Опыт продолжения романа Вальтера Скотта "Айвенго"
(Старая орфография)

ОПЫТЪ ПРОДОЛЖЕНІЯ РОМАНА ВАЛЬТЕРА СКОТТА: "АЙВЕНГО" (*).

Позвольте ничтожному труженику англiйской литературы, поклоннику вашихъ творенiй, вверить вамъ планъ, который могъ бы увеличить и безъ того уже великую въ нашихъ краяхъ вашу народность. У насъ, маркизъ, чувствуется тяжкiй недочетъ въ романахъ. Признанiе, горестное для англiйскаго писателя; но лондонскiй банкъ сделалъ такое ли еще горестное признанiе, когда занялъ, года два или три тому назадъ, не знаю какую то цифру у французскаго банка! Конечно, нетъ у насъ недостатка въ романахъ фешёнебльныхъ; умная мистриссъ Горъ производитъ ихъ по полудюжине въ лето; но нельзя же прожить одними фешёнебльными романами, этими сбитыми сливками романической литературы: духъ захватываетъ отъ этихъ вечныхъ описанiй аристократическихъ баловъ, болтовни въ клубахъ, туалетовъ дамъ, ужиновъ Гюнтера, собранiй Альмака, росписей французскихъ блюдъ, а пуще всего отъ французскихъ фразъ, которыя у насъ въ Англiи, съ незапамятныхъ временъ, составляютъ ровно половину фешёнебльныхъ романовъ. Романъ историческiй - произведенiе более существенное; а онъ-то именно и бежалъ изъ нашихъ книжныхъ магазиновъ. Сэръ Эдвардъ Больверъ Литтонъ отказался отъ него после Последняго изъ Бароновъ. Г. Джемсъ, этотъ неистощимый производитель, растратилъ весь свой жаръ на нравоописательномъ романе. Г. Гаррисонъ Эйнсвортъ, заведуя двумя ежемесячными Magazines, въ которыхъ поместилъ переводы Пикилья Альяга и Записокъ Врача, перепечатываетъ старыя книги, вместо того, чтобъ сочинять новыя; ужь съ годъ, какъ онъ оставилъ насъ въ самой средине мрачной, таинственной исторiи, именуемой Лондонскiя Откровенiя, обещавшей соперника вашему собрату, автору Однимъ-словомъ: наши великiе деятели или косятся, или устали. Счастiе вашимъ соотечественникамъ, что у васъ духъ не такъ коротокъ!

Что касается до меня, я решительный партизанъ новой системы, которую вы изобрели во Францiи! Люблю ваши романы въ двадцать-одинъ томъ, и душевно сожалею, что между вашими главами такъ много белыхъ страницъ, а на вашихъ страницахъ-такъ мало печатныхъ буквъ. Наконецъ, люблю продолженiя. Я не пропустилъ ни одного слова изъ Монте-Кристо; а какое истинное блаженство было для меня, когда, только-что кончивъ двенадцать томовъ Трехъ Мушкетеровъ, завиделъ я г. Роланди, почтеннаго книгопродавца, принесшаго мне еще двенадцать томовъ, Двадцать Летъ Спустя. О, еслибъ могли вы заставить Атоса, Портоса и Арамиса прожить сто-двадцать летъ, чтобъ подарить намъ еще двенадцать томовъ ихъ похожденiй! О, еслибъ тотъ врачъ, чьи Записки были вами предприняты, начавъ ихъ въ царствованiе Лудовика XV, могъ своими предписанiями радовать и аптекарей iюльской революцiи!

Но предположимъ, что ваши соотечественники помнятъ стихъ, въ которомъ Буало посмеялся надъ театральными героями --

предположимъ, что они этотъ стихъ приложили и къ героямъ романовъ, предположимъ, что вы своихъ собственныхъ героевъ перебрали уже всехъ, и молодыхъ и старыхъ; но за чемъ же вы, маркизъ, не завладеете чужими героями и не подарите намъ продолженiя ихъ исторiй? Разве вы думаете, что у Вальтера Скотта нетъ романовъ, которые остались после него неполными? Владетель Равенсвуда, на-примеръ, действительно исчезъ при развязке Ламермурской Невесты, въ какомъ-нибудь морскомъ романе, - на корабле хочу я сказать, который взялъ его къ себе на бортъ. Никто меня не уверитъ, что событiя жизни Квентина Дорварда кончились темъ днемъ, когда онъ женился на Изабелле де-Круа. Люди, мне кажется, даже переживаютъ бракъ. Пустимъ ли мы своихъ друзей въ отставку, перестанемъ ли заниматься ими съ той минуты, когда садятся они въ карету после свадебнаго обеда или завтрака? Конечно, нетъ; и не хорошо женатымъ людямъ, принцамъ, дворянамъ, горожанамъ или романистамъ, думать, что героями могутъ быть только мальчики, да старые холостяки.

Но ни одинъ изъ романовъ Вальтера Скотта не удовлетворяетъ меня такъ мало своей развязкой, какъ милый Айвенго, Иваноэ, какъ произносятъ у васъ во Францiи. Соображая характеры Роуэны, Ревекки, Айвенго и прочихъ, я уверенъ, что исторiя не могла кончиться темъ, чемъ она кончилась. Я слишкомъ люблю того лишеннаго наследства рыцаря, чью кровь распалило солнце Палестины, чье сердце горело страстью къ прекрасной Ревекке, я слишкомъ люблю его, и потому не допущу, чтобъ онъ уселся, счастливый и довольный, съ этимъ недоступнымъ, ледянымъ совершенствомъ - Роуэной. Надоела мне эта женщина, и взываю къ вамъ, маркизъ, обращаюсь къ вашему огромному таланту, прошу взглянуть на этотъ отрывокъ изъ некоиченнаго романа Вальтера Скотта, отрывокъ, воздающiй должную справедливость истинной героине.

Я набросалъ легкiй очеркъ, который представляю вамъ, и - будьте уверены, что если вы удостоите извлечь что-нибудь изъ этого очерка, я не буду подражать темъ, которые обвиняютъ васъ въ заимствованiи чужихъ мыслей. Я скорей последую примеру и манере журнала Revue Britannique, который довольствуется темъ, что объявляетъ себя вашимъ сотрудникомъ, потомучто вы одинъ разъ, не сказавъ ни слова, взяли изъ него повесть подъ заглавiемъ Tèrence le tailleur, да половину романа: Les aventures du matelot Dovy, имя котораго, по-крайней мере, при надлежитъ вамъ такъ же законно, какъ и ему.

Маркизъ! вашъ искреннiй почитатель,

(*) Микель Анжело Титмаршъ не кто иной, какъ г. Теккерей, одинъ изъ самыхъ плодовитыхъ юмористовъ британской литературы.

Глава I. Кто читалъ предъидущiе томы этой исторiи, тому не трудно отгадать последствiя брака Уильфрида Айвенго. Кто помнитъ образъ жизни Роуэны у стараго Седрика, ея изъисканную вежливость, ея скромность, благоразумiе, ея невозмутимое спокойствiе и довольно-гордое сознанiе, - тотъ безъ удивленiя увидитъ въ замужней женщине молодую девушку.

Въ-самомъ-деле, Роуэна, сделавшись женою храбраго товарища Ричарда-Львинаго-Сердца, скоро стала образцомъ англiйскихъ женщинъ. На несколько миль вокругъ Ротервуда въ одинъ голосъ говорили о ея примерной жизни. Замокъ ея былъ сборнымъ местомъ всего духовенства и монаховъ, которыхъ она кормила самыми изъисканными блюдами, хотя сама была чрезвычайно умеренна и строго соблюдала посты по правиламъ церкви. Ни въ одномъ изъ трехъ округовъ Йоркскаго Графства не было больнаго, котораго бы не посетила набожная лэди: верхомъ, въ сопровожденiи своего домоваго пастора, отца Глаубера, и врача, брата Томаса д'Эпсома, объезжала она всю провинцiю, раздавая пособiя, милостыни и утешенiя. Она освещала все церкви своими свечами, жертвами ея благочестiя. Звонъ колоколовъ ея капеллы начинался каждое утро въ два часа, и все ротервудскiе васаллы должны были присутствовать у заутрени, у компли, у нонъ, у вечерни, и слушать проповеди. Нечего и говорить о томъ, что посты соблюдались со всею католическою строгостiю, и что изъ служителей лэди Роуэны пользовались особенною ея благосклонностью те, которые носили самую жесткую власяницу и бичевали себя съ самою настойчивою набожностью.

ему пустить какую шутку на счетъ бедныхъ, запуганныхъ служителей, которые глодали корки хлеба на краяхъ стола, то эта шутка всегда была такая плоская и тощая, что никто не осмеливался смеяться надъ нею. Самый шумный успехъ, какой ему еще удавалось иметь, приносилъ такiе плоды, которые хоть бы у кого навсегда отбили охоту къ шуткамъ. Такъ, однажды вечеромъ, после ужина, лэди Роуэна вела беседу о какомъ-то спорномъ генеалогическомъ вопросе съ отцомъ Виллибальдомъ (въ-последствiи известнымъ подъ именемъ пустынника и исповедника Виллибальда-Вареакрскаго). Спросили кубки. Уамба, обращаясь къ Гуффо, юному пастырю гусей, почти такому же дураку, какъ онъ самъ, сказалъ: "ну, у нихъ въ глазахъ зарябило - вотъ теперь разве прояснится спорный-то пунктъ". Гуффо засмеялся надъ этой древней какъ Иродъ остротой; лэди, можетъ-быть, действительно начинавшая путаться въ метафорахъ и иносказанiяхъ, приказала узнать, кто осмелился такъ дерзко нарушить благочестивую тишину. Виновные были открыты, и Роуэна присудила каждому изъ нихъ дать на заднемъ дворе тотчасъ же по три дюжины ударовъ.

Бедный Уамба обратился съ просьбой о помощи къ Уильфриду Айвенго.

-- Я освободилъ васъ, когда вы были пленникомъ въ замке Фрои-де-Бёфа, сказалъ онъ ему: - освободите меня отъ кнута!

-- А! да! съ гордостiю прервала Роэна робкое заступничество супруга: - я помню... онъ говоритъ о той башне, въ которой вы сидели взаперти съ Жидовкой... Гуртъ, вместо трехъ дюжинъ, дайте ему четыре дюжины.

Двенадцать ударовъ больше! вотъ все, что выигралъ бедный Уамба отъ посредничества своего господина.

Действительно, Роуэна не забывала, что она принцесса англiйской крови, и сэръ Уильфридъ Айвенго, ея супругъ, долженъ былъ считать себя счастливымъ, что она не давала ему еще сильнее чувствовать низость его рода. Увы! кто изъ насъ, изучая характеръ прекраснаго пола, не заметилъ въ самыхъ любезныхъ женщинахъ стремленiя господствовать надъ ихъ властителемъ и господиномъ? Кто не знаетъ, что мудрейшiе советники часто должны бываютъ молчать, когда прiйдется остаться наедине съ кроткою половиной? кто не знаетъ, что самые храбрые на поле битвы даютъ обезоружить себя тряпке?

Та башня, въ которой вы сидели взаперти съ Жидовкой... Читатель, конечно, понялъ смыслъ этого замечанiя; что касается до Айвенго, то онъ тоже понялъ его совершенно. Кто не подозревалъ этой ревности, пусть вспомнитъ сцену, когда дочь Исаака Йоркскаго - задумчивая, нежная жертва - принесла свои брильянты и рубины, молча положила ихъ къ ногамъ торжествовавшей Роуэны, и потомъ отправилась въ далекую, чужую страну ухаживать за больными соплеменниками и питать въ своемъ непорочномъ сердце тайну любви. Кто усомнился тогда, что принцесса крови не забыла своего высокаго званiя предъ такою красотой и такимъ смиренiемъ? Вы думаете, что она была великодушна въ минуту победы?

Она, конечно, сказала Жидовке: "живите со мною, какъ сестра". Но Ревекка знала, что эта фраза была темъ, что на благородномъ восточномъ языке, известномъ крестоносцу Уильфриду, называется бошъ, а на простомъ саксонскомъ наречiи фиджъ (мистификацiя), и удалилась съ растерзаннымъ сердцемъ, не надеясь спокойно смотреть на счастiе своей соперницы и не желая смущать его своимъ отчаянiемъ. Роуэна, какъ женщина крайне-гордая и крайне-добродетельная, никогда не могла простить дочери Исаака ни красоты ея, ни ея интриги съ Айвенго (саксонская принцесса постоянно предполагала интригу), ни ея дивныхъ брильянтовъ и другихъ драгоценностей, хотя Ревекка все отдала ей.

Однимъ словомъ, Роуэна была всегда готова уколоть Жидовкой своего мужа. Не проходило дня, чтобъ несчастный рыцарь не слышалъ прямыхъ или косвенныхъ напоминанiй о томъ, что Израильтянка любила его и что знатная христiанка никогда поможетъ забыть этого оскорбленiя. На-примеръ, если Гуртъ, свинопасъ, произведенный въ-последствiи въ званiе леснаго стража, приходилъ сказать, что онъ виделъ огромнаго кабана и предлагалъ охоту, - Роуэна говорила: "Ступайте, сэръ Уильфридъ, преследуйте этихъ бедныхъ поросятъ... вы знаете, что друзья ваши, жиды, не могутъ терпеть ихъ". Или когда, бывало - а это бывало нередко - возстановленный на своемъ престоле, Ричардъ-Львиное-Сердце, желая получить отъ Жидовъ денегъ въ заемъ или безъ займа, предавалъ всесожженiю некоторыхъ изъ ихъ капиталистовъ и приказывалъ выдернуть несколько зубовъ у ихъ главныхъ раввиновъ, торжествующая Роуэна говорила: "Въ добрый часъ! давно бы такъ этихъ христопродавцевъ! Англiя не будетъ счастлива, пока не истребитъ последняго изъ этихъ чудовищъ..." Или съ еще более-жестокимъ сарказмомъ: "Айвенго, другъ мой" говорила она; "вотъ новыя преследованiя противъ Евреевъ - тебе бы вступиться, мой благородный супругъ! Его величество ни въ чемъ тебе не откажетъ; а ведь ты всегда любилъ ". Не смотря на эти неловкiе и еще другiе намеки, лэди Роууэна не упускала случая надевать брильянты Ревекки каждый разъ, когда королева собирала весь дворъ, или на Йоркскихъ балахъ, на которые являлась благоразумная богомолка не потому-что чувствовала потребность въ светскихъ развлеченiяхъ, но потому-что считала обязанностiю бывать въ кругу знатныхъ провинцiальныхъ дамъ.

Такимъ-образомъ, Уильфридъ Айвенго, достигнувъ исполненiя своихъ пламенныхъ желанiй, сделался, какъ и многiе другiе, весьма-жалокъ. Увы! друзья мои, разве не часто бываетъ такъ въ действительной жизни? Много есть садовъ, которые издали кажутся свежими и зелеными, а вблизи увидишь въ нихъ только густую траву, печальныя аллеи да беседки, поросшiя колючимъ тернiемъ. Я плылъ по водамъ Босфора: съ этого прекраснаго, синяго моря, столица турецкаго султана съ ея дворцами, минаретами, позолоченными куполами и зелеными пирамидами кипарисовъ, - представляется мухаммедовымъ раемъ. Войдешь въ городъ и увидишь жалкiй лабиринтъ хижинъ и грязныхъ, кривыхъ переулковъ, наполненныхъ заразительнымъ воздухомъ, населенныхъ собаками и нищими безъ рубищъ... Роковой обманъ! Но такова жизнь! Счастiе - не что иное, какъ надежда, а действительность - горечь и обманъ.

Можетъ-быть, человекъ съ благородными правилами, Айвенго не легко согласится признать свое заблужденiе; но другiе со стороны заметятъ его. Айвенго худелъ и чахъ какъ въ лихорадке подъ жгучимъ небомъ Аскалона, садился за столъ безъ аппетита; спалъ дурно, хотя зевалъ весь день. Диспуты докторовъ и монаховъ, собиравшихся у Роуэны, не веселили его нисколько, и во время ихъ пренiй, онъ, къ величайшему огорченiю своей благородной супруги, обнаруживалъ особенную сонливость. Онъ часто охотился, и можно было действительно подумать, какъ замечала лэди Роуэна, что эти занятiя служили ему предлогомъ уйдти изъ дома. Трезвый, какъ анахоретъ, Айвенго начиналъ даже любить вино, и когда онъ возвращался отъ Ательстана, у котораго бывалъ довольно-часто, гордая супруга замечала не разъ, что походка у него была неустойчивая, взглядъ необыкновенно-блестящiй. Что касается до Адельстана, то онъ клялся святымъ Вульстаномъ, что считаетъ себя счастливымъ, избегнувъ брака, который бы приковалъ его къ такой достойной, къ такой совершенной женщине. Самъ честный Седрикъ, который скоро принужденъ былъ оставить здмокъ своей невестки, началъ клясться святымъ Вальтёфомъ, что сынъ его дорогою ценою платитъ за свое счастье.

Среди такого почетнаго, но печальнаго существованiя, получается въ Англiи весть, что король и другъ Айвенго предпринялъ противъ своего васалла, графа Лиможскаго, тотъ походъ, который долженъ былъ иметь такую роковую развязку подъ замкомъ Шалю. Какъ верный и безукоризненный подданный, Айвенго съ отрядомъ васалловъ отправился подъ знамена своего короля. Онъ взялъ съ собою своего оруженосца Гурта, Робинъ-Гуда и шута Вамбу, который, когда замокъ Роуэны скрылся изъ вида, перекувырнулся и сказалъ первую съ давнихъ поръ оригинальную остроту.

Глава II. Я пропускаю прекрасную главу осады Шало: очевидно, чтобъ писать ее, надо знать, какой размеръ согласится дать сочиненiю издатель. Впрочемъ, это одна изъ самыхъ легкихъ главъ. Рама обширная и матерiаловъ много: самый обыкновенный романистъ разсказалъ бы тутъ чудныя битвы, стычки отрядовъ, вылазки, засады, геройскiе подвиги на коне и пешкомъ, страшныя сшибки, и все приключенiя рыцарской драмы. Арсеналъ осады, съ его стрелометными, стенобойными и другими всехъ родовъ военными машинами, которыя я могъ бы перечислить, но не описать, - принадлежитъ всемъ и каждому.

Глава III. Еще укажу на главу съ эффектомъ: это - голодъ, который доводитъ гарнизонъ до последнихъ крайностей. Для контраста съ ужасами этихъ драматическихъ сценъ, у меня есть въ запасе описанiе великолепнаго праздника, даннаго Ричардомъ на поле битвы въ честь королевы Беранжеры. Легко понять, что после эпизодовъ, напоминающихъ iерусалимскiй голодъ, можно прекрасно описать блюда средневековой кухни, которыя подавались за столомъ Львинаго-Сердца. Въ ответъ на отчаянные крики осажденныхъ, раздаются песни оргiи и веселыя шутки. Среди страшнаго эгоизма, распространеннаго голодомъ, среди беззаботной веселости королевскаго праздника, происходитъ эпизодъ самой возвышенной преданности и любви; наконецъ, последнiй контрастъ! Какъ вамъ нравится вотъ это: когда Ричардъ угощаетъ своихъ собеседниковъ съ почестью короля, разсчитывающаго на близкую победу, въ то самое время происходитъ сцена, совершенно-выполняющая эпиграфъ главы, взятый изъ Данта: графъ Лиможскiй бросаетъ жребiй съ своими детьми, чтобъ узнать, кого изъ нихъ перваго будутъ есть другiе?..

Глава IV. Еще прекрасная глава последняго приступа! Старый правитель Шалю и его дети падаютъ одинъ за другимъ подъ ударами страшной секиры Ричарда.

. . . . . . . . . . . ."О! святой Ричардъ! о! святой Георгiй!" восклицаетъ среди всеобщаго смятенiя громовымъ голосомъ Львиное-Сердце, и съ каждымъ ударомъ его мощной руки катится на землю срубленная голова и обезглавленный, облитый кровью трупъ. Никогда еще светъ не видалъ такого воина, какъ этотъ гордый Плантагенетъ, съ пеной бешенства у рта за верху сторожевой башни! Глаза его блестели какъ молнiи сквозь кольца опущеннаго забрала; опьяненiе битвы придавало ему видъ неистовства. Одинъ за другимъ умирали у ногъ, его дети Шалю, оставался одинъ изъ этой семьи, который поутру сражался подле сэра Энгерранда. То былъ прекрасный юноша съ голубыми глазами, съ золотистыми кудрями. Не дальше, какъ вчера сбиралъ онъ фiалки въ саду; несколько летъ предъ темъ засыпалъ еще на груди матери. Что значила короткая шпага въ слабой руке его предъ самымъ страшнымъ мечомъ всего христiанскаго мiра? Но Богемондъ хочетъ меряться силой съ великимъ бойцомъ Англiи, становится съ нимъ нога въ ногу. Мать этого ребенка, нежная мать, отвращаетъ глаза! Энгеррандъ! родъ твой истребленъ!.. Несчастный Богемондъ! Вотъ летитъ его блестящiй клинокъ, вотъ наступила его последняя минута! бедный ребенокъ!

. . . . . ."Нетъ! нетъ! клянусь святымъ Барбакомъ лиможскимъ, мясникъ не убьетъ этого юнаго агнца. Удержи твою руку, Ричардъ, или клянусь святымъ Барбакомъ!..."

Съ быстротою мысли старый стрелокъ прижалъ къ плечу свой лукъ; стрела сорвалась съ звенящей струны, и чрезъ минуту уже качалась въ латахъ Плантагенета.

То была роковая стрела, спущенная твоею рукой, Бертранъ Гурдонскiй! Въ отчаянiи отъ боли, раненный Ричардъ вполне предался своей зверской натуре. Жажда битвы сделалась для него жаждой крови; онъ заскрипелъ зубами, испустилъ страшную хулу, и лезвiе убiйцы поразило русую голову ребенка... последнiй сынъ Шалю палъ бездыханенъ.

Я написалъ эту сцену для образчика, чтобъ показать, что можно сделать. Потомъ следуетъ великолепная картина всеобщаго избiенiя гарнизона, который весь перерезанъ, кроме Бертрана Гурдонскаго. Айвенго проситъ ему пощады... Но все впередъ знаютъ его участь? Бертранъ былъ зарезанъ живой по смерти Ричарда. Я не помню ни одного романа, въ которомъ бы была описана подобная казнь. Какой удивительный предметъ для энергическаго, живописнаго пера! Впрочемъ, можетъ-быть, тутъ не следуетъ прерывать разсказа...

Айвенго, защищавшiй Бертрана, опрокинутъ и оставленъ въ числе убитыхъ. Мы также оставимъ его, какъ-будто-бы онъ действительно умеръ, темъ более, что для окончанiя перваго тома у насъ есть глава - смерть Ричарда Львинаго-Сердца.

Глава V. - Надо умереть, сынъ мой, сказалъ почтенный Готье Руанскiй, между-темъ, какъ заплаканная Деранжера стояла вдали отъ палатки Ричарда. - Принесите покаянiе, король, и проститесь съ вашими детьми.

-- Дурная шутка для умирающаго, отвечалъ Ричардъ: - у меня нетъ детей, которыя бы могли последовать мне, добрый епископъ.

-- Ричардъ-Англiйскiй, сказалъ прелатъ, поднимая свои прекрасные глаза - дети ваши - ваши пороки. Честолюбiе - ваша старшая дочь, жестокость - вторая, роскошь - третья. Вы съ юности воспитывали ихъ. Проститесь же съ вашими греховными дщерями и приготовьте свою душу: часъ кончины приближается.

Какъ ни пороченъ былъ Ричардъ-Англiйскiй, но встретилъ смерть съ твердостiю христiанина. Миръ душе храбраго! Филиппъ, король Французскiй, узнавъ о смерти врага, строго запретилъ своимъ придворнымъ радоваться. - Не радоваться, сказалъ онъ: - а скорбеть надо при вести, что христiанство потеряло своего стража, а Европа храбрейшаго рыцаря.

Нужно ли говорить великому романисту, который возьмется наполнить предлагаемую мною раму, какъ кстати здесь, для окончанiя перваго тома, поместить несколько нравственныхъ и меланхолическихъ размышленiй?..

Глава I. При начале втораго тома этого продолженiя, на англiйскомъ престоле царствуетъ король Іоаннъ. Имена лицъ, выступающихъ на сцену, такъ известны, что съ первой страницы придаютъ разсказу интересъ историческiй. Прежде ихъ искали только въ Biographie Universelle; но съ некотораго времени во Францiи читаютъ не только Юма, но и Шекспира. Что я говорю! Изъ Шекспира понимаютъ не только его настоящiй смыслъ, но даже придаютъ ему и тотъ, которымъ онъ не постарался запастись. Недавно еще въ Сен-Жерменскомъ-Предместье Шекспиръ говорилъ по-французски, говорилъ стихами, или около того, и рифмовалъ целую сцену, неизвестную первымъ слушателямъ Гамлета. Какъ легко после того ввести въ томъ романа трагическую хронику жизни и смерти короля Іоанна-Безземельнаго!

Чтобы дать понятiе о большей части нашего втораго тома, стоитъ назвать Филиппа-Августа, Іоанна-Безземельнаго, принца Артёра, Великую-Хартiю, кардинала Пандольфа, и другихъ.

Philip of France, on peril of а curre;

Let go the hand of that arch-heretic,

And raise the power of France upon his head,

Unless he do submit himself to Rome (*).

(*) "Филиппъ Французскiй, подъ страхомъ отлученiя отъ церкви, оставляетъ руку этого архи-еретика и склоняетъ голову подъ власть Францiи, лишь бы онъ не поддался Риму" (Жизнь и смерть короля Іоанна).

Чтобы не совершенно копировать Шекспира и не слишкомъ заимствоваться изъ Филиппиды Вьенне, я бы поставилъ подле молодаго Артёра переодетаго рыцаря, и, можетъ-быть, Констанцiя Бретанская влюбилась бы въ этого таинственнаго рыцаря, который, какъ верный оруженосецъ, следовалъ за несчастнымъ принцемъ во всехъ превратностяхъ его жизни, но который, увы! отлучился бы на одинъ день, и этимъ-то днемъ воспользовался бы жестокiй дядя Артёра.

Переодетый рыцарь поклянется отмстить за него, возмутить бароновъ противъ короля, и изъ ихъ возстанiя возникнетъ великая хартiя, палладiумъ британскаго народа.

Глава II. Французскiя войска высаживаются на берега Англiи подъ знаменами Лудовика-Дофина, сына Филиппа-Августа. Этотъ принцъ делаетъ самыя соблазнительныя предложенiя неизвестному рыцарю; но патрiотизмъ последняго возмущается при мысли о чужеземномъ владычестве. Если въ Париже не безъ основанiя поютъ:

Jamais eu France

L'Anglais ne régnera, --

Глава III. - Нужно ли говорить, кто этотъ таинственный рыцарь? Вы узнали Айвенго. Но для чего же ему скрываться? А разве рыцарь не можетъ скрываться въ романическомъ разсказе, такъ, по простой прихоти? Безъ сомненiя. Впрочемъ, есть поводъ, печальный и тяжелый поводъ, оправдывающiй второе инкогнито въ жизни Айвенго... Роуэна вышла за другаго!

После осады Шалю, верный Гуртъ, покрытый ранами, возвратился въ Ротервудъ и принесъ роковую весть о двойной утрате: Львинаго-Сердца и вернаго друга его Уильфрида Айвенго.

Действительно, заслоняя собою благороднаго Бертрана-Гурдонскаго, сэръ Уильфридъ Айвенго былъ смертельно раненъ. Его перенесли въ палатку, и тутъ онъ испустилъ последнiй вздохъ на рукахъ своего вернаго оруженосца, передавъ ему волосы Роуэны, которые носилъ въ пряжке пояса, и золотое кольцо, данное ею съ ея именемъ и гербомъ...

-- Была другая прядь волосъ у него на шее, тихо прибавилъ Гуртъ Седрику.

-- Какого цвета? спросилъ его старый саксонскiй патрiархъ.

-- Чернаго, отвечалъ Гуртъ: чернаго какъ коса той прекрасной Жидовки, которая спасла его отъ оружiя Темпльстона.

Не трудно догадаться, что объ этой другой пряди волосъ ни слова не было сказано Роуэне, которая перенесла весть о смерти супруга съ твердостiю, достойною ея характера, но такъ-что никто не могъ обвинить ея въ холодности, ибо она носила трауръ самый строгiй, какой только можно было достать въ Йоркскихъ давкахъ, и воздвигла мавзолей, равнявшiйся величиною соборной церкви.

Когда исполнился срокъ траура, она вступила въ новый бракъ съ неуклюжимъ Адельстаномъ... Удивительнымъ покажется это разве только новичку въ жизни. Кардиналъ Пандольфъ благословилъ ихъ союзъ; а чтобъ предупредить всякое сомненiе на счетъ действительности смерти Айвенго, тело котораго не было привезено въ Англiю, кардиналъ исходатайствовалъ вдове папскую буллу, уничтожавшую ея первый бракъ. Такимъ-образомъ, лэди Айвенго могла сделаться лэди Адельстанъ безъ малейшаго упрека совести. Кто удивится еще, узнавъ, что она была гораздо-счастливее съ глупымъ барономъ, нежели съ ловкимъ и задумчивымъ Уильфридомъ?.. Женщины искони оказывали особенныя наклонности къ дуракамъ и любили ословъ гораздо прежде, нежели амуровъ. Другое, совершенно-натуральное явленiе: Адельстанъ не замедлилъ сделаться самымъ грубымъ и пьянымъ мужемъ... Истина старинная, что есть женщины, которымъ въ тягость слишкомъ-нежное счастье, для которыхъ нужна некоторая жосткость, которыя, наконецъ, считаютъ пренебреженiемъ, если оне выведутъ васъ изъ терпенiя и вы не возвратите ихъ къ кротости ручнымъ исправленiемъ. Но входить въ подобныя подробности значитъ нарушатъ территорiальныя права задушевнаго романа. Довольно сказать, что лордъ и лэди Адельстанъ жили гораздо-счастливее, нежели лордъ и лэди Айвенго.

Глава IV. - Теперь, почему же бы мне и не ввести по-крайней мере одну чувствительную главу? Айвенго, все еще подъ чужимъ именемъ, путешествуетъ на севере Англiи. Онъ прiезжаетъ въ Йоркъ (тутъ можно разсказать несколько чудовищныхъ поступковъ Іоанна) и разведываетъ, что сталось съ Ревеккой, дочерью Исаака. Для этого онъ обращается къ Жидамъ, которые говорятъ ему, что она въ Гренаде, где тогда Евреи пользовались всеми милостями при дворе Боабдила. Онъ входитъ въ домъ Исаака, въ комнату, где ухаживала за нимъ прекрасная Жидовка; воспоминанiя роятся въ голове его, и углубляясь въ самого-себя, онъ узнаётъ, что любилъ ее гораздо-более, нежели какъ думалъ. Тутъ онъ оплакиваетъ свое ослепленiе и судьбу свою, забываетъ собственное отчужденiе и плачетъ о Ревекке, отчужденной, оставленной, изгнанной.

Пойдетъ ли онъ въ Ротервудъ взглянуть на места, которыя были такъ милы ему въ детстве? Будетъ ли свидетелемъ счастiя Адельстана, покажется ли Роуэне, сделавшейся женою другаго?... Онъ пойдетъ, да! пойдетъ, покрайней-мере для того, чтобъ поклониться могиле отца своего, ибо старый Седрикъ наконецъ перешелъ въ вечность, и полагая, что сынъ его умеръ, оставилъ все свое именiе лэди Роуэне. Чтобъ не дать повода къ обвиненiю въ безполезной клевете на Роуэну и полъ ея, надо еще сказать, что старый Седрикъ, желая упрочить саксонскую династiю, самъ убеждалъ Адельстана жениться на вдове своего сына.

Итакъ, Айвенго въ Ротервуде.

Глава V.--... Глядя на монаха, вы бы могли подумать, что онъ дрожалъ и что смертная бледность покрывала его изнуренное лицо; но волненiе его быстро исчезло, притомъ спущенный капюшонъ закрывалъ его лицо.

На коленяхъ у Адельстана игралъ ребенокъ. Роуэна, улыбаясь саксонскому барону, наполняла ему глубокiй кубокъ ароматнымъ виномъ. Адельстанъ опорожнилъ кубокъ, и, обращаясь къ монаху, сказалъ:

-- Стало-быть, ты, монахъ, виделъ, какъ палъ при Шалю король Ричардъ, пораженный стрелой изменника?

-- Да, виделъ... Монахи нашего ордена были при последнихъ минутахъ монарха. Онъ умеръ какъ христiанинъ.

-- И ты виделъ также, какъ резали живаго стрельца? Должно быть забавно! вскричалъ Адельстанъ со смехомъ. - Какъ онъ ревелъ, я думаю!

-- Что ты, милой другъ? прервала Роуэна, положивъ свой прекрасный белый пальчикъ на его губы.

-- Вотъ люблю, Седрикъ, сказалъ Адельстанъ: - и обещаю показать тебе что-нибудь въ этомъ роде... Но, монахъ, виделъ ты также моего беднаго родственника, сэра Уильфрида Айвенго? Говорятъ, онъ хотелъ защищать изменника... Глуповатъ былъ покойникъ!

-- Другъ мой, еще разъ прервала Роуэна: - не произноси этого имени.

-- А почему же бы, на-примеръ, и не произносить? Разве вы его такъ любили, когда меня терпеть не могли? Разве пугало васъ мое смуглое лицо и вы предпочитали его интересную бледность?

-- То время далеко отъ насъ, милый Адельстанъ, сказала чувствительная Роуэна, поднимая глаза къ потолку.

-- Сказать правду, продолжалъ Адельстанъ: - вы не могли простить ему Жидовки, Роуэна?

-- Этой гнусной торговки! отвечала Роуэна. - Прошу васъ, не напоминайте мне этихъ именъ.

-- Ну, ну, повторилъ Адельстанъ: - бедный Уильфридъ все-таки былъ добрый малой... немножко мечтатель, немножко мокрая курица... слабая голова, которая скоро теряла умъ отъ вина.

-- Сэръ Уильфридъ Айвенго былъ хорошiй воинъ, сказалъ монахъ. - Я слышалъ, что въ христiанскомъ мiре было мало такихъ. Онъ несколько времени страдалъ еще отъ раны въ нашемъ монастыре; мы были при немъ въ последнiя минуты. Онъ и погребенъ у насъ.

-- Такъ вотъ и кончено объ немъ, сказалъ Адельстанъ. - Но мы напали на печальныя мысли. Где шутъ Уамба? Пусть онъ споетъ намъ что-нибудь веселое. Гей! Уамба! вставай, дуракъ, полно лежать-то передъ огнемъ, какъ чурбанъ. Пой, пой, дуракъ... Никакъ и ты тоже запечалился? Не вспомнилъ ли о своемъ господине? Ба! не все храбрые перемерли, есть еще веселые люди на свете.

-- Да, летаютъ въ небе индейки вместо орловъ, отвечалъ Уамба, лежавшiй у огня среди баронскихъ собакъ: - есть мертвые, которые живутъ, и живые точно мертвые. Есть песни, и заунывныя, есть и веселыя; только иногда отъ веселой станетъ грустнее, чемъ отъ самой заунывной: я пойду сниму свою пестрявку и надену черное платье, кумъ Адельстанъ; сделаюсь погребальнымъ плаксой и тогда, можетъ-быть, развеселюсь. А между-темъ, ты, кумъ, вели мне налить вина, а то горло у меня какъ мозгъ пересохло.

-- Пей и пой, глупый дуракъ, только не говори больше! сказалъ баронъ.

И Уамба, сидя передъ каминомъ, зазвучалъ струнами гудка, потомъ поджалъ свои длинныя, исхудалыя ноги, и началъ:

-- Кто научилъ тебя такой веселой песни, Уамба, сынъ Витлесса, безмозглая голова? закричалъ Адельстанъ, ударивъ кубкомъ по столу и подтягивая последнiй куплетъ.

-- Тотъ добрый и благочестивый пустынникъ, викарный Конмангурстъ, знаешь, что наделалъ намъ столько штукъ при короле Ричарде. Эхъ, баринъ! то-то было у насъ веселое время и добрый пасторъ.

-- Говорятъ, сказала Роуэна - что этотъ добрый пасторъ займетъ первую епископскую ваканцiю: онъ въ большой милости у его величества. Кстати, милый Адельстанъ, заметилъ ты на последнемъ придворномъ бале графа Гутингтона? У него доброе лицо, но я не могла понять, что хорошаго находятъ въ его графине, этой брюнетке съ веснушками, которую некогда звали дочерью Марiанной... Что касается до ея интригъ съ майоромъ Литтльджономъ и капитаномъ Скарле, то, право, я не знаю...

-- Я выше ревности и презираю ее, отвечала Роуэна, выпрямляясь съ величавой осанкой.

-- Впрочемъ, продолжалъ Адельстанъ: - Уамба спелъ намъ славную песню.

-- Мне кажется, очень-дурную, сказала Роуэна, по обыкновенiю подымая глаза. - Какъ! смеяться надъ любовью женщины! предпочитать наполненный виномъ кубокъ верной женщине! Любовь женщины вечна, мой Адельстанъ. Кто усомнится въ ней, тотъ богохульникъ, если не глупецъ. Женщина хорошей фамилiи, воспитанная, любитъ однажды и навсегда.

-- Простите, сударыня, прошу васъ... я дурно себя чувствую, сказалъ монахъ, быстро вставая съ своего места и спускаясь съ ступеней возвышенiя, - Уамба пошелъ за нимъ.

-- Есть мертвые, которые живутъ, и живые, какъ мертвые, сказалъ онъ ему на ухо: - есть гробы, подъ которыми смеются, и браки, отъ которыхъ страдаютъ... Не правда ли, святой мужъ? Потомъ, видя, что они одни и что все служители саксонскаго барона остались въ зале, чтобъ пить вместе съ господиномъ, Уамба, преклонивъ колени и цалуя край платья монаха, прибавилъ: я узналъ тебя, да, я узналъ тебя, мой господинъ.

-- Встань, отвечалъ Уильфридъ Айвенго еще нетвердымъ голосомъ: - одни дураки верны.

Сказавъ это, онъ пошелъ въ маленькую капеллу, где былъ погребенъ отецъ его. Монахъ провелъ тамъ всю ночь въ молитве, между-темъ, какъ шутъ Уамба сиделъ на пороге, безмолвный, подобно стоявшей въ притворе статуе.

Когда загорелась утренняя заря, Гуртъ и Уамба отправились съ монахомъ; но лэди Роуэна почти не заметила отсутствiя этихъ двухъ служителей, темъ более, что она сама въ тотъ день отправлялась въ Йоркъ, куда король Іоаннъ созвалъ весь дворъ свой.

Я еще не кончаю моего втораго тома; но отсылаю читателя къ следующимъ томамъ, въ которыхъ надеюсь разъяснить все, что могло показаться страннымъ въ предъидущемъ, и возбудить новый интересъ прекрасной Жидовкой, которая скоро будетъ играть первую роль.

Второе письмо благороднейшему Александру Дюма, маркизу Дави де-ла-Пелльетри.

Любезный маркизъ! При этомъ вторичномъ письме, мне показалось, что я уже прiобрелъ право обращаться къ вамъ съ совершенной фамильярностью. Вотъ, мы завели съ вами разменъ идей, вступили въ перiодическое, дружное сотрудничество: съ вами я чувствую въ себе и довольство и гордость, ибо снискалъ у васъ такое доверiе, что предлагаю вамъ превосходную мысль, - мысль, какой еще ни разу ни одинъ изъ вашихъ сотрудниковъ не сообщилъ вамъ; мне и въ голову не приходитъ сомневаться въ вашей лестной признательности, и, въ то же время, благосклонность англiйской публики доказываетъ мне, что я одинъ былъ бы въ состоянiи выполнить нашъ романъ. Сказать ли вамъ?.. Въ прошломъ месяце, несколько разъ забиралась ко мне эгоистическая мысль, внушающая сожаленiе, зачемъ не умелъ я сберечь для себя всей славы и всехъ существенныхъ выгодъ плана, который подъ вашимъ плодовитымъ перомъ можетъ породить такое количество томовъ, какого не породили ни во Францiи - вашъ знаменитый предшественникъ Скюдери, ни въ Англiи - авторъ Клариссы Гарло, этотъ добрякъ Ричардсонъ, отъ англiйскихъ длиннотъ котораго такъ остроумно спасъ васъ г. Жюль Жаненъ. Но нетъ! закололъ я свою курицу, несущую золотыя яйца, скушаемте же ее вместе, отъ добраго сердца и съ добрымъ аппетитомъ. Разве честь иметь такого собрата по оружiю... я хотелъ сказать по перу, такого собрата, какъ вы, не стоитъ всехъ сокровищъ Монте-Кристо?.. Итакъ, я буду продолжать, счастливый тою мыслiю, что и я приношу отъ себя камень на вашъ памятникъ, иди, по-крайней-мере, на тотъ великолепный сен-жерменскiй замокъ, который, говорятъ, вы сооружаете на какомъ-то острове, созданномъ вами на горе, и думаю самъ про себя --

Любезный маркизъ! преданный вамъ М. А. Титмаршъ.

АЙBЕНГО.

Я только предварительно набросалъ всю ту часть, которую мы могли бы извлечь изъ исторiи юнаго принца Артура, изъ его первыхъ приключенiй и любовныхъ похожденiй, изъ его первыхъ битвъ и первыхъ опасностей. Сколько главъ могло бы составиться изъ узловъ такого драматическаго сюжета, совершенно верно очеркнутаго нашимъ Шекспиромъ, который не умелъ приличнымъ образомъ эпизода! Раскройте историка Юма: его холодный résumé есть уже превосходный текстъ:

"Молодой герцогъ бретанскiй, теперь уже достигшiй юношескаго возраста, снова сомкнулъ французскiя войска, начинавшiя непрiязненныя действiя противъ англiйскаго короля. Филиппъ принялъ его съ отличною благосклонностью, возвелъ его въ званiе рыцаря, далъ ему въ замужство дочь свою Марiю и инвеституру не только на Бретанское-Герцогство, но еще на графства Анжуйское и Майнское, которыя онъ тутъ же предоставилъ дяде. Все предпрiятiя союзниковъ удались. Тилльеръ и Бутаванъ были взяты Филиппомъ после слабаго сопротивленiя. Монтемаръ и Лiонъ сдались почти безъ одного удара. Принцъ осадилъ потомъ Гурнэ и успелъ овладеть этимъ важнымъ укрепленiемъ Успехи принца шли быстро; но случилось событiе, которое повернуло дело въ пользу Іоанна и дало ему решительный перевесъ надъ непрiятелемъ.

"....Юный Артуръ, жаждавшiй военной славы, проникъ съ незначительнымъ отрядомъ въ Пуату. Проходя близь Мирабо, онъ узналъ, что бабка его, королева Элеонора, всегда противодействовавшая его выгодамъ, находится въ этомъ месте подъ прикрытiемъ только слабаго гарнизона и разрушеннаго укрепленiя. Онъ тутъ же решился обложить укрепленiе и захватить королеву. Но Іоаннъ, выведенный изъ бездействiя такою близкою опасностью, сбираетъ англiйскую и брабансонскую армiю, спешитъ на помощь Элеоноре, нападаетъ на лагерь Артура прежде, нежели тотъ успелъ узнать объ угрожающей опасности, разбиваетъ его отрядъ, беретъ въ пленъ его-самого вместе со многими непокорными баронами и съ торжествомъ возвращается въ Нормандiю. Большую часть пленниковъ онъ отослалъ туда же, но Артура велелъ заключить въ Фалезскiй Замокъ...

"....Тогда король имелъ свиданiе съ племянникомъ, представилъ ему нелепость его замысловъ и потребовалъ, чтобъ онъ отказался отъ французскаго союза. Отважный, но безразсудный юноша, въ которомъ неудача усилила гордость, упорствуетъ въ правоте своего дела, онъ объявляетъ свои права не только на французскiя провинцiи, но и на корону Англiи и, въ свою очередь, требуетъ, чтобъ король ввелъ сына своего старшаго брата во владенiе его наследствомъ. По этимъ признакамъ нравственной энергiи, Іоаннъ увиделъ, что юный принцъ, его настоящiй пленникъ, можетъ потомъ сделаться опаснымъ врагомъ; онъ решился предупредить всякую опасность, избавивъ себя отъ племянника, и - не стало больше слуховъ объ Артуре...

"....Говорятъ, король тогда же предлагалъ Вильгельму Брейскому, одному изъ своихъ близкихъ подданныхъ, убить принца; но Вильгельмъ отвечалъ, что онъ дворянинъ, а не палачъ. Іоаннъ вскоре нашелъ другое легчайшее орудiе убiйства, и, снабдивъ необходимыми приказанiями, послалъ его въ Фелезъ; но Губеръ де-Бургъ, каммергеръ короля и губернаторъ замка, подъ темъ предлогомъ, что хочетъ самъ исполнить волю Іоанна, отослалъ назадъ убiйцу, распустилъ слухъ о смерти принца и велелъ торжественно совершить обрядъ погребенiя. Потомъ, когда узналъ, что Бретонцы поклялись отмстить за убiенiе Артура, и что мятежные бароны упорствуютъ въ своемъ возстанiи, онъ счелъ нужнымъ открыть тайну и объявить всенародно, что герцогъ бретанскiй живъ. Это открытiе было гибельно для юнаго принца. Іоаннъ велелъ перевести его въ Руанскiй-Замокъ, где жилъ самъ, предаваясь, съ своей молодой супругой, лепи и наслажденiямъ. Ночью имъ прибылъ въ замокъ и велелъ привести къ себе Артура. Принцъ понялъ, какая опасность ему угрожаетъ; притомъ, продолжительное бедствiе и близость смерти укротили въ немъ гордость: онъ бросился на колени предъ дядей и молилъ о пощаде. Но жестокiй тиранъ, не отвечая ни слова, поразилъ его изъ собственныхъ рукъ кинжаломъ и, привязавъ къ трупу камень, бросилъ его въ Сену" {Юмъ: стереотипное, компактное изданiе, томъ I, глава X, стр, 181. Лондонъ, 1811.}.

Надеюсь, любезный маркизъ, что, выписавъ эту историческую страницу, я открылъ золотой рудникъ. Посмотрите, какiя описанiя, какiя отступленiя пропустилъ Юмъ! Мы можемъ водрузить знамя бунта и усмиренiя: вотъ они, все наши войска, предводимыя ихъ различными вождями; съ громомъ оружiя сливаются песни последнихъ воинственныхъ бардовъ... Откуда эти веселыя звуки? Речь идетъ о первомъ свиданiи юнаго Артура съ Французской принцессой Марiей. Сцены политическiя, сцены любовныя... Айвенго, постоянно incognito, присутствуетъ везде, и, мы доходимъ до конца перваго тома.

Глава І-я и II-я. Мы не должны забывать вступленiя юнаго Артура въ рыцари. У насъ будетъ въ виду канунъ торжества и посвященiе въ капелле. Вскоре Артуръ прiобретаетъ шпоры при Бутаване и Тилльере. Безразсудный! куда влечетъ его юношеская горячность! Хорошо, что есть кому сберегать его отъ плена или смерти, при немъ Айвенго, Гургъ и Уамба! Слава тебе Господи! Вся роскошь войны, все прелести мира являются мне въ такихъ видимыхъ, осязательныхъ формахъ, что я съ непостижимымъ жаромъ, увлекающимъ меня въ первый разъ въ жизни, бросаюсь въ мелодраму и помыкаю целыми сотнями закованныхъ въ железо рыцарей и разряженныхъ пажей.

Глава ІІІ-я. - До Артура доходятъ слухи, что бабка его (окаянная колдунья) въ Мирабо. Ни что, ни какiе доводы не воспрепятствуютъ ему броситься со всехъ ногъ наказать гнусную старуху. Тщетно Айвенго пытается представить ему некоторыя соображенiя: "размыслите, государь, что она - ваша бабка; вспомните заповедь: чти отца твоего и матерь твою... а также дедушку и бабушку". Но упрямый юноша-принцъ помнилъ только, что во время его младенчества бабушка не жалела для него плетки и очень-хорошо прилагала ее къ нему. Увы! теперь онъ напрашивался на наказанiе более-трагическое.

Мне кажется, любезнейшiй маркизъ, не въ обиду будь сказано вашимъ превосходнымъ желанiямъ, что не совсемъ-удобно будетъ черезъ-чуръ чернить эту королеву Элеонору. При случае, конечно, исторiя должна намъ позволить это; притомъ же не правдивее ли мы самой исторiи, т. е. мы, историческiе романисты? Итакъ, сделаемъ изъ старухи Элеоноры пугало, нечто въ роде старой ведьмы, которая сама преувеличиваетъ свою ярость, даже почти до смешнаго. Почему бы, напримеръ, осаждающимъ и осажденнымъ не меняться черезъ стены крепости задирающими вызовами, на манеръ того, какъ делали герои Гомера; ни въ гарнизоне, ни въ осаждавшей армiи, вероятно, не было недостатка въ Терзитахъ. Почему бы старой фурiи, стоя на западной башне, не осыпать, съ помощiю доброй говорной трубы, своего внучка едкими сарказмами? Я всегда какъ-то любилъ фарсы въ трагедiяхъ. Самъ Вилльямъ Шекспиръ, отъ котораго происходить по литературе вамъ будетъ такъ же лестно, какъ иметь аристократическими предками Дави де-ла-Пелльетри, - нашъ Вилльямъ, какъ называетъ его запросто вашъ Жюль Жаненъ, сделалъ изъ короля Іоанна пьесу презабавную, и самый этотъ государь, не смотря на преступленiя, запятнавшiя его гербъ, играетъ тутъ роль превосходнаго человека и современнаго джентльмена... Между темъ, какъ принцъ Артуръ и его бабка парламентируются беднаго Артура.

За этимъ эффектнымъ местомъ следуетъ капитальная сцена между королемъ Іоанномъ, юнымъ принцемъ и старой мегерой, исчисляющей различные роды мученiй, которымъ король медлитъ предать Артура, хотя онъ - плоть отъ плоти или кость отъ костей ея. Но мужество и гордость Артура закалились въ несчастiй; онъ приказываетъ мачихе преклонить колени предъ пасынкомъ, какъ васалке предъ законнымъ королемъ. Элеонора отвечаетъ ему плотной оплеухой, которая, конечно, должна ослепить на минуту принца и заставить чихать самого Іоанна, потому-что королева только-что передъ темъ погружала свои костлявые пальцы въ табакерку. Такая площадная выходка разрушаетъ все впечатленiе, какое жаркая импровизацiя Артура произвела-было на дядю.

Но свита и царственный пленникъ отправляются въ Руаль, где находился дворъ короля и молодой королевы. Въ первомъ ряду почетныхъ дамъ рисуется лэди Роуэна. Такъ-какъ поездъ потянется небольшими переездами, то и романъ можетъ также путешествовать. Тутъ легко будетъ вставить не малое количество главъ изъ Путевыхъ Впечатленiй.

Глава VI. Странное выраженiе, любезнейшiй маркизъ. И такъ, король Іоаннъ пировалъ, и описанiе придворныхъ пировъ можетъ составить новый, богатейшiй контрастъ съ мрачной участью, ожидавшею царственнаго пленника. Въ верхнихъ палатахъ - музыка, танцы, вино и красавицы; внизу, подъ сводами - тюрьма, цепи, пытки, отсыревшiя стены, жабы, всползающiя на грудь пленника, отвратительный кошмаръ просыпающагося человека. Но къ-чему мне указывать вамъ на контрасты, вамъ, мастеру изъ мастеровъ въ употребленiи свето-тени?

Ну, вотъ мы и въ Руане. Не вывести ли бы тутъ на сцену бабушку Жанны д'Аркъ? Посудите сами, какой эффектъ! Эта вдохновенная пророчествуетъ, что Францiя скоро будетъ освобождена отъ владычества Англичанъ; что родится девственница, призванная Богомъ на то, чтобъ вести войско бить Англичанъ, бить ихъ до самого моря, где имъ не останется ничего больше делать, какъ только гурьбой побросаться въ воду, какъ баранамъ Павюржа, по-крайней-мере, если корабли не приготовятся принять ихъ на свою палубу.

Что вы скажете объ этихъ предсказанiяхъ, сделанныхъ, для большей непогрешительности и достоверности, спустя семь или восемь вековъ после событiя?

Кстати о руанскомъ поросенке: не забыть бы намъ Гурта, честнаго свинопаса, типа простолюдина, довольнаго своей судьбой и преданнаго, - такого, какихъ между ними слишкомъ-мало, не такъ ли, маркизъ? Не забыть бы также Уамбы, этого дурака, который поучитъ разуму многихъ умныхъ людей. Гуртъ и Уамба помогаютъ Айвенго въ его безчисленныхъ попыткахъ освободить принца. Они множатся, пускаются во всевозможныя переодеванья и кажутся везде-сущими.

Смерть Артура. - Если ужь тутъ нетъ превосходнаго текста, то после этого я признаю историческiй романъ невозможнымъ. Губеръ де-Бургъ тронутъ; Артуръ оживляется надеждой; Айвенго и его друзья тутъ, на готове содействовать бегству. Минута торжественная и страшная! Колокола на соборе св. Овена прозвонили полночь, - драматическiй часъ! Кафе и театры уже давно были закрыты по приказу полицiи. Горожане спали на оба уха, сладострастно утонувъ въ пуху и перьяхъ. Городъ погруженъ въ молчанье и тьму, въ эту торжественную чету, какъ называетъ ихъ Юнгъ. Въ эту-то минуту Айвенго, отчаливъ въ лодке, которая была у него привязана къ ступенямъ гостинницы, стоявшей надъ самой Сеной, поплылъ тихонько къ замку. Черныя, исполинскiя башни крепости рисовались на небе угрюмыми массами. Задумчивые всплески Сены замирали у подножiя укрепленiй, и сверкающiя звезды, по своей допотопной привычке, мигали. Знамя Англiи и Нормандiи лениво волновалось на вершинахъ башень; за исключенiемъ часоваго, котораго вооруженiе время отъ времени отражало бледный, упавшiй на него лучъ звезды, да однообразные шаги будили дремлющее ночное эхо; все спало... нетъ, все не спало: красноватый светъ проходилъ сквозь решетку изъ комнаты, находившейся въ одной изъ башень; Айвенго зналъ эту комнату: въ ней содержался юный принцъ, безъ сомненiя, ожидавшiй себе вечнаго подземнаго заточенiя.

Красноватый светъ отражался въ черной поверхности Сены и зыбь реки заставляла это отраженiе колебаться и сверкать, въ роде блудящаго огонька.

Айвенго, лишенный наследства рыцарь, который изъ предосторожности положилъ на свои весла сурдины, въ тихомолку приблизился къ самой крепости и ждалъ условнаго энака и появленiя веревочной лестницы, которую Гуртъ, переодетый картезiанскимъ монахомъ, отдалъ накануне царственному узнику. Все было приготовлено: Рауль де-Фронтиньякъ подкупилъ караульню парижскихъ воротъ; Бертрану де-Кло-Вужо поручено было перепоить стражу; добрые и ловкiе рыцари Альфредъ д'Орiоль и Филиберъ Франконскiй ждали за воротами съ оседланными лошадьми и пол-сотней добрыхъ коней. Жизнь, свобода, любовь, корона Англiи, - все было въ низу веревочной лестницы, или по-крайней-мере за несколько сотъ шаговъ, и, говоря собственно о короне, никогда не украсила бы она другой, более-благородной головы.

что онъ виделъ борьбу и слышалъ крикъ. "Это должно быть тюремщика режутъ", подумалъ онъ: "хоть онъ и тюремщикъ, а все человекъ; мне жаль бедняка, но что делать? такъ надо было." - Пробило полтора часа за полночь. Кто-то подошелъ къ решетке. "Слава святому Вальтёфу!" пробормоталъ шопотомъ рыцарь, и, уцепившись за случившуюся въ стене впадину, поднялъ глава вверхъ, чтобъ видеть, какъ будетъ спускаться желанная лестница.

-- Клянусь мощами святаго Петра!.. произнесъ голосъ изъ-за решотки: - дело сделано во-время! Молодецъ перепилилъ прутья у своей клетки!

Въ ту же минуту одинъ изъ этихъ прутьевъ, сильно тряхнутый и брошенный въ реку, пролетелъ на разстоянiи несколькихъ линiй отъ головы Айвенго и исчезъ въ черной пучине Сены, раскинувъ вокругъ пенистыя брызги.

Айвенго слишкомъ-хорошо зналъ этотъ зверскiй, дикiй голосъ: то былъ голосъ Іоанна-Плантагенета; замыселъ былъ открытъ. Скоро другая железная полоса последовала за первой; потомъ въ окне показалась черная масса, что-то тяжелое въ мешке.

"Старая домремiйская колдунья, которую мы вчера сожгли, пророчила, что онъ вырвется чрезъ это окно", прокричалъ тотъ же голосъ съ адскимъ хохотомъ, отъ котораго застыла кровь въ жилахъ Айвенго. "Колдуньи всегда говорятъ правду въ-самомъ-деле, именно чрезъ это окно мой любезный племянничекъ отправляется въ Сену. Опускай мешокъ, мой милый де-Бургъ. Давай дорогу королевскому правосудiю".

Теперь ужь, конечно, немножко поздно, любезнейшiй маркизъ, спрашивать самого-себя о томъ, что было делать Артуру Плантагенету въ исторiи Айвенго, Ревекки и Роуэны. Но можно разомъ объяснить дело; чрезвычайно-легко доказать, что этотъ эпизодъ во только занимателенъ, но даже решительно необходимъ для нашего историческаго романа.

Въ числе почетныхъ дамъ молодой королевы, супруги Іоанна, мы уже упомянули о несравненной лэди Роуэне, хранительнице гардероба: должность важная, если принять въ соображенiе, что такая девственная королева и девотка, какъ Елизавета, имела не менее трехъ тысячъ платьевъ.

Сэру Уильфриду Айвенго было въ это время много другихъ хлопотъ: онъ перевезъ трупъ Артура ко двору Филиппа-Августа, провозгласилъ англiйскаго короля Іоанна изменникомъ и убiйцей; короче сказать - если онъ не бросилъ перчатки за вызовъ бойцамъ, которые осмелятся поднять ее, за то, оставляя Руанъ подъ защитою темной ночи, прибилъ означенную перчатку къ самой двери дворца. Новое убiйство Артура пробудило въ Европе бурю негодованiя, которая заставила царственнаго убiйцу дрожать и отъ ярости и отъ страха; все христiанскiе дворы признали его изменникомъ и вероломцемъ; все истинные рыцари оставили его службу; даже придворные, отъискавъ въ себе остатокъ стыда, бежали отъ двора его.

Отважусь я, любезный маркизъ, на небольшое замечанiе: роль, которую играетъ въ нашемъ романе Губеръ де-Бургъ, не совсемъ согласна съ исторiей; у насъ эта роль даже немножко повихнулась. Губеръ де-Бургъ, котораго мы заставили держать мешокъ, въ первый разъ спасъ принца. Ну, если, паче чаянiя, родъ его еще не прекратился, - ведь насъ съ вами какъ разъ втянутъ въ процессъ! Но нашъ судъ ужь порешенъ, скажете вы? Быть такъ! Возвратимтесь къ королю Іоанну.

Взбешенный ненавистью и презренiемъ своихъ подданныхъ, онъ беретъ аманатовъ везде, где только можетъ; требуетъ, чтобъ старшiе сыновья знаменитейшихъ дворянъ явились ко двору; но многiя благородныя дамы отказались выдать своихъ детей этому гнусному и свирепому живодёру.

"Мне отдать моего сына, моего Седрика, говорила одна изъ нихъ: "тобъ онъ убилъ его, какъ убилъ своего племянника Артура?"

Нужно ли прибавлять, что эта благородная дама была лэди Роуэна? и съ вашею проницательностiю, которая васъ отличаетъ отъ всехъ, любезный маркизъ, вы понимаете теперь, почему въ IX главе Роуэна снова является на сцену, которую скоро должна оставить навсегда. Всемiрная Бiографiя, нисколько не сомневаясь въ томъ, что лэли Роуэна - именно эта дама, выражается такъ; "жена одного барона, къ которой обратились съ такимъ требованiемъ, отвечала: "Не думаетъ ли король, что я вверю моего сына человеку, собственной рукой зарезавшему племянника?" Іоаннъ велелъ взять и мать и ребенка, и въ тюрьме".

Умереть съ голоду!.. У меня сердце обливается кровью при мысли о подобномъ покушенiи на добродетельную лэди. Ея решимость, ея невинная энергiя, ея хладнокровiе, подвергаются суровому испытанiю и готовы просiять новымъ блескомъ въ-продолженiе Х-й главы, въ которой описываются страданiя несчастной. Въ первый разъ я чувствую себя примиреннымъ съ нею, - потому-что изъ всехъ героинь Вальтера-Скотта, она, признаюсь, едва-ли не меньше всехъ внушила мне сочувствiя. Между-темъ, какъ Роуэна томится въ башне замка, громъ загрохоталъ подъ стенами Руана: то Филиппъ-Августъ идетъ мстить за Артура. Уильфридъ Айвенго ставитъ первую лестницу и первый взлезаетъ на стену; замокъ взятъ; Іоаннъ - какъ всегда, малодушный трусъ, - после сомнительнаго сопротивленiя бежитъ. Пока Айвенго и его храбрые товарищи кричатъ нечестивому, чтобъ онъ по-крайней-мере осмелился глядеть имъ прямо въ лицо и защищаться по-человечески, - онъ уже далеко. Онъ оставилъ прекрасное герцогство Нормандiю, где родъ его царствовалъ въ-продолженiе трехъ вековъ... трусъ презренный! Въ башне, въ той самой комнате, где бедный Артуръ палъ подъ кинжаломъ дяди, - какое зрелище поражаетъ взоры Айвенгб! Лэди Роуэна, доведенная до последней степени изнеможенiя, - лэди Роуэна, лежа на соломе, держитъ на рукахъ ребенка, которому она спасла жизнь, въ ущербъ собственной своей жизни, отдавъ ему кусокъ хлеба, брошенный ей сострадательнымъ тюремщикомъ.

Вотъ это, надеюсь - сцена! Вамъ, любезный маркизъ, следуетъ выводить узоры по этой канве; извлечь все возможныя выгоды изъ факта, описать волненiе Айвенго, слабый румянецъ, на минуту вспыхнувшiй на исхудавшихъ щекахъ той, которая была его половиной, трогательное движенiе, съ которымъ она вручаетъ ему маленькаго Седрика.

-- Уильфридъ, первая любовь моя! говоритъ она умирающимъ голосомъ, откинувъ съ покрытыхъ преждевременными морщинами висковъ поседевшiе отъ печали волосы, чтобъ лучше видеть ребенка, сидевшаго на коленяхъ у рыцаря: - клянись мне святымъ Вальтёфомъ Томпльстонскимъ, клянись... исполнить мою последнюю волю.

-- Святымъ Вальтёфомъ?

-- Святымъ Вальтёфомъ!

-- Клянись, что никогда но женишься на Жидовке!

-- Клянусь святымъ Вальтёфомъ! вскричалъ Айвенго: - черезъ-чуръ многаго просишь, Роуэна!

Спрашиваю у каждаго читателя, у каждаго романиста - пусть скажутъ по чистой совести: еще ли это не полная картина, на которой именно можно опустить занавесъ, съ темъ, чтобъ вскоре опять поднять его, для нашего третьяго тома!

Держу данное слово и поднимаю нить нашей исторiи. Сэръ Уильфридъ Айвенго передалъ маленькаго Седрика отцу его, Ательстану, который продолжалъ топить свои заботы въ домашнихъ горшкахъ. Исполнивъ эту обязанность, Айвенго не виделъ ничего, что могло бы удерживать его въ веселой Англiи, где между прочими, не совсемъ-прiятными перспективами, ему представлялась еще возможность быть порешеннымъ и въ-следствiе того умереть, если только король Іоаннъ вздумаетъ опасаться такого вернаго слуги короля Ричарда и принца Артура.

Но въ ту пору, такому храброму и благочестивому рыцарю не сидеть-было сложа руки. Онъ, такъ-сказать, унесъ свою родину на седельной луке. Съ добрымъ конемъ да надежнымъ копьемъ легко было тогда проложить себе дорогу въ рай, сквозь легiоны чалмоносныхъ бесовъ, именуемыхъ маврами. Уильфридъ Айвенго былъ убежденъ, что его съ радостью прiймутъ везде, где только былъ случай задать несколько колотковъ нечестивымъ башкамъ и получить столько же обратно за правую веру. Даже угрюмые тампльеры, не смотря на то, что онъ, Богу помогающу, дважды победилъ славнейшаго въ ихъ ордене рыцаря, - принимали его съ почтенiемъ, хотя не съ удовольствьемъ; но Айвенго предъ орденомъ, соперничествовавшимъ съ рыцарями Іоанна, всегда благоговелъ: онъ любилъ его, ласкался къ нему. Полный преданности къ этому ордену, который не разъ предлагалъ ему начальство и великое магистерство, онъ въ его рядахъ совершилъ все роды своихъ богатырскихъ-подвиговъ. Многiя тысячи язычниковъ побилъ онъ собственной рукой въ Пруссiи, Польше и дикихъ странахъ севера, во славу Бога и святаго Вальтёфа. Былъ только одинъ упрекъ, который славный и доблестный, но строгiй и непреклонный великiй магистръ ордена св. Іоанна, Фалько Гейденбратенъ, считалъ себя въ праве сделать задумчивому рыцарю, именно то, что онъ не преследовалъ Жидовъ съ темъ жаромъ, который по природе свойственъ благочестивому воину креста. Дело въ томъ, что Айвенго пустилъ на волю многихъ плененныхъ имъ сыновъ Израэла и дошелъ до того, что не редко избавлялъ ихъ отъ мукъ, такъ, на-примеръ, онъ далъ выкупъ за два последнiе коренные зуба одного раввина, стараго, какъ Мафусаилъ, беднаго, какъ Іовъ, за те два зуба, которые Робертъ Картрэйтъ, свирепый Англичанинъ, рыцарь того же ордена, готовился вырвать изъ челюстей несчастнаго, чтобъ выпытать отъ него место, где спряталъ онъ свои предполагаемыя сокровища. Этотъ выкупъ стоилъ доброму рыцарю ста червонцевъ да рыцарскаго перстня, - вотъ все, что было у него за душой. Каждый разъ, оказывая подобную услугу Жиду, онъ прибавлялъ къ ней, смотря по состоянiю своихъ финансовъ, или подарокъ, или доброе слово. "Помни" говаривалъ онъ бедняку, еще продолжавшему дрожать въ своей коже: "помни, что Уильфридъ-лишенный-наследства сделалъ это въ память техъ услугъ, которыя некогда оказала ему Ревекка, дочь Исаака Йоркскаго". И вотъ имя Уильфрида-лишеннаго-наследства раздалось во всехъ синагогахъ, и народъ израильскiй, въ своемъ вечномъ странничестве, запелъ хвалы ему.

Вторникъ, девятый день месяца шабана, 605 года гиджры слишкомъ-известенъ на западе, какъ Амюнъ-аль-Аркъ, годъ аларкосской битвы, которую выиграли у христiанъ андалузскiе мусульмане. Въ этотъ день христiанство понесло такой страшный уронъ, что въ первую минуту считали весь полуостровъ подпавшимъ подъ иго луны. Христiане потеряли стопятьдесятъ тысячъ человекъ убитыми и пятьдесятъ тысячь пленными. После этой битвы, невольникъ продавался за диргемъ, оселъ за ту же цену, мечъ за полдиргема, лошадь за пять диргемовъ. Сотни тысячь разнаго рода вещей достались въ добычу торжествующимъ воинамъ Якуба-аль-Мансура, - да будетъ онъ проклятъ! Это былъ тоже не плохой воинъ: христiане, казалось, забыли передъ нимъ, что они потомки Сида Канбитура, - такъ эти собаки-мавры называли на своей варварской болтовне знаменитаго Кампеадора."

При этомъ известiи, вся Европа схватилась за оружiе. Везде проповедовали крестовой походъ на неверныхъ, и, по гласу красноречивыхъ предсказателей, тысячи могучихъ рыцарей, сопровождаемыхъ мирiадами оруженосцевъ и пажей, васалловъ и благомыслящихъ крестьянъ, потянулись къ Испанiи. Проливъ Джибельаль-Тарй, где приплывшiй изъ Варварiи мавръ въ-первые развилъ свое роковое знамя на христiанской земле, былъ покрытъ галерами съ тампльерами и рыцарями св. Іоанна; все стеклись на помощь полуострову. Съ другихъ галеръ, отплывшихъ съ острововъ и изъ крепостей, занятыхъ двумя орденами, также забелелись на Средиземномъ-Море паруса и замелькали флаги Родоса, Византiи, Яффы, Аскалона, - они пришли на то же общее свиданiе. Пиренейскiя вершины покрылись развевающимися хоругвями, заблистали бронями благочестивыхъ, шедшихъ изъ Францiи въ Испанiю. Но... ясно, что если мы здесь прiостановимся по образцу Гомера или Тасса, да прiймемся считать обе армiи; если ослабимъ возжи описательному иппогрифу, парящему высоко надъ землею, примечающему своими рысьими глазами малейшее въ траве насекомое, - то ни одинъ ежемесячный, ни даже трехмесячный журналъ не найдетъ въ себе столько растяженности, чтобъ вместить насъ. Я уверенъ, что вы уже видите разсветъ завязки. Айвенго садится въ Германiи на корабль и достигаетъ полуострова, где каждый взмахъ его копья опрокидываетъ целые ряды мавровъ, какъ карточныхъ капуциновъ.

былъ знаменитый гидальго, рыцарь св. Іоанна, донъ-Бельтранъ де-Кухилья-и-Трабуко-и-Эспадо-и-Эспедонъ. Это былъ воплощенный дьяволъ; онъ бегалъ по городу и резалъ все, что ни попадалось ему навстречу, не разбирая ни пола, ни возраста, принимая на выкупъ только сокровища и красоту. Кровопролитiе прекратилось, когда уже не осталось ни одной жертвы. Тогда донъ-Бельтранъ основалъ главную квартиру свою въ Альбейцене, где жилъ Альфаки, какимъ-то чудомъ спасшiйся отъ копья Айвенго. Все сокровища, все невольницы и семейство бежавшаго начальника достались въ руки завоевателя Хиховы. Среди этихъ сокровищъ донъ-Бельтранъ съ дикою радостiю узналъ латы не одного изъ храбрыхъ, но несчастныхъ товарищей, павшихъ въ роковой битве при Аларкосе. При виде этихъ окровавленныхъ остатковъ, свирепость его удвоилась. Сердце его сделалось такъ же недоступно для жалости, какъ стальная броня его - для оружiя.

На третiй день после опустошенiя города, донъ-Бельтранъ, въ пышной одежде, лежалъ, раскинувшись на роскошномъ диване, на парадномъ дворе замка гордаго Альфаки; въ центре двора билъ высокiй фонтанъ; маврскiя невольницы ловили взгляды свирепаго победителя и старались предупреждать его прихоти. Одне махали надъ нимъ огромными опахалами изъ павлиньихъ перьевъ; другiя танцовали; третьи подъ жалобные звуки гуслей пели маврскiе романсы. Одна, совсемъ-молодая, свежая, какъ розовая распуколка, Зетюльбе, единственное дитя преклонныхъ дней Альфаки, плакала, стоя въ углу позолоченной решетки: она плакала объ убитыхъ братьяхъ, о славе мусульманскихъ рыцарей, головы которыхъ чернели отъ жгучихъ лучей солнца на воротахъ дворца; она оплакивала оставившаго ее отца и развалины своего жилища.

Между-темъ, донъ-Бельтранъ и гость его, англiйскiй рыцарь, сэръ Уильфридъ Айвенго, играли въ шахматы, любимую игру рыцарей той эпохи, какъ ланскнэ - любимая игра нашего времени. Доложили, что изъ Валенцiи прiехалъ посолъ для переговоровъ о выкупе оставшихся членовъ семейства Альфаки. Язвительная улыбка пробежала по наморщенному лицу дона-Бельтрана, когда онъ приказывалъ привести посла. Легко было узнать въ прiехавшемъ Жида - по костюму. Жиды были непременными посредниками между двумя племенами, враждовавшими тогда въ Испанiи.

-- Повелитель мой Альфаки, сказалъ старый Жидъ голосомъ, отъ котораго Айвенго задрожалъ всемъ теломъ: - прислалъ меня къ благородному сеньйору, непобедимому Бельтрану де-Кухилья, для переговоровъ о выкупе единственной дочери мавра, дитяти его старосте, жемчужины его нежной любви!

-- Жидъ! насмешливо отвечалъ ему донъ Бельтранъ: - ты знаешь, что жемчугъ стоитъ дорого. Сколько даетъ за него эта маврская собака?

-- Невольницы! вскричалъ донъ-Бельтранъ: - покажите этому Жиду мои железные сундуки. окажите ему, что въ нихъ не кремни, какъ у Сида, а сокровища, которымъ позавидовалъ бы и самъ Саломонъ.

Невольницы поспешно повиновались. Принесли десять огромныхъ сундуковъ, и казнохранитель отсчиталъ тысячу мешковъ, по тысяче диргемовъ въ каждомъ. Потомъ, онъ открылъ множество ларцевъ, наполненныхъ такой грудой рубиновъ, изумрудовъ, аметистовъ, что у Жида расширились зрачки, и въ нихъ загорелся огонь корысти.

-- А сколько лошадей въ моихъ конюшняхъ? прибавилъ донъ-Бельтранъ.

Мюбри, главный конюхъ, тотчасъ пересчиталъ триста лошадей съ сбруей; и столько же было вооруженiй, назначенныхъ въ награду рыцарямъ, шедшимъ подъ знаменами грознаго предводителя.

поваровъ.

Тутъ добрый рыцарь счелъ долгомъ вмешаться въ переговоры

-- Отважный донъ-Бельтранъ! сказалъ онъ: - будьте такъ же великодушны, какъ вы храбры. Не отнимайте у старика его единственнаго детища. Подумайте о нежной юности Зетюльбе.

-- Разве она не пленница моя, сэръ рыцарь? отвечалъ свирепый донъ-Бельтранъ: - я намеренъ располагать своимъ имуществомъ, какъ мне угодно?.

-- Прiймите двести тысячь динарiй! вскричалъ Жидъ. - Требуйте всего, что хотите: Альфаки отдастъ жизнь за дитя свое!

-- Три брата этого имени были подъ стенами Аларкоса, и мои братья убили этихъ собакъ! вскричала гордая девушка, устремивъ большiе черные глаза на дона-Бельтрана, у котораго била пена отъ бешенства.

-- Мавры зарезали мою мать и малолетныхъ детей ея, когда, напавъ ночью, овладели нашимъ замкомъ въ Мурцiи, продолжалъ донъ-Бельтранъ.

-- Твой отецъ бежалъ какъ трусъ, и ты бежалъ за нимъ, донъ-Бельтранъ, вскричалъ неустрашимый ребенокъ.

-- Клянусь святымъ Іаковомъ, это уже слишкомъ! Съ быстротою мысли, донъ-Бельтранъ вонзилъ кинжалъ въ сердце маврской девы.

Это были последнiя ея слова, она умерла, но выраженiе торжества и презренiя осталось запечатленнымъ на лице ея.

-- Отдай отчетъ Альфаки объ успехе твоего посольства, заревелъ донъ-Бельтранъ и оттолкнулъ ногою прелестный трупъ своей жертвы. - Я бы не взялъ за нее всего золота Варварiи!

Испуганный Еврей поспешно удалился; Айвенго последовалъ за нимъ. Когда они вышли на внешнiй дворъ, лишенный наследства рыцарь поднялъ забрало своего шлема и сказалъ Жиду:

-- Исаакъ Йоркскiй, узнаёшь ли ты меня?

-- Сэръ Уильфридъ Айвенго, нетъ, нетъ! Я не знаю тебя!

-- Святая матерь Божiя! что сталось? сказалъ Айвенго, побледневъ въ свою очередь, какъ смерть: - где дочь твоя? где Ревекка?

-- Погибла для меня! сказалъ старый Жидъ, шатаясь: - погибла навсегда! Ревекка... умерла!

Услышавъ эту роковую весть, рыцарь лишенный наследства безъ чувствъ упалъ на землю и потомъ несколько дней ходилъ какъ полоумный отъ горя, не елъ ничего и не говорилъ ни сюва: а когда прервалъ это печальное молчанiе, когда, казалось, способности его возвратились, онъ велелъ бить тревогу, селъ на коня и съ техъ-поръ каждый день ездилъ бить мавровъ. Онъ не бралъ добычи, какъ его товарищи, и оставлялъ ее своимъ солдатамъ; онъ не кричалъ победныхъ словъ по обычаю тогдашняго рыцарства и не щадилъ никого, такъ-что молчаливый рыцарь сделался скоро ужасомъ гренадскихъ и андалузскихъ мавровъ...

Впрочемъ, если угодно, вы можете здесь перевесть на нынешнiй французскiй языкъ Романсеро, какъ прежде перевели несколько главъ Фруассара. Но не подумайте, что Ревекка умерла въ самомъ-деле! Она жива, какъ вы и я; она прекраснее, нежели когда-нибудь и задумчивее прежняго. Милый ангелъ! на ея долю выпала въ жизни печаль; но темъ не менее - мне весело встретить ее въ добромъ здоровье и снова увидеть это кроткое, благородное личико.

Но съ какой целью старый Исаакъ (Жидъ не ступитъ шагу, не скажетъ слова безъ положительной выгоды) разсказалъ намъ эту исторiю? Дело въ томъ, что Ревекка сделалась христiанкой; Жидовка, оставившая свою веру, и теперь еще почитается умершею въ некоторыхъ разсеянныхъ племенахъ Израиля и Іуды. Евреи строютъ имъ даже памятники на своихъ кладбищахъ. Да, Ревекка сделалась христiанкой. Возвратившись къ своимъ, после совершеннаго надъ нею таинства, когда уже нельзя было приписать ея решенiя какимъ либо земнымъ побужденiямъ, она громко начала проповедывать свою новую веру. Можетъ-быть, тайная надежда встретить Айвенго въ лучшемъ мiре заставила ее принять его веру.

Мне хотелось-было воспользоваться этимъ обращенiемъ, потому-что тутъ представилось бы намъ очень-много сценъ. Многiе изъ еврейскихъ франтовъ искали руки Ревекки; но она презрела Бей-Мозеса, отказала Бен-Гундсдичу, отвернулась отъ Бен-Минора, и - тутъ, чтобъ разомъ навсегда избавиться отъ всехъ этихъ обрезанныхъ искателей, она объявила себя убежденною въ божественности Іисуса Назарея распятаго. Смутились, крайне смутились чувственные Жиды. Исаакъ проклялъ тотъ день, когда сказали ему; у тебя родилась дочь; раввины разразились плачемъ, и обременили бедную девушку страшными заклинанiями. Старыя Жидовки раскричались, какъ перепуганные гуси. Вы думаете, что Ревекка струсила хоть на минуту? Думаете, что это гоненiе встретило въ ней слабую, колеблющуюся женщину? Это значило бы - сомневаться въ ея сердце, верномъ нежному воспоминанiю. Впрочемъ, она получала много вестей отъ Айвенго чрезъ посредство Жидовъ, которые были одолжены ему ушами, последними зубами и сохраненiемъ другихъ более-драгоценныхъ достоянiй; она всюду слышала разсказы о подвигахъ и добродетеляхъ добраго рыцаря. Наконецъ, прусскiй Еврей Бевисъ Маркъ принесъ ей самое прямое доказательство памяти Айвенrо: то былъ перстень, драгоценный камень котораго, можетъ-быть, дорогою подмененный вернымъ посломъ, оказался не больше, какъ кусочкомъ стекла; но для Ревекки онъ былъ дороже всехъ брильянтовъ отца ея!

Бедная Ревекка! этотъ перстень былъ ея единственнымъ утешенiемъ въ темной, уединенной каморке, куда посадили ее на хлебъ да на воду. Вотъ чемъ объясняется ненависть стараго Исаака Йоркскаго къ Айвенго и распущенный слухъ о смерти дочери.

- въ такомъ случае, что можетъ быть удобнее; какъ вставлять больше эпизодовъ? Хоть сколько-нибудь плодовитый романистъ всегда имеетъ ихъ въ запасе, какъ паукъ новыя нити для удлиненiя ткани. Абу-Абдулла-Мухаммедъ, наследовавшiй своему мужественному отцу Якубу-аль-Мансуру, судя потому, какъ описываетъ его арабская исторiя эль-Макара. могъ бы какъ-нельзя-лучше влюбиться въ прекрасную Жидовку и бросить ей платокъ, не подвергая никакой опасности ея чести, потому-что воспоминанiе объ Айвенго было ангеломъ-хранителемъ христiанской девы.

Событiя идутъ мернымъ шагомъ; развязка виситъ у насъ на кончике пера. Тотъ же арабскiй историкъ разсказываетъ, что въ сраженiи Аль-Акаба, названномъ Испанцами las Navas, христiане отмстили за аларкосское пораженiе, побивъ пятьсотъ тысячь мусульманъ - ни больше, ни меньше. Понятно, сколькихъ нечестивцевъ должно было проткнуть копье Айвенго. Это славное дело разсеяло его черную хандру, а вскоре после того король донъ-Джеймъ осадилъ Валенцiю.

Кто этотъ рыцарь, что первый бросился на приступъ и опрокинулъ зеленое знамя пророка? Кто этотъ рыцарь, чей толедскiй мечъ однимъ ударомъ снесъ голову съ плечь эмира Абу-такого-то? Кто этотъ рыцарь, привлеченный въ Жидовскiй-Кварталъ криками избиваемаго Израиля, который съ такой быстротой перепрыгнулъ черезъ порогъ дома Исаака Йоркскаго и, поправъ ногой трупъ несчастнаго Еврея, пробирается въ заднюю каморку, где томится заточенная Ревекка? Кому же другому быть, какъ не рыцарю-лишенному-наследства, сэру Уильфриду Айвенго! Еще одна изъ техъ чувствительныхъ сценъ, пирамидальный эффектъ которыхъ для театра то же, что и для романа. Бедные любовники! мне хочется плакать вместе съ ними, плакать слезами радости, любезный маркизъ. Ужь двадцать-пять летъ, какъ далъ я обетъ въ пользу этого союза... да! съ техъ самыхъ поръ, какъ началъ я читать романы и мечтать надъ ними, то-есть, со временъ школьной скамьи, съ той поры, когда, бывало, въ дни отпуска, лениво раскинувшись подъ тенью развесистаго бука на зеленомъ ковре луга, видишь, какъ носятся передъ глазами роскошные призраки могучiе рыцари, чудныя красавицы, и полюбилъ я тогда чистою любовью очаровательное личико Ревекки, дочери Исаака-Йоркскаго. Какъ же мне было не поспешить воздать ей должное!

у нихъ много детей, или, говоря библейскимъ слогомъ, была ли Ревекка многоплодна, какъ Лiя, - это решится во второмъ продолженiи, образующемъ такое количество томовъ, котораго достаточно будетъ на то, чтобъ вы сами выкупили замокъ Монте-Кристо... если великодушiе вашихъ друзей-принцевъ не выкупитъ его для васъ... потому-что стыдно было бы вашему отечеству, еслибъ вы, постигнутый такимъ же несчаснемъ, какъ Вальтеръ Скоттъ, принуждены были, подобно абботсфордскому владельцу, работать на своихъ кредиторовъ!

Что же касается до меня, - я, любезный маркизъ, имею честь быть однимъ изъ вашихъ преданнейшихъ почитателей,