Виргинцы.
Глава XXXIV, в которой мистер Уорингтон угощает общество чаем и танцами

Глава XXXIV

в которой мистер Уорингтон угощает общество чаем и танцами

Наш молодой виргинец, радушный и любезный по натуре, щедро тративший легко полученные деньги, хотел доставить удовольствие своим провинциальным друзьям и в своей новой роли светского человека устроил для них в курзале бал, на который, по обычаю тех дней, пригласил и все общество, еще остававшееся на водах. В одной из комнат были расставлены карточные столы для тех, кто не мог провести вечер без этого занятия, которым столь самозабвенно увлекалась тогда вся Европа; в соседней комнате был сервирован ужин с обилием шампанского и прохладительных напитков; большая зала была отведена для танцев, каковому времяпрепровождению гости Гарри Уорингтона и предавались в строгом согласии с чинными обычаями наших предков. Право, не думаю, что это развлечение было очень уж веселым. Бал начинался с менуэтов, и два-три менуэта протанцевало такое же число пар. Открывали бал наиболее знатные девицы в собрании, и так как леди Мария была дочерью графа и самой знатной особой в зале (не считая леди Огасты Костыльри, но та сильно прихрамывала), то мистер Уорингтон протанцевал первый менуэт с кузиной, снискав своим изяществом одобрение всех присутствующих и намного превзойдя мистера Вулфа, который танцевал с мисс Лоутер. Проводив леди Марию на место, мистер Уорингтон попросил мисс Тео сделать ему честь пройтись с ним в следующем менуэте, который она с ним и протанцевала, краснея и сияя радостью, к восхищению своих родителей и злой досаде мисс Сутулби, дочери сэра Джона Сутулби из Липхука, питавшей твердую уверенность, что второй после леди Марии должна быть она. За менуэтами наступила очередь контрдансов под аккомпанемент арфы, скрипки и флажолета, которые, пристроившись на маленьком балкончике, весь вечер оглашали залу довольно заунывными звуками. Возьмите любой альбом старинной музыки, сыграйте какую-нибудь из этих пиес, и вы удивитесь, как люди прежде не замечали всей их меланхоличности. Но нет! Они любили, резвились, смеялись и ухаживали под этот тоскливый аккомпанемент. Среди этих мотивов не сыщется ни одного, в котором не было бы amari aliquid - привкуса печали. Быть может, разгадка в том, что они одряхлели, ушли в небытие, и их жалобные звуки доносятся к нам из царства теней, в котором они заключены вот уже столетие. Быть может, они, пока были живы, дышали истинной веселостью, и наши потомки, услышав... - нет, не надо называть имен... - услышав произведения неких маэстро, ныне весьма популярных, скажут только: "Боже мой! И эта музыка казалась нашим предкам веселой?"

За чаем мистер Уорингтон имел честь принимать герцогиню - воспетую любимцем полковника Ламберта мистером Прайором герцогиню Куинсберри. Однако, хотя герцогиня старательно поворачивалась спиной к присутствовавшей там некоей графине, громко смеялась, оглядывалась на нее через плечо и указывала в ее сторону веером, тем не менее все общество дефилировало, кланялось, заискивало, улыбалось и почтительно пятилось перед этой графиней, совсем не замечая ее светлости герцогини Куинсберри, ее шуточек, веера и надменных взглядов. Ведь графиня эта была графиня Ярмут-Вальмоден, та дама, которую изволил осыпать милостями его величество Георг II, король Великобритании, Франции и Ирландии, Защитник Веры. Утром в этот день она встретила Гарри Уорингтона на Променаде и обласкала молодого виргинца. Она сказала, что вечером они непременно сыграют в карты, и подслеповатый полковник Бельмонсон, вообразивший, будто приглашение относится к нему, склонился в почтительнейшем поклоне. "Фстор! Фстор! - объявила английская и ганноверская графиня. - Я не фам сказаль, а молодому фиргинцу". И присутствующие принялись поздравлять юношу. А вечером все гости, - несомненно, в доказательство своих верноподданнических чувств, - толпились вокруг леди Ярмут: и лорд Бамборо, мечтавший быть ее партнером в кадрили, и леди Бланш Пендрагон, это воплощение добродетели, и лорд Ланселот Квинтен, этот безупречнейший и доблестнейший рыцарь, и настоятель собора в Илинге, этот прославленный проповедник и святейшей жизни человек, а также еще множество благородных джентльменов, вельмож, генералов, полковников, знатнейших дам и девиц угодливо ловили ее улыбку и готовы были по первому знаку броситься вперед, чтобы занять место за ее карточным столом. Леди Мария ухаживала за дамой из Ганновера с кроткой почтительностью, а госпожа де Бернштейн была с ней чрезвычайно учтива и любезна.

Поклон Гарри был не более глубок, чем того требовали законы гостеприимства, но тем не менее мисс Этти сочла за благо вознегодовать. Когда настала ее очередь танцевать с Гарри, она не сказала своему партнеру почти ни слова, не нарушив этого обета молчания в тогда, когда он проводил ее в залу, где был сервирован ужин. По пути туда им пришлось пройти мимо карточного стола госпожи Вальмоден, в она, благодушно окликнув своего хозяина, осведомилась, "люпит ли эта тушенька танцен".

- Благодарю вас, ваше сиятельство, но я не люблю танцен и не люблю играть в карты, - ответила мисс Этти, вскинув головку, сделала книксен и гордо удалилась от стола графини.

Мистер Уорингтон был глубоко оскорблен. Насмешки младших по адресу старших возмущали его, неуважение к нему в его роли хозяина причиняло ему боль. Сам он был безыскусственно учтив со всеми, не и от всех ожидал равной учтивости. Этти прекрасно понимала, что обижает его, и, косясь на своего кавалера уголком глаза, отлично замечала, как его лицо краснеет от досады; но тем не менее она попыталась изобразить невинную улыбку и, подойдя к буфету, на котором были расставлены закуски, сказала простодушно:

- Что за ужасная вульгарная старуха. Не правда ли?

- Какая старуха? - спросил молодой человек.

- Эта немка... леди Ярмут, перед которой склоняются и лебезят все мужчины.

- Ее сиятельство была очень добра со мной, - угрюмо ответил Гарри. Можно положить вам этого торта?

- И вы ей тоже отвешивали поклоны! У вас такой вид, словно этот негус очень невкусен, - невинно продолжала мисс Этти.

- Он не слишком удачен, - сказал Гарри, сделав судорожный глоток.

- И торт тоже! В него положено несвежее яйцо! - воскликнула мисс Ламберт.

- Мне очень жаль, Эстер, что и угощение и общество вам не нравятся! сказал бедняга Гарри.

- Да, конечно, но вы, наверное, тут ничего не могли поделать! воскликнула юная девица, вскидывая кудрявую головку.

Мистер Уорингтон застонал про себя - а может быть, и вслух - и стиснул зубы и кулаки. Хорошенький палач продолжал как ни в чем не бывало:

- У вас, кажется, дурное настроение? Не пойти ли нам к маменьке?

- Да, идемте к вашей матушке! - вскричал мистер Уорингтон и, сверкнув глазами, прикрикнул на ни в чем не повинного лакея. - Черт тебя подери, что ты все время мешаешься под ногами?

- Иногда мы бываем грубоваты, сударыня, и не всегда умеем скрыть дурное настроение, - ответил он медленно, сдерживая дрожь гнева, а взгляд обращенных на нее глаз метал молнии. После этого Этти уже ничего не видела ясно, пока не оказалась рядом с матерью. Никогда еще лицо Гарри не казалось ей таким красивым и благородным.

- Ты что-то бледна, милочка! - восклицает маменька, тревожась, как тревожатся все pavidae matres {Заботливые матери (лат.).}.

- Тут холодно... то есть жарко. Благодарю вас, мистер Уорингтон. - И она делает ему трепетный реверанс, а Гарри отвешивает ей глубочайший поклон и удаляется к другим своим гостям. Его душит такой гнев, что сперва он ничего не замечает вокруг.

Из рассеянности его выводит новая перепалка - между его тетушкой и герцогиней Куинсберри. Когда королевская фаворитка проходила мимо герцогини, ее светлость устремила на ее сиятельство испепеляющий взор надменных глаз, которые были теперь далеко не так ослепительны, как в дни ее юности, когда они "все сердца зажгли огнем", с аффектированным смехом повернулась к соседу и обрушила на добродушную ганноверскую даму непрерывный огонь высокомерного смеха и язвительных шуток. Графиня продолжала играть в карты, не замечая, а может быть, не желая замечать, - как ее враг поносит ее. Между герцогским домом Куинсберри и королевской семьей существовала давняя неприязнь.

- Как вы все поклоняетесь этому идолу! Я ничего и слушать не хочу! И вы ничуть не лучше всех остальных, добрейшая моя госпожа Бернштейн! - заявила герцогиня. - Ах, мы живем в поистине христианской стране! Как умилился бы ваш почтенный первый муж, епископ, при виде этого зрелища!

- Прошу извинения, но я не вполне поняла вашу светлость.

- Мы обе стареем, добрейшая моя Бернштейн, а может быть, мы не понимаем тогда, когда не хотим понимать. Таковы уж мы, женщины, мой юный ирокез.

- Я не поняла слов вашей светлости о том, что мы живем в христианской стране, - сказала госпожа де Бернштейн.

- Ну что тут понимать, добрейшая моя! Я сказала, что мы - истинные христиане, потому что мы так легко прощаем! Разве вы не читали в юности или не слышали, как ваш супруг, епископ, повествовал с кафедры, - о том, что иудейскую женщину, обличенную в неправедной жизни, фарисеи тут же побивали камнями? О, мы теперь не только не побиваем подобную женщину камнями, но и взгляните! - холим ее и лелеем! Любой человек здесь поползет на коленях вокруг всей залы, прикажи ему эта женщина. Да-да, госпожа Вальмоден, можете сколько угодно поворачивать ко мне свою накрашенную физиономию и хмурить свои крашеные брови! Вы знаете, что я говорю про вас, и я буду и дальше говорить про вас! Я сказала, что любой мужчина в этой комнате проползет вокруг вас на коленях, если вы ему это прикажете.

- Я мог бы назвать вам, сударыня, двух-трех, кто этого не сделает, - с гневом возразил мистер Уорингтон.

- Так не медлите же! Дайте мне прижать их к сердцу! - воскликнула старая герцогиня. - Кто они? Представьте их мне, мой милый ирокез! Составим партию из четырех честных мужчин и женщин - то есть если нам удастся подобрать еще двух партнеров, мистер Уорингтон.

- Нас трое, - заметила баронесса Бернштейн с вымученным смешком. - Мы можем играть с болваном.

- Но, сударыня, кто же третий? - спросила герцогиня, оглядываясь по сторонам.

- Сударыня! - вскричала старая баронесса. - Ваша светлость может сколько ей угодно похваляться своей честностью, которая, без сомнения, выше всяких подозрений, но будьте любезны не подвергать сомнению мою честность в присутствии моих близких родственников!

- Ах, как она вспылила из-за какого-то слова! Право же, милочка, я убеждена, что вы так же честны, как почти все собравшееся здесь общество.

- Которое, быть может, недостаточно хорошо для ее светлости герцогини Куинсберри, герцогини Дуврской (хотя в этом случае она, разумеется, могла бы сюда и не приезжать!), но это лучшее общество, какое только мой племянник был в силах собрать здесь, сударыня, и он предложил лучшее, что у него было. Гарри, мой милый, ты, кажется, удивлен - и не без основания. Он не привык к нашим обычаям, сударыня.

- Сударыня, он обрел здесь тетушку, которая может научить его всем нашим обычаям и еще многому другому! - воскликнула герцогиня, постукивая веером.

- Она попробует научить его быть равно обходительным со всеми его гостями - старыми и молодыми, богатыми и бедными. Таков виргинский обычай, не правда ли, Гарри? Она скажет ему, что Катерина Хайд сердита на его старую тетку, что в молодости они были подругами и что им не следует ссориться теперь, когда они обе состарились. И она скажет ему правду, не так ли, герцогиня? - Тут баронесса сделала своей собеседнице несравненный реверанс, и битва, грозившая разразиться между ними, так и не началась.

- Черт побери, точь-в-точь Бинг и Галиссоньер! - заметил преподобный Сэмпсон, когда Гарри на следующее утро пересказывал своему наставнику происшествия прошлого вечера. - А я-то думал, что нет на земле силы, которая была бы способна помешать им вступить в бой!

- Однако баронесса уклонилась от сражения и с неподражаемым искусством вывела свой флот из-под вражеского огня.

- Но чего ей было бояться? Вы же сами говорили, что моя тетушка находчивостью и остроумием поспорит с любой женщиной, и, значит, ей не страшно никакое злоязычие вдовствующих герцогинь!

- Гм... Быть может, у нее были свои причины для миролюбия!

Сэмпсон прекрасно знал, в чем заключались эти причины: репутация бедняжки баронессы была вся в изъянах и прорехах, так что любая насмешка по адресу госпожи Вальмоден могла быть равно отнесена и на ее счет.

- Сударь! - в изумлении вскричал Гарри. - Вы, кажется, намекаете, что репутация моей тетки баронессы де Бернштейн не безупречна!

Капеллан поглядел на юного виргинца с безграничным удивлением, и Гарри понял, что в жизни его тетушки была какая-то неблаговидная история, о которой Сэмпсон предпочитает умалчивать.

- Боже великий! - со стоном произнес Гарри. - Так, значит, их в нашем роду две таких...

- Каких две? - осведомился капеллан.

Но Гарри прервал свою речь и густо покраснел. Он вспомнил, от кого (как мы вскоре откроем) почерпнул сведения о втором пятне на семейной чести, и, закусив губу, умолк.

- В прошлом всегда можно отыскать много неприятного, мистер Уорингтон, - сказал капеллан. - Поэтому лучше его совсем не касаться. Человек, будь то мужчина или женщина, живущий в нашем греховном мире, непременно становится жертвой сплетен, и, боюсь, достойнейшая баронесса не была в этом отношении счастливее своих ближних. От злоречия нет спасенья, мой юный друг. Вы лишь недавно поселились среди нас, но уже, к сожалению, могли в этом убедиться. Однако была бы чиста совесть, а остальное - пустяки! - При этих словах капеллан возвел очи горе, словно желая показать, что его собственная совесть белее потолка над ним.

- Так, значит, тетушке Бернштейн приписывают что-то очень дурное? спросил Гарри, вспоминая, что его мать ни разу ни единым словом не обмолвилась о существовании баронессы.

- О sancta simplicitas! {О, святая простота! (лат.).} - пробормотал капеллан. - Все это сплетни, любезный сэр, восходящие к тем временам, когда ни вас, ни даже меня еще не было на свете. Истории вроде тех, которые рассказывают о ком угодно - de me, de te {Обо мне, о тебе (лат.).}. A вам известно, какая доля истины была в том, что рассказывали о вас самих.

- Черт бы побрал этого негодяя! Пусть только какой-нибудь мерзавец посмеет чернить милую старушку! - воскликнул юный джентльмен. - Ах, ваше преподобие, мир полон лжи и злословия!

- А вы только теперь начинаете в этом убеждаться, любезный сэр? подхватил священник с самым елейным видом. - Чью репутацию не пытались очернить? Милорда, вашу, мою - да кого угодно! Мы должны безропотно переносить это и прощать по мере сил.

- Прощайте себе на здоровье! Этого требует ваш сан. Но я, черт побери, не собираюсь прощать! - провозгласил мистер Уорингтон, и вновь его кулак со стуком опустился на стол. - Пусть только кто-нибудь посмеет в моем присутствии чернить милую старушку, и я оттаскаю его за нос, не будь мое имя Генри Эсмонд... Здравствуйте, полковник Ламберт. Вы снова, сэр, застаете нас, когда мы только-только встаем. Мы с его преподобием и кое с кем из молодежи засиделись вчера допоздна после того, как дамы разъехались. Надеюсь, сэр, ваша супруга и дочери в добром здравии? - Гарри поспешно поднялся, сердечно здороваясь со своим другом полковником Ламбертом, который явился к нему с утренним визитом и вошел в комнату в сопровождении мистера Гамбо (последний все предпочитал делать неторопливо) как раз в ту минуту, когда Гарри, переходя от слов к делу, показывал, как именно он будет таскать Злоречие за нос.

- Мои дамы чувствуют себя прекрасно. А кого это вы таскали за нос, когда я вошел, мистер Уорингтон? - со смехом спросил полковник.

- Ведь это же гнусность, сэр! Его преподобие только что сказал мне, что есть негодяи, которые чернят репутацию моей тетки баронессы Бернштейн!

- Да не может быть! - воскликнул мистер Ламберт.

- Я не устаю повторять мистеру Гарри, что клевета не щадит никого, объявил капеллан тоном проповедника, но тут же посмотрел на полковника и подмигнул ему, словно говоря: "Он ничего не знает - так не рассеивайте его неведенья".

- Да, - сказал он. - Злые языки не знают отдыха. Пример тому - сплетни о вас и о танцовщице, Гарри, которым мы все поверили.

- Как, сэр, все поверили?

- Нет, не все. Этти не поверила. Слышали бы вы, Гарри, как она защищала вас на днях, когда наш... когда маленькая птичка рассказала нам про вас еще одну историю - о том, как вы играли в карты в воскресенье, когда и вам и вашему партнеру следовало бы найти себе более пристойное занятие. - И полковник посмотрел на священника с мягкой, но укоризненной усмешкой.

- Признаюсь, признаюсь, сэр, - сказал капеллан. - Меа culpa, mea maxima... {Мой грех, мой величайший... (лат.).} нет-нет, mea minima culpa {Мой ничтожнейший грех (лат.).} - Мы ведь просто разложили карты, разбирая сыгранную накануне партию в пикет.

- И мисс Эстер заступилась за меня? - спросил Гарри.

- Да, мисс Эстер за вас заступилась. Но почему это вас так удивляет?

- Она выбранила меня вчера, как... как уж не знаю кого, - ответил прямодушный Гарри. - Я еще ни разу не слышал, чтобы барышня говорила подобные вещи. Она над всеми смеялась - не щадила ни молодых, ни старых, и я в конце концов не выдержал, сэр, и сказал ей, что у меня на родине, - во всяком случае, в Виргинии, потому что янки, говорят, очень развязны, молодежь не смеет отзываться о старших так непочтительно. И знаете, сэр, мы почти поссорились, и я очень рад, что вы сказали мне, как Она за меня заступалась, - объяснил Гарри, пожимая руку полковника, а его глаза и щеки горели юношеским волнением.

- Ну, если все ваши враги будут такими, как Эстер, мистер Уорингтон, вам ничто не грозит, - серьезно сказал отец юной девицы, с живым интересом наблюдая, как раскраснелось лицо и увлажнились глаза его юного друга.

"Нравится ли она ему? - думал полковник. - И если нравится, то насколько? Несомненно, он ничего не подозревает, а мисс Этти не скупилась на обычные свои штучки. Он - прекрасный, честный юноша, да благословит его бог".

слова. Его смех был заразителен, в глазах светилось прямодушие, в голосе звучала искренность.

- А юная барышня, танцевавшая менуэт с таким совершенством, что восхитила все общество? - осведомился учтивый священник. - Надеюсь, мисс... мисс...

- Мисс Теодозия чувствует себя прекрасно и готова хоть сейчас пуститься в пляс с вашим преподобием, - ответил ее отец. - Впрочем, капеллан, вы, наверное, танцуете только по воскресеньям? - И полковник вновь обратился к Гарри. - А вы, господин Льстец, очень галантно ухаживали за своей именитой гостьей. Леди Ярмут сегодня у источника пела вам громкие хвалы. Она говорит, что в Ганновере у нее есть мальеньки мальшик, ошень похоший на вас, и что вы - ошеровательны юнош.

- С ее сиятельством все почтительны, словно с самой королевой, заметил капеллан.

- Будем называть ее вице-королевой, ваше преподобие, - ответил полковник, и глаза его насмешливо заблестели.

- На этих условиях она сядет играть с вами в любой вечер. Графиня любит карты и почти всегда выигрывает, - сухо сказал полковник. - Почему бы вам, капеллан, не предложить ее сиятельству пари на пять тысяч фунтов, что вас не сделают епископом? Я слышал о некоем священнослужителе, который заключил такое пари, стал епископом и заплатил свой проигрыш.

- Ах! Кто одолжит мне пять тысяч фунтов? Может быть, вы, сэр? - спросил капеллан.

- Нет, сударь. Я не дал бы ей пяти тысяч фунтов, даже если бы меня за это сделали главнокомандующим или римским папой, - сурово ответил полковник. - Я не кину камнем в эту женщину, но и не стану ползать перед ней на коленях, как ползают всякие мерзавцы. Не обижайтесь - я говорю не о вас. И не о Гарри Уорингтоне, который был учтив с ней, как подобало, и не огорчается из-за своего проигрыша. Гарри, мой милый, я пришел проститься с вами. Мы хорошо повеселились... мои деньги на исходе, и нам пора возвращаться в Окхерст. Может быть, вы когда-нибудь побываете у нас?

- Теперь же, сэр, теперь же! - вскричал Гарри. - Я поеду вместе с вами.

нас, когда... когда Том приедет домой... да-да, когда приедет Том. Это будет прекрасно... и я хочу сказать вам, друг мой, что моя жена и я искренне любим вас... и девочки тоже, как бы они вас ни бранили. А если когда-нибудь вы попадете в беду, - такие вещи случаются, господин капеллан! - то рассчитывайте на меня. Не забудьте об этом, друг мой.

И полковник уже собрался распроститься с Гарри, но молодой человек проводил его по лестнице и заявил, что непременно хочет проститься с милой миссис Ламберт и с барышнями.

Однако вместо того, чтобы сразу отправиться к жилищу полковника, они свернули на луг, и мистер Сэмпсон, следивший за ними из окна комнаты Гарри, увидел, что они ведут какой-то серьезный разговор. Сперва мистер Ламберт улыбался с несколько лукавым видом. Затем он вдруг всплеснул руками и сделал еще несколько жестов, выражавших удивление и озабоченность.

- Мальчик ему во всем признался, - сказал себе капеллан.

Когда час спустя мистер Уорингтон вернулся домой, его преподобие усердно занимался сочинением проповеди. Лицо Гарри было мрачным и грустным; он швырнул шляпу в сторону, кинулся в кресло, и с его губ сорвалось что-то весьма напоминавшее проклятие.

- Сердце! - насмешливо повторил Гарри.

- Какой же из барышень принадлежит победа, сэр? Мне казалось, что взор младшей следовал за вами на вашем балу повсюду.

- Маленькая чертовка! - вспылил Гарри. - С какой стати она без конца говорит мне дерзости? Ведет себя со мной, словно я дурак!

- Мужчина не бывает дураком в глазах женщины, - ответил автор проповеди.

- Кстати, есть ли какие-нибудь новости о вашей потере? - несколько минут спустя спросил капеллан, вновь отрываясь от рукописи.

Гарри ответил: "Нет!" - сопроводив отрицание словом, которое я ни за что на свете не решился бы напечатать.

- Я начинаю думать, сэр, что в этом бумажнике было больше денег, чем вы готовы признать. Ах, если бы их нашел я!

- В нем были банкноты, - угрюмо отозвался Гарри, - и... и бумаги, которые мне очень не хотелось бы потерять. Куда он мог деваться? Он был со мной, когда мы обедали вместе.

справлялись там?

- Конечно, справлялся, - ответил мистер Уорингтон, погружаясь в меланхолию.

- В постель вас уложил Гамбо, - во всяком случае, если мне не изменяет память. Я сам был в таком состоянии, что почти ничего не помню. А можно доверять чернокожим, сэр?

- Я доверю ему хоть мою голову. Мою голову? - с горьким вздохом произнес мистер Уорингтон. - Себе я ее доверить не могу.

- Подумать только, что человек сам впускает в свой рот врага, который крадет его разум!

Капеллан засмеялся.

- Ну, вы, сэр, умеете молчать! - сказал он.

И действительно, в последние дни, когда бесхитростный Сэмпсон случайно заговаривал о потерянном бумажнике своего патрона, никакое количество вина не могло развязать язык мистера Уорингтона.

- Итак, эти деревенские нимфы отбыли, сэр? Или отбывают? - спросил капеллан. - Очень миленькие простушки, но, право же, маменька - самая красивая из них трех. По моему мнению, женщина в тридцать пять лет или около того - это женщина в самом расцвете. А вы что скажете, сэр?

- Черт бы побрал всех женщин! Вот что я скажу, - пробормотал юный женоненавистник. Такое непохвальное желание должно, разумеется, уронить его в глазах каждого здравомыслящего человека.