Базар житейской суеты.
Часть четвертая.
Глава LXV. Amantium irae amoris redintegralio.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Базар житейской суеты. Часть четвертая. Глава LXV. Amantium irae amoris redintegralio. (старая орфография)

ГЛАВА LXV. 

Amantium irae amoris redintegralio.

Ласковость и добродушие Амелии произвели, по всей вероятности, некоторое впечатление даже на закоснелое сердце мистрисс Бекки. Она отвечала на нежные речи с чувством, весьма похожим на благодарность, и волнение её было, вероятно, искреннее. "Сын, исторгнутый из объятий несчастной матери", пригодился очень кстати для нашей героини: он окончательно возвратил ей старинного друга, и читатель может быть уверен, что с этого именно пункта мистрисс Эмми открыла разговор с Ребеккой.

- И они отняли у тебя это милое, ненаглядное дитя! воскликнула Амелия. Ах, Ребекка, бедный, несчастный друг мой, я знаю, по собственному опыту, что значит потерять сына, и умею сочувствовать таким лишениям. Станем надеяться, что праведное небо возвратит его тебе, как милосердое и всеблагое Провидение возвратило мне моего собственного сына.

- О, сын мой, сын мой! Ах, какую страшную, невыносимую пытку терпела я после этой разлуки! начала мистрисс Бекна, чувствуя, однакожь, некоторое безпокойство в душе. Ей было совестно, при самом начале возобновленного знакомства, заговорить ложь в ответ на искреннее выражение доверенности и дружеского участия.

Ложь, с какой точки ни разсматривайте ее, имеет весьма невыгодные стороны для лжеца. Если какой-нибудь случай заставил вас покривить душою, вы, для поддержания своих слов, обязаны сочинить другую и третью небылицу в лицах: масса лжи неизбежно увеличивается в объеме, и опасность быть открытым возрастает с каждою минутой.

- Страдания мои, продолжала мистрисс Бекки, были невыразимо-ужасны, когда эти безжалостные изверги исторгли его из моих объятий. Мне казалось, что я не переживу этой потери. Открылась горячка. Доктор употребил отчаянные средства, я выздоровела, и... и... и вы видите, что я живу здесь одна, без средств к продолжению своего жалкого существования.

- Сколько лет ему? спросила Эзими.

- Одиннадцать, сказала Бекки.

- Одиннадцать! воскликнула удивленная Амелия. Как-же это? Ведь он родился, кажется, в один год с моим сыном, а Джорджиньке ужь...

- Знаю, знаю, перебила Бекки, которая, на самом деле, совершенно забыла, сколько лет её мальчику, - тоска совсем отбила у меня память, милая Амелия. Я во многом изменилась, и по-временам совсем теряю голову. Мальчику было одиннадцать лет, когда меня с ним разлучили... да будет над ним Божие благословение! С той поры я никогда не видала его.

- Белокур он или брюнет? продолжала наивная мистрисс Эмми, - покажи мне его волосы.

Бекки чуть не захохотала.

- Не сегодня, мой друг, не сегодня, сказала она; - в другой раз, когда-нибудь. Вот на этих днях привезут мои вещи из Лейпцига, и тогда я покажу тебе и волосы, и портрет моего милого Родона. Я сама написала этот миньятюр в счастливые дни своей жизни.

- Бедная Бекки, бедная Бекки! воскликнула Амелия, как благодарна - о, как я должна быть благодарна!

Эмми, по обыкновению, принялась думать, что не было в целом мире мальчика прекраснее и умнее её Джорджиньки.

- Вот ужо ты увидишь моего Джорджиньку, сказала она, воображая, что доставит таким образом самое действительное утешение несчастной Ребекке.

Около двух часов эти две женщины вели между собою самую искреннюю беседу, и Бекки представила приятельнице полный и подробнейший отчет о своей жизни. Прежде всего она привела в известность, что надменные родственники Родона всегда смотрели на этот брак с чувствами непримиримой ненависти и злобы. Невестка её, леди Дженни, женщина хптрая и коварная, успела совершенно завладеть душою Родона, и вооружила его против жены. Ребекка переносила все: бедность, пренебрежение, уничижение и решительную холодность от мужа, ею любимого... да и могла ли она не любить его, когда он был отцом её малютки? Родон между-тем с каждым днем все больше и больше погрязал в безстыдстве, и наконец, унизился до такой степени, что - говорить ли об этом? принуждал ее жертвовать своим добрым именем, чтобы выхлопотать для него место при содействии маркиза Стейна. Вот тогда-то она уже сама готова была бросить этого негодяя.

Само-собою разумеется, что эта часть истории передана была очень тонко и деликатно, с видом страждущей и оскорбленной добродетели. Принужденная оставить кровлю своего мужа, Ребекка не освободилась от его мстительности и преследований: изверг разлучил ее с сыном. И вот теперь, бедная и оставленная всеми, она скитается из страны в страну, претерпевая все возможные лшения и удары неумолимого рока.

восклицательными знаками при каждой сентенции, относившейся к неумолимым родственникам и безнравственному мужу. Впрочем, Бекки отзывалась о нем больше с горестью, чем с желчью - что тут делать? она так любила этого человека!.. но когда, наконец, мистрисс Кроли, продолжая свое плачевное повествование, дошла до раздирательной сцены последняго прощанья с ненаглядным малюткой, Эмми не выдержала, и прикрыв свое личико платком, залилась горючими слезами. Как истинная трагическая артастка, Бекки пришла в восторг от этого эффекта, произведенного ею на свою слушательницу.

Деликатный майор Доббин, нежелавший своим присутствием мешать интересной беседе двух подруг, бродил несколько времени перед дверью, на площадке четвертого этажа, безпрестанно прикасаясь своей шляпой к потолку. Скоро однакожь он наскучил этим занятием, и спустился вниз, в большую залу, общую для всех посетителей Слона. В этом апартаменте носятся всегда огромные слои дыма, и совершаются обильные возлияния пива и вина. При самом входе, у стены, на грязном столе стоят дюжины медных шандалов с сальными огарками для нумерных жильцов, которых ключи висят стройною фалангой над этими свечами. Амелия прошла через этот салон с крайним замешательством и душевною тревогой, тем более, что тут собрались уже люди всякого звания и чина: тирольские перчаточники и дунайские полотнянщики с своими тюками и узлами; студенты, угощавшие себя буттербродтами и колбасой; вольнопрактикующие кавалеры, разместившиеся за карточными столами; фигляры и фокусники, освежавшие себя пивом после вечерних упражнений, и, словом, трактирная деятельность в германском вкусе была тут уже в полном разгаре. Малый в белом переднике, как и водится, принес майору кружку пива. Доббин закурил сигару, прикрылся газетным листом, и терпеливо решился выжидать минуты, когда опять потребуют его наверх.

Скоро, побрякивая шпорами, пришли сюда Макс и Фриц, с фуражками на бекрень и длинными трубками в зубах. Повесив, куда следует, свой ключ от нумера 90, они потребовали порцию пива и буттербродтов. Молодые люди заняли места подле майора, и завязали разговор о филистерах и фуксах, о дуэлях и попойках. Доббин не мог не слышать всех этих речей. Оказалось, что студенты воротились недавно из Шлоппеннотцентаузенда, откуда приехали они вместе с Бекки, чтоб принять участие в пумперниккельских торжествах.

- Diekleine Engländerinnschcint, ich glaube, en bays de gonnoissance, заметил Макс, знавший по французски, товарищу своему, Фрицу, - после этого жирного деда, пришла к ней кажется хорошенькая компатриотка. Я подслушал, как оне там болтают и хнычут в её комнате.

- Нам однакожь надобно взять билеты в её концерт, сказал Фриц, - есть у тебя деньги, Макс?

- Плоха штука, любезный, возразил Макс, - этот концерт еще in nubibus, сиречь, на воздусех. Ганс говорил, что она тоже объявила в Лейпциге, и бурши разобрали пропасть билетов. Только она не пела, и ускакала с этими денежками. Вчера в карете она сказала, кажется, что пьянист её заболел и остался в Дрездене. Это все дудки. Я уверен, что она не может петь, голос у нея хриппт так же как у тебя.

- Хрипит, да, твоя правда. Я сам слышал, как она, сидя у окна, старалась прохрипеть schrecklich английскую балладу: "Роза на балконе".

- Saufen und singea никогда не уживаются в ладу, как сода с кислотой, заметил красноносый Фриц, который изведал кажется на опыте эту неоспоримую истину. Нет, брат, ужь ты не бери билетов на этот воздушный концерт. Вчера она выиграла пропасть денег в trente-et-quarante. Я видел, как она заставляла английского мальчика играть за себя. Лучше уж мы сходим раз, другой в театр, или угостим ее французским вином и коньяком в Аврелианском саду. А билетов покупать не следует. Это что? Ты еще велел подать пива? Вот это дело.

Три или четыре кружки этого напитка истощены были в самое короткое время.

Из этого разговора молодых людей, майор Доббин легко мог догадаться, что эта Kleine Engländerinn, думавшая промышлять концертами, была не кто другая, как приятельница наша, Бекки. "Этот дьяволёнок видно опять принимается за свои старые проделки", подумал он, с улыбкой припоминая былые времена, когда Джой первый раз волочился за Ребеккой. Воксальное приключение представилось его воображению со всеми подробностями. Он и Джордж часто вспоминали об этом, хотя впоследствии сам капитан Осборн попался в ловушку этой Цирцеи. Вилльям следил в ту пору за всей интригой, но притворялся в обществе приятеля, что ничего не видит и не слышит. Впрочем Джордж не скрывал этой тайны. Поутру, в день ватерлооской битвы, когда молодые люди стояли впереди своего полка, обозревая плотные массы французских солдат, занявших высоты противоположных холмов, Джордж сказал своему другу:

- Признаюсь, Вилльям, я затеял глупейшую интригу с этой женщиной. Поход этот объявлен как-нельзя больше кстати. Если суждено мне умереть, надеюсь, Эмми никогда не узнает об этом деле. Как бы я спокоен был в душе, если бы и вовсе его не начинал!

Такое раскаяние привело Вялльяма в трогательное умиление, и впоследствии ему приятно было утешать вдову неоднократным напоминанием, что капитан Осборн был перед смертью препсполнен благороднейшими чувствами в отношении к отцу своему и жене. Об этих же фактах майор красноречиво распространялся на Россель-Сквере в разговорах с стариком Осборном, и это собственно окоячательно пособило ему помирить отца с памятью его сына.

- И эта женщина будет вечно интриговать! думал майор Доббин, - как бы я желал спровадить ее отсюда за десятки тысячь миль! Зло и беду разносит она повсюду.

Углубленный в эти размышления, он облокотился на стол обеими руками, и безсмысленно смотрел на пумперниккельскую газету, лежавшую у него под носом. Наконец, кто-то ударил его зонтиком по плечу, он поднял глаза, и увидел перед собою мистрисс Эмми.

Амелия имела в некотором смысле, абсолютную власть над майором и распоряжалась им по произволу. Она ласкала его, гладила по плечу и голове, и заставляла таскать за собою вещи.

- Отчего вы, сэр, не изволили дожидаться наверху, чтоб свести меня с лестницы? сказала она, слегка кивая своею миньятюрною головкой, и делая саркастический реверанс.

- Мне нельзя было стоять в корридоре, отвечал майор с умоляющим видом.

на пороге, и напомнил довольно неучтиво, что майор не изволил расплатиться за пиво. Эмми засмеялась и назвала Вилльяма неисправимым мотом, принужденным бежать от долгов. На этот раз, в ней открылся внезапно юмористический талант, и она придумала много остроумных шуток насчет кружки пива, которой впрочем майор не выпил. Эмми была очень весела, быстра и почти бегом пустилась бежать в гостинницу Телячьей Головы. Ей надлежало увидеться с Джоем сию же минуту. Майор засмеялся при этом бурном выражении сестринской нежности со стороны мистрисс Эмми, потому-что она не весьма часто изъявляла желание видеться с своим братцем "сию же минуту".

Они нашли ост-индского сановника в салоне первого этажа. Битый час он ходил по комнате взад и вперед, кусал свои ногти и поминутно смотрел через площадь на Слона в ту пору, как мистрисс Эмми беседовала с своей подругой на чердаке этого дома, а майор барабанил внизу по грязному столу, с нетерпением ожидая возвращения мистрисс Осборн.

- Ну? сказал Джой.

- Бедная, бедная страдалица! Чего только она не натерпелась, сказала мистрисс Эмми.

- Разве я не говорил тебе этого? пробормотал Джой, качая своей головой, причем щеки её затряслись и задрожали, как желе.

- Надобно очистить для нея комнату, Пайн, продолжала Эмми, - ее можно переселить наверх.

Пайн была степенная и скромная английская девушка, находившаяся в услужении при осюбе мистрисс Осборн. Само-собою разумеется, что каммердинер Джоя ухаживал за нею, и Джорджинька, в свою очередь, безпрестанно стращал ее рассказами о немецких разбойниках и привидениях. Она проводила свое время в тоске и скуке, и каждый день выражала неизменное желание воротиться не иначе, как завтра поутру, в родную свою деревушку близь английской столицы.

- Ну, да, Ребекка займет комнату моей горничной, сказала Эмми.

- Как! Неужели вы намерены ввести эту женщину в свои собственный дом? вскрикнул майор делая судорожный жест.

- Конечно, конечно! Чтожь вы тут находите удивительного, сказала Амелия самым наивным и невинным тоном. Да не сердитесь, майор Доббин, и не ломайте мою мебель. Конечно, мы намерены взять ее к себе.

- Разумеется! подтвердил Джой.

- Желал бы я знать, чье сердце не надорвется при этой повести об ужасных бедствиях несчастной женщины! продолжала Эмми. Безсовестный банкир её раззорился и убежал; негодный муж покинул ее и разлучил с малюткой...

Здесь мистрисс Эмми сжала свои крошечные кулачки и подняла их на воздух в такой угрожающей позе, что майор невольно залюбовался на эту безстрашную воительницу.

- И кто бы мог подумать, что злые люди доведут ее до такой нищеты! Ведь она принуждена давать уроки и петь перед публикой из-за куска насущного хлеба!.. И еще бы мы не взяли ее к себе?

- Берите у ней уроки, мистрисс Джордж, закричал майор, только не давайте ей квартиры в своем доме. Умоляю вас об этом.

- Фи! фи! сказал Джой.

- Я вас, решительно, не понимаю, майор Валльям, сказала Амелия запальчивым тоном, - вы всегда были так добры и так сострадательны, и вдруг становитесь жестоким к беззащитной женщине. Отчего вам вздумалось запрещать мне оказывать посильную помощь бедной страдалице, покинутой всеми её родственникми? Вам не следует забывать, Вилльям, что она мой старинный друг я...

- Нет, если у вас хороша память, Амелия, вы должны помнить, что Ребекка не всегда была вашим другом, сказал майор, начинавший приходить в раздражительное состояние духа.

Этот несчастный намек сразил окончательно мистрисс Джордж, она бросила на майора сверкающий взгляд и сказала:

- Стыдитесь, стыдитесь, майор Доббин! Стыдитесь, милостивый государь!

- Как! он не постыдился делать мне такие намеки! сказала она. О, это слишком, слишком жестоко!

Она посмотрела на портрет Джорджа, висевший на своем обычном месте и на миньятюр своего ненаглядного мальчика.

- О, да; о, да, это слишком жестоко с его стороны! Как он осмелился говорить мне об этом, когда я простила ему все? Из собственных уст Вилльяма я слышала несколько раз, как неосновательны были мои подозрения, и как ты был чист и невинен, о великодушный и благороднейший супруг мой!

И, проникнутая внутренним негодованием, она принялась ходить по комнате дрожащими шагами. Затем она облокотилась на коммод, над которым висело изображение покойника, и еще раз устремила на него присталъный взгляд. Его глаза, повидимому, обратились на нее с упреком, и этот упрек становился яснее и яснее по мере того, как мистрисс Эмми смотрела на мимьятюр. Счастливые годы первой девственной любви снова ожили в её воображении с наимельчайшими подробностями. Глубокая рана сердца, незаживленная продолжительным временем, сделалась еще глубже и болезненнее. Эмми не могла перенести упреков супруга, смотревшого на нее из своей вызолоченной рамки. Да, да, она будет принадлежать ему вечно, теперь и всегда, здесь и за гробом.

Бедный Доббин, бедный, старый Вилльям Доббин! Один несчастный намек разрушил здание всей твоей жизни, которое сооружал ты с такими гигантскими трудами! Одно неосторожное слово, и птичка выпорхнула из клетки, которую ты устроивал с таким кропотливым терпением.

Хотя взорами Амелии весьма ясно выражался роковой кризис в её сердце, однакожь Вилльям еще не думал падать духом, и мужественно противостоял угрожающей беде. В сильных выражениях он принялся умолять мистера Седли, чтобы тот защитил свою сестру от козней Ребекки, и заклинал Джоя не принимать ее в свои дом. Он упрашивал Бенгальца навести, по крайней мере, необходимые справки относительно мистрисс Бекки, и сказал, между-прочим, что репутация её слишком заподозрена негодным обществом игроков, среди которых, как он слышал, Ребекка жила до сих пор. Затем Вилльям счел нужным изобразить давнопрошедшия несчастия и упоиянул, каким опасностям подвергался от нея бедный капитан Осборн. Наконец, он старался представить неотразимые доказательства относительно того пункта, что разлука её с мужем, предосудительная во многих отношениях, ничего не говорит в её пользу. Он представил, что общество её для Амелии тем опаснее, что вдова ничего не разумеет в делах света. Никогда еще Вилльям не обнаруживал такого сильного красноречия, способного убедить и растрогать самую черствую душу. Неотразимые аргументы его логики подводились под один общий итог, что Ребекка не должна быть терпима среди порядочных людей.

Будь майор Доббин более запальчив и побольше ловок, ему, по всей вероятности, удалось бы склонить на свою сторону мистера Джоя. Но сановник Индии уже досадовал на превосходство, которое, как ему казалось, безпрестанно обнаруживал над ним майор Доббин, и об этом пункте он уже сообщил несколько замечаний мистеру Киршу впродолжение их путешествия по германским городам. В настоящем случае, запальчивый Бенгалец вышел из себя и объявил наотрез, что он никому не позволит вмешиваться в свои домашния дела; и что, во всяком случае, он сам может и должен защшцать свою фамильную честь. Прибытие мистрисс Бекки окончило разговор приятелей, начинавший уже прннимать довольно запальчивый характер. Она пришла из гостинницы Слона в сопровождении носильщика с её небольшим чемоданом под мышкой.

Ребекка приветствовала хозяина с почтительным вниманием, и сделала довольно холодный реверанс майору. Женский инстинкт сказал ей с первого взгляда, что майор был её врагом, старавшимся разстроить её дружеския отношения к мистрисс Эмми и её брату. Вскоре Амелия вышла из своей комнаты и обняла гостью с величайшим радушием, не обращая в тоже время никакого внимания на майора. Через минуту она бросила на него угрюмый и сердитый взгляд, и в глазах её выразилось презрение, которое едва-ли к кому она обнаруживала впродолжение своей жизни. Теперь, однакожь, действуя под влиянием особенных обстоятельств, она решилась быть сердитой на майора, не подозревая, конечно, что делает величайшую, сумасбродную несправедливость. Пораженный этим, совершенно несправедливым гневом, Доббин ушел, сделав поклон столько же гордый и холодный, как убийственный книксен мистрисс Эмми, небрежно сказавшей ему "прости".

С его уходом, Амелия обнаружила самую задушевную привязанность к Ребекке. Она принялась хлопотать при устройстве комнаты для своей гостьи, показывая на каждом шагу такую удивительную быстроту в движениях и словах, какой еще никогда в ней не замечали. Факт обыкновенный: слабодушные люди, позволив себе какую-нибудь несправедливость, стараются как-можно скорее покончить свое дело. Эмми воображала в простоте сердечной, что, в настоящем случае, она выставляет перед светом необыкновенную твердость духа и вместе чтит достойнейшим образом память покойного капитана Осборна.

Джорджинька между-тем воротился с гулянья к обеденному времени, и нашел, как обыкновенно, четыре прибора за столом; но, к великому его изумлению, на место майора Доббима села какая-то леди.

- Это что значит? спросил юный джентльмен, не скрывая своего изумления. Где же Доббин?

- Майор Доббин сегодня не обедает с нами.

С этими словами Амелия прижала малютку к своему сердцу, поцаловала его с особенною нежностью, разгладила ему волосы, и, наконец, представила его мистрисс Кроли.

- Вот мой сын, Ребекка, сказала мистрисс Осборн, бросая на гостью такой взгляд; в котором ясно выражался вопрос: "Где и когда свет производил такое чудное сокровище?"

Бекки посмотрела на мальчика с неистовым восторгом, и еще неистовее пожала ему руку.

- Милое дитя! сказала она, и вслед затем прибавила: Боже мой, как он похож на моего...

Взволнованная сильнейшими чувствами, она не могла докончить этой речи, но Амелия мигом смекнула, сообразила и постигла, что Ребекка думает о своем собственном, благословенном сыне. Несмотря, однакожь, на сильную грусть, пробужденную печальными воспоминаниями, мистрисс Кроли кушала с большим аппетитом; общество старинной подруги очевидно подействовало благодетельным образом на её разбитое сердце.

За столом, когда Бекки рассказывала многие стародавние анекдоты, Джорджинька не отрывал глаз от новой гостьи, и слушал ее с большим вниманием. Когда подали десерт, Эмми отправилась наверх смотреть за дальнейшими хозяйственными распоряжениямя, а мистер Джой спокойно заснул в креслах, прикрывшись газетой "Galignaui". Джорджинька и гостья сели друг подле друга; мальчик принялся теперь разсматривать ее с величайшшт вниманием, и, накрнец, бросив щипчики, которыми колол орехи, сказал:

- Послушайте-ка, мистриссь...

- А вот что: вчера вы были в маске, и я видел вас за рулеткой.

- Тише, тише, маленький шалун! сказала Бекки, цалуя Джорджинькину руку. Твой дядя был также там, ты не должен говорить этого мамаше.

- Ужь, конечно, не должен, отвечал мастер Джордж.

- Мы ужь успели подружиться, как видите, сказала Ребекка Амелии, которая в эту минуту войти в комнату.

И мы в свою очбред должны признаться, что мистрисс Осборн поместила в своем доме умную и достолюбезную компаньйонку.

* * *

Вспыхнув великим негодованием, мистер Вилльям Доббин, еще непостигавший и даже неподозревавший всей опасности своего бедственного положения, пошел бродить по городу без всякой определенной мысли, плана и цели. Судьба наткнула его на секретаря английского носольства, Тепъуорма, и тот пригласил его к себе на обед. Разговаривая за столом о разных житейских предметах, майор воспользовался случаем спросить дипломата, не знает ли он каких-нибудь подробностей о так-называемой мистрисс Родон Кроли, которая, как говорят, наделала в последнее время много шума в английской столице? Как не знать? Тепъуорм знал наперечет все лондонския сплетни, и приходился, сверх-того, ближайшим родственииком леди Гигант. На этом основании, он излил в открытые уши слушателя такую чудную историю о похождениях мистрисс Бекки, что майор остолбенел. Я сам имел честь присутствовать на этом обеде, и тогда-то главнейшим образом удалось мне собрать все эти факты, послужившие материялом для этого вполне добросовестного и совершенно достоверного рассказа. Тюфто, Стейн, Кроли, все действующия лица и все события, состоявшия в близкой или отдаленной связи с похождениями Бекки, были превосходно очерчены остроумным дипломатом. Он знал все, и разнообразные его открытия громом поразили простодушного и мягкосердечного майора. Кода мистер Доббин объявил, что мистрисс Осборн и мистер Седли взяли Ребекку в свой собственный дом, дипломат разразился самым неугомонным, оглушительным смехом, и сказал, что было бы гораздо приличнее пустить в свою квартиру какого-нибудь колодника из тюрьмы, чем эту всесветную пройдоху.

- Интересно знать, чему-то она научит этого шалуна Джорджа, заключил Тепъуорм.

Эта мысль окончательно сразила бедного майора, и он решился во что бы ни стало, предотвратить бедственные последствия необдуманного поступка мистрисс Эмми.

Поутру в тот день, еще до свидания с Ребеккой, было решено, что Амелия отправится вечером на придворный бал. Там будет удобно объясниться с нею, подумал майор. Воротившись домой, он надел мундир, и отправился ко двору, в надежде увидеть мистрисс Осборн. Но Амелия не поехала на бал. Когда мистер Доббин воротился в свою квартиру, свечи были уже погашены во всех комнатат Седли. Он не мог увидеть ее раньше утра. Неизвестно, какую ночь провел он под влиянием страшной тайны, тяготившей его душу.

В раннии час утра майор Доббин отправил через улицу своего каммердинера с запиской, объяснявшей, что ему предстоит крайняя надобность переговорить с мистрисс Осборн. Посланный воротился с ответом, что мистрисс Осборн больна, и еще не выходила из своей комнаты.

И Амелия также не спала всю эту ночь. Она размышляла о таком предмете, который уже больше сотни раз волновал её слабую душу. Уже не раз хотела она уступить и подчиниться влиянию сильной страсти, но неумолимая мысль снова представлялась её воображению, и она чувствовала, что эта жертва будет для нея слишком велика. Пусть он любит её безпредельно, и с таким постоянством, которому еще не было примеров, но Амелия ничего не может для него сделать. Благодеяния его сыпались на нее щедрою рукою, было время, когда мистрисс Эмми исключительно существовала щедротами этого джентльмена, но что значат благодеяния и постоянство на весах житейского базара? Эмми, в этом отношении, не составляла ни малейшого исключения между мильйонами особ женского пола. Ей ужь, признаться, маскучили эти благодеяния, и вот почему, собственно говоря, маленькая женщина с жадностию воспользовалась малешим предлогом, чтобы разорвать всякия сношения с этим человеком. Теперь она будет свободна.

Майора приняли уже вечером в тот день, часа за два перед обедом. Вместо искренняго и радушного приветствия, к которому он был приучен впродолжение многих лет, Амелия сделала весьма холодный реверанс, и протянула свою крошечнуютперчатку, до которой едва позволила дотронуться майору.

В гостиной была и мистрисс Кроли. Она подошла к прибывшему гостю с улыбкой, и также протянула ему руку. Доббин в смущепии отступил назад.

- Прошу извинить, сударыня, сказал он, я принужден объявить, что пришел сюда не в качестве вашего друга. Совсем напротив.,

- Ах, пожалуйста, майор, увольте нас от всяких историй! перебил взволнованный Джой, нелюбивший никаких сцен в домашнем кругу.

- Желала бы я знать, что такое майор Доббин намерен говорить против Ребекки? сказала Амелия чистым, звучным и ясным голосом, устремив на бедного Вилльяма грозный взгляд.

- Я не терплю в своем доме никаких историй, перебил опять мистер Джой. Вы сделаете мне великое одолжение, майор Доббин, если, на этот раз, уволите нас от своего визита. Покорнейше прошу вас об этом, сэр.

- Великодушный друг мой! сказала Ребекка с детскою наивностью, выслушайте, прошу вас, что намерен сказать против меня майор Доббин.

- Ничего не хочу слушать, ничего, ничего! заревел Джой во весь голос.

И затем, подобрав полы своего комнатного сюртука, он исчез.

- Теперь мы остались только с Ребеккой, сказала Амелия, вы можете, милостивый государь, смело говорить в присутствий двух женщин.

что эта обязанность не доставляет мне никакого удовольствия.

- Исполняйте скорее вашу обязанность, майор Доббин, сказала Амелия, уже пачинавшая чувствовать сильнейшую досаду в своей маленькой груди.

Можно вообразить, как вытянулось честное лицо Вилльяма при этой повелительной речи.

- Я пришел сказать... и, так-как вы остались здесь, мистрисс Кроли, то я принужден сказать в вашем присутствии, что, помоему убеждению, вы не можете и не должны, ни в каком случае и ни по какому побуждению, принадлежать к членам семейства моих друзей. Леди, оставившая своего мужа, путешествующая под чужим именем, леди, которая сидит в публичном месте за игорными столами...

- Это было однажды, когда я собиралась на бал, вскричала Бекки.

поведением, и оне сообщают о вас такия подробности, о которых я не желаю и не смею говорить... в присутствии мистрисс Осборн.

- Вот это, по крайней мере, очень скромный и совершенно удобный способ клеветать на беззащитную женщину, отвечала Ребекка. Вы подвергаете меня обвинениям, таинственным и загадочным, которых и не высказываете; это делает вам честь, майор Доббин. В чем же, спрашивается, обвиняют меня? В неверности к мужу? Я презираю эту клевету и открыто вызываю всех и каждого доказать ее; - вызываю вас самих, милостивый государь. Честь моя неприкосновенна - была, есть и будет, несмотря на ожесточенные преследования моих врагов. В том ли еще вы обвиняете меня, что я бедна, несчастна, безприютна, отвержена всеми своими родственниками? Так точно, я виновата во всех этих проступках, и судьба карает меня за них каждый день. Караете и вы, майор Доббин. пусти меня, Эмми, и я уйду, куда глаза глядят. Стоит только предположить, что я не встречалась с тобою, и колесо злосчастной моей жизни снова завертится своим обычным чередом. Пройдет ночь, и я опять булу скитаться по всему свету, как странница, для которой нет безопасного приюта под человеческою кровлей. Помнишь-ли, Амелия, какую песню ялюбила петь в свои былые, молодые годы? и тогда я скиталась точно так же, как теперь; и тогда презирали меня, как жалкую, безприютную тварь; и тогда обижали меня, и безнаказанно издевались надо мною, потому-что некому было вступиться за бедную девушку на этом свете. Пусти меня, Эмми, мое пребывание в твоем доме противоречит планам этого господина.

- Ваша правда, сударыня; сказал майор, - и если в этом доме я имею какую-нибудь власть.

- Власть! Власть!!?? Никакой власти вы не имеете здесь и не будете иметь, майор Доббин, закричала Амелия, сверкая своими гневными глазами. Ребекка, ты останешься со мной. Я не оставлю тебя, потому-что есть на свете изверги, которым приятно преследовать беззащитную женщину; и не буду я обижать тебя, Ребекка, из-за того только, что это могло бы доставить удовольствие майору Доббину. Уйдем отсюда, моя милая.

И обе женщины быстрыми шагами пошли к дверям.

- Я непременно должен объясниться с вами, Амелия, угодно ли вам остаться на минуту в этой комнате?

- Он желает говорить с тобою без меня, сказала Бекки, принимая страдальческий вид.

В ответ на это, Амелия схватила её руку.

- Уверяю вас честью, сударыня, что не о вас теперь я намерен говорить с мистрисс Осборн. Воротитесь, Амелия... на одну только минуту.

губы её дрожали, лицо было бледно.

- Я был в замешательстве, сказал майор после кратковременной паузы, - и начиная говорить с вами, я имел неосторожность употребить слово "власть".

- Да, вы употребили, сказала Амелия

И зубы её заскрежстали при этих словах.

- По крайней мере, Амелия, я имею здесь некоторое право быть выслушанным, продолжал Доббингь.

- Права, о которых говорю, предоставлены мне отцом вашего Джорджа, сказал Вилльям.

- Вы оскорбили его память, милостивый государь, да, вчера вы оскорбили. Вникните хорошенько, что вы сделали. Я никогда вас не прощу, никогда, никогда! сказала Амелия.

И выстреливая этими маленькими сентенциями, она вся трепетала от гнева и душевного волнения.

- Серьёзно ли вы говорите это, Амелия? сказал Вилльям грустным тоном. Неужели одно неосторожное слово, произнесенное в минуту запальчивости, затмит окончательно в ваших глазах глубокую преданность всей моей жизни? Я надеюсь и уверен, что поступки мои никогда не оскорбляли памяти капитана Осборна, и вдова моего друга не имела до сих пор ни малейших причин делать мне какие бы то ни было упреки. Подумайте об этом когда-нибудь на досуге, и совесть ваша, без всякого сомнения, докажет вам всю неосновательность этого обвинения. Вы начинаете это чувствовать теперь.

- Нет, Амелия, нет, продолжал Вилльям, - не вчерашняя речь вооружила вас против меня. Или я напрасно изучал и любил вас впродолжение всех этих пятнадцати лет, пди, вчерашния слова послужили для вас только предлогом для выражения мыслей, уже давно затаенных в вашем сердце. Но я знаю вас, Амелия. Я давно привык читать все ваши мысли, и следить за всеми движениями вашего сердца. Я знаю, к чему вы способны, мистрисс Эмми, вы можете привязаться к воспоминаниям, лелеять в своих мыслях мечту и любить фантастический призрак, но сердце ваше не может отвечать на глубокую привязанность, которую могла бы ценить женщина, великодушнее вас. Я, в свою очередь, гонялся за фантастическим призраком все это время. Выслушайте теперь, что я скажу вам однажды навсегда, мистрисс Джордж. Вы недостойны любви, которую я питал к вам до сих пор... И я знал, что этот приз, которого хотел я добиться ценою жизни, не стоит выигрыша. Я был глупец, мечтатель, безумно желавший променять весь запас своих чувств на слабую искру любви, которая могла, по крайнеи мере, на некоторое время вспыхнуть в вашем сердце. теперь - конец моим стремлениям, конец безумным надеждам, и я отказываюсь от безплодной борьбы... Я не виню вас, Амелия. Вы очень добры, и во всех этих случаях поступали по крайнему своему разумени,; но вы не могли, вы неспособны были возвыситься до той высоты нравственной привязанности, на которой я стоял в отношении к вам; надобно иметь душу, гораздо возвышеннее вашей, чтоб измерить всю глубину этого чувства. Прощайте, Амелия! Я уже давно следил за вашей борьбой. Время положить этому конец. Мы оба утомились, и надоели друг другу.

Страх и трепет объяли мистрисс Эмми, когда Вилльям собственными руками разорвал, наконец, цепь, привязывавшую его к ней, и когда он объявил свою независимость и превосходство. Так давно этот человек привык лежать у её ног, и так давно эта бедная женщина с миньятюрною головкой привыкла попирать его своими башмачками. Амелия вовсе не хотела выйдти за него, но все же ей приятно было держать при своей особе эту ньюфаундлендскую собаку. Ей хотелось, не давая ничего, получить от него все. Такие договоры, говорят, нередко заключаются в делах любви.

С минуту они оба стояли молча с поникшими головами. Амелия продолжала смотреть в землю.

- Должна ли я понимать, что... что... вы хотите нас оставить... Вилльям? сказала она.

- Мне уже не в первый раз оставлять вас, Амелия, сказал он. Однажды я уехал от вас, и воротился опять к вам через двенадцать лет. Мы были тогда молоды, Амелия. Прощайте. Слишком много жизни я израсходовал на эту борьбу.

Впродолжение этой интересной беседы, дверь в комнату мистрисс Осборн была немного приотворена, и мистрисс Бекки, устремив свои зеленый глазок в это маленькое отверстие, имела случай следить за всеми движениями разговаривающих особ, и не проронила ни одного слова, исходившого из их уст.

"Что за благородное сердце у этого человека, думала мистрисс Бекки, - и как позорно играет им эта глупая женщина!"

Ребекка удивлялась майору, и в сердце её не было ни малейшого негодования против той жестокой роли, которую он принял в отношении к ней самой. То была с его стороны открытая, честная игра, и он дал ей полную возможность отыграться.

"Ах, еслиб у меня был такой муж!" подумала мистрисс Бекки; - я бы не посмотрела на его неуклюжия ноги! Великодушный мужчина с умом и сердцем превосходная находка для умной женщины."

И затем, вбежав в свою комнату, Ребекка оторвала клочок бумажки и написала записку, упрашивая майора остаться в Пумперниккеле на несколько дней, и вызываясь сослужить ему службу при особе мистрисс Эмми.

Таким-образом окончательная разлука совершилась. Еще раз бедный Вилльям подошел к дверям и ушел. Маленькая вдова, затеявшая всю эту историю, осталась победительницею на поле битвы, и приготовилась, вероятно, наслаждаться своей победой. Многия леди позавидуют, конечно, этому триумфу.

К обеденному часу явился Джорджинька, и опять, с великим изумлениен, заметил отсутствие старого "Доба". За столом господствовало глубокое молчание; Джой кушал один за всех, но сестра его не прикоснулась ни к одному блюду.

После обеда, Джорджинька, по обыкновению, развалился на подушках в амбразуре старого окна, откуда открывался вид и на Слона, и на майорскую квартиру. Джорджинька любил производить наблюдения с этого пункта, как некогда безсмертный мистер Пикквик следил за феноменами человеческой натуры, из форточки своей квартиры на Гозъуэльской улице. Предметом, обратившим на этот раз внимание маленького Джорджа, были признаки сильного движения, происходившого в майорской квартире по другую сторону улицы.

"ловушку" Доббина вывозят со двора. Что бы это значило.

Ловушкой называлась довольно неуклюжая колымага, купленная майором за шесть фунтов стерлингов. Джорджинька любил подтруиивать над этим экипажем.

Эмми вздрогнула, но не сказала ничего.

- Это что еще? продолжал Джорджинька. Франциск укладывает чемоданы с разным хламом, а Кувд, кривой ямщик, ведет под уздцы трех лошадей. Прескверные клячи. Как он забавен в этой желтой куртке!... Прошу покорно, он впрягает лошадей в майорскую колымагу. Разве Доббин уезжает, мамаша?

- Да, сказала Амелия, он уезжает.

- Он... он не воротится, отвечала Эмми.

- Не воротится? вскричал Джордж, и опрометью соскочил с окна.

- Останьтесь здесь, сэр! проревел Джой.

- Останься, Джорджинька, сказала его мать с грустным лицом.

Между-тем в колымагу майора заложили лошадей. Багаж продолжали укладывать. Франциск вынес из ворот шпагу своего господина, его трость и зонтик, связал все это вместе, и положил в кузов экипажа. Затем были вынесены бритвенный прибор и старый жестянный ящик с треугольной шляпой майора. Наконец явилась старая, грубая шинель, на красной камлотовой подкладке, защищавшая майора от всяких бурь и непогод впродолжение пятнадцати лет, и которая "manchen Sturm erlebt" как гласила современная немецкая песня. Она помнила ватерлооскую битву, и прикрывала обоих друзей, Джорджа и Вилльяма, в ноч перед победой.

Затем вышел старый Бурк, квартирный хозяин, за ним опять Франциск с последними господскими узлами, и за ним, наконец, сам майор Доббин.

Бурк принялся цаловать своего жильца с большим усердием. Майора все любили, и ему трудно было высвободиться теперь от этих энергических доказательств сердечной привязанности.

- Нет, ужь как хотите, я побегу, ей-Богу! закричал мистер Джордж.

Джордж пустился бежать из всей мочи, и через минуту был уже на противоположной стороне улщы. Рыжий ямщик похлопывал бичом.

Вилльям, освободившийся наконец от объятий хозяина, сел в свою колымагу. В одно мгяовение Джорджинька вспрыгнул на передок экипажа, и, обвив руками шею майора, припялся цаловать его с большим жаром, и засыпал его множеством разнообразных вопросов. Затем он, опустив руки в карман своего жилета, подал ему записку. Вилльям схватил ее с нетерпением, и открыл дрожащею рукою, но вдруг физиономия его изменилась, он изорвал бумагу на несколько клочков и выбросил из экипажа. Он поцаловал Джорджиньку в голову, и мальчик, приставив кулаки к своим глазам, вышел наконец из колымаги при содействии Францнека, но вместо того, чтоб пдти домой, он остановился на панели.

- Fort, Schwager!

"Телячью Голову", и не заметил наблюдений, делаемых из окна этой гостинницы.

Оставшись один среди улицы, Джорджинька залился горькими слезами, и сделался интерссным предметом наблюдений для праздных зевак. Он плакал навзрыд даже ночью, и горничная Эмми, для утешения мальчика, принесла ему абрикосового варенья, но чтоб оказать еще более действительную помощь, мисс Пойм завторила Джорджиньке самыми горькими слезами. Все бедные и честные люди, все, кто только знал майора, любили искренно этого великодушного и простосердечного джентльмена.

Что жь касается до мистрисс Эмми... Но ведь мы знаем, что она была спокойна. В утешение её остается над коммодом портрет капитана Осборна в золотой рамке.