Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XXXIV. В которой я признаюсь, что Филипп сказал неправду

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XXXIV. В которой я признаюсь, что Филипп сказал неправду (старая орфография)

Глава XXXIV

В КОТОРОЙ Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО ФИЛИПП СКАЗАЛ НЕПРАВДУ

Шарлотта с няней и ребёнком опять появилась в нашем доме на Королевском сквэре, где хозяйка всегда была им рада. Молодая женщина была в большом восторге, а когда мне услыхала причину, то вытаращила глаза от удивления. Она объявила, что доктор Фирмин прислал вексель на сорок фунтов из Нью-Йорка. Утешительно было думать, что бедный доктор Фирмин старался загладить отчасти сделанное им зло, что он раскаявался и может-быть становился честным и добрым. Обе женщины радовались, что грешник раскаявается, кого-то обвинили в скептицизме, в цинизме и тому подобном за то, что он сомневался в справедливости этого известия. Признаюсь, я думал, что подарок сорока фунтов сыну, которому он должен тысячи, не служил еще большим доказательством исправления доктора.

О! как разсердились некоторые люди, когда настоящая история наконец обнаружилась! Не потому, что они ошибались, а я оказался прав, о, нет! но потому что этот несчастный доктор не имел никакого намерения раскаяться.

- О, Филипп! вскричала мистрисс Лора, увидев в первый раз после того Филиппа: - как мне было приятно слышать об этом векселе!

- О каком векселе? спросил Филипп.

- От вашего отца из Нью-Йорна.

- О! сказал Филипп, вспыхнув.

- Как? разве это неправда? спрашиваем мы.

- Бедная Шарлотта не понимает дел, а письма я ей не читал. Вот оно.

Он подал мне документа, и я имею позволение привести его здесь.

Нью-Йорк.

"Итак, мой малый Филипп, я могу поздравить себя с достижением дедовских почестей! Как скоро у меня явился внук! Я еще чувствую себе молодым, не смотря на удары несчастья. Что если мне надоело вдовство и я опять вступлю в супружество? Здесь есть несколько дам, которые довольно милостиво смотрят на английского джентльмэна. Я могу сказать без тщеславия, что англичанин хорошого происхождения приобретает утончонность обращения, которую не могут купить доллэры и которой может позавидовать американская миллионерка.

"Твою жену называет ангелом моя корреспондентка, которая сообщает мне более подробные сведения о моих родных, чем мой сын удостоивает мне сообщать. Я слышу, что мистрисс Филипп кротка; мистрисс Брандон говорит, что она прелестна, всегда весела. Надеюсь, что ты научил её думать не слишком дурно об отце её мужа. Я был обманут негодяями, которые завлекли меня своими планами, которые обворовали у меня заработанное трудом всей жизни, которые заставили меня ложными убеждениями до такой степени довериться им, что я отдал все состояние своё и твоё, мой милый мальчик на их предприятия. Твоя Шарлотта будет иметь либеральный, благоразумный, справедливый взгляд на это дело и скорее пожалеет чем будет осуждать мое несчастье. Таков взгляд, с радостью могу сказать, в этом городе, где есть светские люди, знающие превратности торговой карьеры и извиняющие несчастье. Быть джентльмэном значит обладать не малым преимуществом в здешнем обществе, где хорошее происхождение, уважаемое имя и образование всегда говорят в пользу человека обладающого этим. Многие люди, посещаемые ныне здесь, не имеют этих преимуществ, и я могу и в высшем обществе здешняго города указать на людей имевших денежные затруднения подобно мне, храбро возобновивших борьбу после своего падения и теперь вполне возвративших богатство и уважение света. Я был вчера у Уашинггона Уайта. Разве его убегают его соотечественники за то, что он был банкротом три раза? Я ничего не видал на этом континенте изящнее и богаче его бала. На его жене были бриллианты, которым позавидовала бы герцогиня. Самые дорогие вина, великолепный ужин и мириады уток покрывала его стол. Милая Шарлотта, мой друг капитан Кольнойз привезёт вам три парти таких уток от вашего свёкра, который надеется, что вы подадите их за вашим столом. Мы ели с ними здесь смородинное желэ, но мне лучше нравится по-английский лимон и кайенский соус.

"Кстати, милый Филипп, надеюсь, что тебя не обезпокоит маленькая финансовая операция, к которой, увы! принудила меня необходимость. Зная, что ты должен получить плату с газеты, я имел смелость попросить полковника - заплатить эти деньги мне. И здесь надо платить долги (к счастью у меня их немного); мой кредитор не соглашался на отсрочку и я быль принуждён присвоить себе заработки моего бедного Филиппа. Я даль тебе срок на девяносто дней; с твоим кредитом и богатыми друзьями, ты легко можешь передать приложенный вексель и я обещаю тебе, что когда он будит представлен ко взысканию, то по нём выплатит всегда любящий отец моего Филиппа

"Д. Ф".

"Кстати, твои письма недовольно солоны, говорят мой друг полковник. Они изящны и веселы, но здешняя публика желает более личностей, разных сканцальчиков, понимаешь? Не можешь ли ты напасть на кого-нибудь? Советую тебе приправлять перцом твоя блюда. Как для меня утешительно думать, что я доставил тебе это место и мог помочь моему сыну и его молодой семье!

"Д. Ф".

В это письмо была вложена бумажка, которую бедный Филипп сначала принял за чек, но которая оказалась векселем его отца. Этот документ представлял деньги полученные старшим Фирмином вместо сына! Глаза Филиппа встретились с глазами его друга. Филипп так был пристыжон, как-будто сам сделал этот дурной поступок.

- Потеря этих денег неприятна для вас? спрашивает друг Филиппа.

перенести, не правда ли? Я честный человек. Я это думаю и молю Бога, чтоб я мог остаться честным. В самой крайней бедности мог ли я это сделать? Он отец рекомендовал меня этим людям и верно думает, что имеет право на мои заработки.

- Не лучше ли вам написать к Нью-Йоркскому издателю и просить просто к вам пересылать деньги? спросил друг Филиппа.

- Это значило бы сказать им, что он присвоил себе мои деньги, застонал Филипп. - Я не могу сказать им, что мой отец…

- Нет, но вы можете поблагодарить их, что они передали такую-то сумму доктору, и предупредить, что вы будете писать чеки на газету. Таким образом они не будут платить доктору.

- А если он, нуждается, не должен ли я помочь ему? Как только у меня в доме будут четыре крохи, отец мои должен иметь одну. Должен ли я сердиться за то, что он старается помочи себе?

И бедняжка выпил рюмку вина с плачевной улыбкой.

Я обязан упомянуть здесь, что старший Фирмин имел обыкновение давать изящные обеды в Нью-Йорке, где они стоят гораздо дороже чем в Европе, "чтоб, говорил он, поддержать свои медицинския отношения". Мне сообщили, что доктор начинал становиться знаменитым в своём новом местопребывании, где его анекдоты о британской аристократии принимались с удовольствием в некотырых кругах.

Но Филиппу непременно следовало иметь прямо дело с американскими корреспондентами и не пользоваться услугами такого дорогого маклера. Он не мог не согласиться с этим советом. Между тем - пусть это будет предостережением для мужей, никогда не обманывать своих жон в самых малейших обстоятельствах, говорить им всё, что они желают знать, не скрывай, ничего от этих милых и превосходных созданий - надо вам знать, милостивые государыни, что когда Филиппу обещали знаменитые американские доллэры, он обещал своей жене купить малютке восхитительное белое манто обшитое чудесной тесьмой, на которое бедная Шарлотта часто смотрела жадными глазами, проходя мимо модистки на Ганэй-Ярде, где признаюсь она любила проходить. Когда Филипп сказал ей, что отец прислал сорок фунтов, обманув свою нежную жену, она прямо отправилась в свой любимый магазин, трепеща от страха, чтоб очаровательное манто не было продано, нашла его, тотчас же надела его на малютку, расцаловала крошку и обещала прислать деньги на следующий день. В этом манто малютка с Шарлоттой пошли встречать папа, когда он шол домой, по Торнгофской улице. Хотя я было забыл пол ребёнка, я потом вспомнил, что это была девочка и что её звали Лора-Каролина.

- Посмотри, посмотри, папа! кричит счастливая мать. - У ней прорезался еще зубок, какой хорошенький, посмотрите-ка, сэр, вы не примечаете ничего?

- Что такое? спрашивает Филипп.

- А вот, сэр, говорит няня Бетси, тютюшкая малютку, так что её белое манто развевается по воздуху.

- Не правда ли, какое хорошенькое? кричит мама: - а девочка в ним похожа на ангельчика. Я купила его сегодня, так как ты получил деньги из Нью-Йорка, и знаешь ли, мой друг, оно стоит только пять гиней.

- Неделя работы, сказал бедный Филипп: - и я думаю, что я не должен скупиться, чтобы доставить удовольствие Шарлотте.

- Бог да благословит вас, Филипп, говорит моя жена с глазами полными слиз: - Оне были у меня сегодня, Шарлотта, няня и малютка в новом… в новом…

Тут мистриссь Лора схватила Филиппа за руку и просто залилась слезами. Если бы она поцаловала мистера Фирмина в присутствии своего мужа, я не удивился бы.

Теперь, братии мои, посмотрите, как одно преступление порождает многия, и один двуличный поступок ведёт к целой карьере обманов. Во-первых, видите, Филипп обманул жену с похвальным желанием скрыть особенности своего отца. Еслибы отец Филиппа не обманул его, Филипп не обманул бы жену; еслибы он не обманул жену, она не дала бы пяти гиней за манто. Еслибы она не дала пяти гиней за манто, моя жена не вошла бы с тайную корреспонденцию с мистером Фирмином, которая, еслибы не кротость моего характера, породила бы ревность, недоверие и самые ужасные ссоры - даже дуэль - между главами обоих семейств. Представьте себе, что тело Филиппа вдруг очутилось бы на Гвинстидской пустоши с пулей, посланной рукою друга! Представьте себе, что к моему дому подъехал бы кэб и в глазах детей, смотрящих из окна, вынули бы из кэба окровавленное тело! Пора прекратить эту ужасную шутку! Дни через два после приключения с манто я нашол письмо, почерком Филиппа адресованное к моей жене, я думая, что эта записка относится к обеду, о котором шла между нами речь, я сорвал печать и прочол следующее:

Торнгофская улица, четверг.

"Моя добрая, милая крёстная мама, как только я буду в состоянии писать и говорить, я поблагодарю вас за вашу доброту ко мне. Мама говорит, что она очень ревнует и так как она купила манто, она не может позволить вам заплатит за него. Но она велит мне никогда не забывать вашу доброту к нам, и хотя я этого теперь не понимаю, она обещает мне сказать, когда я выросту. А пока я остаюсь вашей признательной и любящей дочерью

"Л. К. Ф.".

Филиппа уговорили его друзья просить нью-йоркских газетчиков платить жалованье ему самому, и я помню, что его родитель прислал величавое письмо, в котором говорил скорее с горестью чем с гневом об этом. Доктор указывал, что эта предосторожность набрасывала сомнение со стороны Филиппа на честь его отца, а конечно он был уже довольно несчастлив, не заслуживая недоверие своего сына. Обязанность чтить отца и мать указывалась с чувством и доктор кротко надеялся, что дети Филиппа будут иметь к нему более доверия, чем он имел к своему несчастному отцу. Нужды нет! Он не будет злопамятен, если фортуна ему улыбнётся опять, а что-то говорит ему, что это будет; он покажет Филиппу, что он умеет прощать, хотя может-быть он не будет в состоянии забыть, что в его изгнании, уединении, преклонных летах, несчастьи, сын показал к нему недоверие. Он говорил, что это был самый жестокий удар для его сердца.

Это письмо с родительскими увещаниями было вложено в письмо доктора к Сестрице, в котором он выхвалял открытие, сделанное им и другими учоными господами, одного лекарства, которое имело благотворное действие в болезнях, которыми завималась мистрисс Брандон, и он был уверен, что продажа этого лекарства поправит его разстроенное состояние. Он указывал на болезни, в которых особенно было полезно это лекарство. Он присылал его и наставление, как употреблять мистрисс Брандон, которая могла попробовать его действие на своих пациентах. Он писал, что подвигается медленно, но твёрдо в своей медицинской профессии, хотя, разумеется, он должен был страдать от зависти своих собратов. Нужды нет! Он был уверен, что для всех них настанут лучшия времена, когда его сын увидит, что какие-нибудь жалкие сорок фунтов не помешают ему заплатить все его долги. Мы все искренно желали, чтоб наступил день, когда отец Филиппа будет в состояний расплатиться со своим долгами… А между тем издателем нью-йоркской газеты было сообщено прямо посылать деньги к их лондонскому корреспонденту.

Восхищались скучными книгами, нападали на весёлые. Одних хвалили за все, других критиковали, что бы они на делали.

- Я нахожу, говаривал Филипп:- что, особенно в критике так часто имеются частные причины для похвалы и осуждения что я с своей стороны рад, что моя обязанность состоит только в том, чтоб читать корректуры. Например Гэррок трагик отлично играет, его игра в каждой пьесе составляет его величайшее торжество. Очень хорошо. Гэррок и мой хозяин короткие друзья и обедают друг у друга, конечно Мёгфорду приятно хвалить его друга и помогать ему во всём. Но Бальдерсон тоже прекрасный актёр. Почему же наш критик не видит его достоинств, как гэррокковых? В бедном Бальдерсоне не находят никаких достоинств. О нём говорят с насмешкой или в холодным осуждением, между тем как для его соперника целью столбцы наполняются лестью.

- Какой вы странный, мистер Фирмин, прошу извинить, заметил Мёгфорд в ответ на простое возражение помощника редактора. - Как мы можем хвалить Бальдерсона, когда Гэррок наш друг! Мы с Гэрроком закадычные друзья. Наши жоны искренния приятельницы. Если я позволю хвалить Бальдерсона, я сведу с ума Гэррока. Разве вы не видите, что я не могу хвалить Бальдерсона из простой справедливости к Гэрроку!

Быль еще один актер, на которого Бикертон вечно нападал. Они были в ссоре и Бикертон метил таким образом. В ответа на возражения Филиппа Мёгфорд только смеялся.

- Они враги, и Бикертон нападает на него, как только представится случай. Это уж в природе человека, мистер Фирмин, говорил хозяин Филиппа.

- Великий Боже! заревел Фирмин: - неужели вы хотите сказать, что этот человек на столько подл, что своего частного врага поражает печатно?

- Частного врага! частного врага, мистер Фирмин! кричит хозяин Филиппа. - Если бы у меня были враги - а они у меня есть, в этом нет никакого сомнения - и разделываюсь с ними, как и когда могу. И позвольте вам сказать, мне не нравится, чтобы моё поведение называли низким. Это естественно, это справедливо. Может-быть вам приятно хвалить ваших врагов и бранит друзей? Если так, позвольте мне сказать вам, что вам не следует заниматься в газете, лучше заняться каким-нибудь другим ремеслом.

И хозяин разстался с своим подчиненным несколько разгорячившись. Мёгфорд даже говорил со мною о непокорности Филиппа.

- Что его он вздумал лишать себя куска хлеба? Поговорите с ним об этом, мистер Пенденнис, а то мы поссоримся, а мне этого не хотелось бы для его жены, такой деликатной бедняжечки.

Всякий, кто знал характер Филиппа так как знали мы, знал также, как мало советы и увещания действовали на него.

- Боже мой! сказал он мне, когда я старался убедить его принять примирительный тон с его хозяином: - или вы хотите, чтоб я сделался рабом Мёгфорда? Он, пожалуй, станет ругать меня так, как ругает наборщиков. Он иногда заглядывает ко мне в комнату, когда разсержон, и так вытаращит на меня глаза, как будто хочет схватить меня за горло, а потом скажшет слова два и уйдёть, и я слышу, как он бранит наборщиков в корридоре. Я уверен, что скоро он примется и за меня. Я говорю вам, рабство начинает остановиться ужасно. Я просыпаюсь во ночам со стоном, а бедная Шарлотта тоже проснётся и спросит: "- Что с тобою, Филипп?" А я отвечаю. "- Это ревматизм." Ревматизм!

Разумеется, друзья Филиппа обращались к нему с пошлыми утешениями. Он должен быть кроток в своём обращении. Он должен помнить, что его хозяин не родился джентльмэном, и что хотя он был груб и пошл в разговоре, сердце у него доброе.

- Нечего мне говорить, что он не джентльмэн, я это знаю, отвечал бедный Филь. - Он добр к Шарлотте и к малютке это правда, и его жена также. Но всё-таки я невольник. Он меня кормить. Он еще меня не прибил. Когда я был в Париже, я не так сильно чувствовал свои оковы. Но теперь оне невыносимы, когда я должен, видеть моего тюремщика пять раз в неделю. Моя бедная Шарлотта, зачем я вовлёк тебя в эту неволю?

- Я полагаю затем, что вам нужна была утешительница, заметила одна из советниц Филиппа. - А неужели вы думаете, что Шарлотта была бы счастливее без вас? Чей дом счастливее вашего, Филипп? Вы сами сознаётесь в этом, когда бываете в лучшем расположении духа. У кого нет своей ноши? Вы говорите иногда, что вы повелительны и запальчивы. Может-быть ваше невольничество, как вы это называете, полезно для вас.

- Я сам обрёк на него себя и её, сказал Филипп, повесив голову.

- Разве она раскаявается? спросила его советница. - Разве она не считает себя счастливейшей женой на свете? Посмотрите, Филипп, вот записка, в которой она это говорит вчера. Угодно вам знать о чом эта записка? прибавляет утешительница с улыбкой, - Она просит рецепт того кушанья, которое вам понравилось в пятницу; она и мистрисс Брандон приготовят это кушанье для вас.

- И вы знаете, говорит другой друг Филиппа:- что она сама охотно изрубила бы себя в куски и подала вам с сливочным соусом.

Это было неоспоримо справедливо. Разве друзья Филиппа не делали справедливых замечаний, когда посещали его в огорчении? Бедный Филипп не был терпелив, но еще терпение его не лопнуло. Я не стану подробно описывать эту часть его карьеры и выставлять моего друга голодным и бедным. Он теперь обезпечен, слава Богу! но он должен был пройти через трудные времена. Он никогда не выставлял себя гениальным человеком, не был и шарлатаном, которому легко прослыть гением.

Через шесть месяцев издатель нью-йоркской газеты убежал из этого города, унеся с собой тощую кассу, так что сотрудничество в этой газете не принесло нашему другу ровно ничего. Но если одна рыба поймана и съедена, разве не осталось больше рыб в море? В это самое время, когда я находился в унынии относительно дел бедного Филиппа, Трегарвану, богатому корнуэлльскому члену парламента, показалось, что Верхняя Палата пренебрегает его речами и его взглядами на иностранную политику, что жена секретаря министра иностранных дел была очень невнимательна к лэди Трегарван, и что пэрство, которого он желал так давно, следовало ему дать. Сэр Джон Трегарин обратился к литературным и политическим господам с которыми он был знакомь. Он хотел издавать Европейское Обозрение. Он хотел обнаружить умыслы какого-то тайного могущества, которое угрожало Европе. Он хотел выставить в настоящем свете министра, который пренебрегал честью своей страны и забывает свою честь, министра, надменность которого английские джентльмэны не должны более терпеть. Сэр Джон, низенький человек, с медными пуговицами, с большой головой, который любит слышать свои голос, пришол к писателю этой биографии; жена писателя была у него в кабинете, когда сэр Джон излагал свои виды довольно подробно. Она слушала его с величайшим вниманием и уважением. Она с ужасом услыхала о неблагодарности Верхней Палаты, изумилась и испугалась его изложения умыслов этого тайного могущества, интриги которого угрожали спокойствию Европы. Она глубоко заинтересовалась идеей основать Обозрение. Он, разумеется, сам будет редактором, а… а…

Тут эта дама взглянула через стол на своего мужа с странным торжеством в глазах; она знала, они оба знали, человека, который лучше всех на свете годился в помощники сэру Джону - джентльмэна воспитывавшагося в университете, человека отлично знавшого европейские языки, особенно францѵаский. Читатель наверно угадает, кто был этот человек.

Трегарван давно покоится возле своих предков, Европа давно обходится без своего Обозрения, но учреждение этого органа принесло большую пользу Филиппу Фирмину и помогало ему доставлять своей семье насущный хлеб. Когда в детской Филиппа появился второй ребёнок, он хотел переехать с квартиры в Торнгофской улице, еслибы не настойчивые просьбы Сестрицы.

он имел ссору, в которой, я с сожалением должен сказать, он был неправ.

Я уже говорил, как давно Мёгфорд и Филипп были раздражены друг против друга.

- Если Фирмин беден как крыса, это не причина, чтоб он принимал такое обращение и так важничал с человеком, который даёт ему насущный хлеб, довольно справедливо доказывал Мёгфорд. - Какое мне дело до того что он воспитывался в университете? Чем я хуже его? Я лучше его мошенника отца, который тоже воспитывался в университете и жил в знатном обществе. Я сам сделал себе дорогу в свете и содержал себя с четырнадцати лет, да еще помогал матери и братьям, а этого не может сказал помощник моего редактора, который даже сам себя не может содержать. Я могу получиѵь пятьдесят таких помощников редактора как он, стоит только закричать из окна на улицу. Я теряю с ним всякое терпенье!

С другой стороны, и Филипп имел привычку также откровенно высказывать свои мысли.

- Какое право имеет этот человек называть меня просто Фирмин? спрашивал он. - Я Фирмин для равных мне и моих друзей. Я работник этого человека за четыре гинеи в неделю. Я ему заработываю эти деньги и каждую субботу мы квиты. Называть меня Фирмином и тыкать меня в бок! Я задыхаюсь при мысли об его проклятой фамильярности!

Эти люди не должны были сходиться и это была большая ошибка женского заговора, которая сблизила их.

- Опять приглашение от Мёгфорда. Было решено, что я более никогда у него не буду, и я не поеду, говорил Филипп своей кроткой жене. - Напиши, что мы дали слово другим, Шарлотта.

- У него будет большой обед, уговаривала Сестрица. - Вы не можете поссориться тогда. У него доброе сердце и у вас также. С ним вам не годится ссориться. О, Филипп! простите ему и будьте друзьями!

Филипп уступал увещаниям женщин, как мы уступаем все, и в Гэмпстид было послано письмо, что мистер и мистрисс Фирмин будут иметь честь и пр.

В качестве издателя газеты, учители музыки и оперные певцы ухаживали за Мёгфордом, и он любил угощать за своим гостеприимным столом, хвастаться своими винами, серебром, садом, богатством, добродетелями за обедом, между тем как артисты почтительно слушали его. Мистрисс Равенсуинг была вынуждена дурным поведением мужа, некоего мошенника Уокера, поступить на сцену. По смерти Уокера она вышла за Ульси, богатого портного, который оставил своё ремесло и заставил жену сойти со сцены. Нельзя найти людей более достойных, но мистрисс Ульси говорит громко, неправильно, называет мущин просто по именам, очень любит портер, садится за фортепиано и поёт очень охотно, и если вы посмотрите на её руки, когда они лежит на клавишах - ну, я не желаю сказать ничего злого, но я принуждён признаться, что эти руки не так белы как клавиши, по которым оне ударяют. Ульси с восторгом слушает жену. Мёгфорд упрашивает её выпить рюмочку, и добрая душа отвечает, что она выпьет. Она сидит и слушает с необыкновенным терпением, как маленькие Мёгфорды играют свои экзерсисы, а потом опять готова воротиться в фортепиано и еще петь и еще пить.

Я не говорю, чтоб это была женщина изящная или приличная собеседница для мистрисс Филипп, но я знаю, что мистрисс Ульси была добрая, ласковая и не глупая женщина и что Филипп грубо обошолся с нею. Он говорил, что он не имел намерения быть с нею грубым, но дело в том, что он обошолся с нею, с её мужем, с Мёгфордом и с мистрисс Мёгфорд надменно и не в духе и что это раздражило их.

бы всякое место, назначенное ему за столом. Но когда мистрисс Ульси в измятом атласе и грязных кружевах явилась и была почтительно приветствуема хозяином и хозяйкой, Филипп вспомнил рассказ о прежней жизни этой бедной женщины, глаза его сверкнули гневом, а грудь забилась негодованием.

"Пригласит эту женщину вместе с моей женой? думал он и принял такой свирепый и отчаянный вид, что его робкая жена с испугом на него посмотрела, прижалась к нему и прошептала:

- Что с тобою, дружок?

Между тем, мистрисс Мёгфорд и мистрисс Ульси вели жаркий разговор о погоде, о детях и тому подобном, а Ульси и Мёгфорд дружески пожимали друг другу руки, Филипп, нахмурившись на вошедших гостей, повернувшись спиной к обществу и разговаривая с своей женой, представлял не весьма приятную фигуру для глаз хозяина.

"Чорт побери гордость этого человека" подумал Мёгфорд: "Он повёртывается спиною к моим гостям, потому что Ульси ремесленник. Честный портной лучше банкрота и мошенника доктора, как мне кажется,

Поведение Филиппа так раздражило Мёгфорда, что когда позвали к обеду, он подал свою руку мистрисс Ульси, имев сначала намерение оказать эту честь Шарлотте.

"Я покажу ему" думал Мёгфорд: "что жена честного ремесленника лучше жены помощника редактора, невестки банкрота и мошенника."

Хотя обед был украшен великолепной серебряной посудой и лучшим вином, он был мрачен и скучен для многих, а Филипп и Шарлотта, и наверно Мёгфорд, думали, что он никогда не кончится. Мистрисс Ульси спокойно ела и пила, а Филипп, вспоминая злые легенды о ней, сидел перед бедной ничего неподозревавшей женщиной молча, с сверкающими глазами, дерзко, неприятно, так что мистрисс Ульси сообщила мистрисс Мёгфорд своё подозрение, что этот высокий господин вероятно левой ногой встал с постели.

проводил её до кареты.

груб, как Филипп был во весь вечер, он стоял в передней и смотрел, как его гости уезжали в кэбе. Вдруг, в внезапной вспышке гнева, Филипп вышел из кэба, подошол к своему хозяину, всё стоявшему в передней с самой дерзкой улыбкой на лице, как уверял Филипп.

- Воротились закурить сигару? Очень приятно будет для вашей жены! сказал Мёгфорд, забавляясь своей шуткой.

- Я воротился, сэр, спросить, отвечал Филипп, бросая сверкающий взгляд на Мёгфорда:- как вы смели пригласить мистрисс Фирмин вместе с этой женщиной?

Тут с своей стороны, Мёгфорд вышел из себя и с этой минуты он оказался неправ. Когда Мёгфорд был разсержен, его выражения не были отборны. Мы слышали, что когда Мёгфорд разсердится, он имел привычку просто ругать своих подчиненных. Он и теперь стал ругаться. Он сказал Филиппу, что не хочет более переносить его дерзостей, что он никто иной как сын мошенника доктора, что хотя он в университете не был, он в состоянии нанимать к себе университетских, и что если Филипп хочет пойти с ним на задний двор, он задаст ему порядком и покажет мущина он или нет. Бедная Шарлотта, воображавшая, что муж пошол закурить сигару, сидела спокойно в кэбе, предполагая, что Филипп говорит с Мёгфордом о газетных делах. Когда Мёгфорд начал снимать сюртук, она удивилась, но вовсе не поняла, что это значит. Филипп потом рассказывал, что его хозяин ходил по передней без сюртука и произнося ругательства.

Но когда, привлечонная громкими голосами, мистрисс Мёгфорд вышла из гостиной с теми детьми, которые еще не легли спать - когда, увидев, что Мёгфорд снимает сюртук, она начала кричать - когда, заглушая её голос, Мёгфорд стал ругаться и грозить кулаком Филиппу, спрашивая, как этот негодяй смеет его оскорблять в его собственном доме, тогда бедная Шарлотта в диком испуге выскочила из кэба, побежала к мужу, который весь дрожал и ноздри его раздувались от гнева. Мистрисс Мёгфорд бросилась вперед, стала перед мужем, и назвав Филиппа трусливым скотом, спросила, неужели он нападёт на этого низенького старика? Тогда Мёгфорд бросил сюртук на пол и с новыми ругательствами вызывал Филиппа на бой. Словом, история вышла самая неприятная, по милости запальчивости мистера Филиппа Фирмина.