Виргинцы.
Глава XL, в которой Гарри уплачивает старые долги и делает новые

Глава XL

в которой Гарри уплачивает старые долги и делает новые

Нашим танбриджским друзьям теперь прискучили воды, и они торопились уехать. Осенью госпожу де Бернштейн манил Бат с его карточными вечерами, избранным обществом, веселым оживлением. Она намеревалась погостить кое у кого из своих друзей, а затем отправиться туда. Гарри скрепя сердце обещал поехать с леди Марией и капелланом в Каслвуд. Путь их опять вел через Окхерст и мимо гостеприимного дома, где Гарри видел столько внимания и забот. Мария не скупилась на язвительные замечания по адресу окхерстских барышень, их поЪыток пленить Гарри и явного желания их маменьки женить его на одной из них, а потому мистер Уорингтон в сильной досаде заявил, что не заглянет к своим друзьям, раз ее милость питает к ним такую злобную неприязнь, и когда они остановились в гостинице в нескольких милях дальше по дороге, он весь вечер держался холодно и надменно,

За ужином улыбки леди Марии не находили ответа на лице Гарри, ее слезы (которые были у ее милости всегда наготове) его как будто нисколько не трогали, он досадливо огрызался на ее сердитые вопросы, и миледи в конце концов пришлось удалиться на покой, так ни разу и не оставшись со своим кузеном тет-а-тет, - этот назойливый капеллан упрямо не уходил, словно ему было велено не оставлять их наедине. Уж не приказал ли Гарри, чтобы Сэмпсон никуда от них не отлучался? Она со вздохом удалилась. Он с поклоном проводил ее до двери и с неколебимой учтивостью поручил заботам горничной и хозяйки гостиницы.

Чей это конь карьером вылетел из ворот через десять минут после того, как леди Мария удалилась в свою комнату? Час спустя миссис Бетти сошла в залу, где они ужинали, за нюхательными солями своей госпожи и увидела, Что преподобный Сэмпсон сидит там в одиночестве, покуривая трубку. Мистер Уорингтон ушел спать... решил прогуляться при луне... откуда ему знать, где мистер Гарри, ответил Сэмпсон на расспросы горничной. На следующее утро мистер Уорингтон занял свое место у кареты леди Марии, готовый сопровождать ее. Но чело его было по-прежнему омрачено, и он пребывал все в том же черном расположении духа. За всю дорогу он ей и двух слов не сказал. "Боже милостивый! Значит, она призналась ему, что украла письмо", - размышляла леди Мария.

А ведь когда они поднимались пешком по крутому склону холма, на который уэстеремская дорога взбирается в трех милях от Окхерста, леди Мария Эсмонд, опираясь на руку своего кавалера, влюбленно щебетала ему на ухо самые чувствительные клятвы, заверения и нежные слова. Но чем больше она пылала, тем холоднее становился он. Когда она заглядывала ему в глаза, то подставляла лицо солнечным лучам, которые, как ни было оно свежо и моложаво, безжалостно высвечивали все морщинки и складочки, оставленные на нем сорока годами, и бедняга Гарри находил, что рука, опирающаяся на его локоть, нестерпимо тяжела, так что прогулка вверх по склону холма не доставляла ему ни малейшего удовольствия. Только подумать, что эта обуза будет тяготить его всю жизнь! Будущее не сулило ничего хорошего, и он клял про себя прогулку при луне, жаркий вечер и крепкое вино, которые исторгли у него дурацкое, но роковое обещание.

Похвалы и восторги Марии невыносимо раздражали Гарри. Бедняжка сыпала строчками из тех немногих известных ей пьес, в которых можно было найти положения, сходные с ее собственным, и прилагала все усилия, чтобы очаровать своего юного спутника. Она вновь и вновь называла его своим рыцарем, своим Энрико, своим спасителем и клялась, что его Молинда будет вечно верна ему.

- Ах, дорогой! Разве не храню я вот здесь твой милый образ, милую прядь твоих волос, твое милое письмо? - сказала она, заглядывая ему в глаза. - И не погребут ли их со мной в могиле? Так и будет, сударь, если мой Энрико поступит со мной жестоко! - заключила она, вздыхая.

Как странно! Госпожа Бернштейн отдала ему шелковый мешочек - она сожгла прядь волос и письмо, спрятанные в нем, но Мария по-прежнему хранит этот мешочек на груди! И вот в это мгновение, когда Гарри вздрогнул и, казалось, был готов отнять у нее свою руку, на которую она опиралась, леди Марии в первый раз стало стыдно, что она солгала, а вернее, что ее поймали на лжи, причина для стыда куда более основательная. Да смилуется над нами небо! Ведь если некоторые люди начнут каяться в произнесенной ими лжи, они так все время и будут ходить в рубище, обсыпанные пеплом.

Когда они добрались до Каслвуда, настроение Гарри не улучшилось. Милорд был в отъезде, дамы тоже, и единственным членом семьи, кого Гарри застал в замке, был мистер Уилл, который вернулся с охоты на куропаток как раз в ту минуту, когда карета и всадники въезжали в ворота, и побелел как бумага, узнав своего кузена, свирепо нахмурившегося при виде него.

Тем не менее мистер Уилл решил ничего не замечать, и они встретились за ужином, где в присутствии леди Марии беседовали сначала достаточно мирно, хотя и не слишком оживленно. Мистер Уилл побывал на скачках? И не на одних. И заключал удачные пари, выразил надежду мистер Уорингтон. Более или менее.

- И моя лошадь цела и невредима? - осведомился мистер Уорингтон.

- Ваша лошадь? Какая лошадь? - спросил мистер Уилл.

- Какая лошадь? Моя лошадь! - резко говорит Гарри.

- Я что-то не понимаю, - говорит Уилл,

- Гнедая лошадь, на которую мы играли и которую я у вас выиграл вечером, а утром вы на ней ускакали, - сурово говорит мистер Уорингтон. - Вы помните эту лошадь, мистер Эсмонд?

- Мистер Уорингтон, я прекрасно помню, что мы с вами играли на лошадь, которую мой слуга передал вам в день вашего отъезда.

- Капеллан присутствовал при том, как мы играли. Мистер Сэмпсон, вы нас рассудите? - мягко спрашивает мистер Уорингтон.

- Я не могу не указать, что мистер Уорингтон играл на гнедую лошадь, объявляет мистер Сэмпсон.

- Ну, а получил другую, - с ухмылкой сказал мистер Уилл.

- И продал ее за тридцать шиллингов! - заметил мистер Уорингтон, сохраняя спокойный тон.

Уилл засмеялся.

- Тридцать шиллингов - очень неплохая цена за клячу с разбитыми коленями, ха-ха!

- Ни слова больше. Речь идет всего лишь о пари, дорогая леди Мария. Могу ли я положить вам еще цыпленка?

поклоном. Постояв немного у закрытой двери, он приказал слугам удалиться. Когда они ушли, мистер Уорингтон запер за ними тяжелую дверь и положил ключ в карман.

Услышав щелканье замка, мистер Уилл, который потягивал пунш и искоса поглядывал на кузена, спросил его с одним из тех проклятий, которыми обычно украшал свою речь, какого... мистер Уорингтон запер дверь.

- Я полагаю, кое-каких объяснений не миновать, - ответил мистер Уорингтон. - Ну, и незачем им глазеть, как ссорятся их господа.

- А кто это ссорится, хотел бы я знать? - спросил Уилл, бледнея, и схватил нож.

- Мистер Сэмпсон, вы присутствовали при том, как я поставил пятьдесят гиней против гнедой лошади мистера Уилла?

- Просто лошади! - вопит мистер Уилл.

- Я не такой (эпитет) дурак, каким вы меня считаете, - говорит мистер Уорингтон, - хотя я и приехал из Виргинии.

Затем он повторяет свой вопрос:

- Мистер Сэмпсон, вы присутствовали при том, как я поставил пятьдесят гиней против гнедой лошади высокородного Уильяма Эсмонда, эсквайра?

- Не могу не признать этого, сэр, - говорит капеллан, обращая укоризненный взор на брата своего сиятельного патрона.

- Да, сударь, не признаете, потому что вам соврать не трудней, чем смошенничать, - сказал мистер Уорингтон, подходя к кузену. - Отойдите, мистер капеллан, и будьте свидетелем честной игры! Потому что вы ничем не лучше...

Не лучше чего, мы сказать не можем и так никогда этого и не узнаем, ибо в этот миг дражайший кузен мистера Уорингтона запустил ему в голову бутылкой, но Гарри успел уклониться, так что метательный снаряд пролетел до противоположной стены, пробил насквозь писанную маслом физиономию какого-то предка Эсмондов и сам разлетелся вдребезги, оросив доброй пинтой старого портвейна лицо и парик капеллана.

- Боже милостивый, джентльмены, умоляю вас, успокойтесь, - вскричал священник, обагренный вином.

Но джентльмены не были склонны прислушиваться к гласу церкви. Потерпев неудачу с бутылкой, мистер Эсмонд схватил большой нож с серебряной рукояткой и кинулся на своего кузена. Однако Гарри, вспомнив боксеров в Мэрибоне, левой рукой отбил руку мистера Эсмонда, а правой нанес ему такой сокрушительный удар, что он отлетел к стене, стукнулся о дубовую обшивку и, надо полагать, узрел десять тысяч разноцветных огней. Ретируясь к стене, он уронил нож, и его стремительный противник отбросил это оружие ногой под стол.

Гарри видел и этот прием в Мэрибоне, а также и в материнском имении, где поссорившиеся негры сталкивались в поединке, точно два пушечных ядра, одно тверже другого. Но Гарри взял на заметку и цивилизованные методы белых: он отпрыгнул в сторону и приветствовал своего врага сокрушительным ударом в правое ухо. Тот стукнулся лбом о тяжелый дубовый стол, рухнул на пол и застыл без движения.

- Капеллан, вы свидетель, что все было честно, - сказал мистер Уорингтон, еще дрожа от возбуждения, но стараясь подавить его и принять хладнокровный вид. Затем он вынул из кармана ключ и отпер дверь, за которой толпилось четверо слуг. Звон бьющегося стекла, крик, вопль, два-три проклятия подсказали им, что в комнате творится что-то неладное, и теперь, войдя, они увидели две багряные алые жертвы - капеллана, исходящего портвейном, и высокородного Уильяма Эсмонда, эсквайра, распростертого в луже собственной крови.

- Мистер Сэмпсон подтвердит, что я дрался честно и что начал мистер Эсмонд, - сказал мистер Уорингтон. - Эй, кто-нибудь! Развяжите его шейный платок, а то как бы он не умер. Гамбо, принеси ланцет и пусти ему кровь. Стой! Он приходит в себя. Подними-ка его, вон ты! И скажите горничной, чтобы она подтерла пол.

И правда, минуту спустя мистер Уилл очнулся. Сначала он медленно повел глазами по сторонам, вернее, - вынужден я сказать с большим сожалением, одним глазом, ибо второй основательно заплыл в результате первого удара мистера Уорингтона. Итак, сначала он медленно повел одним глазом по сторонам, затем охнул и испустил нечленораздельный стон, после чего начал сыпать проклятиями и ругательствами весьма щедро и членораздельно.

- Слава тебе господи, - вздохнула чувствительная Бетти.

- Спроси у него, Гамбо, не желает ли он еще, - приказал мистер Уорингтон строго.

- Масса Гарри спрашивает, вы еще не желаете ли? - осведомился послушный Гамбо, склоняясь над лежащим джентльменом.

- Нет, будь ты проклят, черный дьявол, - говорит мистер Уилл и бьет в черную мишень перед собой.

- Нет, то есть да! Адское ты исчадие! Почему его не гонят отсюда в три шеи?

- Потому что не смеют, мистер Эсмонд, - величественно заявил мистер Уорингтон, поправляя манжеты.

- И не хотят, - пробурчали слуги, которые все любили Гарри, тогда как для мистера Уилла ни у кого не нашлось бы доброго слова. - Мы знаем, сэр, что все было по-честному. У мистера Уильяма это уже не первый случай.

- Да и не последний, дай-то бог! - визгливо восклицает миссис Бетти. Чтобы неповадно было бить черных джентльменов!

- Учтивость требует прощаться с обществом. Доброй ночи, мистер Эсмонд, - говорит мистер Уорингтон, который шутил хотя и редко, но плохо. Впрочем, ему самому этот блестящий выпад пришелся очень по вкусу, и он весело про себя посмеялся.

- Скушал ужин и пошел на боковую, - заявляет миссис Бетти, после чего все захохотали уже открыто, то есть все, кроме мистера Уильяма, который удалился, изрытая, так сказать, черные клубы проклятий из жерла своего рта.

Приходится сознаться, что охота шутить не прошла у мистера Уорингтона и на следующее утро. Он послал мистеру Уиллу записочку, осведомляясь, не собирается ли он в "столицу или куда-нибудь еще". Если он намерен посетить Лондон, то насмерть перепугает "разбойников" на Хаунслоу-хит, а в "Щиколадной никто, конечно, не будет так разукрашен", как он. Боюсь, что мистер Уилл с обычной своей грубостью послал автора письма куда-то значительно дальше, чем в Хаунслоу-хит.

Однако дело не ограничивается перепиской только между Уиллом и Гарри: у двери мистера Уорингтона появляется хихикающая девица, и Гамбо приближается к своему господину с белым треугольником в черных пальцах.

- Записочка! - стонет он.

Молинда приветствует своего Энрико, и т. д., и т. д., и т. д. В эту ночь она не смежила глаз, и прочее, и прочее, и прочее. Хорошо ли спалось Энрико в родовом замке его предков? Und so weiter, und so weiter {И так далее, и так далее (нем.).}. Пусть он больше никогда не "сорится" и не будет "таким злым". Kai ta Loipa {И прочее (древнегреч.).}. Нет, я не стану цитировать это письмо дальше. А таблички, некогда золотые, что вы теперь, как не увядшие листья? Где фокусник, который преображал вас, и почему исчез ваш блеск?

Достоинство мистера Уорингтона не позволяло ему оставаться в Каслвуде после его легкого недоразумения с кузеном Уиллом, и он написал величественное письмо милорду, объясняя, что произошло. Так как он призвал преподобного Сэмпсона просмотреть эту эпистолу, она, вероятно, не содержала ни одного из тех капризов правописания, которыми столь изобиловала его обычная корреспонденция в тот период. Он объяснил бедняжке Марии, что подбив глаз и расквасив нос столь близкому родственнику хозяина дома, он никак не может дольше оставаться под его кровом, и она была вынуждена согласиться, что при подобных обстоятельствах ему все-таки лучше уехать. Разумеется, прощаясь c ним, она проливала обильные слезы. Он поедет в Лондон и увидит там более юных красавиц, но не найдет ни одной, - ни одной! - которая бы любила его так, как Мария, его Мария. Боюсь, что, расставшись с ней, он не испытал особого горя. Более того, он очень повеселел, едва каслвудский мост остался позади, и пустил своих лошадей такой резвой рысью, что они делали не меньше девяти миль в час. Всю дорогу он пел, кивал хорошеньким девушкам у обочины, потрепал миленькую служанку по щеке, - нет, неутешная тоска его не терзала. По правде говоря, ему не терпелось вернуться в Лондон, блистать в Сент-Джеймском дворце или в Ньюмаркете, - словом, там, где собиралась золотая молодежь. Он уже вкусил от радостей лондонской жизни, и танбриджское общество, сплетничающие дамы и их карточные вечера теперь его совсем не прельщали.

К тому времени, когда он вновь добрался до Лондона, от сорока четырех фунтов, которые, как мы знаем, были у него в Танбридже, не осталось почти ничего, и нужно было изыскать средства на дальнейшие расходы. Но это его не смущало. Ведь в его распоряжении были две суммы по пять тысяч фунтов каждая, положенные на его имя и на имя его брата. Он возьмет сколько будет надо достаточно только полосы везенья в игре, и он все возместит. Но он должен жить, как приличествует его положению, и необходимо втолковать госпоже Эсмонд, что джентльмен его ранга не может поддерживать знакомства с равными себе и блистать в обществе на жалкие двести фунтов в год.

"Бедфорде", но ненадолго. Он начал подыскивать достойное жилище неподалеку от королевского дворца и избрал квартиру на Бонд-стрит, где и обосновался с Гамбо, лошадей же поставил в конюшню неподалеку. Затем ему потребовались услуги портных, торговцев материями и башмачников. Не без некоторых угрызений он снял траур и надел шляпу с галунами и расшитый золотом камзол. Гамбо уже постиг столичные тонкости парикмахерского искусства, и припудренные светлые локоны мистера Уорингтона выглядели столь же модно, как у самого изысканного щеголя на ПэлМэл. Он появился на Кругу в Хайд-парке в собственном фаэтоне. Слухи о его сказочном богатстве достигли Лондона задолго до него самого, и баловень судьбы из Виргинии возбуждал немалое любопытство.

В ожидании того времени, когда ему можно будет баллотироваться по всем правилам, лорд Марч записал нашего юного друга в клуб в кофейне Уайта как знатного джентльмена из Америки. Свет еще не начал съезжаться в Лондон, но молодому человеку двадцати одного года от роду, с карманами, набитыми деньгами, не обязательно ждать начала сезона, чтобы жить в свое удовольствие, а Гарри твердо решил наслаждаться жизнью.

И он распорядился, чтобы мистер Дрейпер продал на пятьсот фунтов его ценных бумаг. Что бы сказала его бедная мать, знай она, что молодой расточитель уже начал проматывать отцовское наследство? Он обедал в ресторации, он ужинал в клубе, где Джек Моррис, не скупясь на самые жаркие хвалы, познакомил, его с джентльменами, находившимися тогда в столице. Он вкушал от жизни, от молодости, от наслаждений - чаша была полна до краев, и пылкий юноша жадно припал к ней. Видите ли вы далеко-далеко на западе благочестивую вдову, молящуюся за сына? Под деревьями Окхерста нежное сердечко тоже, может быть, бьется для него. Когда Блудный Сын предавался буйному веселью, разве его не ждали любовь и прощение?

Среди неизданных писем покойного лорда Орфорда есть одно, которое нынешний их издатель, мистер Питер Каннингем, не включил в сборник, возможно, усомнившись в его подлинности. Я и сам видел среди уорингтоновских бумаг только его копию, сделанную аккуратным почерком госпожи Эсмонд с пометкой: "Рассказ мистера X. Уолпола о пребывании моего сына Генри в Лондоне и о баронессе Тэшер. Написано ген. Конвею".

"Арлингтон-стрит, вечером в пятницу.

охота побывать в Лондоне, посетить Воксхолл и Раниле, quoi {Ну и что? (франц.).}? Ведь могу же и я немножко поиграть, как другие престарелые младенцы? Предположим, после столь долгого пребывания на стезе добродетели меня потянуло на пироги с пивом, ужли ваше преподобие скажет мне - "нет"? Джордж Селвин, Тони Сторер и ваш покорный слуга сели под вечер в Вестминстере в лодку... во вторник? Нет, во вторник я был у их светлостей герцога и герцогини Норфолкских, только что прибывших из Танбриджа. Так в среду. Откуда мне знать? Разве не упился я до бесчувствия у Уайта целой пинтой лимонада?

Норфолки развлекали меня во вторник рассказами о юном дикаре - ирокезе, чоктау или виргинце, который наделал последнее время некоторого шуму в нашем уголке земного шара. Это отпрыск бесславного семейства Эсмондов-Каслвудов, в котором все мужчины - игроки и моты, а все женщины... ну, я не стану писать этого слова из опасения, что леди Эйлсбери заглядывает через твое плечо. Я слышал от отца, что оба покойных лорда состояли у него на жалованье, и последний из них, красавчик времен королевы Анны, был возведен из виконтов в графы благодаря заслугам и ходатайству его прославленной старой сестрицы, Бернштейн, ранее Тэшер, урожденной Эсмонд - так* же в свое время знаменитой красавицы и фаворитки старого Претендента. Она продала его тайны моему папеньке, который уплатил ей за них, и, забыв о своей любви к Стюартам, перешла на сторону августейшего Ганноверского дома, ныне над нами царствующего. "Неужели Хоресу Уолполу не надоест сплетничать?" - говорит твоя жена из-за твоего плеча. Целую ручки вашей милости. Я нем. Бернштейн воплощение добродетели. У нее не было никаких веских причин выходить за капеллана своего отца. Ведь столько знатных особ отлично обходилось без брака. Она не стыдилась быть миссис Тэшер и взяла себе во вторые мужья немецкого барончика, которого никто за пределами Ганновера не видел. Ярмут не питает к ней злобы. Есфирь и Астинь - добрые подруги и все лето в Танбридже по мере сил обманывали друг друга за карточным столом.

"Но при чем тут ирокез?" - спрашивает ваша милость. Ирокез тоже был в Танбридже и играл в карты, возможно, не передергивая, но без конца выигрывая. Говорят, что он обчистил лорда Марча не на одну тысячу - лорда Марча, который пролил столько крови, рассорился со всеми, дрался со всеми, охотился со всеми, влюблял в себя всех чужих жен, исключая жену мистера Конвея и не исключая ее нынешнего величества, графини Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, королевы Вальмодена и Ярмута, да хранит ее небо на радость нам.

Ты знаешь этого плюгавого мерзавца de par le monde {Неведомо откуда взявшегося (франц.).}, некоего Джека Морриса, который шныряет по всем лондонским домам. Когда мы были в Воксхолле, мистер Джек кивнул нам из-под подбородка миловидного юнца, на руку которого он опирался и которого соблазны сада, по-видимому, приводили в неистовый восторг. Господи, как упоенно он глазел на фейерверк! Боги, как он рукоплескал гнуснейшей накрашенной певичке, чей визг немилосердно терзал мои уши. Грошовая нитка бус и яркая тряпка в земле ирокезов - великие сокровища, и наш дикарь был совсем ослеплен таким великолепием.

Кругом зашептались, что это тот самый Счастливчик. Накануне у Уайта он самым благородным образом выиграл у Рокингема и моего драгоценного племянника триста гиней, а теперь вопил и бесновался, очарованный музыкой, так что смотреть было приятно. Я не люблю кукольных представлений, но я очень люблю водить на них детей, мисс Конвей! Шлю вашей милости нижайший поклон и, надеюсь, мы как-нибудь вместе отправимся посмотреть Кукол.

от обитателя вигвама, а засим, как мне кажется, дикарь и дикаресса удалились вместе.

Всего за три часа до этого мои спутники съели и выпили так много, что в Воксхолле они непременно пожелали скушать цыплят с пуншем, после чего Джордж уснул, а мне за мои грехи вздумалось рассказать Тони Стореру wo, что я знал о милом семействе виргинца, и, в частности, кое-какие подробности о бершнтейновских похождениях, а также историю еще одной пожилой красотки, ее племянницы, некоей леди Марии, которая была au mieux {В наилучших отношениях (франц.).} с покойным принцем Уэльским. Что я сказал? Да меньше половины того, что мне было известно, и, разумеется, не больше десятой доли того, что я намеревался сказать, но кто тут бросается на нас, как не наш дикарь, на этот раз совсем уж багровый и в полной боевой раскраске! Оказывается, он пил огненную воду в соседней ложе!

Дикарь сдвигает шляпу на затылок, хватается за рукоятку шпаги и осведомляется, кто из джентльменов чернил его родных. Так что я вынужден был попросить его не поднимать такого шума и не будить моего друга мистера Джорджа Селвина. И я добавил: "Уверяю вас, сэр, я понятия не имел, что вы находитесь неподалеку, и приношу вам самые искренние извинения".

Вняв этим миролюбивым словам, гурон выпустил томагавк, не без изящества отвесил поклон и сказал, что, разумеется, ничего, кроме извинения, он от джентльмена моего возраста (merci, Monsieur {Благодарю вас, сударь (франц.).}) требовать не может. Услышав же фамилию мистера Селвина, он еще раз поклонился а сообщил, что имел к нему письмо от лорда Марча, которое, к несчастью, потерял. Выяснилось, что Джордж вкупе с Марчем предложил его в члены клуба, и, без сомнения, эти три агнца остригут друг друга наголо. А тем временем мой умиротворенный дикарь сел за наш стол и утопил томагавк в еще одной чаше пунша, которую эти господа обязательно пожелали заказать. Помилуй бог! Уже одиннадцать, и вот идет Бенсон с моей овсяной кашкой.

X. Уолпол.

".