Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XXXV. Res anguta domo

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XXXV. Res anguta domo (старая орфография)

Глава XXXV

RES ANGUTA DOMO

Примирить этих людей было невозможно после такой ссоры, какая была описана в последней главе. Единственная возможность к миру заключалась в том, чтобы держать этих людей врозь. Если они встретятся, они накинутся друг на друга. Мёгфорд всё уверял, что он совладает с долговязым помощником редактора, который не умел владеть кулаками. В молодости Мёгфорда драка была модным искусством и старик всё еще верил в свою ловкость.

- Но говорите мне, возражал он: - что этот человек высок, как лейб-гвардеец, я свалил бы его с ног в две минуты.

Я очень рад и для Шарлотты и для Филиппа, что он не подвергнулся этому. Он чувствовал такой гнев к своему хозяину, какой, я полагаю, чувствует лев, когда на него нападает собака. Мне не хотелось бы быть этой собакой, да мой скромный и миролюбивый характер вовсе не побуждает меня сражаться с львами.

Хорошо было мистеру Филиппу Фирмину выказывать свою гордость и лишать себя насущного хлеба, по какой филантроп подал бы ему четыре соверена и четыре шиллинга, как платил ему каждую субботу мистер Бёджойс, кассир Пэлль-Мэлльской газеты? Я скажу, что моего друга ожидадо еще большее угрызение, чем потеря денег, когда он узнал, что мистрисс Ульси, в которую он бросил камень, была самая почтенная женщина.

- Мне хотелось бы пойти и броситься её в ноги, говорил Филипп в своих энергических выражениях. - Если я увижу этого портного, я попрошу его стать мне на голову и затоптать меня своими каблуками. О, стыд! стыд! Неужели я никогда не научусь состраданию к моим ближним и вечно буду верить лжи, которую рассказывают мне люди? Когда я встречу этого негодяя Трэйля в клубе, я приколочу его; как он смел чернить репутацию честной женщины!

Друзья Филиппа упрашивали его, ради общества и спокойствия, не распространять далее этой ссоры.

- Еслибы, говорили мы: - каждая женщина, очернённая Трэйлем, имела защитника, который давал бы Трэйлю пощочины в клубе, каким пошлым, драчливым местом сделался бы этот клуб! Любезный Филипп, разве вы слышали, чтоб Трэйль сказал доброе слово о мущине или женщине?

Этими и подобными тому убеждениями мы умели сохранить мир. Да; но как найти другую Пэлл-Мэльскую газету? Еслибы у Филиппа было семь тысяч фунтов, приносящих три процента, его доход был бы не более того, который он получал из верного банка Мёгфорда. Ах, как удивительны способы и средства! Когда я подумаю, что эта самая строчка, это самое слово, которое я пишу теперь, принесёт деньги, я теряюсь в почтительном изумлении. А мой ближайший сосед, который каждый день ходить в должность с зонтиком в руках? А другой сосед, доктор? А булочник, посылающий хлеб по утрам? и всё эти кормит этих людей! Ах, слава Богу за это! Я надеюсь, друг, что ни вы, ни я не слишком горды для того, чтобы просить насущного хлеба и благодарить за него.

Бедному Филиппу не оставалось теперь ничего кроме Европейского Обозрения, основанного таинственным Трегарваном. С каким удовольствием жена моя слушала длинное и напыщенное объяснение Трегарваня. Эта хитрая женщина нисколько не показала, что ей надоел его разговор. Она расхвалила его Филиппу за глаза и не позволила сказать ни слова в осуждение ему. Как доктор щупает вашу грудь, вашу печонку, ваше сердце, ваш пульс, ослушивает ваши лёгкия, так и она аскультировала Трегарвана. Разумеется, он не имел ни малейшого понятия, что эта дама льстит ему, надувает его, а думал, что он очень сведущий, красноречивый человек, видевший и читавший многое и имевший приятную методу сообщать свои познания, и что эта дама была умная женщина, весьма естественно желавшая приобрести еще более познаний.

Нам предстояло большое затруднение - заставить Филиппа прочесть собственные статьи Трегарвана в Обозрении. Сначала он сказал, что не может помнить их, стало быть не кчему их и читать. А новый хозяин Филиппа имел привычку делать искусные намёки на свои статьи во время разговора, так что наш друг Филипп находился как на экзамене при каждом свидании с Трегарваном, мнение которого о свободной торговле, о таксе на солод, об умыслах Франции, и мало ли еще о чом, можно было принять или опровергнуть, но следовало, по-крайней-мере, знать. Мы заставили Филиппа прочесть все статьи его хозяина, мы делали Филиппу вопросы об этих статьях, а жена моя так потакала этому жалкому члену парламента, что я дрожал при мысли, с какому лицемерию способен её пол. Что если эти хитрости и притворства, которыми она опутывает других, употребит она со мною? Ужасная мысль! Нет, ангел! для других ты можешь быть ласковой лицемеркой, для меня ты олицетворенное чистосердечие! Другие мущины могут быть обманываемы другими женщинами, но я не поддамся ничему подобному.

Нам положили жалованье, как редактору. Нам кроме того платили за наши статьи. Это Обозрение доставляло нам порядочный доходец и мы желали, чтоб это продолжалось вечно. Мы могли написать роман. Мы могли доставлять статьи в ежедневную газету. Мне кажется, что жена моя даже принялась кокетничать с Кросстикским бишопом, чтобы доставить Филиппу пасторский приход, и хотя она с негодованием отвергала это обвинение, не угодно ли ей объяснить, почему проповеди бишопа так расхваливались в Обозрении?

Грубость и откровенность Филиппа нравились Трегарвану, к нашему удивлению, а мы все дрожали, чтобы Филипп и этого места не лишился, как первого. У Трегарвана было несколько загородных домов, и в них не только его редактор был дорогим гостем, но и семья его, которую особенно полюбила жена Трегарвана. В Лондоне у лэди Мэри собиралось общество, в котором появилась наша Шарлотта, и раз шесть в сезон богатый корнуэлльский помещик угощал сотрудников Обозрения. Вино его было превосходное и старое, шуточки тоже старенькия, стол пышный, важный, обильный. Если Филипп ел хлеб зависимости, то кусок был здесь ласково приготовляем для него, и он ел его смиренно, без большого ворчания. Эта диэта нездорова для гордых желудков, но Филипп был теперь очень смиренен и признателен за доброту. Он принадлежит к числу таких людей, которым нужна помощь друзей, но которые могут принимать одолжения, не теряя своей независимости, не от всех, но от некоторых, которым он отплачивает не деньгами, а привязанностью и признательностью. Как этот человек смеялся моим остротам! Как он обожал даже землю, по которой ступала моя жена! Он сделался нашим защитником. Он ссорился с теми, кому не нравился наш характер, кто не хотел видеть наших совершенств. Мы не могли сделать ничего дурного в глазах Филиппа, и горе тому, кто с неуважением говорил о нас в его присутствии!

Однажды, за столом своего хозяина, Филипп выказал свою слабость, защищая нас против злых отзывов этого Трэйля, о котором было уже говорено. Разговор шол о характере вашего покорнейшого слуги и Трэйль не пощадил меня, как он не щадил никого. Будь вы ангел, спустившийся с небес, Трэйль постарался бы запачкать вашу одежду и всунуть чорные пёрушки в ваши крылья. А я знаю, что я вовсе не похож на ангела, и ступая по земле, не могу не запачкать моих панталон. Мистер Трэйль начал рисовать мой портрет, налегая на те мрачные тени, которые этот известный художник имеет привычну употреблять. Я быль паразит аристократизма, бездушный наушник, разбойник, пьяница и убийца, возвращонный каторжник и т. д.

Филипп опоздал к обеду; в этом проступке, и должен сознаться, он часто бывает виноват. Все сидели за столом, он взял единственное порожнее место и оно случилось рядом с Трэйлем. По другую сторону Трэйля сидел дородный человек с здоровой и румяной физиономией и в огромном белом жилете. К этому человеку Трэйль обращал свой любезный разговор и раза два назвал его сэр Джон. Мы уже видели, как Филипп ссорился за столом. Он дал обет исправиться в этом отношении. Ему это удалось, возлюбленные братья, не лучше и не хуже, чем вам и мне, признающимся в своих проступках и обещающим исправиться, и повторяющим теже проступки каждый день.

- Это самый самонадеянный человек во всём Лондоне, продолжал Трэйль: - и самый суетный. Он бросит полковника, чтоб обедать с генералом. Вас двух баронетов он может быть не оставит, чтоб обедать с лордом, но обыкновенного баронета оставит.

- Почему же не оставит нас? спрашивает Трегарван, которого забавляла эта болтовня.

- Потому-что вы не похожи на обыкновенных баронетов; потому что у вас есть большие поместья; потому-что, как автор он может бояться вашего Обозрения! кричит Трэйль с громким смехом.

- Это очень счастливо для моего друга, ворчит Филипп и молча ест свои суп.

- Кстати, его статья о мадам де-Севинье чистый вздор. Никакого знания того периода. Три грубые ошибки во французском языке. Тот, кто не жил во французском обществе, не может писать о нём. Что Пенденнис знает об этом обществе? Человек, делающий подобные ошибки, не может понимать французский язык. Человек, не понимающий по-французски, не может бывать во французском обществе. Следовательно он не может писать о французском обществе. Всё это довольно ясно. Его черезчур превознесли, также как и его жену. Её называли красавицей, а это просто неряха, вечно возится с детьми. В ней нет никакого стиля.

- Она более ничего, как одна из лучших женщин на свете! закричал Фирмин вспыхнув и принялся защищать нас и произнес нам похвальную речь, в которой, я надеюсь, было несколько правды. Он говорил с большим энтузиазмом и мистер Трэйль присмирел.

- Прекрасно вы делаете, что защищаете ваших друзей, Фирмин! сказал хозяин. - Позвольте мне представить вас…

И сэр Джон протянул Филиппу руку через стул Трэйля. Они много говорили в этот вечер, а когда Трэйль увидал, что знатный помещик был дружелюбен к Филиппу и сам выставил своё родство, его обращение с Фирмином переменилось. Он впоследствии горячо хвалил сэра Джона за доброту, с которою он признал своего несчастного родственника, и сострадательно сказал:

- Филипп может быть не похож на доктора Фирмина, он не виноват, что его отец был мошенник.

В прежнее время Трэйль ел и пил за столом этого мошенника. Но ведь правда, знаете, должна стоять выше всего, и если ваш родной брат совершил проступок, справедливость требует, чтоб вы закидали его каменьями.

В прежнее время, вскоре после смерти лорда Рингуда, Филипп оставил свою карточку у дверей этого родственника, и буфетчик сэра Джона, приехавший в коляске своего господина, оставил карточку Филиппу, которому это вовсе не понравилось и он даже употребил ругательные выражения, говоря об этом, но когда они встретились, их знакомство было довольно приятно. Сэр Джон слушал разговор своего родственника - а кажется Филипп держал себя, по обыкновению, свободно и непринужденно - с интересом и любопытством, и впоследствии признавался, что злые языки очернили характер молодого человека. Если в этом отношении Филиппу пришлось хуже своих ближних, я могу только сказать, что его ближния необыкновенно счастливы.

с малюткой, встретила этого гиганта на пороге двери мистрисс Брандон, а дама в карете отдала три карточки лакею, которой передал их Бетси. Бетси уверяла, что дама в карете любовалась малюткой и спрашивала сколько ей месяцев, чему мама малютки вовсе не удивлялась; через несколько времени последовало приглашение на обед и наши друзья познакомились с своими родственниками.

Филиппа, во второй его визит к сэру Джону, ввели в библиотеку, где огромное фамильное дерево висело над камином, окружонное целой галереей покойных Рингудов, которых представителем был теперь баронет. Сэр Джон сообщил Филиппу, что он уважает людей за их собственные дела, а не за то, что сделали их предки. Вот, например, покойный лорд Рингуд имел сына, который умер несколько лет тому назад жертвою своих сумасбродств и развратной жизни. А если бы он пережил отца, он заседал бы теперь в палате пэров - самый несведущий молодой человек, без всяких правил, слабого ума, самой дурной жизни. А если бы он остался жив и наследовал Рингудское имение, он был бы граф, а сэр Джон, превосходивший его нравственностью, умом и характером, равный ему по происхождению, оставаля бы просто сэр Джон. Вследствии этого сэр Джон решился смотреть на самого человека, а не уважать его за нелепые прихоти фортуны. Когда сэр Джон говорил с своим родственником, слуга вошол в комнату и шепнул, что свинцовых дел мастер принёс счот. Сэр Джон вскочил с бешенством, спросил слугу, как он смеет тревожить его, и велел сказать свинцовых дел мастеру, чтобы он убирался к чорту. Ничто не могло сравниться с дерзостью и жадностью ремесленников, сказал он, кроме разве дерзости и лености слуг. Тут он кликнул назад слугу и спросил его, как он смеет оставлять огонь в камине в таком положении, кричал и бранил слугу до талой степени, что его новый знакомый удивился, а потом, когда слуга ушол, продолжал свой прежний разговор о равенстве прав.

Проговорив с полчаса, впродолжение которого Филипп с трудом нашол возможность произнести слово, сэр Джон вынул свои часы и встал со стула. Филипп тоже встал, не жалея, что свидание кончается.

Сэр Джон проводил своего родственника в переднюю, до парадной двери, перед которой конюх водил верховую лошадь своего барина. Филипп слышал, кань баронет разругал конюха точно также, как слугу. Фландрская армия не ругалась так страшно, как этот защитник человеческих прав.

Филиппа просили назначить день, когда он и его жена захотят воспользоваться гостеприимством своего родственника. При этом случае мистрисс Фирмин держала себе так грациозно и так просто, что сэр Джон и лэди Рингуд нашли её очень приятной и благородной наружности особой, и наверно удивлялись, как женщина её звания могла приобрести такое утончонное обращение. Лэди Рингуд спросила о девочке, которую она видела, хвалила её красоту, разумеется привлекла сердце матери и тем заставила её разговориться свободнее, чем она решилась бы при первом свидании. Мистрисс Фирмин приятно играла на фортепиано и пела очаровательно. После обеда она восхитила своих слушателей. Лэди Рингуд любила хорошую музыку и сама была хорошей музыкантшей старой школы, играя Гайдна и Моцарта.

друзья, без сомнения, предпочли бы обойтись без этой церемонии, но Филипп выиграл два шиллинга по милости щедрости своего родственника.

Когда Шарлотта развернула свёрток, положенный майордомом в кэб, я боюсь, что она не обнаружила того восторга, который мы должны чувствовать, получая подарки от наших друзей. Два платьица старинного фасона, пара красных башмачков, измятые кушачки и другия тому подобные безделушки.

- Гм! сказал Филипп, не совсем довольный: - что если бы сэр Джон велел своему буфетчику положить в кэб для меня свой синий сюртук с медными пуговицами?

- Если это было сделано с добрым намерением, мы не должны сердиться, сказала жена Филиппа:- и если бы ты слышал, как она и мисс Рингуд говорят о вашей малютке, то полюбил бы их, как я.

Но мистрисс Фирмин не решилась надеть эти старые красные башмачки на свою девочку, а детския платьица делаются теперь гораздо шире, так что подарки лэди Рингуд не годились никуда.

- знаки привязанности в виде произведений фермы: масла, цыплят и мяса являлись с Беркелейского сквэра в Торнгофскую улицу. Я знаю, что герцог Глостерский гораздо богаче вас; но если бы он подарил вам полкроны, я сомневаюсь было ли вам это приятно. Так и с родственниками Филиппа. Корзина, привезённая в коляске с оранжерейным виноградом и с деревенским маслом, очень хороша, но баранья нога - подарок, который немножко трудно проглотить. Мы удостоверились в этом среди громкого хохота, в один день, когда обедали у наших друзей. Не прислала ли лэди Рингуд мешка с репой также? Словом, мы ели баранину сэра Джона и смеялись над ним, и будьте уверены; что многие это делали над вами и надо мной.

Скоро большая жолтая карета с напудренным лакеем опять явилась у дверей мистрисс Брандон в Торнгофской улице, из кареты вышла лэди Рингуд с двумя дочерьми. Оне вошли к мистеру Филиппу именно в то время, как этот достойный джентльмэн сидел за обедом с своей женой. Лэди Рингуд, намеревавшаяся быть любезной, приходила в восторг от всего - чистый дом опрятная служанка, хорошенькия комнатки - и какие очаровательные картины! Многия из этих картин были работы бедного Ридли, который как мы уже говорили, писал бороду Филиппа и брови Шарлотты и малютку Фирмин тысячу раз.

- Можем мы войти? Мы вам помешали? Какой прекрасный фарфор! Какая прелестная кружка, мистер Фирмин!

Это был подарок живописца его крёстной дочери,

- Какой вкусный завтрак! Это обед? Как приятно обедать в такое время!

- Мы едим ваших цыплят. Можем мы предложить вам и мисс Рингуд? сказал хозяин.

- Зачем вы обедаете не в столовой, а в спальной? спросил Фрэнклин

Рингуд, интересный сынок барона Рингуда. - А у нас две столовых, кроме кабинета папа, в который я не должен входить. И у слуг две столовых.

- Молчи! останавливает мама.

- И в Рингуде столько же и в Уипгэме. Уипгэм мне нравится гораздо больше Рингуда, потому что мой пони в Уипгэме. У вас нет пони. Вы слишком бедны.

- Фрэнклин!

- Вы сами сказали, что он беден; у вас не было бы цыплят если бы мы вам не прислали. Мама, помните, вы говорили, что они очень бедный.

Мама, покраснела, и наверно щоки и уши Филиппа тоже горели; в первый раз мистрисс Фирмин обрадовалась, услыхав, что её девочка заплакала, потому что это подало ей предлог уйти в детскую, куда и другия дамы пошли за ней.

- Мистер Филипп, почему вас все называют злым? У вас лицо не злое, и у мистрисс Фирмин то же лицо не злое, она по виду очень добра.

- Кто называет меня злым? спросил Филипп у своего простодушного родственника.

- О, многие! Кузен Рингуд это говорит; Бланш это говорит; Ульком это говорить; только я его не люблю, он такой смуглый. Когда они услышат, что вы у нас обедали, Рингуд говорит: "Здесь был этот скот?" Я вовсе его не люблю. Но вас я люблю, по-крайней-мере, мне так кажется. У вас только апельсины за десертом. А у нас всегда так много за десертом. У вас нет верно потому, что у вас мало денег.

- Да, у меня очень мало, сказал Филипп.

мы будем часто присылать к вам разные разности. Мне хотелось бы апельсин, благодарствуйте. В нашей школе есть мальчик, его зовут Сёклинг, он съел восемнадцать апельсинов и никому не дал ни одного. Не правда ли какой жадный? Я всегда пью вино с апельсинами. Благодарю. Как это вкусно! Но у вас, верно, не часто это бывает, потому что вы так бедны.

Я рад, что девочка Филиппа не могла понять, будучи в таком нежном возрасте, комплименты, которыми осыпала её лэди Рингуд и её дочери. Комплименты восхитили мать, для которой и назначались, и не внушили тщеславия безсознательной малютке. Что сказала бы вежливая мама, и сестры, еслибы слышали болтовню несчастного Фрэнклина? Простота мальчика забавляла его высокого кузена.

- Да, сказал Филипп;- мы очень бедны, но мы очень счастливы и нам всё-равно.

- Мадмоазель, немецкая гувернантка, говорит, что она удивляется, как вы можете жить; и я не думаю, чтоб вы могли, если бы ели, сколько ест она. Вам надо бы посмотреть, как много она ест. Фред, мой брат, тот, который в университете, раз вздумал посмотреть сколько может съесть мадмоазель Вальфиш; она два раза брала супу, два раза рыбы, потом взяла жареной баранины - нет, кажется говядины, а горох она ест ножом, и еще она ела малиновый пуддинг, и пива сколько пила…

Что было бы дальше, мы не узнаем никогда, потому что, пока молодой Фрэнклин задыхался от смеха при смешном воспоминании об аппетите мистрисс Вальфиш, его мать и сёстры пришли с Шарлоттой из детской и прекратили разговор милого мальчика. Дамы уехали в восхищении от Филиппа, Шарлотты, их малютки. Всё было так прилично. Всё было так мило. Мистрисс Фирмин была так изящна. Знатные дамы наблюдали за нею с таким любопытством, какое бробдингнагския дамы обнаруживали, когда держали на ладони маленького Гулливера и смотрели, как он кланялся, улыбался, танцовал, вынимал шпагу и снимал шляпу, точно человек.