Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XII. Дамоклес

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XII. Дамоклес (старая орфография)

Глава XII

ДАМОКЛЕС

На следующее утро так рано, что старая Паррская улица еще не проснулась, у дверей доктора Фирмина позвонили в ночной колокольчик, и когда дверь отворил зевающий слуга, маленькая женщина, в сером платье и чорной шляпке, подала ему записку, говоря, что доктор должен ехать сейчас. Не опаснее ли занемогла лэди Гумандгау, та благородная больная, о которой доктор говорил вчера с сиделкой. Сестрица - это была она - сказала это самое имя лакею, который ушол ворча, что должен будить барина и отдавать ему записку.

Сиделка Брандон сидела между тем в столовой, где висел портрет доктора, и смотрела на это мастерское произведение до тех пор, пока нашествие служанок не выгнало её из этой комнаты и она укрылась в другую, маленькую комнатку, куда был вывешен портрет мистрисс Фирмин.

«Как это было похоже на него много и много лет тому назад, думает она. «Этот портрет несколько лучше его, но он имеет-то злое выражение, которое мне казалось столь чудным, как и обеим сестрам - они готовы были выцарапать глаза друг другу из ревности. А это портрет мистрисс Фирмин! Верно живописец не польстил ей, а то мистрисс Фирмин не могла быть красавицей».

Доктор, тихо войдя в открытую дверь по толстому турецкому ковру, подошел к ней не слышно и нашол Сестрицу, смотрящую на портрет его умершей жены.

- О! это вы. Желала бы я знать, лучше ли вы обращались с нею, чем со иной, доктор Фирмин? Я думаю вы обманули не её одну. Она, кажется, не очень счастлива, бедняжка, сказала Сестрица.

- Что привело вас сюда так рано, Каролина? спросил звучным голосом доктор.

Сестрица объяснила ему:

- Вчера, когда вы ушли, пришол Гёнт. Он был пьян, он был очень груб, Филипп не мог этого перенести. Филипп мужествен, у него горячая кровь. Филиппу, вообразилось, что Гёнт оскорбляет меня; он поднял руку - и мистер Гёнт вылетел на мостовую. Он взбесился и назвал Филиппа ужасным именем…

- Каким именем? каким?

Каролина сказала доктору как Гёнт назвал Филиппа, и если лицо Фирмина обыкновенно казалось зло, то ужь наверно не показалось оно ангельским, когда он услыхал каким гнусным именем был назван его сын.

- Может он сделать Филиппу вред? продолжала Каролина. - Я думала, что я обязана сказать его отцу. Послушайте, доктор Фирмин, я не хочу сделать вред моему милому мальчику; но если то, что вы говорили мне вчера, неправда, так как ведь вы не церемонитесь говорить неправду нам, женщинам, если когда вы разыгрывали роль негодяя, думая обмануть бедную, невинную шестнадцатилетнюю девушку, вы были обмануты сами и я была вашей законною женой? Вот вам и наказание!

- Я имел бы благородную и добрую жену, Каролина, сказал доктор, застонав.

- Это было бы наказанием не для вас, а для моего бедного Филиппа, продолжала эта женщина: - что он сделал, чтобы его честное имя - а может быт и его состояние были отнято от него? Я не спала всю ночь думая о нём. Ах, Джордж Брандон! зачем, зачем вы вошли в дом моего бедного старого отца и навлекли это несчастье на меня и на вашого еще нерожденного ребёнка?..

- А больше всех на самого себя, сказал доктор.

- Вы заслужили это. Но мы, невинные, страдали и будем страдать больше вас. О Джордж Брандон! подумайте о бедной женщине, брошенной умирать с голода и незнавшей даже вашего настоящого имени! Подумайте о вашем сыне, может быть доведённом до стыда и бедности через вашу вину.

- Не-уже-ли вы полагаете, что я не часто думаю о моих проступках? сказал доктор: - что не провожу безсонных ночей и целых часов тоски? Ах, Каролина!

Он погляделся в зеркало и подумал: «я не выбрит, это очень неприлично», то-есть, если я осмелюсь прочесть его мысли, так-как мне приходится передавать его не произнесённые слова,

- Вы думаете о вашем проступке теперь, когда его можно разгласить! говорит Каролина. - что если этот Гёнт пойдёт против вас? Он человек отчаянный, он до безумия пристрастился к пьянству и деньгам; он сидел в тюрьме - как он сказал вчера мне и моему папа. Он сделает или скажет что-нибудь. Если вы будете обращаться с ним жестоко, а Филипп уже поступил с ним жестоко - не более, как он заслуживал, однако - он погубит вас и самого себя, но он отмстит. Может быть он так был пьян вчера, что сам не знал что говорил. Но я боюсь, что он задумал сделать вред. Я пришла сказать вам это и надеюсь, что вы будете остерегаться, доктор Фирмин. Я не спала всю ночь, всё думала, и как только увидела дневной свет, решилась побежать к вам и сказать.

- Когда он назвал так Филиппа, мальчик очень растревожился? спросил доктор.

… Ах, да, доктор! совесть иногда позволяет джентльмэну задремать, но после открытия явится, отдёрнет ваши занавески и скажет: «вы приказали разбудить вас рано?» безполезно стараться заснуть. Вы кажетесь очень испуганы, доктор Фирмин, продолжала сиделка. - У вас нет столько мужества, как у Филиппа, или сколько было у вас самих, когда вы были молодым человеком и сбивали с пути бедных девушек: тогда вы не боялись ничего. Помните этого человека на пароходе, когда мы ехали в Шотландию после свадьбы, я думала, что вы убьёте его. Бедный лорд Синкбарз рассказывал мне множество историй о вашем мужестве и o том - как вы убиваете людей на дуэли. Бросить бедную девушку без имени и без гинеи были не очень мужественно - не так ли? Но я пришла сюда не затем, чтобы вспомнить старое, а только затем, чтобы предостеречь вас. Даже в былое время, когда Гёнт венчал нас и я считала это одолжением с его стороны, я не могла терпеть этого ужасного человека. В Шотландии, когда вы охотились с этим бедным лордом, вещи, которые говорил Гёнт и выражение его лица были ужасны. Желала бы я знать, кат это вы, джентльмэн, могли сносит присутствие такого человека! Ах! как грустен был наш медовой месяц! Я удивляюсь, зачем я думаю об этом теперь? Вероятно, оттого, что и видела портрет той, другой бедной лэди!

- Я говорил вам, Каролина, я был такой сумасбродный и отчаянный человек в то время, что я не мог даже отвечать за свои поступки. И если я оставил вас, то это потому, что у меня не оставалось других средств, кроме побега. Я был разорен и остался бы без копейки за душою, если бы не брак мой с Эллен Рингуд. Не-уже-ли вы думаете, что этот брак был счастлив? Счастлив! когда бывал я счастлив? Моя доля быть самому несчастным и навлекать несчастье на тех, кого я люблю: на вас, на моего отца, на мою жену, на моего, сына - таков ужь приговор судьбы. Ах! зачем невинные должны за меня страдать?

- У меня никогда не было брачного свидетельства, продолжала Сестрица:- и не знала бывают ли какие бумаги, или что-нибудь, кроме кольца и пастора, когда вы венчались со мной. Но я слышала, что в Шотландии совсем не нужны пасторы, что если люди называют себя мужем и женой, то этого довольно для того, чтобы они считались мужем и женой. А мистер и мистрисс Брандон ездили вместе в Шотландию - свидетелем может быть тот человек, которого вы чуть не бросили в озеро за то, что он был груб с вашей женой и… не сердитесь! это не я, бедная шестнадцатилетняя девушка, поступила дурно, а вы, светский человек, бывший старее меня многими годами.

Когда Брандон увёз свою бедную жертву и жену, они отправились в Шотландию, где лорд Синкбарз, тогда бывший в живых, нанял дачу для охоты. Капеллан его сиятельства, мистер Гёнт, тоже участвовал в этой компании, которую судьба вскоре разстроила. Смерть застала Синкбарза в Неаполе. Долги заставили Фирмина Брандона - как он назывался тогда - бежать за границу. Капеллан странствовал из тюрьмы в тюрьму. Что касается бедненькой Каролины Брандон, вероятно, муж, женившийся на ней под чужим именем, думал, что бросить её, отказаться от нея совсем было легче и не так опасно, как продолжать сношения с нею. В один день, через четыре месяца после их свадьбы - молодые супруги были тогда в Дувре - муж Каролины пошол гулять, но он отправил свой чемодан в заднюю дверь, и между тем, как Каролина ждала его обедать несколько часов спустя, носильщик, относивший поклажу, принёс ей записку от её возлюбленного Д. и Б., наполненную нежными выражениями уважения и любви, какими мущины наполняют свои записочки; но возлюбленный Д. Б. писал, что полицейские преследуют его за долги, что он должен бежать; он взял с собою половину денег, а половину оставлял своей маленькой Кэрри. Он скоро воротится, устроит все дела, или уведомит ей куда писать или приехать к нему. А она должна была заботиться о своём здоровьи и писать много к своему Джорджи. Она не умела тогда писать очень хорошо, но писала как могла, и сделала большие успехи, потому что точно писала много, бедняжечка. Сколько листов бумаги покрывала она чернилами и слезами! Деньги были истрачены, а других не получалось, не получалось и писем. Она осталась одна в жизненном море и утопала, утопала, когда Богу было угодно прислать ей друга, спасшого её. Грустна была эта история, так грустна, что мне не хочется распространяться о ней.

Вероятно, когда Каролина воскликнула: не сердитесь, доктор Фирмин, он кричал или свирепо ругался при воспоминании о своём приятеле мистере Брандоне и об опасности угрожавшей этому джентльмэну. Брачные церемонии - опасный риск и в шутку и сериёзно. Вы не можете притворно венчаться даже на дочери бедного старика, пускающого в себе жильцов, не рискуя впоследствии отвечать за это. Если у вас жива жена незнатная, а вы вздумаете бросить её и жениться на племяннице графа, вы попадёте в неприятности, несмотря на ваши связи и на высокое положение в обществе. Если вы получили тридцать тысяч фунтов за женою № 2, и должны будете вдруг возвратить их, эта уплата может показаться вам довольно стеснительной. Вас могут судить за двоеженство и приговорить Бог знает в какому наказанию. По-крайней-мере, если это дело разгласится - а вы человек почтенный, движущийся в высокоучоном и общественном кругах - эти круги, пожалуй, попросят вас выйти из их окружности. Я знаю, что романист не должен иметь ни симпатии, ни антипатии, ни сострадания, ни пристрастия к своим действующим лицам, но я объявляю, что не могу не чувствовать почтительного сострадания к джентльмэну, который, вследствие юношеского и, я уверен, оплакиваемого сумасбродства, мог потерять своё состояние, своё место в обществе и свою значительную практику. Наказание не имеет права являться с таким pede claudo. Должны быть ограничения и со стороны правосудия. Низко и мстительно представлять свой счот двадцать лет спустя… Поговорив с Сестрицей, услышав, что давно сделанное преступление вдруг обнаружено, чувствуя, что угрызение, которое давно предполагалось умершим и похороненным, вдруг пробудилось самым шумным и неприличным образом, чувствуя, как ярость и ужас раздирают его внутри: каково было этому почтенному доктору заниматься своим делом в этот день, я могу вообразить это и искренно сочувствую ему. Кто вылечит врача? разве он не более страдает сердцем в этот день многих своих больних? Он должен слушать как лэди Мегрим по-крайней-мере с полчаса описывает ему свои маленькия немощи. Он должен слушать и ни разу не сметь сказать: «чорт тебя возьми, старая болтунья! что ты тараторишь мне о твоих болезнях, когда я сам терплю настоящую пытку, между тем как я улыбаюсь тебе в лицо?» Он должен улыбаться, шутить, утешать, внушать надежду, прописывать лекарство, а может быть во весь день он не видал никого столь больного, столь грустного, столь отчаянного как он сам.

Первый человек с которым он должен был употребить лицемерие в этот день, был его родной сын, вздумавший придти в утреннему чаю, за которым отец и сын редко теперь сходились.

«Что он знает и что он подозревает?» думал отец.

Ни на лице Филиппа изображался угрюмый мрак, и глаза отца смотрят в глаза сына, но не могут проникнут в их темноту.

- Ты поздно оставался вчера, Филипп? говорит папа.

- Да, сэр, немножко поздно, отвечает сын.

- Приятный был вечер?

- Нет, сэр, преглупейший. Ваш приятель мистер Гёнт непременно хотел войти. Он бил пьян и нагрубил мистрисс Брандон и я принуждён был вытолкать его. Он ужасно был разгорячон и ругался самым свирепым образом, сэр.

Наверно сердце Филиппа так билось, когда он сказал эти последния слова, что их почти нельзя было разслышать; по-крайней-мере отец Филиппа не обратил на них большого внимания, потому-что он прилежно читал «Morning Post», и этим листком светских новостей скрывал выражение агонии на своём лице. Филипп после рассказывал настоящему биографу это свидание за чаем и это печальное tête à-tête.

- Я горел нетерпением спросить, что значили вчерашния слова этого мерзавца, сказал Филипп своему биографу:- но я как-то не смел. Видите, Пенденнис, не так-то приятно сказать напрямки своему отцу: «сэр, совершенный ли вы мошенник или нет? Возможно ли, чтобы вы были двоеженец, как намекнул тот негодяй, и что моё законное происхождение и добрая слава моей матери, также как и честь и счастье бедной невинной Каролины, были разрушены вашим преступлением?» Я не спал всю ночь думая о словах этого мошенника Гёнта, и было ли в них какое нибудь значение, кроме пьяной злости.

Таким образом мы знаем, что трое человек провели дурную ночь по милости дурного поступка мистера Фирмина, сделанного двадцать-пять лет назад, что конечно может назваться самым безразсудным наказанием за такой давнишний грех. Желал бы я, мои возлюбленные братья-грешники, чтобы мы носили на своих собственных плечах всё наказание за наши собственные преступления; но вот ведь в чом беда: когда Макгита осудят на виселицу, Полли и Люси должны плакать, страдать и носить траур в сердце долго спустя после того, когда этот отчаянный злодей влезал на виселицу.

- Ну, сэр, он не сказал ни слова, продолжал Филипп, описывая эту встречу с отцом своему другу: - ни одного слова, по-крайней-мере о том деле, которое более всего лежало у нас на сердце. Но о модах, вечерах, политике он разговаривал гораздо свободнее чем обыкновенно. Он сказал, что я мог бы получить от лорда Рингуда место депутата от Уингэма, еслибы не моя несчастная политика. Что могло сделать радикала из меня, спросил он, когда я по природе был самый надменный человек? (может быть я действительно таков, сказал Филь:- да и многие либералы таковы). Он был уверен, что я остепенюсь, остепенюсь и буду держаться политики des hommes du monde.

Филипп не мог сказать своему отцу: «сэр, я сделался таким, потому-что видел как вы ползаете перед знатью». Было много пунктов, о которых отец с сыном говорить не могли, и какое-то невидимое, невыражаемое, совершенно непонятное недоверие всегда присутствовало при их tête-à-tête.

Они не успели еще отпить чаю, когда к ним вошол с шляпой на голове, мистер Гёнт. Меня не было при том и я не могу говорить с уверенностью, но мне кажется, что при его зловещем появлении Филипп должен был покраснеть, а отец побледнеть. «Пришла пора», наверно подумали оба; и доктор вспомнил бурные дни своей молодости, когда он картёжничал, интриговал, дрался на дуэли, когда его поставили перед его противником и велели по данному сигналу стрелять. Раз, два, три! каждая рука этого человека была вооружена злостью и убийством. У Филиппа было много отваги с своей стороны, но мне кажется, в подобном случае он верно был несколько растревожен и взволнован, между-тем как глаза его отца были зорки, а целился он быстро и верно.

- Вы с Филиппом поссорились вчера; Филипп сказывал мне, начал доктор.

- Да, и я обещал, что он поплатится мне, отвечал пастор.

- А я сказал, что я сам ничего лучше не желаю, заметил мистер Филь.

- Он ударил человека старее себя, друга его отца, человека больного, пастора, проговорил Гёнт.

- Это ложь, сэр! закричал тот.

- Вы оскорбили добрую женщину, хозяйку в её собственном доме, и я вытолкал вас, сказал Филь.

- Я опять говорю, что это ложь, сэр! крикнул Гёнт, ударив кулаком по столу.

- Мне решительно все равно, когда вы называете меня лжецом или чем-нибудь другим. Но если вы оскорбите мистрисс Брандон или другую какую-нибудь невинную женщину в моём присутствии, я накажу вас, закричал Филипп, с достоинством крутя свои рыжия усы.

- Вы слышите, Фирмин? сказал пастор.

- Слышу, Гёнт! отвечал доктор: - и мне кажется, он сделает то, что говорит.

- О! так вы вот чью сторону держите! вскрикнул Гёнт с грязными руками, с грязными зубами, в грязном галстухе.

- Я держу эту сторону, как вы говорите; и если с этой превосходной женщиной поступить кто-нибудь грубо при моём сыне, я буду очень удивлён, если он не отплатит за это, сказал доктор. Благодарю тебя, Филипп!

Решительные слова и поведение отца очень успокоили Филиппа. Вчерашния слова Гёнта сильно занимали мысли молодого человека. Еслибы Фирмин был преступен, он не мог бы выказать такую смелость.

- Вы говорите таким образом в присутствии вашего сына? Вы переговорили об этом прежде? спросил Гёнт.

- Мы переговорили об этом прежде - да. Мы занимались этим, когда вы вошли, сказал доктор. - Продолжать нам разговор с того места, где ни остановились?

- Ну да, то-есть если вы имеете, сказал пастор, несколько удивившись.

- Филипп, мой милый, тяжело человеку краснеть перед своим родным сыном, но если ужь говорить, а я должен говорить не сегодня так завтра, то почему же не теперь?

- Зачем говорить когда бы то ни было? этого вовсё не нужно, сказал пастор, удивившись внезапной решимости доктора.

- Зачем? затем, что вы надоели и опротивели мне, мистер Тефтон Гёнт, вскричал доктор чрезвычайно надменно: - и вы и ваше присутствие в моём доме, и ваше наглое поведение и ваши мошенническия требования, - затем, что вы принудили бы меня заговорить не сегодня, так завтра - и если ты хочешь, Филипп, я буду говорить сегодня.

- Чорт возьми! Постойте! закричал пастор.

- Я понял, что вам нужны опять деньги от меня,

- Я обещал заплатит Джакобсу сегодня, вот почему я быль так сердит вчера; да может быть я выпил лишнее. К чему рассказывать историю, которая не может быть никому полезна, Фирмин, а меньше всех вам? мрачно закричал пастор.

- Потому-что я не хочу терпеть больше от тебя, негодяй! вскричал доктор и жилы на лбу его надулась, и он свирепо глядел на своего грязного противника. В последние девять месяцов, Филипп, этот человек получил от меня девятьсот фунтов.

- Счастье совсем не везло, совсем не везло, честное слово, заворчал пастор.

- Завтра ему понадобится больше, после завтра еще больше, а я не хочу жить в такой постоянной муке. Ты услышишь всю историю, а мистер Гёнт будет свидетелем своего собственного преступления и моего. Я много кутил в Камбридже, когда был молодым человеком. Я поссорился с отцом, жил в кругу мотов и выше моих средств; твой дед так часто платил мои долги, что я боялся уже просить у него денег. Он был суров со мной; я был к нему непочтителен - я сознаюсь в моей вине. Мистер Гёнт может подтвердить мои слова. Я прятался в Маргэте под чужим именем. Ты знаешь это имя.

Ему казалось, что он никогда не любил своего отца так, как в эту минуту, и он думал: «ах, еслибы он всегда был откровенен и правдив со мной!»

- Я нанял смиренную квартиру в одном семействе. (Если доктор Фирмин много воображал о своей знатности и важности это ужь не от меня зависит; его долго считали таким почтенным человеком). И так я нашол молодую девушку, одно из самых невинных созданий, когда-либо обманутых мущиной. Я сознаюсь, что я обманул её - да простит мне Бог! Это преступление было стыдом моей жизни и помрачило бедствиями всю мою карьеру. Я напал на человека еще хуже меня, если это быть могло. Я принудил Гёнта за несколько фунтов, которые он был должен мне, фальшиво обвенчать меня с бедной Каролиной. Деньги мои скоро были истрачены; мои кредиторы преследовали меня. Я бежал за границу и бросил Каролину.

- Фальшиво обвенчать! Фальшиво обвенчать! закричал пастор. - Разве вы не принудили меня к этому, приставив пистолет в горлу? Не будет же человек рисковать быть сосланным на каторгу даром. Но я проигрался ему в карты; у него был на меня вексель; он сказан, что не станет взыскивать с меня этих денег, вот почему я помог ему. Всё-равно теперь я в этом не участвую, мистер Бруммель Фирмин, а вы участвуете. Я читал закон о браке, сэр. Пастор, который венчал подлежит наказанию, если на него донесут впродолжении трёх лет, а теперь этому уже более двадцати. Но для вас мистер Бруммель Фирмин - дело дурное; а вы, мой юный джентльмэн с свирепыми усами, обижающий стариков ночью, вы может быть узнаете, что мы умеем мстить, хотя мы люди бедные.

С этими словами Гёнт схватил свою грязную шляпу и вышел из дома, осыпая проклятиями своих хозяев.

Отец и сын сидели несколько времени молча после ухода их общого врага. Наконец отец заговорил:

- Вот меч, вечно висевший над моей головою; он теперь опускается, Филипп.

- Что может сделать этот человек? Разве первый брак был законный? спросил Филипп с испуганным лицом.

- Брака совсем ни было. Ты можешь себе представить, что я позаботился узнать все законы насчот этого. Твоё законное происхождение не подлежит сомнению - это верно. Но этот человек может погубить меня. Он постарается начать завтра, если не сегодня. Пока ты или я буден давать ему по гинее, он станет относить её в игорный дом. У меня у самого была прежде эта страсть. Мой бедный отец поссорился со мной из-за этого и умер не видавшись со мной. Я женился на твоей матери - упокой Господи её бедную душу и прости меня за то, что я был для нея суровым мужем! - с намерением поправить моё разстроенное состояние. Желал бы я, чтобы она была счастливее, бедняжка; но не осуждай меня совершенно, Филипп, я был доведён до крайности, а ей так хотелось выйти за меня! Я был хорош собою и молодцоват в то время: так говорили по-крайней-мере (тут он искоса взглянул на свой красивый портрет) Теперь я развалина, развалина!

- Я понимаю, сэр, что это должно быть для вас неприятно; но как это может погубить вас? спросил Филипп.

- Что сделается с моей практикой семейного врача? Практика и теперь уже не та - между нами, Филипп - а расходы больше чем ты воображаешь. Я пускался в разиня неудачные спекуляции. Если ты разсчитываешь получить от меня богатство, мой милый, ты обманешься в ожидании, хотя ты никогда не был корыстолюбив - нет, никогда! но когда этот негодяй разгласит историю о знаменитом враче-двоеженце, не-уже-ли ты думаешь, что мой соперники не услышат и не воспользуются ею, а мои пациенты не услышат её и не станут избегать меня?

- Если так, условьтесь же тотчас с этим человеком, сэр, и заставьте его молчать.

- Условиться с картёжником невозможно. Он всегда будет засовывать руку в мой кошелёк, когда проиграет. Ни один человек на свете не устоит против подобного искушения. Я рад, что ты никогда этому не поддавался. Я ссорился с тобою иногда за то, что ты жил с людьми ниже тебя по званию: может быть ты был прав, а я нет. Я любил, всегда любил, а этого не скрываю, жить с знатными людьми. Когда я был в университете, они научили меня картёжничать и мотать, а в свете мало мне помогли. Да и кто сделает это, кто сделает?

И доктор задумался.

Тут случилась маленькая катастрофа, после которой мистер Филипп Фирмин рассказал мне эту историю. Он сообщил мне как отец долго не соглашался на требования Гёнта, как вдруг перестал и никак не мог объяснить себе эту перемену. Я не сказал моему другу в прямых выражениях, но мне казалось, что я могу объяснить перемену его поведения. Доктор Фирмин в своих свиданиях с Каролиной, успокоился относительно одной стороны своей опасности. Доктору нечего было опасаться обвинения в двоеженстве. Сестрица отказалась от своих прошлых, настоящих и будущих прав.

Когда человека приговорят с виселице, желал бы я знать, утешительно для него или нет заранее знать в какой день совершится его казнь? Гёнт отмстит. Когда и как? спрашивал себя доктор Фирмин. Может быть вы даже узнаете, что этому знаменитому врачу угрожала не одна неминуемая опасность. Может быть ему угрожала верёвка; может быть меч. Проходит день - убийца не бросается на доктора, когда он идёт над колоннадой итальянской оперы в свой клуб; проходит неделя - кинжал не вонзается в его подбитую ватой грудь, когда он выходить из своей кареты у дверей какого-нибудь благородного пациента. Филипп говорил, что он никогда не знал отца приятнее, непринужденнее, добродушнее и веселее, как в этот период, когда он должен был чувствовать, что над ним висит опасность, о которой сын его в то время не имел понятия. Я обедал в Старой Паррской улице один раз в тот достопамятный период (он казался мне достопамятным вследствие немедленно после того случившихся происшествий). Никогда обед не был лучше сервирован, вина превосходнее, гости и разговор важнее и почтеннее, как на этом обеде; и сосед мой заметил с удовольствием, что отец и сын казались гораздо в лучших отношениях, чем обыкновенно. Доктор раз или два значительно обращался к Филиппу; ссылался на его заграничные путешествия, говорил о семействе его матери - приятно было видеть вместе их обоих; день за днём проходил так. Враг исчез. По-крайней-мере его грязная шляпа уже не виднелась на широком мраморном столе в передней доктора Фирмина.

Но однажды - дней десять после ссоры - к Филиппу является Сестрица и говорит:

- Милый Филипп, верно происходит что-нибудь дурное. Этот противный Гёнт был у нас с каким-то очень тихим старым джентльмэном; они разговаривали с моим бедным папа о моих обидах и его - и подстрекнули его, уверив будто кто-то обманом лишил его дочь большого богатства. Кто же это может быть, как не ваш отец? А когда они видят, что я подхожу к ним, папа и этот противный Гёнт уходят в таверну «Адмирала Бинга», и в один вечер, когда папа пришол домой, он сказал мне: «моё бедное, невинное, оскорблённое дитя, ты будешь счастлива, помяни слово нежного отца!» Они замышляют что-то против вас, Филипп, и вашего отца. Того старого джэнтльмжна, который так тихо говорит, зовут мистер Бонд, и два раза приходил к нам какой-то мистер Уальз, спрашивал у нас ли мистер Гёнт.

- Мистер Бонд? мистер Уальз? какой-то Бонд быль стряпчим дяди Туисдена: старик, плешивый и один глаз больше другого?

- Ну да, кажется у этого старика один глаз меньше другого, говорит Каролина. - Первый приходил мистер Уальз - болтливый молодой светский человек, вечно хохочет, болтает о театрах, операх - обо всём, он пришол в нам из «Адмирала Бинга» с папа и его новым другом - О! я ненавижу этого человека, этого Гёнта! - потом он привел старика, этого мистера Бонда. Что замышляют они против вас, Филипп? Я говорю вам, что все эти переговоры происходят о вас и о вашем отце.

Много лет тому назад, еще при жизни бедной матери, Филипп вспомнил вспышку гнева своего отца, который назвал дядю Туисдена плутом и скрягой, а этого самого мистера Бонда - мошенником, заслуживающим виселицы, за какое-то вмешательство по управлению какого-то имения, которое мистрисс Туисден с сестрою получили в наследство от своей матери. Ссора эта была заглушена, как многия подобные ссоры. Свояки продолжали не доверять друг другу; но не было никакой причины, чтобы вражда перешла к детям, и Филипп, его тётка и одна из её дочерей по-крайней-мере были в хороших отношениях между собою. Союз стряпчих дяди Филиппа с должником и врагом его отца, не предвещал ничего хорошого.

- Я не скажу тебе что я думаю, Филипп, заметил ему отец. - Ты любишь твою кузину?

…

- Навсегда, это разумеется само собой, по-крайней-мере до тех пор, пока ты не передумаешь, или кто-нибудь из вас не надоест другому, или не найдёт получше кого-нибудь.

- Ах, сэр! вскричал Филипп, но вдруг остановился…

- Что ты хотел сказать, Филипп, и зачем ты остановился?

- Я хотел сказать, если бы я не боялся оскорбить вас, что, мне кажется, вы жестоко судите о женщинах. Я знаю двух, которые были очень верны вам.

- А я изменил обеим - да. А мои угрызения, Филипп, мой угрызения! сказал отец своим густым, трагическим голосом, прикладывая руку в сердцу, которое, мне кажется, билось очень холодно.

Но зачем мне, биографу Филиппа, бранить его отца? Разве угрозы в двоеженстве и огласке не довольно, чтобы разстроить душевное спокойствие всякого человека?

Отец и сын, однако, встречались и разставались в те дни с необыкновенной кротостью и дружелюбием, и эти дни были последние, в которые им приходилось встречаться. Филипп и впоследствии не мог вспомнить без удовольствия, что рука, которую он брал, отвечала на его пожатие с истинной добротою и дружелюбием.

Почему же это были последние дни, которые пришлось проводить вместе отцу и сыну? Доктор Фирмин еще жив. Филипп довольно благополучен в свете. Он и отец его разстались добрыми друзьями и биограф обязан объяснить как и почему. Когда Филипп рассказал отцу, что Бонд и Уальз, стряпчие дяди его, Туисдена, вдруг приняли участие в делах мистера Брандона, отец тотчас угадал, хота сын был слишком еще простодушен, чтобы понять, зачем в это цело вмешивались эти господа. Если брак мистера Брандона-Фирмина с мисс Рингуд был ничтожен - сын его был незаконнорожденный и её состояние переходило к её сестре. Как ни тяжело было для таких добрых людей, как наши приятели Туисдены, обязанность лишать милого племянника его состояния; однако ведь обязанность всегда должна стоять выше всего и родители должны жертвовать всем для справедливости и своих родных детей.

- Случись со мною подобное обстоятельство, повторял безпрестанно впоследствии Тальбот Туисден:- я не был бы спокоен ни минуты, если бы думал, что я неправильно присвоил себе имение моего возлюбленного племянника. Я не мог бы спать спокойно, я не мог бы показаться в клубе, стыдился бы своей собственной совести, если бы у меня на душе лежала подобная несправедливость.

Словом, когда он узнал, что есть возможность присвоить себе часть состояния Филиппа, Туисден видел ясно, что долг предписывает ему стоять на стороне жены своей и детей.

Сведения, по которым действовал Тальбот Туисден, были доставлены ему джетльмэном в грязном, чорном платье, который, после продолжительного свидания с ним, отправился вместе с нами к его стряпчему, вышеупомянутому мистеру Бонду. Там на южном сквэре, в гостиннице Грэя, происходило совещание троих джентльмэнов, результат которого споро обнаружился. Господа Бонд и Сельби имели необыкновенно проворного, веселого, шутливого и умного доверенного писаря, который соединял дело с удовольствием, с необыкновенной любезностью и знал множество разных странных историй о разных странных людях в городе, кто давал деньги взаймы, кому нужны были деньги, кто был в долгах, кто бегал от констэбля, у кого бриллианты, а у кого имение было в залоге, кто разорялся на строительный спекуляции, кто гонялся за какою танцовщицей; он знал всё, о скачках, драках, ростовщиках, quicquid agunt homines. ^[27] Этот Том Уальз знал кого кое-чего и сообщал это так, что вы помирали со смеху.

Тёфтон Гёнт прежде привёл этого весёлого человека в клуб «Адмирала Бинга», где его любезность пленила все сердца. В клубе было нетрудно приобрести доверие капитана Ганна. И этому старику, за весьма небольшим количеством грога, было растолковано, что его дочь была жертвою злого заговора, и законною и оскорблённою женою человека, который должен был оправдать его доброе имя перед светом и разделить с нею своё огромное состояние.

Огромное состояние? А как оно было велико? Триста тысяч. Многие доктора заработывают по пятнадцати тысяч в год? Мистер Уальз (который может быть звал) не умел сказать, как велико было состояние, но было ясно только то, что мистрисс Брандон была лишена принадлежащих ей прав.

Волнение старика Гаана, когда ему объясняли это (под самой глубочайшей тайной) было так велико, что его старый умишка чуть не свихнулся совсем. Ему до смерти хотелось разболтать этот секрет. Мистер и мистриссь Овс, почтенные хозяева «Бинга», никогда не видали его в таком волнении. Он имел высокое мнение о суждении своего друга, мистера Ридли - словом, мистеру Ганну пришлось бы отправиться в Бедлам, если бы он никому не рассказал об этом гнусном деле, от которого застыла бы кровь всякого британца, как он говорил.

Старик Ридли имел более хладнокровный темперамент и был гораздо осторожнее. Доктор богат? он не желал ни рассказывать секретов, ни вмешиваться в чужия дела, но он слышал совсем другое о делах доктора Фирмина.

Когда мистрисс Каролине были сделаны намеки на измену, на лишение прав, когда ей сказали: «у тебя отняли огромное богатство, моя бедная Каролина, злодей волк в овечьей шкуре, я всегда ему не доверял, с первой минуты, как его увидел. Я сказал твоей матери: „Эмили, этот Брандон человек дурной" и горько раскаивался я, что принимал его в своём доме». Странно, что она приняла все это с небрежением.

- О папа, какие пустяки! Не выкапывайте эту грустную, давнишниою историю! Я уже довольно от нея пострадала. Не один мистер Фирмин бросил меня; я пережила всё это, слава Богу!

Это был удар жестокий и которого отразить было нельзя. Дело в том, что когда бедная Каролина, брошенная своим мужем, воротилась к отцу, этот человек и жена, управлявшая им, заблагоразсудили выгнать её. А она простила им и отплатила старику добром за зло.

Когда капитан приметил равнодушие и нежелание дочери поднимать тягостный вопрос о её подложном браке с Фирмином, его гнев и подозрение пробудились.

- А! сказал он: - ужь не надувает ли тебя опять этот человек?

- Что вы это? клянусь честью, милостивая государыня! вмешался мистер Уальз.

- Не говорите со мною, сэр; я не хочу, чтобы писаря стряпчих мешались в мои дела! вскричала резко мистрисс Брандон. - Я не знаю зачем вы пришли сюда, да и не хочу знать, я уверена, что не за хорошим делом.

Верно дурной успех посла привёл самого Бонда в Торнгофскую улицу, и нельзя было встретить человека добрее, ласковее мистера Бонда, хотя у него один глаз был меньше другого.

- Что это и услыхал от моего доверенного писаря, мистера Уальза милая мистрисс Брандон? спросил он Сестрицу. Вы отказываетесь оказать ему доверие потому только, что он писарь? Желал бы я знать, окажете ли бы доверие мне, как к его хозяину?

- Окажет, сэр, окажет полное доверие, сказал капитан, приложив руку к тому атласному запачканному табаком жилету, которым все его друзья так давно восхищались. Она могла бы говорить и с мистером Уальзом.

- Мистер Уальз не семейный человек. А у меня есть дети дома, мистрисс Брандон, в таких же летах, как вы, говорит доброжелательный Бонд. - Я хотел бы, чтобы вам отдана была справедливость, всё равно как бы им.

- Вы очень добры, что так вдруг вздумали заботиться обо мне, с важностью сказала мистрисс Брандон. - Верно это ужь не даром.

- Я не потребую большой платы для того, чтобы помочь бедной женщине возвратить свои права, и я не думаю, чтобы благородную даму нужно было много уговаривать принять помощь к её выгоде, заметил мистер Бонд.

- Это зависит от того, кто будет помогать.

ужасно злым или хитрым?

- Многие и не кажутся, да таковы. Я научилась думать таким образом о вас, мущинах, заметила мистрисс Брандон.

- Вас оскорбляет один мущина, а вы подозреваете всех.

- Нет не всех, а некоторых, сэр.

- Подозреваете меня, как-будто я могу сделать вам вред. Но могу ли и зачем я сделаю это? Вашему доброму отцу известно зачем я пришол сюда. Я не имею от него секретов. Имею ли я, мистер Ганн… или капитан Ганн, как, я слышал, вас называют?

сделать вред родной дочери? Могу я предложить вам выпить рюмочку, сэр?

И дрожащая, грязная, но гостеприимная рука протягивается в буфету, в котором мистрисс Брандон держит свой скромный запас спиртуозных напитков.

- Ни одной капли, благодарю вас. Я думаю, вы более доверяете мне, чем мистрисс Фирм… извиняте - мистрисс Брандон расположена.

Когда было выговорено слово Фирм… Каролина так побледнела и задрожала, что стряпчий остановился, несколько испугавшись эффекта своего слова - своего слова - своего недоконченного слова.

Старый стряпчий поправился очень любезно.

для вас, которых я без надобности не стану вызывать.

Капитан Ганн вынул запачканный табаком носовой платок, вытер два красные глаза, подмигнул стряпчему и перевёл дух самым патетическим образом.

никогда не говорила мне ласкового слова, что я трудилась для вас и для нея как служанка; а когда я воротилась к вам обманутая и брошеная, вы с мама захлопнули мне дверь под-нос? Вы сделали это! сделали! Я прощаю вас, но сто тысяч лет не могут загладить оскорбление, которым вы разбили сердце вашей бедной дочери в тот день! Сказал вам отец мой всё это, мистер… как вас там зовут? Я удивляюсь, как он не нашол разговора приятнее этого!

- Душа моя! вмешался капитан.

- Хороша любовь! рассказывать постороннему в публичном месте да еще многим другим, наверно, несчастие своей дочери! Хороша любовь! Вот что я заслужла от вас!

- Так зачем же вы пришли говорить мне обо всем этом? Какой план затеваете вы? Зачем пришол сюда этот старик? закричала хозяйка в Торнгофской улице, топнув ногою.

- Сказать вам откровенно? Я назвал вас мистрисс Фирмин потому, что - клянусь честью, я считаю эта имя вашим настоящим именем - потому, что вы законная жена Джорджа Бранда Фирмина. Если это ваше законное имя, его носят другие, неимеющие права его носить, и именуются имением на которое они не могут предъявить никаких притязаний. В 1827, вы, Каролина Ганн, шестнадцатилетняя девушка, были обвенчаны пастором, известным вам, с Джорджем Брандом Фирмином, назвавшемся Джорджем Брандоном. Он был виновен в том, что обманул вас; но вы в обмане виновны не были. Он был закоренелый и хитрый человек, но вы невинная молоденькая девушка. И хотя он думал, что этот брак не связывает его, однако он связывает его по закону и решению юристов; и вы такая же законная жена Джорджа Фирмина, сударыня, как мистрисс Бонд - моя!

- Ты была жестоко оскорблена, Каролина, сказал капитан, сморкаясь.

Каролина повидимому очень хорошо знала законы.

муж и жена?

- Без всякого сомнения.

- Но если мы оба знали, что этот брак был фальшивый, неправильный?

- В законах сказано, что в таком случае брав считается ничтожным.

- Но ты этого не знала, моё бедное невинное дитя! вскрикнул мистер Ганн: - где же тебе было знать? Сколько было тебе лет? Она была ребёнком в детской, мистер Бонд, когда негодяй сманил её от её бедного старика отца. Она не имела понятия, что такое незаконный брак.

Пока он говорил, Каролина, очень бледная и неподвижная, смотрела на портрет Филиппа, нарисованный Ридли, который висел в её маленькой комнатке. Вдруг она обернулась к стряпчему, сложив свои маленькия ручки над работой.

- Мистер Бонд, сказала она: - как бы ни были девушки молоды, а оне знают больше чем многие воображают. Мне было более шестнадцати лет когда - когда случилось это происшествие. Я не была счастлива дома, я с нетерпением желала оставить его. Я знала, что джентльмэн такого звания не захочет жениться на такой бедной Сандрильоне как я. Если сказать по правде я - я знала, что это был брак не настоящий - я никогда не думала, чтобы это был брак законный.

И она сложила свои ручки, произнеся эти слова и наверно опять взглянула на портрет Филиппа.

- Боже милостивый, сударыня, вы должно быть ошибаетесь, вскричал стряпчий:- как такой ребёнок, как вы, мог знать что брак был незаконный?

«мисс Кэрри, где же ваше свидетельство? Без него ведь не хорошо» и я это звала. Я готова завтра же пойти к лорду-канцлеру и сказать ему это, закричала Каролина к изумлению своего отца и своего допрощика.

- Позвольте, позвольте, сударыня! воскликнул кроткий старичок; вставая со стула.

- Ступайте и скажите это тем, кто вас послал, сэр! вскричала повелительно Каролина, оставив стряпчого в остолбенении.

Над изумлённым же лицом отца мы развесим его запачканный табаком старый носовой платов.

нечего здесь делать, я ухожу, сударыня. Прощайте, мистер Ганн.

«Она не признаётся! Она любит кого-нибудь другого:- экая самоубийца! думает старый стряпчий, отправляясь к соседнему дому, где ждёт его с нетерпением его клиент. «Она любит кого-нибудь другого!»

Да. Но этот другой, кого любила Каролина, был сын Бранда Фирмина и для того, чтобы спасти Филиппа от погибели, бедная Сестрица захотела забыть свой брак с его отцом.

Примечания

27

Фраза Ювенала; всё, что делают люди. (Прим. перев.)