули, повидимому расположенная в её пользу. Младшия леди дома Гант также, волей-неволей, покорились. Раза два, правда, оне пытались возстать: но сопротивление оказалось безъуспешно. Блестящая леди Ступингтон объявила Бекки открытую войну; но неустрашимая мистрисс Раудон нанесла ей значительный урок. Встречая нападения, Ребекка принимала на себя вид жеманной ingenue, постоянно оказывавшийся весьма опасным. В таком расположении духа она говорила самые злобные вещи, без всякой хитрости, непринужденно и перед всем светом извиняясь в причиняемых ею оскорблениях.

Мистер Вагг, знаменитый остряк и начальник всех траншей и подкопов милорда Стэйна, подкупленный обществом всех леди против нашей маленькой Бекки, однажды, лукаво взглянув на своих покровительниц и подмигивая им как будто хотел сказать тем: "ну, смотрите же, как искусно начну я действовать", - мистер Вагг, говорим мы, в один вечер, предпринял нападение на мистрисс Раудон, которая, ничего не подозревая, сидела за обедом. Но полковница Кроули, хотя и внезапно атакованная, будучи постоянно вооруженною, отразила нападение с самоуверенностью и успехов, покрыв Вагга не лаврами, а стыдом, - и потом принялась за суп совершенно спокойная и с улыбкой на лице. Патрон Вагга бросил на него такой бешеный взгляд что пораженный готов был спрятаться под стол и валяться слезами. Жалобно глядел он на милорда, не хотевшого и говорит с ним, а потом на леди, и не глядевших на него. Только Бекки сжалилась над мистером Ваггом, стараясь занять его разговором Шесть недель сряду после того наш джентльмен не приглашался на обеды; и доверенный слуга милорда, Фише, к которому Вагг, натурально, был постоянно внимателен, получил приказание сообщить ему, Ваггу что если он еще раз когда нибудь осмелится сделать грубость мистрисс Кроули, или выберет имя её предметом своих глупых шуток, милорд передаст ему же на руки один из его векселей, без всякой пощады. Вагг плакал перед Фише, умоляя его вступиться за него. Он написал поэму в честь мистрисс Кроули, появившуюся в первом после того вышедшем нумере журнала "Harumscarum Magasine", им самим издаваемого. Встречаясь с Ребеккой в обществах, мистер Вагг не переставал молить ее о снисхождении, раболепствовал и льстил Раудону в клубах и добился наконец того, что ему позволили явиться в доме Гант. Великодушная Бекки оказалась так добра к своему обидчику, что простила его совершенно: о старом и помину не было между ними.

Зато визирь и главное доверенное лицо милорда Стэйна (с местом в парламенте и за обеденным столом), мистер Венгам в суждениях своих отличался несравненно большим благоразумием, нежели мистер Вагг. При всей своей ненависти ко всякого рода выскочкам, он, как истый синий тори (отец мистера Венгама - незначительный угольный промышленник на севере Англии), никогда не обнаруживал враждебных наклонностей в отношении к новой фаворитке милорда, а старался допечь ее хитрыми ласками, лукавой утонченной учтивостью, которые безпокоили Бекки более, нежели всяким другим образом выражаемые неприязненные против нея действия.

Из какого источника полковник и мистрисс Кроули доставали деньги, необходимые в домашнем хозяйстве, и на какой капитал давали наши супруги балы для своих лучших друзей, - это оставалось тайной, подававшей повод к различным толкам и придававшей особенный вкус маленьким пиршествам Ребекки. Некоторые утверждали, что сэр Питт Кроули выдавал своему брату значительную сумму; а если это правда, то власть Бекки над баронетом должна быть весьма значительна. Другие поговаривали, что мистрисс Раудон имела обыкновение налагать контрибуцию за всех друзей мужа, приезжая к одному, в слезах, с признанием, что дом её находится в осадном положения за долги, - падая за колени перед другим и объявляя ему, что все семейство должно итти за виселицу или покуситься на самоубийство, если не выплачена будет такая-то и такая-то сумма. Прибавляли, будто лорд Соутдоун, вследствие таких патетическим доводов, передавал полковнице Кроули многия сотни фунтов. Молодого Фельтама, драгуна, сына шляпника и фабриканта военных аккутремантов, обязанного нашим супругам своим появлением в модном свете, также причисляли к числу жертв Бекки в отношении материальных средств. Ко всему этому присоединились слухи, будто мистрисс Раудон вынашивала деньги у многих простодушных лиц, под предлогом доставить им случай иметь от правительства какое либо поручение.... Но всего не перескажешь, что говорили про нашего дорогого, невинного друга!... Верно только то, что еслиб у Ребекки находились на лицо все деньги, которые она как утверждали, выпрашивала, занимала или даже воровала, из них составился бы порядочный капиталец, и мистрисс Раудон осталась бы честною на всю свою жизнь, следовательно.... впрочем, это еще впереди.

Ведется же старинное поверье, что, чрез экономию и вообще умные распоряжения, расчетливое употребление денег и привычку никому не платить, люди, хотя бы на короткое время, могут и с ограниченными средствами проявляться с блеском; а мы, с своей стороны, достоверно знаем, что на собраниях, обедах и вечерах нашей Бекки покупного у ней было только одне восковые свечи. Мыза Стилбрук, например, и усадьба Кроули с изобилием снабжали ее дичью и плодами. Погреба лорда Стэйна находились в её распоряжении; повара этого же самого нобльмена стряпали в маленькой кухне мистрисс Раудон или по приказанию милорда снабжали ее самыми редкими кушаньями. Во всеуслышание говорю, что стыдно, очень стыдно злословить невинное создание, как злословили во время оно нашу Бекки, и предостерегаю публику не верить и десятой части того, что было против нея сказано. Еслиб каждое лицо изгонять из общества за то только, что оно входит в неоплатные долги, - еслиб мы, заглядывая в домашнюю жизнь каждого человека, входили в количество его доходов и за тем пренебрегая бы им, как скоро заметили его неблагоразумную расточительность, - страшно подумать, какую бы дикую пустыню представила из себя Ярмарка Тщеславия. Тогда каждый человек вооружился бы против своего ближняго и цивилизация исчезла бы; мы стали бы ссориться, порицать и набегать друг друга, дома наши превратились бы в пещеры, и, ни за кого не обращая внимания, мы ходили бы в рубищах. Собраний не было бы; обанкрутились бы все купцы. Вино, восковые свечи, равные косметическия средства, брильянты, парики, китайский фарфор, фиакры, кареты, отличной породы лошади - вся роскошь жизни, - все, все пропало бы, еслиб только люди задумали, действуя по своим неблагоразумным правилам, избегать тех, кто им не нравится и кого они злословят. Напротив того, при снисходительности и взаимной терпимости, дела идут своим порядком, и, в добавок, порядок этот еще довольно приятен. Мы можем порицать и сплетничать на человека сколько нам угодно, называть его негодяем, который, по какому-то случаю, избегает виселицы; но можем ли мы пожелать, чтоб его, вследствие ваших порицаний, повесили? Конечно нет. Встречаясь с ним, мы пожмем ему руку. Если повар его хорош - мы, прощая его прегрешения, едем к нему обедать, в ожидании визита и с его стороны. Таким образом торговля процветает, цивилизация идет вперед, мир сохраняется, модные платья еженедельно заказываются на новые собрания, и прошлогодний сбор винограда сторицей вознаграждает честного возделывателя.

Во времена, которые мы описываем, несмотря на то, что на троне был Георг IV и леди носили gigote и теперешних замечается даже близкое сходство. Нам, скромным членам средняго сословия, через плечо полицейского стража высматривающих очаровательных красавиц, являющихся ко двору или на бал, оне кажутся существами какого-то сверхъестественного великолепия и блеска и наслаждающимися счастием, для нас неизъяснимым и недостижимым. В удовлетворение то любознательности этой меньшей братии, мы и описываем борьбу нашей неоцененной Бекки, и её триумфы, и несбывшияся надежды, испытанные ею, как испытывают их все люди с достоинством.

Любимое удовольствие тогдашняго парижского общества - шарады - перейдя и в наше отечество, сделалось у нас, надо заметить, весьма употребительным, доставляя красавицам-леди возможность выказать свои прелести, а другим - их остроумие. Ребекка, воображая, что она одарена и тем и другим, вынудила у милорда Стэйна согласие дать в доме Гант блестящий бал с шарадами, потому-то мы осмеливаемся представить нашего читателя на это блестящее reunion, с прискорбием извещая его, однакож, что этот бал будет из числа последних фешенебльных увеселений, в которые мы имели счастие вводить его.

Под театр для шарад отвели часть великолепной картинной галлереи, с тою же целью употреблявшейся и при Георге Третьем. Время еще не уничтожило портрета маркиза Ганта, изображенного в напудренном парике с розовыми ленточками, в римском костюме, в котором он разыгрывал роль Катона в трагедии Аддисона того же названия. Пьесу эту выполняли перед его высочеством принцем валлийским, епископом оснабрюгским и принцем Уильямом Генрихом. Несколько старых кулис и декораций, с тех пор валявшихся на чердаке, были возобновлены теперь, для предстоящого пиршества.

Распоряжение пиром принял на себя молодой зандский бедуин, изящный денди и путешественник по востоку. В ту пору подобный турист что нибудь да значил, а предприимчивый бедуин, издавший в свет свои путешествия in quario и проведший несколько месяцев под палатками в степи, представлял из себя персону немаловажной значительности. К его сочинению приложены были различные портреты зандов в различных восточных костюмах. Здесь мало заметят еще, что наш турист странствовал в сопровождении негра с нерасполагающей к себе наружностью, точь в-точь как Бриан де Буа Гильберт. Бедуина, его костюм и черного слугу приняли в доме Гант за весьма драгоценное приобретение.

Бедуин представлял первую шараду. Турецкий вельможа, с безчисленным множеством страусовых перьев на голове (янычары предполагались еще существующими, а тарбуш тогда не заменял еще древняго и величественного убора головы правоверных), сидел развалившись на диване и курил, как водится, вместо табаку набитый курительным ароматическим порошком. Турецкий сановник зевает, выражая все признаки скуки и лени. Вдруг он хлопает в ладоши, и перед его очи является нубиец, с голыми руками, кинжалом, ятаганом и прочими восточными орнаментами, - высокий, здоровый и страшный. Он делает селям перед милордом-агой.

Трепет ужаса и восхищения прибегает по всему собранию. Леди шепчутся меж собой. Черный невольник подарен бедуину египетским пашой, в имев трех дюжин крепкого мараскина Мезрур не раз зашивал одалисок в мешки и топил их в водах Нила.

"Позови сюда продавца невольниц - сказал ага. Вскоре Мезрур приводит купца. За ними следует невольница с опущенным покрывалом. Купец сбрасывает его. По всему залу раздается всеобщий ропот одобрения. Невольницу представляет мистрисс Винквортс (урожденная мисс Авессалом), обладающая прекрасными глазами и волосами. Она одета в великолепный восточный костюм: в черные волосы её вплетено множество брильянтов, да и вся одежда покрыта золотыми пиастрами. Магометанин очарован красотой невольницы; а она падает перед ним на колени, умоляя отпустить ее в родные горы, где возлюбленный её черкес и теперь еще оплакивает отсутствие её, своей Зюлейки. Никакия мольбы, однакож, не трогают жестокого Гассана. При одной мысли об этом женихе-черкесе ему смешно становится, Зюлейка закрывает свое личико и принимает пленительный вид отчаяния Кажется, нет ввмакой надежды в избавлению её, как вдруг является Кизляр-ага.

Кизляр-ага приносит письмо от султана. Гассан принимает его и кладет на голову этот страшный фирман. Ужас виден в каждой черте лица его, между тем как физиономия негра (тот же Мезрур, только в другом костюме) принимает выражение неизъяснимой радости. "Помилуй! пощади!" восклицает паша; но Кизляр-ага, сделав ужасающую гримасу, вынимает роковой снурок.

Занавес опускается в ту самую минуту, когда фирман повелителя правоверных начинает приводиться в исполнение. Гассан кричит: "Первые два слога!", и затем мистрисс Раудон Кроули, которой предстоит теперь действовать в шараде, плавно выступает вперед и разсыпает мистрисс Винквортс комплименты за её удивительный вкус и прелесть костюма.

солнце. Группа турок, обратившихся на восток и преклоняющихся к земле. За неимением на этот раз дромадеров, музыка играет верблюды идут. На сцене появляются огромные египетския фигуры, с головой, но без туловища. Одна из них - музыкальная и, к удивлению восточных путешественников, поет юмористическую песню, составленную мистером Ваггом. Туристы принимаются выплясывать, словно Папагено и Маврский король в "Волшебной флейте". Последние два слога! проревела голова.

комнате, в Аргосе, спит воин (полковник Кроули). Свет лампы отражает на стене тень его и сообщает блеск троянскому мечу и щиту. Музыка играет увертюру из "Дон Жуана" перед появлением статуи командора.

Эгист, бледный, прокрадывается на цыпочках. Но что это за страшное лицо - вон, что выглядывает из за занавесей палатки?... Эгист заносит свой кинжал над спящим, который, в эту минуту, ворочается в постели и обнажает широкую грудь, как бы подставляя ее под удар. Эгист не в силах поразить благородного вождя. Клитемнестра, словно привидение, неслышно входит в комнату; обнаженные руки её белы: по плечам раскинуты темные волосы. Лицо Клитемнестры мертвенно бледное, глаза блестят, на губах страшная улыбка. Глядя на нее, все зрители трепещут.

Шопот пробегает по залу. "Ах, Боже мой! - сказал кто-то - да это мистрисс Раудон Кроули!"

А между тем Клитемнестра выхватывает Из руки Эгиста кинжал и приближается к пологу... Вы видите блеск стали и... лампы гаснут, раздается стон.... Вокруг вас все темно....

Мрачность сцены перепугала зрителей. Ребекка выполнила свою роль так превосходно, так страшно-натурально, что все пришли в какое-то оцепенение, все сделались безмолвны, пока внезапно не зажглись все лампы. И вот тогда-то посыпались громогласные восклицания. "Браво! браво!" раздавался резкий голос Стэйна, покрывающий все другие голоса. "Клянусь, это превосходно!" - говорил он сквозь зубы. Актеры вызывались на сцену целым хором. "Режиссера бедуина! Клитемнестру!" Чтожь до Агамемнона, то он не мог показаться перед публикой в своей классической тюнике и стоял поодаль с Эгистом и другими актерами. Бедуин вывел Зюлейку и Клитемнестру. Со всех сторон посыпались на них одобрения.

Бекки засмеялась: действительно, она была очаровательна.

Вошли официянты с огромными подносами, покрытыми множеством прохладительных сластей. Актеры удалились со сцены - при готовиться к другой charade-tableau.

Три слога этой шарады предположили представить, в пантомиме. Исполнение состоялось в следующем виде:

. Полковник Раудон Кроули, с нахлобученной на уши шляпой, тростью и фонарем, который он занял на конюшне, переходит через сцену, с сердитым видом и бранью, желая выразить тем окружающим его лицам, что пора спать. В нижнем окне видны двое мужчин, играющих в криббач; их одолевает зевота. Подошедший к ним молодой человек (достопочтенный г. Рингвуд) отвлекает их от игры. Вслед за ним является горничная (лорд Соутдоун), с двумя подсвечниками и жаровней. Войдя в верхния комнаты, она начинает нагревать постель, употребляя жаровню как орудие привлечь внимание играющих. За тем горничная удаляется. Игроки надевают ночные колпаки и спускают сторы. Молодой человек выходит и закрывает ставни. Вы слышите, как запирают комнату изнутри. Огни гаснут. Музыка играет: Dormez, dormes, chers Amours. первый слог.

Второй слог. Лампы внезапно зажигаются. Музыка играет старинную арию из "Жана Парижского": Ah quel plaisir d'étre en voyage.

Этот последний сжимает кулаки, грозит и клянется, что это чудовищно. "Конюх! подавай кабриолет!" - кричит он в дверь, - треплет горничную за подбородок: та, повидимому, упрашивает его остаться, в роде того, как Калипса упрашивала Улисса. Молодой человек (г. Рингвуд) проходит с деревянным ящиком, заключающим в себе серебряные флаконы, и кричит горшки с таким юмором и так натурально, что вся зала дрожит от рукоплесканий. Молодому человеку бросают букет. Хлоп, хлоп, хлоп - раздаются удары бичей. Хозяин дома, горничная и лакей бросаются к дверям; но в то самое мгновение, когда на сцену должен явиться знаменитый гость, занавес опускается и невидимый голос кричит: второй слог.

- Мне кажется, это Отель, заметил капитан Григг; но замечание сметливого капитана сопровождалось общим смехом, хотя он почти уже отгадал шараду.

"К берегу! к берегу!" восклицает голос. Пассажиры расходятся. Они с безпокойством поглядывают на облака, представляемые черной занавесью, и во изъявление страха кивают головой. Леди Сквимс (лорд Соутдоун), её собачка, мешки, ридикюли и муж садятся и держатся за какие-то веревки. По всему видно, что тут корабль.

Входит капитан его (полковник Кроули), с зрительной трубой и в трехъугольной шляпе, которую придерживает, - потом осматривается. Полы его сюртука развеваются, будто от сильного ветра. Взявшись за телескоп, капитан опускает руку; шляпа летит с головы. Ветер крепчает. Музыка достигает fortissimo. Моряки бегают по сцене взад и вперед. Все показывает, что на корабле сильное движение. Буфетчик (г. Рингвуд) выносит шесть тазов и один из них ставит перед лордом Сквимсон. Леди Сквимс толкает свою собачонку, которая жалобно воет, - потом закрывает платком лицо и бросается в каюту. Музыка возвысилась до урагана. Конец третьему слогу.

За шарадами следовал небольшой балет "Le Rossignol", в котором, в ту пору, отличались Монтесу и Нобле. Мистер Вагг перенес этот балет на английскую сцену, переложив его, как искусный стихотворец, в airs de balets. Действующия лица были одеты в старинные французские костюмы. Лорд Соутдоун с большим успехом занимал роль старухи. С неподражаемым искусством расхаживал он ворча и опираясь на клюку.

- Филомела! Филомела! кричит старуха.

Является Филомела.

Общее рукоплескание: Филомелу представаляла мистрисс Кроули, в пудре и мушках.

Звонко смеясь, выбегает она на сцену, распевая в полголоса и припрыгивая со всею невинностью театральной юности, - кланяется публике.

Филомела отвечает пением:

Отчего, скажите, роза зиму целую томилась,

          Сохли листики на ней и печальною казалась?

А теперь взгляните - прелесть! что за зелень! что за цвет!

Оттого скажу, мама, что весна к нам прилетела.

Отчего мы зиму всю не слыхали соловья?..

          Он молчал, пока леса были пустынны

А теперь - послушай, мама: ах, как чудно он поет!...

Оттого скажу, мама, что весна к нам прилетела...

Мама к которой относились эти слова с усилием старалась выказать свою материнскую нежность, обнимая невинное создание, выполнявшее роль дочери. Каждая ласка, каждое объятие сопровождались громким хохотом со стороны сочувствующих слушателей. При заключении балета весь дом единодушно огласился громким encore; рукоплескания и букеты посыпались на Голос лорда Стэйна раздавался громче всех. Бекки-соловей, поднимая его цветы, прижимала их к сердцу, как настоящая комедиантка. Восторг лорда Стэйна доходил до пафоса. А энтузиазм гостей его гармонировал ему. Черноокая гурия, показывавшаяся в первой шараде, была вдвое пленительнее Бекки: но блеск последней совершенно потемнил ее. Все голоса склонились в пользу полковницы Кроули. Ее сравнивали со Стефенсом, Карадори, Ронзи де Беньи и утверждали что если бы она была на сцене, никто не мог бы превзойти ее. Бекки достигла апогея своего величия. И сколько радости заключалось для нея в её триумфе!...

После драматических представлений открылся бал. Все толпились около Ребекки, как будто она была притягательной силой. Особа принца утверждала, что мистрисс Раудон - совершенство, и вела с всю неумолкаемый разговор. И душа нашей Бекки, при таких почестях, радостно трепетала от гордости и восхищения. Она видела теперь перед собой и счастие, и славу, и блеск. Лорд Стэйн окончательно сделался рабом Ребекки, всюду следовал за нею и кроме её почти ни с нем не говорил, - во всем оказывал ей самое утонченное внимание. Она еще раз показалась в своем театральном костюме и танцовала мэнует с мосьё де Труффиньи, из посольской свиты дюка де да Жаботьера. Дюк, сохранивший в себе все привычки старинного двора, говорил, что мадам Кроули, должно быть, была ученицей Вестри или красовалась на балах версальских. Одно только чувство собственного достоинства и подагра мешали дюку самому пуститься танцовать с мистрисс Раудон. Он оставался при том мнении, что леди, которая умеет так прекрасно говорить и танцовать, могла бы быть посланницей при любом европейском дворе, и очень радовался, когда ему сказали, что Бекки - полу француженка происхождением.

- Я так и знал, говорил дюк. - Никто, кроме моих соотечественниц, не танцует с такой грацией.

После мэнуета Бекки красовалась в вальсе с мосьё де Клингеншпор, кузеном принца петерварденского. Очарованный принц, имея меньшее , нежели французский дипломат, решился сделать круг с очаровательным созданием и пустился вальсировать с Бекки, разсыпая брильянты из кисточек сапогов и из гусарского ментика, Папуш-наша также охотно протанцовал бы с ней, еслиб только это удовольствие было принято в его отечестве. Общество окружило мистрисс Раудон, разсыпая перед ней свои одобрения, как будто перед Тальони или Нобле. Каждый восторгался не меньше самой Ребекки. Она прошла мимо леди Стоннингтон с презрительным видом, принимала покровительственный тон перед леди Гант и её изумленной и уничтоженной невесткой. Что касается до бедной мистрисс Винквортс, её длинных черных колос и больших глаз, производивших удивительный эффект в начале вечера, - где-то она находилась теперь? Решительно нигде. Еслиб она вырвала свои длинные волосы и выплакала глаза, я уверен, что и тогда никто бы не заметил её и не оплакал бы её безобразия.

Но величайший триумф для Бекки наступил во время ужина. Ее посадили за пышный стол, между высокими сановными гостями. Ей все подавали на золоте. Пожелай только она, и для нея растопили бы в шампанском перлы. В этот вечер Ребекка была второй Клеопатрой. Петерварденский властелин отдал бы все брильянты из своего ментика за одну улыбку полковницы Кроули, за один ласковый взгляд её ослепительных очей. Жаботьер отписал о ней своему правительству. Леди на других столах, ужинавшия на простом серебре и наблюдавшия за постоянным вниманием лорда Стайна к Бекки, клятвенно утверждали, что обращение его с ними, такими достойными леди, слишком чудовищно. Еслиб сарказм мог лишать жизни, леди Стоннингтон поразила бы мистрисс Раудон на месте.

Триумфы Бекки, между тем, на супруга её производили впечатление неприятное: он видел, что они отдаляют от него жену еще на большее против прежнего разстояние. Вместе с тем, неоспоримое превосходство её над ним раждало в душе Раудона мучительное ощущение.

Когда наступил час разъезда после бала, толпа молодых людей провожала Бекки до самой кареты, вызванной несколькими голосами вдруг. Крик этот был подхвачен факельщиками, разставленными у высоких ворот дома Гант, и каждый из них поздравлял уезжающих.

вместе. Закурив сигары, они отправились. Вдруг из толпы отделились два человека и последовали за нашими джентльменами. Лишь только последние прошли несколько шагов за Гант-сквер, один из преследующих приблизился к ним и, взяв Раудона за плечо, сказал: "Прошу извинить, полковник; но мне нужно переговорить с вами по секрету". Другой незнакомец громко свиснул, и в ту же минуту от ворот дома Гант отделился экипаж. Полковник Кроули был окружен.

Храбрый офицер в минуту смекнул, в какую попал западню, он находился в руках полицейских управителей-бэйлифов. Раудон хотел было дать тягу, но его удержали.

- Напрасный труд, сэр, напрасный; нас трое против одного; сопротивление безполезно, сказал один из преследователей, стоявший позади полковника.

- А! это вы, Мосс, если не ошибаюсь! Ну, сколько же? говорите скорей....

- Сущая безделица! шепнул мистер Мосс, из улицы Курситор, на Чансри-Лэйне, помощник мидльсекского шерифа: - всего только сто-шестьдесят-шесть фунтов шесть шиллингов и восемь пенс, по векселю мистера Натана.

- А у меня в целом мире не наберется и десяти фунтов, отвечал бедный мистер Венгам. - Спокойной ночи, мой добрый друг, прибавил он.

- Спокойной ночи! сказал Раудон уныло.

Венгам пошел в сторону, а полковник Кроули кончил свою сигару в то самое время, как каб подъехал под ворота известного всем в Лондоне места под названием Temple Bar.