Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XXXVI. В которой гостиные остаются не мёблированы

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XXXVI. В которой гостиные остаются не мёблированы (старая орфография)

Глава XXXVI

В КОТОРОЙ ГОСТИНЫЕ ОСТАЮТСЯ НЕ МЁБЛИРОВАНЫ

Мы не можем ожидать любви от родственника, которого мы столинули в иллюминованный пруд и фрак, панталоны и лучшия чувства которого мы испортили. Разумеется, все Туисдены и Улькомы, смуглый супруг предмета первой любви Филиппа, ненавидели, боялись и злословили его, называя его дикарем и чудовищем, грубияном в разговоре и обращении, грязным, оборванным по наружности, от которого вечно несло табаком, который постоянно был пьян, вечно ругался, вечно хохотал, что делало его нестерпимым в порядочном обществе, Туисдены, во время пребывания Филиппа за границей, очень почтительно и прилежно ухаживали за новым главою Рингудской фамилии. Они льстили сэру Джону, ухаживали за милэди. Их принимали в городском и деревенском доме сэра Джона. Они приняли его политическия мнения, как бывало принимали мнения покойного пэра. Они никогда не пропускали случая ругать бедного Филиппа и вкрадываться в милость лорда Рингуда. Они никогда не отказывались от приглашения сэра Джона и наконец страшно надоели ему и лэди Рингуд. Она узнала как-то, как безжалоство мистрисс Ульком обманула своего кузена, корда явился богатый жених. Потом узнали, как Филипп приколотил Улькома, молодого Туисдена, а прежнее предубеждение начало проходить. Друзья Филиппа стали говорить Рингуду, как он ошибался в молодом человеке, и описали его в красках более благоприятных. Туисденская семья так оклеветала Филиппа и представила его таким отвратительным чудовищем, что неудивительно, если Рингуды избегали его. Сэру Джону случилось слышать от своего товарища, члена парламента, Трегарвана, совершенно другия вещи о нашем друге. Не без удивления узнал сэр Джон от Трегарвана, как честен, благороден и кроток был этот человек, его его обобрал негодный отец, которому он простил и которому даже помогал из своих ничтожных средств, и как он храбро боролся с бедностью, и какая у него миленькая жена и ребёнок. Таким образом Филипп нашол помощь, когда он нуждался в ней, и пособие, когда он был в бедности. Мы сознаемся, что Трегарван был напыщенный человечек, что речи его были скучны, а сочинения вялы, но сердце у него было доброе. Его тронула картина, изображонная Лорой о бедности молодого человека, о его честности и твёрдости в трудные времена. Мы видели как Европейское Обозрение било поручено Филиппу. Потом некоторые хитрые друзья Филиппа решили, что его надо примирить с его родственниками, которые были знатны и богаты и могли быть ему полезны. Потом Трегарван поговорил и сэром Джоном, и встреча была устроена, где Филипп, против обыкновения, не поссорился ни с кем.

Потом явилось еще новое счастье по ходатайству моей жены у Трегарвана: Филиппу, который, если читатели не забыли, изучал адвокатуру, был поручон процес, доставивший ему средства содержать его семью четыре месяца. Сестрица убеждала Филиппа прилежно заняться адвокатурой.

- Вы теперь работаете в этой газете, говорила она: - a что если поссоритесь? он мастер ссориться, мистрисс Фирмин. Я его знала прежде вас. Ну, если вы поссоритесь с вашими хозяевами и лишитесь места? Такой джентльмэн, как вы, не должен иметь хозяев. Мне несносно думать, что вы ходите по субботам в контору получать жалованье как работник.

- Я и есть работник, перебил Филипп.

- И неужели намерены остаться работником целый век? Будь я мущина, я шла бы выше! говорила эта неустрашимая женщина. - Почему вы знаете, как велика будет ваша семья? Я не стала бы жить в такой квартире!

Сестрица сказала это, хотя любила девочку Филиппа с восторженной нежностью, которую напрасно старалась скрывать, хотя чувствовала, что разстаться cъ этим ребёнком значило бы разстаться с главным счастьем своей жизни, хотя любила Филиппа как сына, a Шарлотту - ну Шарлотту для Филиппа - как женщины любят других женщин.

Шарлотта рассказала нам о совете и разговоре Сестрицы. Она знала, что мистрисс Брандон любит её только как вещь, принадлежащую Филиппу. Она восхищалась Сестрицей, доверяла ей.

- Она меня не любит, потому что меня любит Филипп, говорила Шлрлотта. - Как вы думаете, могла ли бы я любить её, или какую бы то ни было другую женщину, если бы полагала, что Филипп любил их? Я могла бы убить их, Лора, право могла!

И при этом выраженном чувстве, я воображаю, как кинжалы засверкали из глаз, которые обыкновенно были так кротки,

После первого процесса Филиппу стали поручать и другие, так что положительно он стал откладывать деньги в банк. Филиппа скорее пугало, чем радовало это внезапное счастье.

- Оно не может продолжаться, говорил он. - Меня скоро узнают и не станут поручать дел такому невежде как я. Право, я сам должен это объяснить.

Надо было вам видеть негодование Сестрицы, когда Филипп так выразился в её присутствии.

- Бросить ваше дело? Да, как же! вскричала она, качая младшого ребёнка Филиппа. - Уж лучше выбросьте из окна этого ребенка, которого послало вам небо. Вам надо упасть на колена и просить прощения у Бога за такия нечестивые мысли.

Наследник Фирмина, немедленно по появлении своём на свет, сделался главным фаворитом этой безразсудной женщины. Девочка была оставлена без внимания, как особа незначительная.

Хотя Сестрица любила всех этих людей почти с свирепой страстью, однако Филиппу был поручон четвёртый процесс. Мистрисс Брандон начала настаивать, чтоб он нанял себе дом.

- Джентльмэну, говорила она:- не следует жить в мёблированной квартире, он должен иметь свой собственный дом.

Она отыскала удивительно дешовую мебель. Она кроила, шила, обивала диваны. Она приискала дон и наняла его.

С сухими ли глазами говорила она? мои глаза увлажняются, когда я думаю о великодушии и самоотвержении этого преданного и любящого существа.

Я очень люблю Шарлотту. Её кротость и простота привлекали сердца всех. Ни одна жена, ни одна мать не были так привязаны и любящи; но признаюсь, было время, когда я её ненавидел, хотя эта женщина с высокими правилами, жена автора настоящей биографии, говорит, что я пишу вздорные, чтоб не сказать, безнравственные вещи. Ну, я ненавидел Шарлотту за ужасную торопливость, которую она высказала, чтоб уехать от Сестрицы, так любящей её детей, первые крики которых слышала она. Я ненавидел Шарлотту за жестокое счастье, которое она чувствовала, прижимая детей к своему сердцу, своих собственных детей, в своей собственной комнате, которых она будет одевать, мыть, для которых ей не нужно будет помощи. Не нужно помощи, слышите ли вы? О! какой стыд! какой стыд! В новом доме, в хорошенькой новой детской (убранной мы не скажем чьими нежными руками) смотрит мать в колыбельку, a в Торнгофской улице, где она ухаживала за ними два года, одиноко сидит Сестрица. Да поможет тебе Бог, страдальческое, верное сердце! Только раз в жизни до этого испытала она такое сильное горе.

Разумеетея, в новом доме было угощенье, и друзья Филиппа, старые и новые, приехали на новоселье. Фамильная Рингудская карета удавила эту маленькую улицу. Сестрица только разливала чай. Маленькая гостиная была загромождена фортепиано, подаренным Рингудом, и Кто-то был обязан играть на нем в этот вечер, хотя Сестрица сердилась на эту музыку, оттого что она могла разбудить милых крошек. Музыка и разбудила, они завыли мелодически, a Сестрица, наливавшая лэди Джон Трегарван чаю, бросилась в детскую. Шарлотта уже была там и разсердилась, когда вошла Сестрица.

- Я уверена, мистрисс Брандон, сказала она довольно колко:- что гости ждут чаю.

Мистрисс Брандон пошла вниз, не говоря ни слова. Я стоял на площадке и разговаривал с приятелем подальше от дуэта мисс Рингуд, когда прошла Каролина, и взял руку, холодную как камень, и никогда не видал более трагического горя, какое изобразилось на её лице.

- Дети мои расплакались, сказала она:- я и пошла в детскую. Но теперь она не хочет, чтоб я была там.

Бедная Сестрица! Она унижалась перед Шарлоттой и я ненавидел тогда мистрисс Фирмин. Я пошол с Ридли в чайную комнату, где Каролина заняла своё место. Она казалась очень мила, с своим бледным, нежным личиком, в хорошеньком чепчике с голубыми лентами. Я знаю, что она терпела пытку. Шарлотта пронзила её кинжалом; женщины делают это иногда. Шарлотта говорила мне впоследствии:

- Вы были правы, я ревновала к ней, а милее и вернее создания на свете не было никогда.

Но кто сказал Шарлотте, что я обвинял её в ревности?

Хотя Шарлотта поражала Каролину, по всё-таки та подходила сама под нож. В воскресенье, когда она была свободна, за её скромным столом, и когда мистрисс Фирмин ходила в церковь, Каролине было позволено царствовать в детской. Иногда Шарлотта была так великодушна, что давала мистрисс Брандон эту возможность. Когда Филипп нанял дом - целый дом для себя - свекровь Филиппа предложила переехать к нему, прибавив, что, не желая зависеть ни от кого, она будет платить за квартиру и стол. Но Филипп отказался от этого удовольствия, сославшись, и справедливо, на то, что его настоящий дом не более его прежней квартиры.

- Моя бедняжечка умирает от желания жить со мной, заметила на это мистрисс Бэйнис:- но её муж так жесток к ней и держит её в таком страхе, что она не смеет расаоряжаться своей жизнью.

Жесток к ней! Шарлотта была счастливее всех счастливцев в её маленьком доме. Вследствие своего успеха, Филипп регулярно ходил теперь в свою адвокатскую квартиру, в приятной надежде, что может быть еще явятся клиенты. В своей адвокатской квартире он также занимался и Обозрением, и в обычный час его возвращения обычная процессия из матери, дочери и няни встречала его, и счастливая молодая женщина - самая счастливая во всём свете - возвращалась под руку с мужем.

Между тем Филипп всё получал письма от отца из Нью-Йорка, из которых оказывалось, что он занимался не только своей профессией, но и разными спекуляциями, которые должны были поправить его состояние. Однажды Филипп получил газету с объявлением о новом страховом обществе и увидел к удивлению: "Стряпчий страхового общества в Лондоне, Филипп Фирмин, эсквайр, в Темпле". Отцовское письмо обещало Филиппу большие выгоды от этого страхового общества, но я не слыхал потом, чтобы Филипп от этого сделался богаче. Даже его друзья советовали ему не иметь никакого дела с этим страховым обществом и не упоминать о нём в своих письмах. Они хотели внушить Филиппу недоверие к хитрому старому шуту, его отцу. Фирмин старший всегда писал с великолепными надеждами и настойчиво уверял, что скоро он сообщит Филиппу о том, что состояние его составлено. Он спекулировал не знаю уж там на скольких акциях, изобретениях, рудниках, железных дорогах. Однажды, через несколько дней после своего переселения в Мильмонскую улицу, Филипп краснея и повесив голову сказал мне, что отец его опять написал вексель на него. Если бы он не доплатил по акциям, он потерял бы их, и он и сын его после него лишились бы богатства.

Да, Филипп заплатил. Он клялся, что не будет платить более. Но не трудно было видеть, что доктор пришлёт еще векселей в этому сговорчивому банкиру.

- Я боюсь писем начинающихся росписанием богатства, которое он приобретёт, сказал Филипп.

Он знал, что старил таким образом начинал свои просьбы о деньгах.

Было упомянуто о великом медицинском открытии, о котором доктор писал мистрисс Брандон и объявлял, по своему обыкновению, что это даст ему богатство. В Нью-Йорке и Бостоне он делал опыты, которые имели удивительный успех. Открыто было лекарство, одна продажа которого в Европе и Америке должна принести огромный доход счастливым изобретателям. Для дам за которыми ухаживала мистрисс Брандон, это лекарство было неоцененно. Он пришлёт ей. Его друг, Марсон, капитан, соутгэмптонского парохода, привезёт ей это удивительное лекарство. Пусть она попробует его. Пусть она покажет его доктору Гуденофу - каждому из его лондонских собратов. Хотя сам изгнанник из родины, он любит её, и гордится, что имеет возможность дать её одно из величаиших благ, какими наука одарила человечество. Я с сожалением должен сказать, что Гуденоф имел такое недоверие к своему собрату, что не верил никаким уверениям Фирмина.

Вы увидите, что этот Гудоноф был упрямец и если раз имел причину не доверять человеку, то потом не будет верить ему ни в чом.

Однако доктор Гуденоф постоянно отыскивает новые сведения по своей профессии, и однажды при Сестрице, читая брошюру, он, но своей привычке, хлопнул руками по ногам.

- Брандон, сказал он:- я думаю, что это открытие очень наивно, и думаю это тем более, что Фирмин вовсе не участвовал, как оказывается, в этом открытии, сделанном в Бостоне.

Действительно, доктор Фирмин только присутствовал в бостонском госпитале, где производились опыты с новым лекарством. Он предложил продавать его как секретное лекарство, и на стклянке, которую он прислал Сестрице, был ярлык с надписью: "Анодин Фирмина". Фирмин сделал-то, что он имел привычку делать. Он взял собственность другого человека и чванился ею. Сестрица воротилась домой с сткляночкой хлороформа - вот что доктор Фирмин называл своим изобретением и прислал его на родину, как прислал бочонок горного масла из Виргинии, как прислал акции на новые железные дороги, обещая Филиппу щедрое вознаграждение, если он раздаст акции своим друзьям.

у этих молодых супругов нет ни пенни. Ну, ну, старик отец должен помогать им как может!

Мне говорили, что некоторые дамы проливали слёзы чувствительности и восклицали:

- Какой нежный отец этот доктор! Как он жертвует собой для негодного сына! Этот милый доктор, в его лета, весело трудится для этого молодого человека, который раззорил его.

Фирмин вздыхал, проводил красивым белым носовым платком по глазам красивою белою рукою, и кажется даже плакал, считая себя добрым, любящим, обиженным человеком.

При всём прекрасном распоряжении Сестрицы, мистер и мистрисс Фирмин могли поселиться в своём новом доме с значительными издержками, и кроме большого Рингудского фортепиано, поставленного в маленькой гостиной, я принуждён сказать, что мёбели было очень мало. Когда настала осень - когда прошол сентябрь - мы в нашем уютном убежище на морском берегу получили письмо от Сестрицы, в котором она писала нам, что "милая мистрисс Филипп и дети томились и чахли в Лондоне, а Филипп слишком горд, чтоб взять денег от кого бы то ни было; что мистер Трегарвам уехал на континент, а этот негодяй - это чудовище, вы знаете кто - опять прислал вексель на Филиппа, и он опять заплатил, а милые дети не могут пользоваться свежим воздухом".

Рингудские родственники предлагали гостеприимство, но как бедному Филиппу заплатить за поездку по железной дороге слуг, детей и жены?

В этих затруднительных обстоятельствах, Трегарван прислал с континента чеку за треть своему редактору и счастливая семья отправилась в Брайтон, наняла необыкновенно дешовую квартиру, и румянец воротился на бледные щочки, и мама, удивительно пополнела. Всё шло хорошо. Жена моя кричала:

- Не говорила ли я, что дела милого Филиппа пойдут хорошо?

Так ли? какие вы думаете новости принёс он нам в один декабрьский вечер? Я увидал по его лицу, что с ним случилось что-нибудь важное.

"Милый Филипп" писал отец: "со мною случилось большое несчастье, которое я надеялся скрыть, или по-крайней-мере отвратить от моего милого сына, потому что ты, Филипп, участник в этом несчастьи через неблагоразумие - должен ли я сказать? - твоего отца. Незаслуженно, милый сын, ты должен страдать. Ах, каково отцу признаваться в своей вине, становиться на колена и просить прощения у своего сына!

"Я вступил в несколько спекуляций. Некоторые удались свыше самых безумных моих надежд, а некоторые, обещавшия величайшие результаты, кончились неудачей. На одно предприятие, представлявшее, повидимому, самые верные надежды на успех, обещавшее богатство мне, моему сыну и вашим милым детям, я отдал между другим обезпечением, которое я должен был дать вдруг, вексель, на котором я поставил твоё имя. Я поставили на нём число за шесть месяцев назад в Нью-Йорке, на твоё имя в Темпле, и подписался за тебя. Предаю себя в твои руки. Говорю тебе, что я сделал. Разгласи это. Открой мой признание свету, и имя твоего отца завсегда заклеймено названием…. Пощади меня от этого слова!

"Векселю остаётся еще до срока пять месяцев; он написан на сумму 386 ф.; я передал его тому, кто обещал держать его, до тех пор пока я сам выкуплю его. Но мало того, что он взял с меня огромные проценты, негодяй переслал вексель в Европу и он теперь находится в руках врага.

"Ты помнишь Тёфтона Гёнта? Да. Ты весьма справедливо наказал его. Негодяй недавно появился в этом городе с самыми низкими сообщниками и старался приняться за прежния угрозы, ласкательства и требования! В один гибельный час негодяй услыхал о векселе. Он купил его у игрока, к которому он перешол. Он бежал из Нью-Йорка в Европу, оставив мне даже расплатиться за него в гостиннице; он бежал в Европу, взял с собою этот роковой вексель, говоря, что ты заплатишь по нём. Ах, милый Филипп! если бы этот вексель вышел из рук этого негодяя! Каких безсонных ночей был бы я избавлен! Прошу тебя, умоляю, сделай все жертвы, чтоб заплатить по нём! Ты от него не откажешься? Неть. Так как ты имеешь своих детей, так как ты их любишь - ты не захотел бы, чтобы у них был обезславленный

"ОТЕЦ".

"Я имею долю в великом медицинском открытии, ^[30] о котором я писал кь нашему другу, мистрисс Брандон, и которое непременно даст огромные барыши, так как будет ввезено в Англию таким известным - не могу ли я также сказать, таким уважаемым врачом, как я. Первые барыши от этого открытия я честно обещаю посвятить тебе. Они очень скоро более чем вознаградят тебя за потерю, которую моё неблагоразумие навлекло на моего милого сына. Прощай! Передай мою любовь твоей жене и малюткам.

"Д. Ф".

Примечания

30