Ньюкомы.
Книга вторая. Глава LVIII. Еще одна несчастная

Глава LVIII. Еще одна несчастная

Но судьбе не угодно было, чтобы осуществился план, придуманный друзьями лорда Хайгета во благо и спасение леди Клары. Джек захотел непременно еще раз повидаться с несчастной женщиной, и эта встреча решила их злополучную участь. Наутро после приезда Барнс Ньюком получил известие, что лорд Хайгет живет по соседству под чужим именем и его не раз видели в обществе леди Клары. Отправляясь на свидание, она, вероятно, думала, что через час вернется. Она не простилась с детьми, покидая свой дом, не собиралась в дорогу, а напротив, готовилась к приему родственников, которые, по словам ее мужа, намеревались вскорости прибыть. Ждали Этель, леди Анну и кое-кого из детей. Следом должны были пожаловать маменька лорда Фаринтоша и его сестрицы. Предстоял съезд двух семейств, собиравшихся породниться в ближайшем будущем. Выслушав все распоряжения мужа, леди Клара промолвила "да", машинально поднялась с места, чтобы исполнить его желания и приготовить дом для приема гостей; дрожащим голосом она отдавала приказания своей экономке, а тем временем муж отпускал по ее адресу разные колкости. Малышей в тот день рано уложили спать, еще до приезда сэра Барнса. Ему и в голову не пришло пойти взглянуть на спящих детей, не сделала этого и их мать. Когда бедные малютки покидали с няньками ее комнату, она и думать не думала, что видит их в последний раз. Быть может, если бы она пришла в тот вечер к их кроваткам, если бы, горестная и смятенная душа, постояла бы она здесь, поразмыслила, помолилась, ее судьба наутро, пожалуй, сложилась бы иначе, и добро одержало бы верх в своей схватке со злом. Но ей не была дана эта минута раздумья. Явился ее муж и приветствовал ее, по своему обычаю, насмешками, сарказмами и грубыми оскорблениями. Впоследствии он так и не решился вызвать кого-нибудь в свидетели своего обращения с женой, ибо многие из них охотно рассказали бы о его жестокости и ее страхе. В тот последний вечер горничная леди Клары, деревенская девушка из поместья ее отца, присутствовавшая при очередной семейной сцене, объявила сэру Барнсу, что, пусть ее барыня и согласна сносить его выходки, она-то не согласна и не желает больше жить в доме у этакого супостата. Вмешательство девушки едва ли облегчило участь ее хозяйки. Свою последнюю ночь под одной крышей с мужем и детьми несчастная леди Клара, брошенная всеми, кроме этой бедной уволенной служанки, провела в слезах и рыданиях, а потом - в горестном забытьи. Когда леди Клара, приняв снотворное, уснула, горничная спустилась в людскую и выложила там все, что знала про хозяйские обиды, так что наутро, когда сэр Барнс, окруженный портретами своих величавых предков, сидел за завтраком в фамильном зале этого счастливого дома, с полдюжины слуг пришло просить у него расчета.

Бунт прислуги, разумеется, не улучшил настроения хозяина, а утренняя почта принесла Барнсу новости, еще усилившие его ярость. Из Ньюкома от его поверенного в делах прибыл нарочный с письмом, по прочтении которого баронет вскочил, так неистово ругаясь, что перепугал прислуживавшего ему лакея, и с письмом в руках ринулся в гостиную леди Клары. Ее милость уже встала. Обычно в первое утро после приезда в Ньюком сэр Барнс завтракал довольно поздно. Ему надо было сначала проверить счета управляющего, поглядеть, все ли как следует в парке и на полях, выбранить садовников, разругать конюхов и псарей, наорать на лесничего за то, что тот недостаточно или слишком сильно вырубил лес, отчитать бедных поденщиков, подметавших палый лист, и сделать еще кое-что в том же духе. Итак, леди Клара была уже на ногах и одета, когда муж ворвался к ней в комнату, расположенную, как говорилось, в конце дома, позади анфилады парадных залов.

Один из недовольных слуг слышал его крики и проклятья, а затем вопли леди Клары, после чего сэр Барнс Ньюком выбежал из комнаты, запер дверь на замок, спрятал ключ в карман и тут-то налетел на бунтовщика Джеймса, которого тоже облил грубой бранью.

- Кляните свою жену, коли вам охота, а меня не трожьте, сэр Барнс Ньюком! - сказал бунтовщик Джеймс и оттолкнул руку замахнувшегося на него баронета, коего значительно превосходил силой. Слуга этот и еще та горничная последовали за своей госпожой в ее печальное и вынужденное путешествие. Они были с ней неизменно почтительны и так и не согласились признать, что в поведении их хозяйки было нечто предосудительное. Когда впоследствии адвокат Барнса пытался опровергнуть их показаний, они дали ему хороший отпор, чем немало навредили истцу. Всякому терпению приходит конец, и Барнс сам был виновен в происшедших событиях, о которых спустя несколько часов мы узнали из Ньюкома, где об этом все только и говорили.

Возвращаясь в Розбери и ничего не подозревая о случившемся, мы с Флораком повстречали Барнса, только что выехавшего верхом из ворот своего парка и направлявшегося в город. Принц де Монконтур, сидевший на козлах, любезно приветствовал баронета, но тот хмуро кивнул нам я проехал мимо в сопровождении своего грума.

- А вид-то у этого малого не слишком приятный. Из бледного он стал серым, - заметил Флорак, когда наш знакомец проследовал дальше. - Надеюсь, они не встретятся, не то - быть беде!

"Для Барнса", - мысленно добавил его спутник, который еще помнил маленькое происшествие между Барнсом и его дядюшкой и кузеном, а также знал, что лорд Хайгет умеет за себя постоять.

Спустя полчаса после этого замечания, брошенного Флораком, сэр Барнс все же повстречался с Хайгетом - на городской площади, через четыре дома от "Королевского Герба", где по соседству жил поверенный в делах сэра Барнса Ньюкома; здесь-то и прогуливался мистер Хэррис, как он себя величал, в ожидании заказанной им коляски, которая должна была вот-вот выехать из ворот гостиницы. Когда сэр Барнс ехал по городу, многие жители подносили руку к шляпе, хотя и недолюбливали его, а он, в свою очередь, кланялся и улыбался, пока вдруг не увидел Белсайза.

- Трусливый негодяй! - вскричал его недруг, кинувшись к нему. - Я как раз собрался в Ньюком-парк.

- Как вы смеете, сэр!.. - завопил сэр Барнс, все еще не опуская злосчастный хлыст. - Как смеете…

- Смею, говоришь?.. Ах ты, мерзавец!.. Уж не этой ли палкой ты бьешь жену, негодяй? - И Белсайз сгреб его в охапку и швырнул на мостовую. Сэр Барнс испустил громкий вопль, лошадь взвилась на дыбы и, почуяв волю, понеслась по улице, звонко стуча копытами; вокруг сэра Барнса в одно мгновенье собралась толпа.

Как раз в эту минуту подъехала коляска, заказанная Белсайзом. Он растолкал толпу и прошел к экипажу; среди кричащих, напирающих, отступающих, грозящих и увещевающих зрителей находился и перепуганный до смерти мистер Тэплоу.

"опять туда же!".

Можете себе представить, какая после этого происшествия поднялась в городе кутерьма, какие были собрания по трактирам, диспуты в конторах, пререкания на фабрике, статьи в местных газетах, ажиотаж среди стряпчих и врачей. Люди собирались в "Королевском Гербе" и стояли толпами возле дома стряпчего Спирса, куда был доставлен сэр Барнс. Напрасно полисмен просил их разойтись: ушедших сменяли новые зеваки. Назавтра, когда Барнс Ньюком, который, как выяснилось, пострадал не слишком сильно, собрался домой, к окну его кареты подошел какой-то фабричный и, погрозив ему кулаком и выругавшись, сказал:

- Поделом тебе, мерзавец!

Это был тот самый человек, чью возлюбленную некогда соблазнил и бросил наш Дон Жуан (кто же на фабрике не знал про его обиды) и чей голос теперь громче всех звучал в хоре ненавистников сэра Барнса Ньюкома.

Матушка Барнса и его сестрица Этель прибыли в поместье незадолго до возвращения хозяина. В доме царило смятение. Леди Анна и мисс Ньюком вышли ему навстречу с бледными лицами. Он смеясь заверил их, что беспокоиться не о чем, - ушиб был и вправду пустяковый: лекарь отворил ему кровь, потому что падение с лошади его слегка оглушило, но никакой опасности нет. Однако их бледные и встревоженные лица не прояснились. Что же такое стряслось? Среди бела дня, в сопровождении горничной, леди Клара покинула дом своего мужа и в тот же вечер ему было передано письмо лорда Хайгета, в котором тот извещал сэра Барнса Ньюкома, что леди Клара Пуллярд, будучи не в силах сносить тиранию супруга, оставила его жилище; что сам лорд Хайгет намерен в скором времени покинуть пределы Англии, но пробудет здесь достаточно долго для того, чтобы дать возможность сэру Барнсу Ньюкому встретиться с ним, если тот пожелает; далее сообщалось имя одного из друзей лорда Хайгета (его бывшего полкового товарища), каковой уполномочен принимать письма для его милости и вести за него необходимые переговоры.

газетных столбцов, особенно же воскресных выпусков. Свидетелей допрашивали ученые адвокаты, обязанностью, а вернее, забавой коих было копаться в подобных делах, и семейная жизнь Барнса Ньюкома, разумеется, в целях укрепления правосудия и нравственности, стала достоянием всех его соотечественников. Ах, как красноречиво адвокат Роланд защищал интересы британских мужей на предварительном заседании Суда Королевской Скамьи! С каким пафосом живописал он райскую семейную жизнь, невинных малюток, лепечущих подле счастливых родителей; змея-искусителя, вползшего в этот Эдем в Белгрэйвии; несчастного покинутого супруга, одиноко сидящего у поруганного очага и взывающего к родине о возмездии! Во время сей благородной речи Роланд не раз проливал слезы. Понесенный его клиентом ущерб он оценивал в двадцать тысяч фунтов стерлингов и ни шиллингом меньше. Присяжные были глубоко растроганы. Вечерние газеты напечатали речь Роланда полностью, сопроводив ее от себя остроумными колкостями по адресу аристократии. А ведущая утренняя газета "Дэй" вышла назавтра с передовой, в которой бичевались обе тяжущиеся стороны, а также соответствующие гражданские установления. Бесславие знати, угроза для монархии (с ссылкой на известный прецедент Кандавла и Гигеса), чудовищность преступления и несообразность наказания, - все это послужило темой для грозной передовицы газеты "Дэй".

Теперь настал черед адвоката Оливера, защитника ответчицы. Как муж и отец семейства, мистер Оливер не пытался оправдать поступок своей несчастной клиентки, но если возможно сыскать ему оправдание, то оно, несомненно, в действиях истца, чью жестокость и пренебрежение к жене готовы подтвердить здесь два десятка свидетелей, - пренебрежение до того оскорбительное и жестокость до того постоянную, что приходится лишь диву даваться, как никто не отсоветовал истцу выносить дело на рассмотрение суда и предавать огласке все его унизительные подробности. Еще в день этой злосчастной свадьбы другая жертва истца пыталась помешать бракосочетанию, но, увы, тщетно точно так же, как теперь оказались тщетными протесты адвоката Роланда против обнародования этого прискорбного факта; оскорбленная и покинутая женщина жалобно умоляла невесту от себя и от имени своих брошенных и голодных детей остановиться, пока есть время, а жениха - взглянуть на бедных малюток, обязанных ему жизнью. Почему же никто из друзей леди Клары не прислушался к этим воплям? В таких и подобных схватках целый день шел бой между господами Роландом и Оливером. Многие свидетели были выведены из строя или сражены насмерть. Мало кто уцелел в этой битве, кроме двух главных воителей, - адвокатов Роланда и Оливера. Вся страна, привлеченная этим процессом, узнала неприглядную историю не только о грехах Барнса и Хайгета, но также о провинностях их подкупных лакеев и интриганок горничных. Судья мистер Сойер пространной речью напутствовал присяжных - все они были люди почтенные и отцы семейств. Разумеется, они взвалили всю вину на лорда Хайгета, а оскорбленного мужа утешили возмещением огромной суммы убытков и даровали ему право ходатайствовать о полном расторжении уз, некогда благословленных самим епископом в церкви святого Георга на Гановер-сквер.

Итак, леди Клара бежала из-под власти своего тирана, но что она обрела? Даже тот, кто ее любит и дал ей приют, испытывает к ней жалость и сострадание. Она боится выглянуть на свет божий из окна своего нового дома, опасаясь быть узнанной или услышать упрек. Представительницы ее пола отвернулись от нее. Если она и решается ступить за порог, то со всех сторон чувствует на себе презрительные взгляды и не сомневается, что ее провожает злорадный и насмешливый шепот. Люди, не менее ее виновные, но грешившие тайно, сторонятся ее, боясь ее прикосновения, как чумы. Она сознает, что омрачила жизнь самого дорогого для нее человека и принесла в его дом печаль; что его друзья, навещающие их, держатся с ней без должного уважения, а в почтительности прислуги, наоборот, есть что-то вызывающее. На деревенских дорогах и на улицах городка прохожие отворачиваются, встречая экипаж, в котором она едет нарядная и одинокая. За столом у них собираются все больше охотники, грубоватые приятели Хайгета: ему приходится теперь довольствоваться обществом разных прихлебателей и людей низшего круга; равные ему, по крайней мере, из местных, стараются не бывать у него. Она бы рада помогать окрестным беднякам, но не смеет заходить в их жилища, - а вдруг и они тоже испытывают к ней презрение? Священник, раздающий ее пожертвования, смущается и краснеет, если, идя с женой или с кем-нибудь из детей, встречает ее на деревенской улице. Конечно, они могли бы уехать на континент и зажить открытым домом где-нибудь в Париже или во Флоренции. Там у них, без сомнения, будет общество, но какое!.. Наши баденские знакомцы дамы Крюшон, Шлангенбад и Д'Иври и господа Лодер, Шуллер, Дыосэйс и Понтер не замедлят явиться к ней, будут танцевать, любезничать, ссориться, играть в карты и веселиться вокруг нее, только что же общего с подобным сбродом у этого бедного, робкого, затравленного создания? Впрочем, даже они презирают ее. Гримасы и ужимки этих размалеванных дам так не вяжутся с ее печальным обликом. Она не знает, как ей отвечать на их шутки. Их дьявольское веселье страшит ее больше затворничества. Не удивительно, что ее муж мало времени проводит дома - если не считать короткого охотничьего сезона. Не удивительно, что он весь день где-то в отлучке, да и может ли он любить этот дом, где вместе с ней поселилась печаль? В это исполненное тоски, душевной муки и сомнения время бог подарил ей дитя. Как она привязалась к нему! Все ее чувства и надежды - вся ее жизнь сосредоточилась в этом слабеньком существе!.. Впрочем, отныне она обретается за пределами нашей повести; она носит уже другое имя, и теперь эта несчастная не имеет касательства к жизнеописанию Ньюкомов.

Если детям Барнса Ньюкома случится повстречать эту одинокую даму, узнают ли они ее? А ее прежний муж, если он случайно вспомнит про несчастную, бежавшую от его жестокости, будет ли он мучиться до утра угрызениями совести? Почему бы сэру Барнсу Ньюкому быть чувствительней своих соотечественников, наградивших его деньгами за то, что он растоптал бедное слабое существо, обрек его презрению и довел до гибели? Когда все обстоятельства этого злосчастного семейного дела будут представлены на окончательный суд, какая из тяжущихся сторон окажется более виновной? Ну, а достопочтенный епископ, благословивший брак Клары и Барнса, терзается ли он тайными угрызениями совести? А родители, принудившие ее к замужеству, а почтенные господа, что расписывались в книге, ели свадебный завтрак и аплодировали жениху, державшему речь, неужели и они не испытывают ни малейшего стыда? О, Гименей, Гименей! Епископы, священники, причетники, сторожа и прочие служители храма, где возносят богу молитву через заступника нашего святого Георга, сколь много еще подобных браков скрепят они на сем месте; святой Георг, покровитель Англии, станет свидетелем того, как приводят девственниц на съедение чудовищу маммоне (на глазах у многих респектабельных драконов женского пола), и сможет узреть, как, одну за другой, принесут их в жертву, точно во дни Вавилона, с той лишь разницей, что не явится витязь спасти их!