Г-жа Воронокрылова.
Глава I, являющаяся всецело вступительной, - повествует о девице Крумп, кавалерах, ухаживавших за ней, и семейном её кружке.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Г-жа Воронокрылова. Глава I, являющаяся всецело вступительной, - повествует о девице Крумп, кавалерах, ухаживавших за ней, и семейном её кружке. (старая орфография)

ТОМ ОДИННАДЦАТЫЙ.

3АМУЖНИЯ ДАМЫ.

Из мемуаров Д. Фиц-Будля.

САТИРИЧЕСКИЕ ОЧЕРКИ

ИЗБРАННЫЕ ЭТЮДЫ

С.-ПЕТЕРБУРГ.
Типография бр. Пантелеевых. Верейская, No 16
1895.

ЗАМУЖНИЯ ДАМЫ

Из мемуаров Д. Фиц-Будля.

Перевод В. Л. Ранцова.

Г-жа Воронокрылова.

ГЛАВА I,
являющаяся всецело вступительной, - повествует о девице Крумп, кавалерах, ухаживавших за ней, и семейном её кружке.

В спокойном уголке одного из сокровеннейших лондонских захолустьев, быть может, по соседству с Беркелейской площадью и во всяком случае невдалеке от Бурлингтонских садов, процветало в былое время увеселительное заведение, известное под именем ресторана "Сапожных Щеток". Хозяин этого заведения, мистер Крумп, на заре своей жизни чистил сапоги и снимал галоши в заведении, обладавшем еще более обширной практикой, чем его собственное. Он не стыдился, однако, скромного начала своей карьеры, хотя это зачастую делают люди, которым удалось заручиться милостями Фортуны, и торжественно поместил над гостеприимными дверями своего ресторана вывеску, напоминавшую об юношеских его подвигах.

Крумп сочетался законным браком с девицею Бюдж, известною всем балетоманам лондонского пригорода под сценическим её именем, мисс Деланси.

От этого брака родилась одна только дочь, нареченная Моргианой, в честь знаменитой роли в балете "Сорок Разбойников", в которой мисс Бюдж вызывала такой фурор в Сюррейском и Велльском кафе-шантанах. Г-жа Крумп заседала теперь за прилавком в небольшой буфетной, обильно изукрашенной портретами танцоров и балерин всех времен и народов, начиная с Гиллисберга, Розы и Паризо, выделывавших свои легкия, фантастическия па в 1805 году, до современных сильфов и сильфид. В этой коллекции имелся, между прочим, также и её собственный очень миленький портрет, работы де-Вильде, изобразившого ее в костюме Моргианы, - в момент, когда она под такт музыки, игравшей пианиссимо, льет кипящее масло в одну из сорока кубышек, в которых скрывались разбойники. Г-жа Крумп постоянно находилась на своем посту в этом святилище, которое украшала своими черными глазками, таковыми же волосами, увенчанными тюрбаном и обрамлявшими лицо багрово-красного оттенка. Дело в том, что когда бы вы ни зашли в общую комнату ресторана утром, в полдень, или вечером, вы всегда бы нашли г-жу Крумп за прилавком, кушающую чай (с маленькой дозой подкрепительного), просматривающей журналы самоновейших мод, или же читающей "Британский театр Кумберлэнда". Излюбленной её газетой был "Sunday Times", так как "Dispatch", которому отдает предпочтение большинство дам её профессии, казался ей слишком уже плебейским и радикальным органом. К тому же она была охотница до сплетен из театрального мира, которым всегда отводится почетное место на столбцах "Воскресного Времени".

Необходимо заметить, что ресторан под вывескою "Королевских Сапожных Щеток" был хотя и скромным, но весьма приличным заведением. Хозяин его Крумп, зачастую стоявший в дверях трактира, чтобы погреться на солнышке, - человек по природе сообщительный, охотно рассказывал всем желающим, как собственноручно чистил превосходнейшими сапожными щетками большие сапоги его королевского высочества принца Уэльского, первого джентльмена в Европе. В то время, как все соседние трактиры и увеселительные заведения разных иных наименований громко хвастались своей яко бы либеральной политикой, "Сапожные Щетки" держались старинного английского консервативного направления и посещались исключительно только людьми, разделявшими таковое. В ресторане этом имелись две комнаты, которые обе, признаться, никогда не пустовали. В одной из них собирались ливрейные джентльмены, работодавцы которых жили по соседству, а в другой - господа, пользовавшиеся заведением, как объясняла почтеннейшая г-жа Крумп на своем чисто кокнейском жаргоне, и устроившие себе там нечто в роде клуба.

Я и забыл сообщить, что пока сама хозяйка благодушно потягивала чаек, сдобренный маленькой дозой горячительного, или же мыла голубые фарфоровые чашки, посетители зачастую имели удовольствие слышать мисс Моргиану, которая, аккомпанируя себе на маленьком дешевом фортепиано, пела: "Приди ко мне, мой ангел милый..." или "Гусар, на саблю опираясь..." или "Глядя на луч пурпурного заката..." или какой-нибудь другой из наиболее популярных романсов. Надо признаться, что она пела эти романсы весьма искусно, так как обладала хорошим, звонким голосом. Случалось, что она пела не совсем верно, но недостаток этот возмещался у нея энергией и быстротой исполнения. Недовольствуясь передачей одной только мелодии, Моргиана скрашивала эту мелодию всевозможными руладами, трелями и фиоритурами, какие только ей случалось слышать в театрах от г-ж Гемби, Уэйлет, или же Вестрис. От своей мамаши она унаследовала хорошенькие черные глазки, с восторгом помышляла о сцене (что, впрочем, встречается сплошь и рядом у детей театральных артистов) и, между нами будь сказано, неоднократно уже и сама играла на сцене народного театра в Екатерининской улице, сперва в маленьких ролях, а затем в ролях Золушки, Дездемоны, Розины и Девицы Фэш (где ей приходилось танцевать). Не помню хорошенько сценического её имени, но, если не ошибаюсь, она значилась в афишах, как мисс Давидсон. По меньшей мере четыре раза в неделю мать и дочь бывали вечером в театрах и концертах, г-жа Крумп сохранила таинственные знакомства в пригородных театральных кружках. Двери театров и кафе-шантанов, где она сама некогда подвизалась на сцене, были открыты для нея всегда настежь. Ее с дочерью безплатно пускали не только в Вольский и Кобургский, но даже в Лэнский и Рыночный театры. Можно было бы подумать, что ей известно какое-нибудь магическое слово в роде "Сезам отворись", благодаря которому двери разбойничьей пещеры отворялись перед её сотоварищем Али-Бабой (Горнбеклем) в той самой оперетке, в которой она снискала себе такую неувядаемую славу.

благопристойно выполнял свои обязанности, и что президентское кресло в клубе приходилось ему как нельзя более впору. Усаживаясь в него, он вынужден был каждый раз снимать даже с себя верхнее платье, так как в противном случае никоим образом не мог бы там поместиться. Жена и дочь третировали его, быть может, немного свысока, так как он не обнаруживал ровнехонько никаких литературных и художественных наклонностей. В театр он не показывал носа с тех самых пор, как добыл себе оттуда невесту. В то время он служил лакеем у лорда Донжуанова. Не подлежит сомнению, что его сиятельство снабдило Крумпа надлежащими капиталами, для того, чтобы открыть ресторан "Королевских Сапожных Щеток" и что по этому поводу ходили кое-какие комментарии. Какое нам, однако, с вами до них дело? Кто старое помянет, тому, как говорится, глаз вон! В настоящее же время г-жа Крумп по части целомудрия и приличия не уступает своим соседкам, а на имя её дочери, девицы Моргианы Крумп, лежит в банке 500 фун. стерлингов, которые будут выплачены ей в день свадьбы.

Всем и каждому известно, что британские ремесленники, торговцы и т. п., по части общежительных, стадных наклонностей ничуточки не уступают самым благорожденным лордам. Они охотники до шуток и не прочь пропустить рюмочку - другую за галстух. Покончив дневной свой труд, они любят провести вечер в кругу себе подобных. Общественная жизнь не достигла еще у нас до такой степени развития, при которой почтенным лондонским мещанам дозволялось бы пользоваться комфортом великолепных клубных помещений, двери которых открываются зачастую людям, нерасполагающим и десятою частью их денежных средств. При таких обстоятельствах джентльмен средняго сословия, встречается с приятелями в уютной особой комнате ресторана, где пол, чисто вымытый с песком, удобная просторная мягкая мебель и стаканчик чего-нибудь горяченького с водкой, доставляют ему совершенно такую же дозу счастья, какою пользуются завсегдатаи шикарных клубов, в роскошных их салонах.

В "Королевских Сапожных Щетках" устроило, как уже упомянуто, свою главную квартиру в высшей степени приличное, отборное общество, именовавшееся "Клубом Телячьих Почек", так как по вечерам, в субботу, члены этого клуба кушали обыкновенно, за общим ужином, замечательно вкусно изготовленные телячьи почки под соусом. Вообще суббота являлась для них чем-то в роде журфикса, что не мешало им, впрочем, собираться вечерком и в другие дни недели, если возникало желание провести время в веселой компании. Необходимо принять во внимание, что некоторым членам не удавалось в летний сезон посещать клубные вечера по субботам. Обладая в окрестностях города хорошенькими дачами, они проводили там тридцатишестичасовые вакации, которые к счастью приносит с собою окончание каждой недели.

В числе членов клуба были: мистер Балльс, крупный торговец колониальными товарами с Южно-Отзейской улицы, человек с кругленьким капитальцем, тысяч в двадцать с хвостиком фунтов стерлингов; содержатель соседняго таттерсаля, Джек Снэффль, - служивший в клубном хоре запевалой; торговец ножевым товаром Клинкер, гробовщик Тресль и т. д., все женатые джентльмены, дела которых находились, что называется, в цветущем состоянии. Само собой разумеется, что "ливреям" не разрешался вход в клубное помещение. Исключение делалось лишь для немногих достопочтенных дворецких и мажордомов. Члены клуба "Телячьих Почек" знали, как важно состоять в хороших отношениях с этими джентльменами. Зачастую можно было бы не получить своевременно по счету с важного барина, или же не заручиться крупным заказом от барыни, если бы дело не было предварительно улажено в клубной зале "Королевских Сапожных Щеток", благодаря дружеским отношениям, установившимся между всеми членами общества, которое там собиралось.

Самыми что ни на есть светскими львами этого общества оказались, однако, двое холостяков и весьма приличных коммерсантов: г-н Вольсей, член известной фирмы - Липзей, Вольсей и К^о, портных с Кондуитской улицы, и г-н Розанчиков, знаменитый бондстритский парикмахер и парфюмер, душистые мыла, бритвы и патентованные парики (с вентиляцией) которого пользуются европейской известностью. Старший партнер портняжной фирмы Линзей обладает собственным домом близ Регентского парка, ездит в собственном шарабане и принимает лишь номинальное участие в делах фирмы. Вольсей, напротив того, выносит на своих плечах всю работу. Квартира его тут же при мастерской. В важных случаях он сам исполняет должность закройщика и, как говорят, является по этой части истинным художником. Вольсей и Розанчиков соперничали друг с другом во многих отношениях: они оказывались конкуррентами не только в щегольстве и остроумии, но также в притязаниях на руку и сердце прелестной молодой девицы, о которой мы уже упоминали, а именно черноокой кантатрисы, Моргианы Крумп. Дело в том, что оба они были влюблены в нее по уши и каждый из них, в отсутствие другого, безпощадно злословил своего соперника. Вольсей говорил о парикмахере, что Розанчиков действительно обладает очень соблазнительной наружностью, но что этим исчерпывается все, что про него можно сказать хорошого. Бедняга парикмахер трепещется, словно рыбка на сковородке, в когтях жидов-ростовщиков. Все барыши, которые должны были бы поступать с его роскошного магазина, поглощаются лихвенными процентами. Розанчиков в свою очередь замечал, что Вольсей совершенно неосновательно ведет свой род от кардинала Вольсея, у которого, в качестве католического прелата, законных детей быть не могло. Правда, что Вольсей состоит участником в известной портняжной фирме, но ему принадлежит там всего только шестнадцатая доля. К тому же фирма никоим образом не может полностью вернуть капитал, находящийся в обороте, так как из числа долгов, значащихся по её книгам, многие должны быть признаны безнадежными! В этих наговорах, как и всегда бывает в подобных случаях, имелась значительная доля правды, смешанная с изрядной дозой клеветы. В действительности у обоих джентльменов коммерция шла весьма не дурно и оба они, в своих притязаниях на руку мисс Моргианы, заручились поддержкой её родителей. Г-н Крумп был на стороне портного, тогда как мамаша, энергически стояла за обворожительного парфюмера.

Судьбе угодно было, чтобы каждый из этих соперников нуждался в услугах другого. Вольсей страдал преждевременной наклонностью к облысению, или же иной, еще более роковой необходимостью обзавестись париком. Розанчиков же, в свою очередь, будучи человеком весьма дородным, нуждался в очень искусном портном, чтобы привести свою фигуру в сколько-нибудь приличный вид. Он носил коричневый сюртук в обтяжку, и прибегал ко всяческим ухищрениям, чтобы скрыть избыток своей полноты. Замечание Вольсея, что, как бы Розанчиков ни одевался, он все-таки будет смахивать на жирную свинью, и что во всей Англии найдется только один человек, способный придать ему вид джентльмена, запало в душу парикмахера. Кажется, что на свете не было ничего, представлявшагося ему более соблазнительным (за исключением руки мисс Крумп), чем полный визитный костюм от Липзея. Он был уверен, что в этом костюме окажется неотразимым и неизбежно завоюет сердце Моргианы.

Чувствуя себя не особенно авантажным в своем сюртуке. Розанчиков обрушивался с самым безпощадным жестокосердием на парик Вольсея. Почтенный портной тщетно обращался к самым модным парикмахерам, - ему никак не удавалось обзавестись париком, который производил бы впечатление естественно выросших на голове волос. Убийственное прозвище "г-на Парикова", данное Вольсею как-то однажды насмешником парфюмером так и осталось за ним в клубе, и заставляло его каждый раз вздрагивать от невыносимой душевной боли. Каждый из соперников давно бы уже покинул клуб "Телячьих Почек", чтобы только не встречаться с ненавистным врагом, если бы его самого не притягивала таинственная магнитная сила черных глазок, - если бы он не боялся утратить все шансы на успех в случае постыдного отступления.

Надо отдать справедливость мисс Моргиане в том отношении, что она держала себя совершенно одинаково с обоими влюбленными в нее кавалерами: она не оказывала ни одному из них предпочтения перед другим. Одинаково благодушно принимая подарки парфюмера, состоявшие из одеколона в изящных флаконах и разных гребеночек, она не отвергала и подношений в форме билетов в оперу, увеселительной поездки в Гринвич, и куска настоящого генуезского бархата на шляпку (он предназначался сперва на жилет), от обожавшого ее портного. Не желая оставаться у своих обожателей в долгу, она презентовала каждому из них по локону своих великолепных черных как смоль волос. Ничего иного бедняжка, впрочем, и дать не могла. Кажется, что могло быть невиннее такого поступка, каким являлось с её стороны вознаграждение обоих кавалеров столь дешевым и безискусственным доказательством расположения к ним? Однако же между соперниками произошла бурная сцена в тот день, когда они узнали, что каждый из них был законным обладателем одного из локонов Моргианы.

Таковы были хозяева и завсегдатаи маленького ресторана "Королевских Сапожных щеток". Так как глава эта имеет чисто описательный характер, то мы вынуждены разлучить с ними на некоторое время читателя и перенести его... единственно только в Бондстрит (.так что вам нечего особенно пугаться, милостивейший государь), где ему предстоит познакомиться с некоторыми другими лицами.

Известно, что на Бондстрите, неподалеко от парфюмерного магазина г-на Розанчикова, находилось в тогдашния времена Виндзорское подворье, где помещались конторы Западно-Дидльсексого общества (западного же отдела), а также Британского и заграничного мыловаренного общества, - знаменитых адвокатов Кита и Левесона и т. д. и т. д. Имена прочих обитателей подворья изображены не только на вывесках, но и внесены в придворный указатель мистера Бойля, а потому здесь, собственно говоря, незачем их приводить. В числе других жильцов, на антресолях (между великолепными салонами бель-этажа, где помещалось мыловаренное общество со статуей Великобритании, предлагающей пачку различных мыл Европе, Азии, Африке и Америке и западным отделением Западно-Дидльсекского общества в нижнем этаже), обитал джентльмен, именовавшийся мистером Говардом Валькером. Медная доска на дверях квартиры этого джентльмена украшалась не только его фамилией, но также и надписью "Агентство", а потому мы вправе предположить, что он и в самом деле предавался таинственной профессии агента. Сам мистер Валькер обладал очень представительной наружностью, большими бакенбардами и черными глазами (которыми немножко косил), тросточкой и бархатным жилетом. Он состоял членом клуба, был своим человеком в театре Большой Оперы и знал там за кулисами все и вся. Джентльмен этот обыкновенно пересыпал свой разговор французскими фразами, так как навострился в этом языке за время пребывания своего на материке Европы. Дело в том, что, в некоторые периоды своего существования, он находил удобным для себя временно переселяться из английской своей родины в французский город Булонь, где приобрел также художественную сноровку по части курения табаку, игры в экарте и на биллиарде. Все это впоследствии ему очень пригодилось. Он знал в Лондоне все лучшие игорные дома, и маркер в ресторане Гунта давал ему на биллиарде не более десяти очков вперед. Не подлежит сомнению, что у Говарда Валькера имелись в числе знакомых также и великосветские джентльмены. Ему случалось прогуливаться под-ручку с такими аристократами, как лорд Вокзал, - маркиз Биллингсгетский, - капитан Буфф и т. п. В тоже самое время он приветствовал кивком головы щеголеватого судебного пристава, Монгау, или содержателя игорного дома, Лодера, или, наконец, торговца сигарами в долговой тюрьме, достопочтенного Аминадава. Иногда он отпускал себе усы и тогда именовался капитаном Валькером, основывая свои права состоять в этом чине на том обстоятельстве, что когда-то числился на службе её величества королевы португальской. Само собой разумеется, что ему неоднократно уже приходилось являться в коммерческий суд в качестве несостоятельного должника. Людям, недостаточно хорошо знакомым с биографией капитана, было бы однако трудно отожествить его с лицом, прибегавшим к упомянутой форме покровительства законов.

В прошениях о признании его несостоятельным, капитан именовал себя всегда Гукером Валькером, виноторговцем, комиссионером, торговцем музыкальными инструментами и т. п. Предпочитая называть себя Говардом, он в действительности был наречен при крещении Гукером, по желанию своего престарелого родителя, который принадлежал сам к духовному званию и готовил к нему также своего сына. Почтенный священник скончался в иоркской тюрьме, куда был заключен за долги, и потому не мог выполнить благочестивых своих намерений по отношению к сыну. Молодой человек, оставшись без всякой поддержки (в чем он уверял самыми ужасающими проклятиями), вынужден был жить собственным умом и таким образом с ранних лет обратился в светского кавалера-дельца.

Нельзя с точностью определить, каких именно лет был мистер Говард Валькер в начале нашего правдивого повествования, равно как и в течение неопределенно долгого предшествовавшого и последующого периода. Если ему было всего только двадцать восемь лет, как он утверждал это сам, то безпощадное Время обошлось с ним до крайности сурово. Волосы у него на голове поредели, около глаз явилось множество морщин и все вообще лицо начало обнаруживать явственные следы того, что первая молодость давно уже миновала. Если, напротив того, Валькеру минуло уже сорок лет, как уверял Самуэль Снэффль, которому и самому сперва не везло в жизни (он клялся, будто еще в 1820 году сидел вместе с Валькером в тюрьме, находящейся в улице Белого Креста), то его следовало признать для своих лет очень моложавым. Стан у него был гибкий и стройный, ножка хорошенькая и маленькая, в бакенбардах нельзя было подметить ни единого седого волоска. Вместе с тем вся его фигура дышала бодростью и энергией. Надо сознаться, впрочем, что он пользовался возрождающей помадой Розанчикова, которая в состоянии придать любым бакенбардам такой же черный цвет, как и наилучше вычищенным сапогам. Действительно, он частенько заходил в великолепный магазин парфюмера, где закупал во множестве душистые мыла и другия туалетные принадлежности, обходившияся, впрочем, очень дешево. Сколько известно, он никогда не платил Розанчикову ни гроша за эти предметы роскоши и, приобретая их на таких льготных условиях, разумеется, мог баловать себя ими сколько душе угодно. При таких обстоятельствах неудивительно, если г-н Валькер был всегда раздушен не хуже самого Розанчикова. Платок его благоухал вербеной, волосы пахли жасмином, а сюртук был обыкновенно пропитан нежным ароматом сигар, что все вместе невольно заставляло обратить внимание на присутствие капитана, особенно же в маленькой комнатке.

Познакомившись таким образом с мистером Валькером, мы отправимся вместе с ним через улицу в магазин Розанчикова, где почтенный парфюмер тоже ожидает, чтобы с него сняли портрет.

Окно магазина г-на Розанчикова, украшенное королевским британским гербом, представляет собою чуть не полъдесятины зеркального стекла. Вечером, хюгда зажигают газ и устанавливают иллюминаторы, яркое пламя их причудливо искрится и играет среди безчисленного множества граненых флаконов с духами самой разнообразной окраски. Отражаясь от полированной стали бритв, оно падает на хрустальную вазу с несметным множеством патентованных зубных щеточек и производит такое волшебное впечатление, которое положительно не поддается описаниям. Вы, без сомнения, не смешиваете г-на Розанчикова с заурядными парикмахерами, выставляющими в окнах своих магазинов противные восковые фигуры с глупейшими лицами, называемые в просторечии болванами? Он не унижается до таких мелочей. Я с своей стороны убежден, что Розанчиков скорее позволил бы снять себе голову с плеч и выставить ее, без туловища, в качестве украшения, в окне своего роскошного магазина, чем допустить туда "болвана". По одну сторону окна написано изящными золотыми буквами "Эссенция Розанчикова" (для носовых платков), а на другой - "Возрождающая помада" (оказывающая такия безценные услуги волосам).

Не подлежит сомнению, что Розанчиков обладает в своей профессии умелостмо, граничащей чуть-ли не с гениальностью. Он продает за три с полтиной кусок мыла, за который другому торговцу не удалось бы выручить и полтинника. Зубные его щетки покупаются на расхват по пяти рублей штука. Предлагая особам прекрасного пола белила или румяна, он делает это с таким чарующим, таинственным видом, что покупательница не в силах устоять и приходит к убеждению в невозможности отыскать где-либо в другом месте косметическия средства, обладающия столь-же драгоценными свойствами. Розанчиков изобретает для своих товаров неслыханные фантастическия названия и выручает за них фантастически же громадные суммы. Нельзя отрицать, впрочем, что он умеет причесать голову к лицу, и что в этом отношении с ним могли бы сравниться лишь немногие из современных художников по парикмахерской части. В те времена, когда локоны были в моде, ему случалось заработывать по двадцати фунтов стерлингов в один вечер за уборку такого же числа голов знатных английских девиц и дам. По собственным словам Розанчикова замена локонов косами уменьшила годичный его доход на две тысячи фунтов стерлингов. Прическа "Мадонны" естественно приводит его в ярость и негодование. "Я, сударь, не простой торговец, я гартист" (в качестве истого лондонского уроженца, Розанчиков до чрезвычайности капризно обращается с буквою г). Да-с, я гартист. Дайте мне орошенькую олову, и я причешу ее даром"... Он клянется и божится, что, только благодаря его художественному уменью причесывать голову девице Зонтаг, в нее влюбился настоящий граф, предложивший ей руку и сердце. Розанчиков до сих пор хранит у себя в медальоне локон волос знаменитой кантатрисы и уверяет, будто не видел более очаровательной головки ни у кого, кроме Моргианы Крумп.

Отчего же при такой гениальности и таком выдающемся положении в своей профессии, Розанчиков не разбогател в то время, как это удалось многим несравненно менее ловким и талантливым парикмахерам? Нечего греха таить, надо сознаться, что он любил покутить и действительно попал в цепкия руки евреев-ростовщиков. Двадцать лет уже, как он содержит магазин, на приобретение и первоначальное убранство которого пришлось призанять около тысячи фунтов стерлингов. С тех пор он уплатил около двадцати тысяч фунтов одних процентов, а долг в тысячу фунтов оказывался по прежнему невыплаченным. Финансовое положение Розанчикова не улучшилось, следовательно, за эти двадцать лет ни на волос. Впрочем, за это время он получил от безкорыстных банкиров, учитывавших его векселя, с тысячу дюжин шампанского. Его уборные были увешаны картинами, которые приходилось тоже принимать взамен денег при упомянутых уже учетных операциях. Если Розанчиков продавал свои товары по чудовищным ценам, то ему приходилось и покупать их по столь же почти безобразной цене. Решительно весь товар, находившийся в его магазине, доставлялся ему поставщиками из евреев. За выручкой в самом магазине сидел джентльмен, навязанный ему одним из ростовщиков и носивший заманчивую фамилию Ландышева. На его обязанности лежало проверять ежедневно кассу и убеждаться, что известный процент прибыли, выговоренный себе кредиторами Розанчикова, действительно отчисляется в их пользу.

Питая к г-ну Ландышеву те самые чувства, какие, без сомнения, Дамокл питал к мечу, висевшему над его головою, Розанчиков, разумеется, искренно ненавидел своего кассира, носившого вместе с тем титул подмастерья парикмахерского цеха. "Какой он гартист! - восклицал бывало несчастный Розанчиков. - Он просто напросто переодетый тюремщик. И еще вздумал назваться Ландышевым, тогда как настоящее его прозвище Амос. Перед тем, как поступить ко мне, он торговал в разнос апельсинами". Г-н Ландышев, с своей стороны, искренно презирал Розанчикова и терпеливо выжидал наступления не особенно далекого уже, по его мнению, дня, когда магазин оффициально перейдет в собственность его, Ландышева, а Розанчиков будет у него состоять на положении приказчика. Почтенный юноша давал себе внутренно обещание выместить тогда на нынешнем своем хозяине все обиды и оскорбления, которые приходилось теперь от него проглатывать.

Читатель убедился теперь, что в доме знаменитого парфюмера, как говорят, таился скелет. Розанчикова можно было сравнить с красивым румяным яблочком, в самую сердцевину которого забрался червь. Цветущая его внешность оказывалась обманчивой, действительное же его положение представлялось далеко незавидным.

Можно составить себе понятие об отношениях, существовавших между Розанчиковым и Валькером из следующого разговора, происходившого между обоими этими джентльменами, однажды летом, в пять часов по полудни, когда капитан, выйдя из своей конторы, перешел через улицу прямо в магазин парфюмера.

-- Здравствуйте, Ландышев! Что, Розанчиков дома? - сказал он, обращаясь к приказчику, сидевшему за прилавком.

-- Не знаю, зайдите сами и взгляните (думая про себя: - Провалиться бы тебе ко всем чертям... - так как Ландышев ненавидел от всего сердца также и мистера Валькера).

-- Ну, что же, попытайтесь, почтеннейший Гукер Валькер, - возразил неустрашимый приказчик.

В ответ на это капитан, бросив на молодого иерусалимского джентльмена взгляд, чреватый безпощаднейшими палочными ударами, прошел в заднюю комнату, где находился кабинет артиста по парикмахерской части.

-- Ну, как вы поживаете, худенькая моя щепочка? Много у вас работы? - осведомился капитан.

-- Какая тут работа, когда в городе нет ни души. Я сегодня не дотрогивался даже и до щипцов, - возразил печальным тоном Розанчиков.

-- В таком случае приготовьте-ка их поживее и подправьте мне слегка бакенбарды. Я собираюсь сегодня обедать с Биллингсгетом и несколькими другими такими же лихими джентльменами в ресторане "Регента", а потому пожалуйста не ударьте в грязь лицом.

-- Извините! На этот раз не могу вам услужить. Я ожидаю к себе с минуты на минуту дам.

-- Ну, что же, как вам угодно! Я не намерен безпокоить такого знаменитого артиста. До свидания! Надеюсь, что вы, г-н Розанчиков, дадите мне о себе весточку от сего числа через неделю!

Выражение "от сего числа через неделю" означало, что ровнехонько через неделю наступает срок платежа по векселю, акцептированному Розанчиковым, и что по этому векселю будет потребована уплата.

-- Куда же вы так спешите, капитан? Присядьте, пожалуйста! Думаю, что я все-таки успею вам подвить баки. Кажется, ведь, можно было бы отсрочить платеж?

-- С чего вы это взяли? Ужь вам и так отсрочивали его три раза.

-- Похлопочите пожалуйста об отсрочке. Я согласен за нее маленько накинуть.

-- Сколько же?

-- Надеюсь, что десяти фунтов будет довольно.

-- Как, вы предлагаете моему принципалу десять фунтов? Да в своем-ли вы уме, Розанчиков?.. Подвейте маленько покруче бакенбарды с левой стороны.

-- Нет, это преполагалось в уплату за комиссию.

-- Ну вот, это иное дело. Посмотрю, удовлетворится-ли этим мой доверитель. Положим, что он человек влиятельный и мог бы выхлопотать вам отсрочку. Вам, ведь, Розанчиков, хорошо известно, что я лично тут не причем, Единственно только из дружбы к вам принял я на себя роль посредника. Клянусь честью, что я тут не пользуюсь ни малейшими барышами!

-- Помилуйте, мне и в голову не приходило заподозрить ваше безкорыстие!

Обе последния фразы являлись вопиющей ложью. Парфюмер знал как нельзя лучше, что мистер Валькер положит себе в карман его десять фунтов стерлингов, но знал вместе с тем, что ему во всяком случае придется уплатить эту сумму если не одному, то другому ростовщику, и к тому же, вследствие прирожденной робости, не хотел ссориться с таким могущественным приятелем, как капитан. Розанчикову и перед тем уже приходилось платить три раза по десяти фунтов за возобновление векселя, и он знал, что деньги эти все три раза оставались в кармане его приятеля, Валькера. Читатель, вероятно, начинает теперь отчасти понимать значение начертанного на дверях капитанской квартиры таинст венного слова "Агентство". Г-н Валькер служил в сей земной юдоли посредствующим звеном между заимодавцами и должниками, пользуясь за свои труды комиссионным процентом. Он служил также агентом по торговле иностранными винами, комиссионером по доставлению мест на государственной службе, благодаря протекции влиятельных лиц и, наконец, также агентом доброй полудюжины театральных артистов и артисток, причем, по слухам, принимал особенно близко в сердцу интересы этих последних. Все это в совокупности доставляло почтенному капитану некоторую часть средств, потребных для существования. Будучи охотником покутить, повеселиться и попытать счастья за зеленым столом, капитан зачастую обретался в дефиците. Подобно тому, как это случается не только с отдельными личностями, но и с целыми государствами, доходы у него оказывались недостаточными для покрытия расходов. В таком случае он прибегал к займам в самых разнообразных формах, а затем разсчитывался с кредиторами, объявляя себя несостоятельным должником. В долговой тюрьме он чувствовал себя настолько же дома и в такой же степени счастливым, как и в своей бондстритской квартире. "Я не мудрствую лукаво, - рассказывал этот философ. - Пока есть деньги, я их трачу, - пока имеется кредит, я им пользуюсь, а если кредиторы начнут ко мне ужь очень приставать, - я отсиживаю в тюрьме положенный срок. Таким образом ничто не может меня свалить окончательно с ног". Подумаешь, какой счастливой эластичностью темперамента обладал почтенный капитан! Не смотря на все перенесенные им злоключения и на затруднительность положения, в котором он зачастую оказывался, совесть его оставалась всегда совершенно спокойной и навряд-ли кому-либо из его соотечественников удавалось спать безмятежнее, чем капитану Говарду Валькеру. Сидя в кресле и предоставляя свои баки в распоряжение гениальной художественности Розанчикова, капитан вспомнил о "дамах", которых великий артист, по собственным своим словам, ожидал, - заметил, что Розанчиков хитрая и счастливая бестия, а затем осведомился, хороши-ли собой эти дамы?

Розанчиков полагал, что не повредит делу, слегка прихвастнуть перед джентльменом, с которым состоял в финансовых сношениях. Желая дать капитану понятие о собственной своей розанчиковской состоятельности и блестящих видах на будущее, он сказал:

-- Капитан, благодаря вашему любезному посредничеству, мне удалось заключить заем в сто восемьдесят фунтов стерлингов. Вам, разумеется, известно, что мною выданы два векселя в общей сложности на эту сумму.

-- Разумеется, я это знаю, но что же отсюда следует?

-- Пять фунтов против одного? Принимаю пари!

Внезапное согласие капитана как будто слегка озадачило парфюмера, но так как расплачиваться предстояло лишь через три месяца, то безпечный Розанчиков, собравшись с духом, энергически подтвердил: "Идет" и добавил:

-- Ну-с, а что вы скажете, когда и но вашим векселям будет произведена уплата?

-- Вы занимали деньги не у меня, а у Пика.

-- Пусть так. Объясните мне, однако, что именно вы скажете, когда будет уплачено по векселям, выданным мною Пику, Минори и по всем прочим долговым моим обязательствам, и когда Ландышев будет вышвырнутым из окна, а я и мой торговый дом окажемся свободными, как вольный ветерок.

-- И вы не шутите? Ужь не скончалась-ли королева Анна, оставив вам по завещанию кругленький капитальчик? Или, быть может на вашу долю выпало какое иное счастье?

-- Поймите, что дело для меня выходит не в пример интереснее, чем смерть королевы Анны, или же любой высокопоставленной особы мужеского или женского пола. Что скажете вы, например, когда увидите на том самом месте, где сидит теперь Ландышев, чорт бы его побрал, головку, украшенную роскошнейшими современными волосами в Европе? Девица, - невыразимо прелестная девица, вскоре будет носить фамилию г-жи Розанчиковой и принесет мне в приданое пять тысяч фунтов стерлингов. Да-с, сударь, уверенность в этом наполняет мое сердце гордостью!

-- Ну, что же, я скажу тогда, что моей щепочке и в самом деле везет. Надеюсь, вы не откажетесь тогда ставить иной раз ваши бланки на моих векселях, или быть может вы, Розанчиков, возгордитесь и совсем забудете старого вашего приятеля?

-- Нет, я не из таковских. Для вас, капитан, найдется всегда место за моим столом, и я разсчитываю зачастую пользоваться счастьем вашего общества.

-- Что скажет, однако, на это ваша француженка-модистка? Вы не боитесь, Розанчиков, что она повесится с отчаяния?

-- Тс, пожалуйста не упоминайте мне про нее. Говорят вам, капитан, что я теперь уже перебесился. Прошу вас смотреть на Розанчикова не как на молодого, веселого холостяка, а как на трезвого, порядочного, женатого человека. Я нуждаюсь в сердце, которое разделяло бы пламенные чувства собственного моего сердца, - нуждаюсь в спокойствии домашняго очага. Чувствую, что я уже не до такой степени молод, как прежде!

-- Ну, полно вам молоть вздор, вы все еще молодец хоть куда!

-- Пусть так, но все-таки же я вздыхаю теперь по счастливом семейном очаге и намерен им обзавестись.

-- Отказавшись от клуба, к которому теперь принадлежите?

-- От Телячьих-то Почек? Разумеется. Женатому человеку не след слоняться по таким местам. По крайней мере, я лично не намерен этого делать. Телячьи почки будут для меня изготовляться под соусом дома. Сидите, однако, смирно, капитан. Сейчас, чего доброго, явятся дамы, обещавшия сюда пожаловать.

-- Экая, подумаешь, протобестия! Вы, разумеется, ее и поджидаете?

-- Вы угадали. Она сейчас будет сюда с своей мамашей.

Капитан Валькер решил, что ни под каким видом не уйдет, не поглядев предварительно на очаровательную девицу с прелестнейшими в современной Европе волосами.

Художественная отделка капитанских бакенбард благополучно пришла к копцу, по мистер Говард Валькер вместо того, чтобы уйти, расположился перед зеркалом в самой соблазнительной грациозной позе и принялся исправлять свой туалет. Выгнув шею вперед, он приколол галстух булавкой с крупным фальшивым драгоценным камнем, а затем начал с самодовольным видом поглядывать попеременно на отражения своих бакенбард в зеркале. Розанчиков сидел на кушетке в удобной, хотя и меланхолической позе. Левая рука небрежно перебрасывала щипцы, только что перед тем приведшие в порядок бакенбарды Валькера, а правая столь же небрежно перебирала благоухающие локоны собственной головы парикмахера. Он погрузился в мечты о Моргиане, к которым примешивалось, однако, воспоминание о близившемся шестнадцатом числе, когда предстояло уплатить по векселю. Затем мысль Розанчикова перенеслась на голубой бархатный жилет с золотым галуном, в котором он мнил себя особенно непобедимым. Таким образом парикмахерская его душонка вращалась в обычном для нея маленьком кружочке любви, страха и тщеславия. Что касается до мистера Валькера, то он думал: "Чорт возьми, ведь я и в самом деле не дурен! Такия бакенбарды, как мои, попадаются не на каждом шагу. Клянусь сатаной и всеми его аггелами, никому даже и в голову не придет, что волосы у меня подкрашены..." Как раз в это самое мгновение дверь кабинета растворилась настеж и туда влетела дородная дама с спущенным на лоб локоном, желтою шалью и зеленой бархатной шляпкой с перьями. Она была в ботинках и шерстяном платье, где по коричневому фону пестрели яркие тюльпаны, или быть может, иные экзотические цветы. Это была г-жа Крумп, вслед за которой мгновенно впорхнула в комнату также и её дочь.

-- Вот и мы, г. Розанчиков! - воскликнула г-жа Крумп веселым, игривым и конфиденциальным тоном. - Ах, Боже мой, но ведь здесь посторонний кавалер?

-- Не обращайте на меня внимания, сударыня, - возразил с чарующей любезностью упомянутый посторонний кавалер. - Я приятель Розанчикова, не правда-ли, Бутончик, что ведь меня можно назвать отпрыском от доброго корня?

-- Так, значит вы парикмахер? - спросила г-жа Крумп. - Я, признаться, подумала это сразу. Джентльмена вашей профессии, г-н Розанчиков, можно сейчас же узнать по утонченности манер и обращения!

над вами самими, или над прелестною вашею дочерью? Не могу похвастаться такою ловкостью, как Розанчиков, но все-таки, смею уверить, что не положу, как говорится, охулки на руку.

-- Охота вам молоть вздор, капитан, - прервал его парфюмер, которому почему-то не нравилась встреча между предметом его любви и капитаном. - Он, сударыня, не принадлежит к профессиональным артистам. Это капитан Валькер, и я горжусь правом называть его моим другом.

Затем Розанчиков шепнул на ухо г-же Крумп:

-- Это, сударыня, один из здешних великосветских столичных львов. Он вращается в самых, что ни на есть, высших общественных сферах.

Подшучивая над ошибкой, в которую впала г-жа Крумп, мистер Валькер проворно сунул парикмахерские щипцы в огонь и оглянулся на дам с такой чарующей грацией, что мать и дочь, предупрежденные уже с кем имеют дело, покраснели и разсмеялись. Им обеим и в самом деле было очень весело. Мамаша глядела на свою Гиночку, а Гиночка на мамашу; затем мамаша слегка подтолкнула Гиночку под бок, возле талии, и обе оне разсмеялись веселым заразительным смехом, каким, надо полагать, смеялись и будут смеяться особы прекрасного пола, во все времена и всех народов. К чему, скажите на милость, требовать для смеха особой побудительной причины? Мы, ведь, спим, когда нам спится.

-- Я не уйду из комнаты, - объявил он, подходя к ним с нагретыми щипцами, которые слегка охлаждал оберточной бумагой с ловкостью настоящого профессионального артиста. (Дело в том, что капитан весьма искусно и тщательно подвивал каждый день громадные свои бакенбарды). - Нет, я не уйду из комнаты, душечка Розанчиков. Почтеннейшая ваша посетительница приняла меня, кстати, за парикмахера, а потому я имею законное основание остаться здесь.

-- Нет, я не могу этого позволить, - внезапно возразила г-жа Крумп, покраснев как пион.

-- Да, ведь, я буду в пенюаре, мамаша,--возразила барышня, взглянув на кавалера, а затем, потупив глазки и покраснев в свою очередь.

-- Неужели вы думаете, что я соглашусь в присутствии посторонняго мужчины снять с себя...

Почтенная хозяйка ресторана, под фирмою "Королевских Сапожных Щеток", была, очевидно, охотница до шуток, хотя бы даже на собственный её счет. По крайней мере, в данном случае она тоже разсмеялась и объявила, что ни одна живая душа в свете, за исключением мистера Крумпа и г-на Розанчикова, никогда еще не видывала ее без упомянутого украшения.

-- Ну-с, теперь уходите, сударь, не извольте меня дразнить, - продолжала девица Крумп, обращаясь к мистеру Валькеру. - Мне хотелось бы слышать увертюру; теперь уже шесть часов, а с нами раньше десяти г-н Розанчиков навряд-ли управится.

Тон, которым она проговорила "уходите", был тотчас же истолкован дальновидным и проницательным умом мистера Валькера в смысле ни под каким видом не уходить.

-- Вам, пожалуй, лучше уйти, - пояснил Розанчиков, который был, повидимому, склонен истолковывать слова Моргианы таким же образом, как и галантный капитан. Восхищение, которое возбуждал в дамах великосветский его приятель, очевидно, не особенно нравилось парфюмеру.

во всей Европе. Неужели вы считаете меня способным уйти, не полюбовавшись этими волосами? Нет, я здесь и здесь я останусь.

-- Какой, же вы, однако, капризный, гадкий, противный упрямец, - объявила девица Крумп, снимая вместе с тем с себя шляпку и вешая ее на одном из бра, расположенных по сторонам большого зеркала, украшавшого профессиональный кабинет г-на Розанчикова. Это быта черная бархатная шляпка, отделанная бумажным кружевом и гирляндой из настурции, колокольчиков и анютиных глазок. Затем, обращаясь к своему куаферу, она сказала:

-- Будьте так добры, г-н Арчибальд, подать мне пенюар.

Розанчиков, который был способен сделать все, что только потребует от него Моргиана, когда она называла его Арчибальдом, безотлагательно достал пенюар и окутал им нежные её плечики. Тогда барышня, сняв с себя цепочку мишурного золота, две медных вызолоченных гребенки с стеклянными рубинами и гребень, сдерживавший её волосы сзади, взглянула большими своими выразительными глазками на посторонняго кавалера и, тряхнув головкой, распустила роскошные, блестящие, шелковистые свои волосы, черные, как смоль. Они разсыпались по её спине, по плечам, по креслу, на котором она сидела, такою дивной, сверкающей, могучей темной волной, что сердце каждого художника затрепетало бы при виде их от удовольствия. Обрамленное этими чудными волосами розовое личико молодой девушки, большие черные глазки которой сверкали, как звезды первой величины, озарилось торжествующей улыбкой, как будто говорившей: "Разве вам случалось когда либо видеть более прелестного ангела?"

-- Клянусь Богом, я никогда не видел ничего очаровательнее! - воскликнул мистер Валькер, не скрывая своего восхищения.

на сцене, у меня были как раз такие же волосы и притом, - того же самого оттенка. На Велльском театре мне из-за этого даш прозвище Воронокрыловой. Жаль только, что мои роскошные волосы вылезли, как только родилась эта милашка. Я зачастую говорю ей еще до сих пор: "Моргиана, ты явилась на свет именно для того, чтобы похитить волосы у родной матери". Случалось-ли вам, сударь, бывать в 1820 году в Велльском театре. Быть может, вы помните тогда мисс Деланси? Эта Деланси я сама, к вашим услугам! Помните, как я тогда пела:

Вот взошла луна златая,

Слышен, чу!.. гитары звон

И Фатима молодая

Ужь выходит на балкон.

Что поет в кустах гитара

И спускается с балкона,

Чтобы свидеться с Селимом.

Это из оперетки: "Багдадские колокола". Роль Фатимы играла я - Деланси, а Селимом был Бенломонд (настоящая его фамилия - Беньон, и он, бедняга, что называется, провалился на сцене). Я танцовала с ним дуэт у фопгана. Как сейчас помню, у меня были тогда кастаньеты и бубен. Мы пели:

Нежно звучат,

Им с минарета

Колокола вторят.

Дзинь, дзинь.

бы один волосок на её дивной головке).

-- Вы меня, чего доброго убьете до смерти, г-н Розанчиков! Мамаша Моргианы, стоявшая в позе балерины, держа в руке взамен бубна конец своего боа, и капитан Валькер, любовавшийся неожиданной прытью престарелой Деланси до того, что на минуту почти позабыл о прелестях её дочери, оба разом обернулись к этой девице и порадовали ее взглядами искренняго сочувствия, в то время как Розанчиков с тоном упрека в голосе, сказал:

-- Неужели вы можете думать, Моргиана, чтобы я был в состоянии вас убить?

-- Ну, вот, теперь мне лучше, - заявила с улыбкой молодая барыга ни. - Теперь я чувствую себя прекрасно, г-н Арчибальд...

Шила в мешке не утаишь, а потому лучше уже сознаться без всяких обиняков, что во всем околотке навряд-ли можно было бы найти другую такую кокетку, как мисс Моргиана, даже и среди самых знатных госпож, которым прислуживали великосветские лакей, посещавшие ресторан "Королевских Сапожных Щеток". Моргиана считала себя таким очаровательным существом, какого до сих пор еще и свет не производил. Она не могла видеть незнакомого кавалера без того, чтобы не испытать на нем действия своих чар. Необходимо заметить, что чары эти принадлежали к числу бросающихся в глаза и поэтому самому из наиболее популярных среди простых смертных, которые обыкновенно восхищаются более всего тем, что могут заметить, не розыскивая. Женщина, уподобляющаяся тюльпану, оказывается, поэтому, зачастую в моде, тогда как на скромную фиалочку или маргаритку никто не обращает внимания. Моргиана была как раз самой тюльпано-подобной девицей и немудрено, что любители тюльпанов льнули к ней, как мухи к меду.

"Ай" и "Я чувствую себя теперь лучше, г-н Арчибальд" достигли своей цели, так как заставили всех обратить опять внимание на очаровательную её особу. Последняя фраза особенно сильно воспламенила г-на Розанчикова. Бросив многозначительный взгляд на Валысера, он сказал:

-- Разве я вам не говорил, капитан, что девица Крумп настоящая жемчужина между барышнями. Взгляните, сударь, на её волосы: они такие же черные и шелковистые, как атлас, а весят ровнехонько пятнадцать фунтов! Да-с, сударь, я ни за что не позволю своему подмастерью, например, хоть этому ослу Ландышеву, чорт бы его побрал, причесывать такие волосы. Я никому не уступлю этой чести хотя бы даже и за 500 гиней. Ах, мисс Моргиана!.. От вас зависит устроиться так, чтобы Розанчиков мог всегда причесывать ваши волосы. Вспомните, что это зависит единственно лишь от вас одной!

Если Моргиане доставляло удовольствие выставлять свои волосы на показ посторонним мужчинам, то я надеюсь, что читатели не составят себе вследствие этого слишком дурного мнения об упомянутой девице. Она гордилась своими волосами и зачастую исполняла на сцене загородных театров "волосатые роли", в которых приходилось являться с распущенными волосами. Это не мешало ей оставаться скромной, целомудренной девушкой. Между прочим, когда мистер Валькер, подошедший при последних словах Розанчикова к её креслу, позволил себе взять потихонько в руку прядь её волос, она вскрикнула: "Ой!" и энергически рванулась в сторону что касается до Розанчикова, то он объявил совершенно серьезным тоном:

-- Капитан, можете любоваться волосами девицы Крумп, но дотрогиваться до них нельзя.

-- Неужели я должен повиноваться? - воскликнул мистер Валькер.

На самом деле, однако, пробило уже половина седьмого. Ему предстояло обедать в веселой кампании в клубе "Регента", и он не желал в данную минуту возбуждать ревность Розанчикова, которому, очевидно, не нравилось дальнейшее его пребывание в профессиональном кабинете. В виду всех вышеизложенных соображений капитан взялся за шляпу, как раз в то самое мгновенье, когда куафер закончил причесывать мисс Моргиану. Раскланявшись с ней и её мамашей, он грациозно удалился.

-- Настоящий великосветский лев, - смею уверить, - пояснил Розанчиков, кивнув ему вслед головою. - Вращается в самом, что ни на есть, великосветском обществе; состоит в приятельских отношениях с такими аристократами, как, например, маркиз Биллингсгетский, лорд Вокзал и другие, в таком же роде.

-- Он очень милый кавалер - сказала г-жа Крумп.

Капитан Валькер, с своей стороны, на пути в клуб размышлял о прелестях Моргианы. - Волосы у нея в самом деле замечательные, - говорил он сам себе, - да и глаза тоже великолепные, - величиной не уступят биллиардным шарам. Неужели ко всему этому за ней дают в приданое пять тысяч фунтов стерлингов? Экий счастливец, подумаешь, этот Розанчиков! Пять тысяч фунтов стерлингов! Нет, быть не может, чтобы за ней дали столько!

Пока подвивали накладные локоны г-жи Крумп, Моргиана в прекраснейшем расположении духа разсматривала последния французския моды во французском журнале, лаская себя мыслью о том, что розовый атласный её платок можно будет выкрасить и сделать из него как раз такую мантилью, какая изображена на картинке. Лишь только локоны бывшей мисс Деланси оказались в должном порядке, мать и дочь, распростившись с Розанчиковым, поспешными шажками направились к находившемуся по соседству ресторану "Королевских Сапожных Щеток", где у крыльца ждал их уже очень недурненький зеленый шарабанчик. Джентльмен, сидевший на козлах (наемный кучер из таттерсаля г-на Спеффля) вежливо приложился к шляпе и салютовал своим бичем г-же Крумп и прелестной Моргиане.

-- Мистер Вольсей давно уже вас дожидается. Он выходил, кажется, уже раз двадцать на улицу посмотреть, не покажетесь-ли вы в виду, - объяснил этот джентльмен дамам, взбиравшимся на лестницу.

Действительно мистер Вольсей, портной, взявший для этих дам ложу в театр, нанял для них также шарабан и давно уже поджидал их в ресторане.

особы прекрасного пола. Если у какой-нибудь из них найдется целая дюжина ухаживателей, то кокетливая дщерь Евы сочтет долгом испытывать свои чары над ними всеми. Подобно тому, как дама, располагающая большим выбором платьев, непременно станет разнообразить свой костюм и будет каждый день надевать на себя другое платье, также и упомянутая нами кокетливая дщерь Евы расположена менять иногда даже но несколько раз в день своих кавалеров. Она будет поощрять, то черноусого брюнета, то голубоокого блондина. Иногда она. будет находить себе скорее к лицу улыбающагося, веселаю вздыхателя, иногда же ей покажется уместнее взять в провожатые меланхолического кавалера, от которого веет сантиментальною грустью. Выбор того или другого из них всецело зависит от изменчивого её настроения духа. Не будем слишком гневаться на такую капризную изменчивость хорошеньких девиц и дам и заметим себе раз навсегда, что в большинстве случаев женщины, порицающия строже прочих легкомысленную изменчивость своих сестер и вопиющия против кокетливых авансов, делаемых означенными сестрами тому или другому кавалеру, стали бы и сами поступать точь в точь также, еслибы им представился к этому случай. Если какая-нибудь из них действительно пребывает неизменно верной одному избраннику, то я всегда подозреваю, что это обусловливается тою же причиной, которая заставляет меня пребывать верными моему сюртуку, а именно - отсутствием другого.

-- Видела ты букву В, Гиночка? - осведомилась у барышни её мамаша.

-- Он сидит в буфетной с папашей и в своем военном сюртуке с форменными пуговицами смахивает совсем на офицера.

Вольсей к этому именно и стремился. Ему страшно хотелось походить на офицера. Необходимо заметить, что в качестве модного военного и статского портного, он сшил на своем веку множество великолепных красных и синих мундиров, которыми так щеголяет английская армия. Что касается до пуговиц с королевским гербом, то он считал себя в праве носить таковые, так как неоднократно шил платья для покойного короля Георга IV. Разсказывая об этом, он обыкновенно присовокуплял: "Мало того, сударь, в архивах нашей фирмы до сих пор еще хранятся мерки, снятые с князей Блюхера и Шварценберга. Я самолично снимал мерку с герцога Веллингтона". Надо полагать, что только избыток патриотизма удержал почтенного Вольсея от поездки на остров св. Елены, а то бы он непременно снял мерку также и с Наполеона. Он носил черный парик с синеватым отливом и бакенбарды такого же цвета, - говорил по преимуществу лаконическими отрывистыми фразами, а на маскарады и костюмированные балы являлся всегда в фельдмаршальских мундирах.

-- Сегодня вечером он и в самом деле походит на офицера, - продолжала г-жа Крумп.

-- Не каждому из нас суждено носить собственные свои волосы, - пояснила ей со вздохом мамаша. - Правда, что у Розанчикова волосы замечательно хороши!

-- Как и у всех других парикмахеров, - пренебрежительно заметила Моргиана, - Зато у них пальцы всегда такие жирные и так лоснятся!

Можно было бы подумать, что с красавицей Моргианой творится что-то неладное. Неужели ей и в самом деле не нравился ни один из обоих её вздыхателей? Положим, что молодой Глаубер, игравший роль Ромео в домашних спектаклях, был гораздо моложе и авантажнее их обоих. Может быть также, что, увидев впервые в лице мистера Валькера настоящого джентльмена, барышня начала все более сознавать отсутствие великосветской утонченности манер у обоих своих поклонников. Не подлежит сомнению, что весь вечер она, не смотря на предупредительность Вольсея, обнаруживала холодную сдержанность и неоднократно поглядывала на дверь ложи, как если бы ожидала, что кто-нибудь войдет. Вернувшись домой в "Королевския Сапожные Щетки", она скушала лишь очень немного устриц из боченка, который галантный портной распорядился купить на ужин.

не расплакалась в трагедии, а ведь вы сами знаете, как охотно она смеется и плачет! Заметьте также, что она выпила всего лишь пол-стакана негуса и только одну кружку пива.

-- В таком случае, черт возьми, придется всадить ему пулю в лоб! - воскликнул Вольсей. - Я ни за что не позволю этой жирной, глупой, ленивой бестии жениться на мисс Моргиане. Нет! Я лучше заставлю его вызвать меня на дуэль в будущую же субботу... Наступлю ему на ногу, или же дерну его за нос.

-- В клубе Телячьих Почек ссоры воспрещаются, - строго возразил Крумп. - До тех пор, пока я занимаю там председательское кресло, я не допущу никаких ссор.

-- Во всяком случае, вы ведь останетесь на моей стороне?

-- Вам не к чему меня об этом и спрашивать! Вы человек порядочный и нравитесь мне гораздо больше Розанчикова. Я, сударь, отношусь к вам с большим доверием, чем к нему. Хотя вы и портной, но все таки я считаю вас в большей степени джентльменом, чем Розанчикова, и от всего сердца желаю Моргиане выдти за вас замуж. Г-жа Крумп, как вам известно, держится иной политики, и я тут ничего не могу поделать, потому что женщина всегда любит поставить на своем. Знайте, однако, сударь, что Моргиана в этом отношении ничуточки не уступит родной своей матери. Можете быть уверены, что она никого не послушается и поступит так, как ей самой придет в голову.

минуть лихорадочной ревности, когда, зайдя вечером в клуб, узнал, что Моргиана уехала в театр с его соперником. Сама мисс Моргиана видела во сне человека, который... увы, отчего мы должны в этом сознаться? - до чрезвычайности походил на капитана Говарда Валькера. "Что если я стану капитаншей такой-то и такой-то? - думала она. - Как я буду любить тогда своего муженька!"

Около того самого времени г-н Валькер, возвращаясь на извозчике домой из Регентского клуба, пьяным голосом твердил: - Какие волосы, какие брови! А глаза-то, глаза! Словно би...би...билиардные шары, клянусь Юпитером!