Ньюкомы.
Книга вторая. Глава LXVIII. Письмо и примирение

Глава LXVIII. Письмо и примирение

От мисс Этель Ньюком к миссис Пенденнис.

"Дорогая моя Лора!

Я не писала Вам уже несколько недель. Слишком много было будничного и печального, чтобы писать об этом. Было и такое, о чем я не смогла бы не рассказать, взявшись за перо, и поэтому хорошо, что я молчала. Ибо, что толку возвращаться к прошлому? Лишь огорчать себя и Вас? Разве каждый день не приносит с собой столько дел и забот, заполняющих нашу жизнь? Воображаю, как напугала Вас моя маленькая крестница! Ведь Вы могли ее потерять, но господь милостив, и теперь она здорова. Я знаю, Вы с мужем не придаете значения тому, что малютку до ее болезни успели окрестить, но я придаю этому _огромное_ значение и радуюсь всем сердцем.

Не раздумал ли мистер Пенденнис выставлять свою кандидатуру на выборах? Я хотела бы избежать этого предмета, только как-то не получается. Вам, конечно, известно, кто выступает здесь на выборах против нас. Мой бедный дядюшка пользуется большой популярностью у низших классов. Он произносит перед ними путаные речи, над которыми смеется мой брат и его сторонники, однако народ рукоплещет ему. Только вчера я была свидетельницей того, как он говорил речь с балкона "Королевского Герба", и толпа внизу громогласно выражала ему свое одобрение. Еще до этого мы с ним однажды встретились. Он даже не остановился и не подал руки своей прежней любимице. Чего бы я только не дала за один его поцелуй, за одно ласковое слово, но он прошел мимо, едва поклонившись. Он, подобно многим, считает меня бессердечной и суетной, какой я в действительности была _когда-то_. Но Вам-то, милая Лора, известно, что я всегда нежно любила его и _продолжаю_ любить, хотя он теперь наш враг и открыто говорит везде про Барнса самые ужасные вещи, что Барнс Ньюком, сын моего отца и мой родной брат, - бесчестный человек. Конечно, мой брат эгоистичен, черств и суетен, и я молю бога об его исправлении, но он не бесчестен - нет! Слышать такое обвинение от того, кого любишь больше всех на свете, - это тяжкое испытание! Да смирит оно мою гордыню!

Видела я и кузена: сначала на публичной лекции бедняжки Барнса (он еще так смешался, заметив Клайва), а потом у доброй старушки Мейсон, которую я по-прежнему навещаю ради моего дядюшки. Бедная старушка почти совсем выжила из ума; она взяла нас обоих за руки и спросила, скоро ли наша свадьба? Я стала кричать ей в ухо, что у мистера Клайва дома есть жена, молодая и прелестная. Он рассмеялся каким-то неестественным смехом и отвернулся к окну. Он выглядит совсем больным - бледный и постаревший.

Я подробно расспрашивала его о жене, которую помню милой, прехорошенькой девушкой; она бывала у тетушки Хобсон вместе со своей менее приятной маменькой, по крайней мере, мне тогда так показалось. Он отвечал односложно и как будто хотел еще что-то сказать, но умолк. Мне было очень тяжело, и все-таки я рада, что повидала его. Я сказала, - кажется, не очень внятно, - что ссора между дядюшкой и Барнсом не должна влиять на его расположение ко мне и к маме, которые всегда его так любили. Когда я произнесла это слово, он опять горько засмеялся; и в третий раз он так же рассмеялся, когда я выразила надежду, что его супруга в полном здравии. Вы всегда неохотно говорите про миссис Ньюком. Боюсь, мой кузен с ней несчастлив. А ведь дядюшка так хотел этого брака! Вот еще один неудачный брак в нашей семье. Я рада, что вовремя остановилась и не совершила подобного греха. Я прилагаю все усилия к тому, чтобы исправить свой нрав, набираюсь опыта и знаний и стараюсь заменить мать моим бедным племянникам. Но Барнс никак не может простить мне моего отказа лорду Фаринтошу. Он все так те суетен, Лора! Однако не надо строго судить людей его типа: они всецело поглощены своими земными делами. Помню, в счастливейшие для меня дни юности, когда мы всей семьей путешествовали по Рейну, я частенько слышала, как Клайв и его друг, мистер Ридли, беседовали о природе, об искусстве, а мне тогда был недоступен смысл их речей. Но постепенно я научилась понимать их: мне помог в этом мой кузен; теперь я другими глазами гляжу на природу, на живопись, на цветы, и мне открыта их тайная красота, о которой я прежде и понятия не имела. А та сокровеннейшая из тайн, тайна другой жизни, иного и лучшего мира, - разве не сокрыта она от многих? Я молюсь о них, милая Лора, о всех моих родных и близких, чтобы для них воссиял свет истины, и милосердие божие оградило их от опасностей, таящихся в атом мраке.

Мой любимец прекрасно учится с Сэндхерсте, а Эгберт, к моей великой радости, всерьез подумывает стать священником; в колледже он вел примерный образ жизни. Про ЭлфреДа этого не скажешь; впрочем, гвардейская служба плохая школа для юношества. Я обещала уплатить его долги, и тогда его переведут в полк. На Рождество к нам собираются мама и Элис. Моя сестра, по-моему, очень хороша собой, и я от души рада, что она выходит за молодого мистера Мамфорда, - он прилично устроен и любит ее со школьной скамьи.

Маленький Барнс делает большие успехи в латыни, и мистер Уайтсток очень его хвалит (нам так повезло с этим учителем, ведь в здешних местах живут все больше католики и диссентеры). Малютка Клара во всем так похожа на свою несчастную мать, что подчас я просто поражаюсь, а брат иной раз даже вздрогнет и отвернется, точно от боли. О жизни лорда и леди Хайгет до меня доходили самые неутешительные слухи. Только Вы одна, верно, и счастливы на этом свете, моя нежно любимая сестра и подруга. Да не покинет Вас счастье, Вас, которая одаряет своей добротой каждого, кто к Вам приблизится; я тоже порой с благодарностью черпаю отдохновенье в Вашем светлом, безмятежном счастье. Вы, Лора, - как оазис в пустыне, где струится родник и распевают птицы. Мы приходим сюда, чтобы немного отдохнуть, а назавтра опять идти по пустыне навстречу тяготам и бореньям. Прощайте, мой светлый родник! Передайте своим милым малюткам поцелуй от любящей их тети Этель.

Один из его друзей (некий мистер Уорингтон) несколько раз выступал против нас с речами, весьма, как признает Барнс, искусными. Известен ли вам этот господин? Он опубликовал в "Индепенденте" убийственную статью об этой злосчастной лекции, которая действительно была ужасно сентиментальной и пошлой. Статья пресмешная! Когда Барнс заговорил о ней, я припомнила из нее несколько мест и не смогла удержаться от смеха, чем ужасно рассердила брата. По городу ходит презлая карикатура на Барнса. Брат говорит, что это его рук дело, но я надеюсь, что он ошибается. Однако она очень забавная, он всегда рисовал пресмешные картинки. Хорошо, что он еще способен на это! Еще раз прощайте!

Э. Н."

- Его рук дело?! Что за вздор! - восклицает мистер Пенденнис, кладя письмо на стол. - Вряд ли Барнс Ньюком стал бы рисовать карикатуры на себя самого, дорогая!

- По-моему, "он" - это… это чаще всего Клайв, - вскользь замечает миссис Пенденнис.

- Ах, вот оно что! Значит, он - это Клайв, Лора?

- Да, а вы - осел, мистер Пенденнис! - отвечает эта дерзкая особа.

По-видимому, в это же самое время, когда было написано вышеприведенное письмо, у Клайва с отцом состоялся знаменательный разговор, о котором мой друг рассказал мне гораздо позже; впрочем, так же обстояло дело и со многими другими изложенными здесь событиями, о чем я не раз уведомлял читателя.

Как-то вечером полковник вернулся к себе в гостиницу после нескольких предвыборных выступлений в городе; он был недоволен собой и особенно раздосадован (хотя самому себе в этом не признавался) наглым поведением некоторых трактирных завсегдатаев, прерывавших его возвышенные речи громкой икотой и бесцеремонными выкриками; задумчиво сидел он в одиночестве у камина с неизменной сигарой в зубах, поскольку любезный Ф. Б. (чье общество порой изрядно утомляло патрона) предпочел в тот вечер поразвлечься внизу, в распивочной, среди "веселых бриттов". Полковнику в качестве кандидата на выборах тоже пришлось у них появиться. Впрочем, сей древнеримский воитель только нагнал страху на простодушных аборигенов. Их подавляла чинность его манер. Не прижился у них и Клайв, которого затащил к ним мистер Поттс; оба наши друга, поглощенные в те дни своими личными заботами и огорчениями, наводили уныние на упомянутых "бриттов", тогда как присутствие Ф. Б. согревало и радовало их душу; он охотно разделял их трапезу и не гнушался их питья.

Итак, полковник сидел один-одинешенек у потухшего камина, прислушиваясь к звукам песни, доносившейся снизу, а тем временем от сигары его остался только пепел, а пунш давно остыл.

Наверно, он сидел и думал, что прежнего огня уже нет и в помине, чаша выпита почти до дна и докурена трубка, когда в гостиную вошел Клайв со свечой в руке.

Они взглянули друг на друга, и каждый увидел, какое у другого печальное; бледное и измученное лицо; младший даже отступил на шаг, а старший воскликнул с той же нежностью, что в былые дни:

- Господи, как ты плохо выглядишь, мой мальчик! Пойди, погрейся. Да ведь огонь-то совсем потух! Ну спроси себе чего-нибудь погорячее, голубчик.

Сколько месяцев прошло с тех пор, как они по-доброму говорили друг с другом. Ласковый голос отца взволновал Клайва до глубины души, и он вдруг заплакал. Слезы градом закапали на дрожащую смуглую руку старика, когда сын нагнулся поцеловать ее.

- Пустяки! - восклицает полковник, грея обеими руками руку сына. - Я прожил долгую и нелегкую жизнь, а это никого не красит. А вот ты, мальчик, почему ты такой бледный?

- Я видел призрак, папа, - ответил Клайв.

Томас Ньюком пытливо и встревоженно поглядел на сына: не сошел ли мальчик, чего доброго, с ума?

- Призрак моей юности, отец, призрак былого счастья, - простонал молодой человек. - Я сегодня видел Этель. Я ходил навестить Сару Мейсон, и она была там.

- Я тоже ее видел, только молчал, - проронил отец. - Почел за лучшее не напоминать тебе о ней, голубчик. Значит, ты… ты все еще ее любишь, Клайв?

- Все еще! Любовь это навсегда, разве не так, отец? Кто раз полюбил любит до гроба.

- У вас тоже был сын, и богу известно, каким вы были добрым и хорошим отцом. Была у вас и жена, и все же вы не могли… прогнать от себя другие мысли. Ведь я за всю жизнь и дважды не слышал от вас про мою мать. Нет, вы ее не любили.

- Я… я исполнил перед ней свой долг, - возразил полковник. - Я ни в нем ей не отказывал. Никогда не сказал ей худого слова, старался, чтоб она была счастлива.

- И все-таки ваше сердце принадлежало другой. И мое тоже. Как видно, судьба! Наследственная болезнь.

Лицо юноши выражало такую безграничную печаль, что сердце отца окончательно оттаяло.

… ведь я готов отдать тебе жизнь, мой мальчик. Какой еще прок от такого старика? Мне много не надо кусок хлеба да сигару. А экипажи мне ни к чему, я езжу в них, только чтоб порадовать Рози. Я решил отдать тебе все, что имею, но этот подлец подвел меня, обманул нас обоих. Он, да и Этель тоже.

- Нет, сэр. Раньше, ослепленный обидой, я тоже так думал. Но теперь я все понимаю. Она действовала не по своей воле. Разве мадам де Флоран обманула вас, когда вышла замуж за графа? Таков был ее удел, и она ему подчинилась. Мы все повинуемся судьбе. Мы лежим в колее жизни, и по нашим телам проходят колеса Фортуны. Вы сами это знаете, отец.

Полковник был фаталистом. Он часто проповедовал эту восточную мудрость в своих простодушных беседах с сыном и его друзьями.

- К тому же, Этель меня не любит, - продолжал Клайв. - Сегодня, когда мы повстречались, она была со мной очень холодна и протянула мне руку с таким видом, точно мы не видались какой-нибудь год! Наверно, она любит того маркиза, который ее бросил. Бог с ней! Ведь нам неведомо, что покоряет сердца женщин. А мое принадлежит ей. Уж так мне написано на роду. Да будет воля аллаха! Мы бессильны тут что-нибудь изменить.

- Но ты забыл про этого мерзавца, который причинил тебе столько зла. С ним еще не покончено! - воскликнул полковник, сжимая кулак.

- Но ты же сам вызывал Барнса на дуэль, голубчик! - вскричал отец.

- К тому был другой повод, не моя личная обида. И притом, откуда вы знаете, может, я не стал бы стрелять? Ей-богу, я был тогда так несчастлив, что с готовностью подставил бы лоб под пулю.

Впервые душа сына так полно раскрылась перед отцом. Они избегали говорить об этом, и только теперь старик понял, как прочно угнездилась любовь в сердце Клайва. Он вспомнил свою юность и то, как сам страдал, а сейчас его сын терпит ту же тяжкую, неизбывную муку. И старик вынужден был признаться себе, что, наверно, слишком торопил мальчика с женитьбой и тем самым частично повинен в его страданьях.

- Масалла, мой мальчик! - произнес старик. - Сделанного не воротишь!

- Да уж такая ли честь победить его? С грязью вязаться - только мараться.

- Пойми: сделанного не воротишь. Я дал обещание выступить против него на выборах и выступлю! По-моему, так будет верно. А ты тоже по-своему прав и поступаешь благородно, мой дорогой, мой хороший мальчик, держась в стороне от этого спора… Раньше я думал иначе и страдал душой от твоего безучастия и еще огорчался из-за того, что говорил Пенденнис! Но я был неправ… И слава богу, что я неправ! Храни тебя бог, мой мальчик! - воскликнул полковник с волнением в голосе.

И они пошли спать; и когда у дверей своих смежных спален они обменялись рукопожатием, на душе у обоих был такой мир, какого они давно уже не ведали.