Базар житейской суеты.
Часть четвертая.
Глава LXVI. Родины, бракосочетания и смертные случаи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть четвертая. Глава LXVI. Родины, бракосочетания и смертные случаи. (старая орфография)

ГЛАВУ LXVI. 

Родины, бракосочетания и смертные случаи.

Мистрисс Бекки, как мы видели из её записки, решилась оказать свое содействие майору, и увенчать его нежную любовь вожделенным успехом, но в чем собственно должен был состоять её план - это до времени содержалось в глубочайшей тайне. Впрочем, на первый раз, ей надлежало позаботиться о собственном своем благосостоянии, и у Ребекки оказалось множество дел, неимевших никакого отношения к сердечному счастию майора.

После шумных сует и бурных треволнений, Ребекка вдруг и совершенно неожиданно очутилась в чистой и опрятной квартире, среди скромных, тихих и добродушных особ, с какими уже давно не встречалась она виродолжение своей бродячей жизни. Она, как мы знаем, любила эту жизнь, и находила в ней весьма много удовольствий, но были минуты, когда Бекки, несмотря на цыганския наклонности, с наслаждением мечтала о тихом домашнем очаге. Так, любитель аравийских степей, привыкший кочевать с своими верблюдами среди неизмеримых песков, непрочь ипогда отдохнуть под тенью развесистого дерева, на берегу прозрачного ручья, и случается иногда, что, наскучив уединенной жизнью, он с наслаждевием останавливается в больших городах, разгуливает по базарам, прохлаждается в бане, и читает алкоран в мечети. Палатка Джоя и его пилав были очень привлекательны для нашей измаэлитки. Она удержала стремление своего коня, развесила воинственное оружие, и расположилась с большим комфортом у камина. Такой отдых, после недавняго безпокойства, был конечно невыразимо сладок и приятен.

Вполне довольная собой, она решилась также доставить удовольствие своим ближним, и нам известно, что мистрисс Бекки владела неподражаемым исскуством настроивать на веселый лад всех, приходивших с нею в соприкосновение. И прежде всех развеселила она Джоя. Впродолжение кратковременного свидания на чердаке "Слона", она нашла средство возвратить к себе благорасположение этого джентльмена. Затем, в одну неделго, сановник Индии повергся к её стопам, и безусловно подчинился её воле. Он уже не спал после обеда, как это водилось за ним прежде, в скучном обществе мистрисс Эмми. Он разъезжал с Ребеккой в коляске, безпрестанно зазывал гостей, и устроивал пиршества, чтоб доставить удовольствие своей гостье. Тепъуорм, секретарь посольства, отзывавшийся с такими сарказмами о нашей героине, приехал однажды пообедать к мистеру Джою, и с той поры ездил уже каждый день, чтоб засвидетельствовать свое искреннее почтение мистрисс Бекки. Бедняжка Эмми, никогда неотличавшаяся ораторским талантом, и теперь всегда почти мрачная и безмолвная после разлуки, с майором, была совершенно и окончательно забыта в присутствии своей гениальной подруги. Посланник Франции был столько же очарован высокими талантами мистрисс Кроли, как и английский его соперник. Немецкия дамы, никогда нелюбившия сплетней большого света, способных иной раз очернить даже олицетворенную невинность, были почти все в восторге от очаровательной собеседницы мистрисс Осборн.

Вскоре узнал весь Пумперниккель, что Ребекка происходит из древней английской фамилии, и что супруг её, полковник гвардии, был губернатором на Ковентрийском Острову. Развод её с ним не мог ни по какому поводу произвести невыгодного впечатления в той стране, где до сих пор еще читают Вертера, и где "Wahlverwandsehaften" Гёте считаются гениальным литературным произведением в эстетически умозрительном смысле. Этим обстоятельством вполне объясняется популярность мистрисс Бекки среди пумперниккельских гражданок. Дом мистера Джоя засиял и заблистал с водворением Ребекки в аппартаментах его сестры. Она пела, играла, смеялась, говорила на двух или на трех языках, привлекала к себе всех, и заставила Джоя убедиться душевно, что все эти гости собираются к нему из уважения к его собственным талантам и высокому положению в свете.

Мистрисс Эмми перестала быть хозяйкой в своем собственном доме, кроме тех случаев, когда надлежало выплачивать счеты "Телячьей Голове", но Бекки открыла средство веселить и эту отставную хозяйку. Она безпрестанно говорила ей o майоре Доббине, и старалась доказать, что это самый велико душный и благороднейший из смертных, и что она, мистрисс Эмми; поступила некоторым образом безчеловечно в отношении к этому джентльмену. В оправдание своего поведения, Амелия сказала, что нельзя думать о втором браке после смерти одного из совершеннейших мужей. Это, однакожь, не мешало ей с удовольствием слушать панегирики майору, и она сама, раз двадцать в сутки, заводила речь об этом интересном предмете.

После этого уже ничего не стоило приобресть благосклонность маленького Джорджа и домашней прислуги. Горничная мистрисс Эмми, как сказано, была всей душой привязана к великодушному майору. Досадуя сначала на Ребекку, как на исключительную причину удаления его из "Телячьей Головы", она вскоре потом примирилась с мистрисс Кроли, потому-что видела в ней самую ревностную поклонницу и защитницу Вилльяма. И когда, после вечерних собраний, обе миледи сидели в будуаре, мисс Пайн, расчесывая им волосы, всегда находила удобный случай ввернуть ласковое словечко в пользу великодушного майора. Это заступничество никогда не сердило Амелию, и Ребекка, с своей стороны, тем усерднее сочиняла панегирики изгнанному другу. Такое ходатайство возышело желанный успех. Она безпрестанно заставляла Джорджа писать к нему письма с неизбежными постскриптами, свидетельствовавшими искреннее почтение и преданность от его мамаши. И, странное дело: портрет, висевший на стене, уже не смотрел на нее суровыми глазами, и не делал больше никаких упреков.

Мистрисс Эмми, если сказать правду, была не очень счастлива поосле своего геройского поступка. Она сделалась разсеянною, нервозною, молчаливою, и что всего страннее, в ней обнаружилось желание нравиться, которого, до той поры, никто не замечал в скромной и робкой вдове. К несчастию, однакожь, розы на её щеках увидали с каждым днем, и Амелия начала чувствовать разные болезненные припадки. Для развлечения себя, она пробовала петь разные песенки, любимые майором, и между-прочим, одну из них: "Einsam bin ich nicht allein". Это произведение Вебера, знакомое в ту пору всем нежным сердцам, свидетельствует, конечно, наглядным образом, что Frauen und Mädchen всегда умели петь и любить. Случалось однакожь, что, на самой середине этой поэтической песни, мистрисс Эмми вдруг вставала с своего места, и удалялась в смежную комнату, вероятно затем, чтобы любоваться на портрет своего покойного супруга.

После Доббина осталось несколько книг с собствениюручными его надписями на заглавных листах; например: немецкий словарь, где на заглавном листе было изображено: "Вилльям Доббин, майор Трилльйонного полка", "Английский путеводитель в чужих краях" с тем же начертанием, и еще два или три волюма, составлявших собственность майора. Эмми убрала их в один из ящиков своего коммода, туда, где лежали её булавочные подушечки, рисовальный портфель, и под тем самым местом, над которым возвышались миньятюры двух Джорджей. Замечателен еще вот какой факт: уезжая из Пумперниккеля, майор позабыл свои перчатки в гостиннице "Телячьей Головы": Джорджинька, роясь однажды в коммоде своей матери, отыскал их в одном из потаенных ящиков, где оне лежали, сложенные весьма бережно и красиво.

Эмми скучала, и отказалась почти от всяких обществ. Главнейшим её удовольствием в эти летние вечера было гулять с Джорджинькой по окрестностям Пумперниккеля, между-тем, как Ребекка наслаждалась обществом Джозефа. Мать и сын всего чаще разсуждали о майоре, причем Амелия употребляла выражения, вызывавшия невольную улыбку на лице мальчика. Так она сказала ему, что майор Вилльям, по её мнению, самый благородный, великодушный, честный, самый храбрый и, вместе, скромный джентльмен, каких еще и не бывало. В другой раз Амелия объявила сыну, что оба они всем своим благосостоянием одолжены предупредительной заботливости этого несравненного друга, и что было время, когда он один только доставлял им средства к существованию. Продолжая развивать эту тэму, мистрисс Эмми намекнула, что майор всегда заботился о них лучше всякого родственника, обнаруживая притом редкую деликатность в своих поетупках.

- Это я хорошо знаю, мамаша, заметил Джордж. Доббин не любит говорить о себе, хотя все товарищи превозносят его до небес.

- Да и твой отец любил его больше всех, сказала Амелия. Они подружидись еще в детстве. Покойник часто рассказывал мне, как Вилльям однажды защитил его от одного из своих товарищей. С той поры они никогда не разлучались до последней минуты, когда отец твой был убит.

- Что жь? Доббин убил того человека, который убил моего отца? спросил Джордж. Убил, без всякого сомнения, или по крайней мере, хотел убить, ужь это я знаю. Не так ли, мамаша? Вот дайте мне только вырости и столкнуться с этими Французами!..

В таких беседах мать и сым проводили большую часть своих досугов. Безхитростная женщина сделала мальчика поверенным всех своих тайн. Джорджинька был также другом Вилльяма, как и все, имевшие случай познакомиться с ним покороче.

Чтобы не отстать от милого друга в излиянии сердечных ощущений, мистрисс Бекки повесила миньятюрчик в своей собственной комнате к великому изумлению и потехе весьма многих особ и к душевному наслаждению самого оригинала, которым был не кто другой, как приятель наш, Джозеф Седли. При первом возобновлении знакомства с этим джентльменом Ребекка, явившаяся из "Слона" с весьма незначительным запасом узелков фантастического содержания, отзывалась весьма часто с большим уважением о своем багаже, оставленном в Лейпциге, откуда она ожидает посылки со дня на день. Как скоро вы встречаете путешественника, безпрестанно разсуждающого о великолепии его багажа, покинутого там-то и там-то, будьте уверены, милостивые государи, что сей путешественник - шарлатан, который собирается водить вас за нос.

сундуках мистрисс Бекки; но так-как в настоящее время, костюм её был довольно некрасив и совершенно истаскан, то Амелия решилась снабдить ее разнообразными запасами из своего собственного гардероба, и затем отправилась к лучшей пумперниккельской модистке, снабдившей Ребекку всеми принадлежностями туалета. На ней, как вы можете представить, не было теперь изорванных воротничков, и плечь её не прикрывали более полинялые шелковые платки.

С переменою жизни, мистрисс Бекки изменила также большую часть своих привычек. Она перестала румяниться, и уже не прибегала более к возбудительному средству, почерпаемому из разнокалиберных бутылок. Только два или три разд, в прекрасный летний вечер, уступая неотвязным просьбам Джоя, мистрисс Бекки, в отсутствие своей подруги, гулявшей за городом, угощала себя спиртуозным напитком в чрезвычайно умеренном количестве. Зато, с водворением её в Телячьей Голове, каммердинер Джоя испортился в-конец: этот каналья Кирш почти не отрывался от бутылки, и случалось иной раз, что он сам приходил в изумление, замечая, с какой быстротою уменьшался коньяк мистера Седли. Но все это вздор, конечно, и мы с презрением отвращаемся от этого предмета. При вступлении в благородное семейство, Бекки перестала, по крайней мере в большом котичестве, употреблять спиртуозные напитки.

Наконец багаж из Лейпцига был привезен это, собственно говоря, были три крошечные сундучка, совершенно неблистательной наружности, и никто не заметил, какие сокровища вынимала оттуда мистрисс Бекки. Мы даже не можем сказать наверное, было ли там что-нибудь в роде украшений, принадлежащих к женскому туалету. Известно, впрочем, что в одном сундуке хранилась шкатулка - та самая, которую разгромил некогда бешеный Родон Кроли, приступивший к ревизии вещей и денег своей супруги, и в шкатулке - портрет весьма замечательной работы. Бекки повесила его на гвоздике в своей комнате, и поспешила отрекомендовать его мистеру Джою. То был портрет джентльмена, нарисованный карандашом, за исключением лица, на котором сияли самые свежия розы. Джентльмен выезжал на слоне из-за группы кокосовых деревьев, и за ним, в отдалении, на заднем плане, виднелась индийская пагода. То была восточная сцена.

- Ах, Боже мой, это мой портрет! вскрикнул Джой при взгляде на миньятюр.

Так точно, на портрете сиял сам мистер Джой, молодой и прекрасный, в нанковой куртке, фасона, употреблявшагося в первых годах девятнадцатого века. То была старая картина, висевшая некогда на Россель-Сквере.

- Я купила его, сказала Бекки голосом, дрожавшим от внутренняго волнения; - мне казалось, что я могу принести некоторую пользу своим друзьям. Я никогда не разставалась с этой картиной, и не разстанусь.

-- Неужели? вскрикнул Джой с выражением несказанного самодовольствия и восторга, неужели вам дорога эта картина из-за меня?

- Ах, вы сами знаете это, мистер Седли! сказала Бекки, но кчему говорить об этом? Зачем думать... зачем оглядываться назад? Теперь ужь слишком поздно.

Беседа этого вечера была восхитительна и усладительна для Джоя. Эмми воротилась домой слишком поздно, и, утомленная продолжительной прогулкой, отправилась прямо в постель с больною головой. Бенгальский сановник и прекрасная его собеседница сидели в гостиной вдвоем, и Амелия слышала из смежной комнаты, как Ребекка напевала Джою старые песни 1814 года. Всю эту ночь он не сомкнул глаз, так же как и его сестра.

Был июнь, и, следовательно, высший лондонский сезон. Мистер Джой, как следует всякому порядочному путешественнику, читал каждый день несравненный листок "Galignani", и перед завтраком забавлял сводх дам извлечением из этой газеты. Здесь каждую неделю описывались подробно все движения британской армии, в которой Джой, как военный человек, принимал жйвейшее участие. Вот что прочитал он однажды за чашкой кофе:

"Прибытие Трилльйонного полка. Гревзенд, июня 20. Сегодня утром прибыл из Индии корабль "Рамчондер", и остановился в нашей гавани. На нем находилось 14 офицеров и 132 солдата Трилльйонного полка. Трилльйонный полк отправился в Индию немедленно после ватерлооской битвы, где он ознаменовал себя блистательными подвигами, и где вскоре потом отличился в бурмимйской войне. Ветеран полковник, сэр Михаил Одауд, кавалер Бани, остановился здесь с своей супругой и сестрою, и с ними прибыли сюда капитаны: Поски, Стоббль, Макро, Меллони; поручики: Смит, Джонс, Томпсон, Фредерик Томсон; прапорщики: Гикс и Греди. Полковая музыка играла на пристани национальный гимн, и необозримые толпы громкими и торжественными восклицаниями приветствовали храбрых ветеранов, когда они шли в гостинницу Вейта, где уже заранее был устроен пышный банкет для сих защитников Старой Англии. Впродолжение пиршества радостные восклицания народа продолжались безпрерывно, и были наконец выражены с таким энтузиазмому что леди Одауд и полковник вышли на балкон, и выпили за здоровье своих соотечественников по бокалу превосходнейшого кларета".

В другой раз мистер Джой прочел краткое известие о соединении майора Доббина с Трилльйонным полком в Четэме. Вскоре после этого, имя его появилось в списке вновь произведенных подполковников. Старый маршал Тюфто скончался на возвратном пути из Мадраса, и на место его был назначен полковник, сэр Михаил Одауд, в чине генерал-майора, с тем, однакожь, чтобы он продолжал командовать знаменитым Трилльйонным полком.

Амелия уже знала отчасти некоторые из этих военных распоряжений. Переписка между Джорджем и его опекуном не прекращалась. Вилльям, после своего отъезда, писал два или три раза, но содержание его писем отличалось такоий холодностию, что бедная женщина почувствовала в свою очередь совершеннейшую утрату всякого влияния на этого человека, и увидела, что майор действительно был теперь, выражаясь его словами, независим и свободен. Он оставил ее, и мистрисс Эмми была несчастна. В памяти её, живее чем когда-либо, возобновились все эти безчисленные услуги майора, его глубокая преданность и безкорыстная любовь, отвергнутая с такою глупою жестокостью. И чем больше мистрисс Эмми задумывалась над этими воспоминаниями, тем сильнее она упрекала себя за безразсудную вспышку, и тем яснее становилось для нея, что безценное сокровище любви ускользнуло из её рук однажды навсегда.

Она не ошиблась. Вилльям действительно промотал все сокровище своего сердца. Он уже не любил её попрежнему, как ему казалось, и не будет любить никогда. Тем не менее, однакожь, этот род глубокой привязанности, продолжавшейся целые пятнадцать лет, должен был, по естественному ходу вещей, оставить весьма заметные следы в разбитом сердце. Вилльям в свою очередь задумывался чаще и чаще.

- Нет, говорил он сам себе, я обманывался жестоким образом, и настойчивость моя перед этой женщиной была безумна. Если бы Амелия была достойна этой любви, сердце её, без всякого сомнения, давно бы принадлежало мне. Я бродил тут в лабиринте заблуждений. Да и что такое вся наша жизнь, как не сцепление ошибок, более или менее грубых? Если бы я и достиг своей цели, разочарование могло бы сделаться моим уделом не дальше как на другой день после победы. Зачем же тосковать понапрасну, или стыдиться своего поражения?... Кончена комедия! сказал мистер Доббин - пойду опять по прежней дороге, и весь углублюсь в свои должностные заботы. Буду обедать за общим столом, и слушать бесконечные рассказы шотландского хирурга. Дряхлым инвалидом выйду в отставку с пенсионом половинного жалованья, и старые сестры будут бранить меня в бесконечные часы своих досугов. "Ich habe geliebt und gelebet", как говорит девушка в шиллеровом "Валленштейне". Судьба моей жизни решена. Заплати счеты и подай мне сигару. Справься, Франциск, что дают сегодня в театре. Завтра мы садимся на пароход.

Речь эта была произнесена в Роттердаме, и каммердинер Франциск понял только заключение, относившееся к нему лично.

"Батавец" стоял в гавани. Доббин с горестью взглянул на то место палубы, где он и мистрисс Эмми сидели вместе в счастливые дни путешествия за границу. Что такое хотела сказать ему мистрисс Кроли? Фи! Завтра летим в Англию, к берегам благословенной отчизны.

* * *

В начале июля, все пумперниккельское общество высшого полета разъехалось, по разным местам, на минеральные воды, чтобы пить целительную влагу из самых колодцев. Повсюду было очень весело: гуляли верхом на ослах, играли в редутах, объедались за общими столами, и никто не делал ничего Английские дипломаты отправились в Теплиц и Киссинген; французские их соперники заперли свою Chancellerie, и поскакали на свой очаровательный Boulevard de Garu. Все представители и представительницы высшого пумперниккельского круга, все, что только имело притязание на высший тон, разбрелось, куда кто мог и кто куда попал. Уехал и доктор фон-Глаубер, лейб-медик, и супруга его, баронесса. Минеральный сезон был золотою эпохой для медицинской практики, и доктор Глаубер, привыкший всю свою жизнь соединять полезное с приятным, отправился в Остенде, где баронесса, с тысячами других особ германского происхождения, должна была полоскаться в морских ваннах.

Интересный субъект медицинской практики, мистер Джой, был, что называется, дойною коровой для фон-Глаубера, и тот, без малейшого труда, убедил его провести остальную часть лета в этом безобразном приморском городе, куда надлежало взять и Амелию, так-как разстроенное её здоровье необходимо требовало медицинских пособий на берегу моря. Для мистрисс Эмми было все равно, куда бы не ехать. Джорджинька запрыгал и пришел в бешеный восторг при мысли о скорой поездке.

И поехали. Бекки, само-собою разумеется, заняла четвертое место в колеснице Джоя, слуги поместились на козлах. Мистрисс Кроли опасалась, не без основания встретить, впродолжение этого путешествия кое-кого из своих дорожных приятелей и знакомых, которые не постыдятся распустить о ней злонамеренную молву, но она приготовилась мужественно встретить все эти сплетни, и противопоставить им замысловатую историю своего собственного сочинения. И чего ей бояться? Она запустила такой якорь в чувствительное сердце Джоя, что пошатнуть его могла только отчаянная буря. Поэтическая картина доканала окончательно жирного сановника Калькутты. Бекки уложила миньятюр в шкатулку, полученную ею в подарок от Амелии в давно-прошедшие годы. И мистрисс Эмми озаботилась также взять своих пенатов, которые, через несколько времени, украсили её новый будуар в остендской гостиннице, чрезвычайно дорогой, неопрятной и грязной.

Амелия начала брать ванны и гулять в сопровождении своей неразлучной подруги. Многия особы, при встрече с мистрисс Кроли, круто отворачивались от нея с каким-то весьма странным и озабоченным видом, но Амелия не знала никого, не замечала ничего, и Ребекка не считала нужным объяснять, что совершается перед невинными глазками её патрона.

Нашлись, впрочем, великодушные особы, которые весьма охотно признали в мистрисс Родон свою старую знакомку - охотнее, может-быть, чем сама этого желала мистрисс Кроли. К числу этих особ принадлежали между прочим майор Лодер и отставной капитан Рук, любившие гулять около ванн с трубками в зубах, и заглядывать под шляпки женщин. Им не стоило ни малейшого труда отрекомендоваться мистеру Джозефу Седли, и получить доступ в избранный кружок этога джентльмена. Они входили в его дом запросто, без всякой церемонии, была ли Бекки дома или нет, и гостиная мистрисс Осборн сделалась для них настоящим притоном. Они принимали участие в роскошном столе щедрого Бенгальца, курили, пили, смеялись, хохотали, и по дружески называли его "Старым павлином".

- Что это они говорят, мамаша? спросил Джордж, нелюбивший этих джентльменов. Я слышал, как вчера майор сказал мистрисс Кроли: "Нет, Бекки, нет, ты ужь слишком держишь на привязи этого мясистого павлина. Поделимся хоть косточками, не-то, я, чорт побери... ходи у меня в аккурате, Бекки!" Что это значит, мамаша, "ходить в аккурате?" Что хотел сказать майор?

- Майор! не называй его майором, запальчиво сказала мистрисс Эмми. Почему я знаю, что все это значит?

Постоянное присутствие этих двух приятелей было невыносимо для мистрисс Осборн. Полупьяные и всегда пропитанные табачным дымом, они осмеливались говорить ей дерзкие комплименты, и нахально смотрели на нее за обеденным столом. Капитан был дерзок, и Амелия, оскорбленная грязными выходками, соглашалась под конец видеть его не иначе, как в присутствии маленького Джорджа.

И Ребекка - должно отдать ей справелливость - старалась, повозможности, не оставлять своей подруги наедине с этими господами. Майор поклялся, что он, рано или поздно, приберет вдовушку к своим рукам. Он и его товарищи держали пари, кому из них достанется "этот лакомый кусочек". Амелия ничего не знала об этих планах двух волокит, тем не менее она чувствовала в их присутствии невольный ужас, и готова была бежать от них хоть на тот край света.

Со слезами умоляла она брата ехать на родину как-можно скорее. Не тут-то было. Мистер Джой, слишком тяжелый на подъем, отчаянно привязался к своему доктору, и были, вероятно, другия узы, державшия его в Остенде. Известно, по крайней мере то, что мистрисс Кроли, по некоторым обстоятельствам, не желала так скоро ехать в свою отчизну.

Наконец мистрисс Эмми решилась на отчаянный поступок. Она написала письмо к некоему другу, жившему, с недавняго времени, по другую сторону пролива. Дело известное, что об этом письме Амелия не сказала никому ни одного слова. Она сама, под кашмировою шалью, снесла его на почту, так-что никто и ничего не мог заметить. Только, при встрече с Джорджинькой, на возвратном пути из почтамта, она разрумянилась и раскраснелась, и вечером, с особенною горячностию, прижимала малютку к своей груди. Весь этот день она не выходила из своей комнаты. Бекки была уверена, что её напугали майор Лодер и капитан Рук.

- Однакожь, надобно положить этому конец, разсуждала сама с собою мистрисс. Бекки. Ей не следует оставаться в этом месте. Пусть она уезжает, чем скорее, тем лучше, Глупая плакса все еще тоскует об этом болванчике, что протянул ноги за пятнадцать лет назад. Это из рук вон. Надобно ее выдать замуж. Из этих двух волокит не годится для нея ни тот, ни другой. Обвенчаем ее на бамбуковой трости. Сегодня вечером я устрою это дело.

Вечером Ребекка, с чашкой чаю в руках, вошла в комнату Амелии, и застала ее, по обыкновению, в обществе двух миньятюров. Она была в печальном и грустном расположении духа. Ребекка поставила перед нею чашку.

- Благодарю, сказала мистрисс Эмми.

- Выслушай меня, Амелия, сказала Ребекка, маршируя по комнате взад и вперед, и посматривая на свою подругу с жалким и презрительным видом. Мне надобно поговорить с тобою. Ты должна уехать отсюда и удалиться от наглой докучливости этих людей. Мне вовсе не хочется подвергать тебя незаслуженным неприятностям, но если ты останешься здесь, эти люди могут оскорбить тебя жестоким образом. Не спрашивай, как я их знаю. Я всех знаю. Джой не может защитить тебя, он слишком толст и слаб для этой цели, ему самому нужна нянька. Сама по себе ты столько же можешь жить в свете, как грудной ребенок. Тебе непременно следует выйдти замуж, или, ты пропадешь ни за грош вместе с своим ненаглядным сынком. Тебе нужен муж, неразумное дитя. Благороднейший человек, каких немного на свете, тысячу раз предлагал теое свою руку, и ты, неблагодарное создание, была столько безумна, что оттолкнула его от себя.

- Что делать, Ребекка? сказала Амелия дрожащим голосом. Мне самой хотелось любить... но... но я не могу забыть...

И она кончила фразу нежным взглядом на миньятюр.

- Кого? вскричала Ребекка. Ты не можешь забыть этого тщеславного пустомелю, конфектного денди? Но между ним и твоим честным другом - такое же разстояние, как между тобой и королевой Елисаветой. Помилуй, этот человек скучал тобой, и еще невестой бросил бы тебя, как тряпицу, еслибы Доббин не заставил его жениться на тебе! он сам мне признавался в этом. Он не заботился о тебе. Он смеялся над тобой почти в глаза, и в довершение, объяснился мне в любви через неделю после твоей свадьбы.

- Ты лжешь, Ребекка, лжешь, лжешь! вскричала Эмми, быстро вскочив с места,

твоим носом, и, как видишь, глупец вызывался меня похитить накануне своей смерти. Пуля оказала ему чудесную услугу.

Эмми уже не слышала этих слов. Она смотрела на письмо. Этот самый billet-doux покойный Джордж Осборн всунул в букет мистрисс Кроли на балу у герцогини Ричмондской. И Ребекка сказала цравду: глупец упрашивал ее бежать.

Эмми опустила голову на грудь, и - разумеется, заплакала, но думать надобно, что это уже последния слезы в этой книге. Бекки стояла перед ней, и с почтением наблюдала эту рыдающую невинность, закрывшую глазки своими руками. Кто может анализировать эти слезы, и сказать наверное, сладки оне или горьки? О том ли сокрушалась Эмми, что идол её жизни рухнул с пьедестала и разбился в-прах у её ног, или о том, что любовь её была отвергнута и поругана недостойно? Могло, впрочем, и то статься: Амелия радовалась при мысли, что теперь нет больше роковой преграды между нею и новою, истинною привязанностью к великодушному другу.

"Теперь уже ничто больше не удержит меня, думала мистрисс Эмми. Я могу любить его от всего сердца. И я буду любить его, буду, буду, если только он простит меня и возьмет к себе."

Думать надобно, что эти мысли взяли перевес над всеми другими чувствами в сердце мистрисс Эмми. Скоро она утешилась. Ребекка цаловала ее и старалась успокоить, обнаруживая таким-образом симпатию, которой до сих пор мы еще не замечали в мистрисс Кроли. Она обращалась с Эмми, как с ребенком, и гладила ее до головке.

- Возьми теперь бумагу, перо, чернила, и напишем сию же минуту, чтоб он приехал, сказала Ребекка.

- Я... я уже писала к нему сегодня утром, отвечала Эмми, зардевшаяся самым ярким румянцем.

Бекки залилась веселым смехом.

- Un biglietto? Eccola qua! запела она, как синьора Розина.

И пронзительная песнь её раздалась по всему дому.

* * *

Через два утра после этой маленькой сцены, Амелия встала очень рано и пошла с Джорджинькой гулять на пристань. День был мрачный, бурный и дождливый, Амелия не спала всю ночь, прислушиваясь к завыванию ветра, и душевно сожалея о плавающих и путешествующих в такую погоду. Несмотря, однакожь, на чрезмерную усталость и печальное расположение духа, она хотела гулять как можно долее. Взоры её постоянпо были обращены к западу, и с участием следили за бурными волнами, прибивавшимися к берегу. Дул сильный ветер, и дождевые капли били по лицу мистрисс Эмми и её сына. Оба они молчали: изредка только мальчик обращал к своей спутнице несколько слов, обнаруживавших его безпокойство.

- В такую погоду он не поедет, сказала мистрисс Эмми.

- А я, так уверен, что поедет, держу десять против одного, отвечал мальчик. Посмотри-ка, мамаша, вон там, кажется, дымится пароход.

И Джордж указал на точку, едва видневшуюся на отдаленном пункте моря.

Через несколько минут оказалось несомненным, что то был действительно пароход, но из этого, покамест, еще ровно ничего не следовало. Могло статься, что Вилльяма не было в числе пассажиров, может-быть он не получил письма, или получил, да не захотел ехать. Тысячи опасений этого рода, одно за другим прокрадывалмсь в безпокойное сердце Эмми.

Пароход между-тем приближался с замечательною быстротою. В руках Джорджиньки был щегольской телескоп, с которым он управлялся мастерски. Он поминутно смотрел в даль на дымящуюся трубу, и сообщал своей матери о последствиях своих наблюдений. Наконец он ясно разсмотрел самый флаг английского парохода, колыхавшийся от ветра. Сердце его матери забило сильную тревогу.

Эмми попробовала сама вооружиться телескопом, и утвердив его на плече Джорджа, открыла свои наблюдения, но перед глазами её вертелось какое-то черное пятно без определенной формы и вида. Больше ничего не заметила мистрисс Эмми.

Джорджинька взял опять телескоп, и навел его на пароход.

- Ах, как он славно прорезывает волны! сказал мальчнк. На палубе, однакожь, всего только два человека, кроме штурмана. Один лежит, закутавшись в шинель... Ура! Это Доббин!

δακρύοεν γελάσασα, то есть, слезами засмеялась. Как иначе? Она была уверена, что это Вилльям. Другому некому и быть. Ведь она лицемерила, когда говорила, что он не поедет. Разумеется, он поедет, разве он смел не поехать? Не смел, она знала это заранее.

Еще минута, и пароход был почти у пристани. Мать и сын побежали встретить пассажиров, причем ноги мистрисс Эмми дрожали и подкашивались. Ей бы хотелось опять стать на колени между небом и землею, и произнести свою торжественную молитву. Чувства благодарности переполнили всю её душу.

Вследствие дурной погоды на пристани вовсе не было посторонних зрителей, и только один коммиссионер таможни встретил пассажиров. Шалун Джордж также убежал, и когда джентльмен в старой шинели на красной подкладке выступил на берегь, никто не был свидетелем сцены, которая тут произошла. Мне, впрочем, известна эта сцена:

Маленькая леди в промокшей белой шляпке выбежала навстречу джентльмену, с жаром поцаловала его руку, и в одно мгновение исчезла под складками его старого плаща. Джентльмен, думать надобно, крепко прижал ее к своему сердцу, и держал в своих объятиях таким-образом, чтобы она не могла упасть на землю. Какие слова вырывались из её уст, доложить не могу. Я разслышал только:

- Прости... виновата... Вилльям... милый, милый... поцелуй... еще, еще.

вместе грусти, сожаления и нежной любви. Амелия поняла этот упрек, и опустила свою головку.

- Да, ужь пора было вам прислать за мною, сказал Доббин.

- Ты не уедешь от меня, Вилльям?

- Никогда! отвечал он, и еще раз прижал ее к своему сердцу.

При выходе из таможни встретил их опять маленький Джордж с телескопом у своего глаза, и с громким смехом. Он принялся прыгать око.ло влюбленной четы, и затем повел их домой, отпуская дорогой замысловатые шуточки на их счет, Джоз еще не просыпался, Бекки не показывалась, хотя уже несколько минут пристально наблюдала из окна. Джорджинька побежал хлопотать насчет завтрака. Эмми оставила в корридоре свою шаль и шляпку, и подошла к Вилльяму растегнуть воротник его шинели, а нам остается только посмотреть... как Джорджинька готовит завтрак для полковника...

головку на плечо искусного ловца. Этого только и хотелось мистеру Вилльяму, этого искал он и об этам тосковал каждый день и каждый час, впродолжение восьмнадцати лет. Вот он, наконец, вот счастливый предел заветного стремления - и вот вам последняя страница восьмой и последней части Базара Житейской Суеты. Прощай, полковник! Благослови тебя Бог, честный Вилльям! Прощай и ты, Амелия, навсегда, прощай! Цвети и зеленей, нежный плющ, вокруг крепкого, старого дуба, который защитит тебя от всяких бурь и непогод!

Соединив таким-образом счастливую чету, Ребекка никогда однакожь не показывалась на глаза полковника Доббина и его жены. Она, как мы знаем, терпеть не могла сантиментальных сцен, и, быть-может, ее тревожило немножко угрызение совести в отношении к добренькой подруге, которая была её первою благодетельницею в жизни. Она отправилась в Брюгге по "своим собственным делам". Мастер Джордж и его дядя одни только присутствовали при совершении бракосочетания. Когда новобрачные, вместе с Джорджинькой, отправились на родину, мистрисс Бекки воротилась опять (на несколько дней только) в Остенде, чтобы доставить утешение одинокому холостяку, Джозефу Седли. Континентальная жизнь ему понравилась, и он не изъявил желания жить под одной кровлей с сестрой и её мужем. Джой остался за границей.

Эмми была очень рада, и внутренно благодарила судьбу, что письмо её к полковнику отослано было прежде, чем она узнала о существовании роковой записки Джорджа.

- Я знал это давным-давно, сказал Вилльям своей супруге, - все я знал, но посуди сама, мог ли я употребить такое оружие против памяти бедного моего друга? Вот почему я особенно страдал, когда ты...

Одауд. Он беседовал с этими дамами в ту пору, когда пришло к нему Амелиино письмо.

- И если бы ты не прислала за мной, прибавил мистер Доббин, улыбаясь, - Бог знает, какая фамилия была бы теперь у мисс Глорвины!

В настоящее время полный титул этой особы: мистрисс майорша, Глорвина Поски, урожденная Одауд. Она вышла за Поски через несколько месяцев после кончины первой его супруги. Непременным её намерением было - завербовать себе в мужья какого-нибудь из офицеров Трилльйонного полка. Цель её достигнута. Пегги Одауд с своей стороны привязана всей душою к этому знаменитому полку, и если - чего Боже храни! - сделается что-нибудь с её Михаэлем, Пегги прикажет кому-нибудь из этих господ сочетаться с нею законным браком. Но генерал-майор здравствует и телом, и душой. Он живет с большим блеском и грандиозным эффектом в собственном замке "Одаудсон", держит великолепную свору гончих, и справедливо считается первым джентльменом в графстве, за исключением разве своего соседа Гоггарти из замка Гоггарти. Леди Одауд попрежнему выплясывает джиг, и отличается во всех видах и родах ирландских танцев. Она и Глорвина объявили, что полковник Доббин роступил безчестно в отношении к ним, но когда подвернулся Поски, Глорвина получила утешение в супружеской жизни, а превосходный головной убор, выписанный из Парижа, совершенно угомонил ярость Пегги Одауд.

Полковник Доббин вышел в отставку немедленно после своей свадьбы. Он живет теперь на хорошенькой мызе в Гемпшире, недалеко от Королевиной усадьбы, сделавшейся в настоящее время, после парламентской реформы, постоянной резиденцией сэра Питта и его семейства. Потеряв всякую надежду на титул пэра, , он предсказывал близкое распадение Трех Соединенных Королевств.

Леди Дженни и мистрисс Доббин подружились с первого свидания, и в настоящее время почти неразлучны. Фамильные экипажи разъезжают чуть-ли не каждый день между Королевиной усадьбой и Зелеными Холмами - так называется живописная мыза Доббина, которую он взял на аренду у приятеля своего, майора Понто, проживающого с семейством за границей. Супруга баронета крестила новорожденную дщерь мистрисс полковницы Доббин, названную по имени её крестной матери. Обряд крещения совершал достопочтенный Джемс Кроли, заступивший в этом приходе место своего отца. Юный Джордж и мастер Родон, поступившие для окончательного образования в Кембриджский университет, также заключили между собою дружественный союз. Они вместе приезжали на каникулы, вместе стреляли дичь и ссорились между собою из-за прекрасной дочери леди Дженни, в которую, разумеется, оба они были влюблены. Матери этих двух джентльменов всего чаще любили разсуждать о возможности соединить современем неразрывными узами мастера Джорджа и эту юную леди, хотя нам известно из достоверных источников, что сама мисс Кроли питала более душевную привязанность к своему кузеыу.

Между обеими фамилиями водворилось безмолвное согласие - никогда не произносить имени мистрисс Родон Кроли. Были на это особые, весьма уважительные причины. Куда бы ни поехал мистер Джозеф Седли, Ребекка путешествовала вместе с ним, и одурелый сановник Индии совершенно подчинился её воле. Полковник получил известие, что шурин его застраховал свою жизнь на значительную сумму, и что дела его, по всей вероятности, пришли в разстройство. Он возобновил продолжительный отпуск из Индии, и физические его недуги увеличивались с каждым днем.

Получив весть о застраховании, встревоженная Аыелия приступила с просьбами к мужу, чтобы он съездил в Брюссель, тогдашнее местопребывание Джоя, и разведал точнее о состоянии его дел. Полковнику слишком не хотелось отлучаться из своего дома, он весь был погружен в свою "Историю Пунджабы" - это творение занимает его до сих пор - и крайне безпокоился насчет своей обожаемой малютки, едва только оправившейся от оспы; однакожь, покорный убеждениям своей супруги, мистер Доббин поехал в Брюсеель, и нашел Джоя в одном из огромных отелей этого города. Мистрисс Кроли, выезжавшая теперь в своем собственном экипаже, занимала другие аппартаменты в том же самом отеле, давала повременам балы брюссельской публике, и вообще, как говорили, вела очень веселую жизнь.

слугу. Джой просил полковника пожаловать к нему в тот же вечер: мистрисс Кроли будет в гостях, и они могут беседовать наедине, без всякой помехи. Вилльям нашел шурина в самом плачевном состоянии: обремененный душевными и физическими недугами, он смертельно боялся Ребекки, и в то же время превозносил ее похвалами.

- Она ходит за мной как дочь, говорил мистер Джой, - но, ради Бога, пусть сестра приедет сюда. Навещайте меня повременам.

- Нельзя, мой милый, отвечал мистер Доббин, обстоятельства такого рода, что Амелия не может делать тебе визитов.

- Но я клянусь... всем клянусь, она невинна как голубь, безпорочна как твоя жена, простонал несчастный Джой.

- Может-быть, но все-таки Амелия не должна ее видеть, сказал полковивк угрюмо. Будь человеком, Джой, разорви эту несчастную связь, приезжай к нам, в свою родную семью. Твой дела, как слышно, очень запутаны.

--Откуда же взялись у тебя долги? И зачем ты застраховал свою жизнь?

- Ну? это сделано так... маленький подарок... мало ли что может случиться?.. здоровье мое рыхлеет... дело известное... в виде подарка моей благодетельнице... это ничего... а остальное все будет отказано вам.

Такая связь, уверял Доббин, будет иметь самые печальные последствия. Он советовал несчастному ехать опять в Индию, куда Ребекка не может следовать за нам.

Джой застонал и всплеснул руками.

демонская женщина!

- Отчего жь ты не хочешь ехать со мною? сказал Доббин.

- Легко сказать! То-есть, ведь оно выходит, что ты спрашиваешь, отчего бы мне не поехать с тобою?

- Ну да.

- Нет, ужь лучше покамест остаться здесь до времени. Приходи ко мне завтра поутру; мы потолкуем. Только, пожалуйста, распорядись таким манером, чтобы она ничего не пронюхала. Ступай теперь домой. Бекки должна скоро воротиться.

свойства. Наличный капитал, после его смерти, состоял только из двух тысячь фунтов, за которые застрахована была его жизнь. Эту сумму покойник разделил на две половины, между своею "возлюбленною сестрою, Амелиею, супругою, и проч."; и "незабвенною своею благодетельницею, Ребеккой, женою полковника Родона Кроли, кавалера Бани". Исполнительницею этого духовного завещания назначена была мистрисс Кроли.

Директор Страхового Общества божился и клялся, что это дело имеет самый подозрительный характер. Поговаривали нарядить коммиссию в Ахен для исследования смерти мистера Седли, и Общество отказалось до времени выплатить страховой полис. Но мистрисс Кроли немедленно сама явилась в Лондон, в сопровождении своих собственных адвокатов. То были господа: Борке, Тортель и Гэйс. Не уклоняясь ни от каких исследований, они доказали неоспоримым образом, что все эти черные подозрения могли только возникнуть вследствие гнусного мщения врагов мистрисс Ребекки Кроли, которые никогда не оставляли её в покое. Дело оказалось чистым, и компания заплатила Ребекке тысячу фунтов; но полковник Доббин возвратил назад, в контору Общества, свою долю наследства, и уклонился от всяких сношений с Ребеккой.

С некоторого времени она стала называть себя леди Кроли, хотя на этот титул никогда не имела права. Полковник Родон Кроли скончался от желтой горячки на Ковентрийском Острову, и через шесть недель последовал за ним в могилу брат его, сэр Питт. Королевина усадьба перешла во владение законного наследника, сэра Родона Кроли, баронета.

Он назначил своей матери щедрый пансион, хотя навсегда также уклонился от личных свиданий с нею. Леди Кроли владеет, повидимому, большим состоянием. Баронет постоянно живет на Королевиной усадьбе с леди Дженни и её дочерьми. Ребекка не имеет постоянной резиденции; главнейшим образом проживает она в Бате и Чельтенгеме, где весьма многия значительные особы считают ее женщиной несчастной, безвинно-страждущей и гонимой судьбою. Есть конечно и у нея враги, но кто же их не имеет на Базаре Житейской Суеты? Жизнь Ребекки служит ответом на все сплетни злонамеренных людей. Она исключительно занимается теперь богоугодными делами, и фамилия леди Кроли стоит на первом плане во всех филантропических списках. Несчастная прачка, осиротелая апельсинщица и безприютный пирожник находят в ней постоянную утешительницу и благодетельницу. Собственными руками она шьет фуфайки для детских приютов, и ходит в церковь не иначе, как в сопровождении лакея.

нея в сторону. Эмми схватила за руку Джорджа, прекрасного молодого джентльмена, Доббин взял на руки маленькую Жанету, которую, повидимому, он любил больше всего на свете - больше даже, чем свою "Историю Пунджабы."

"И больше чем меня", думает со вздохом мистрисс Эмми.

Но это едва-ли справедливо. Вилльям всегда ласкал и лелеял свою нежную супругу, и Амелия, как можете вообразить, отвечала ему тем же.

Vanitas vanitatum et omnia vanitas! Кто из нас истинно-счастлив в этом мире? Какой смертный может оставаться вполне довольным после исполнения своих желаний? И все ли мы знаем, чего хотим?..

Дети! спрячьте марионетки в ящик: игра наша окончена.