Г-жа Воронокрылова.
Глава VIII, в которой капитан Валькер обнаруживает большое благоразумие и величайшую снисходительность.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Г-жа Воронокрылова. Глава VIII, в которой капитан Валькер обнаруживает большое благоразумие и величайшую снисходительность. (старая орфография)

ГЛАВА VIII,
в которой капитан Валькер обнаруживает большое благоразумие и величайшую снисходительность.

Описание всех вышеупомянутых личностей не особенно сильно подвигает повествование о самой Моргиане. Может быть, однако, что некоторые провинциалы недостаточно хорошо знакомы с нравами и обычаями людей, печатными мнениями которых руководствуются. Может быть даже они в простоте души полагают, будто заслуга и таланты могут сами по себе создать своему владельцу репутацию на сцене, или вообще в его сфере деятельности. Необходимо разъяснить им, что сооружение театрального успеха является делом, несравненно более сложным и курьезным, чем они это себе воображают. Приходится лезть из кожи вон, чтобы добиться благоприятного отзыва от рецензента какой-нибудь "Звезды", или же театрального обозревателя в "Курьере". Если даже удастся заручиться расположением строгих критиков (а также издателей наиболее влиятельных органов), то все-таки еще нельзя на этом успокоиться. Надо устроиться так чтобы имя артиста постоянно жужжало в устах у публики. Артисты не могут помещать о себе объявлений в газетах, как это делается, например, для "Макассарского масла" или "Волшебной ваксы". А между тем им столь же необходимо привлекать к себе внимание почтеннейшей публики. Приходится по неволе прибегать для этого к разнообразнейшим ухищрениям. Положим, например, что великий драматический артист едет из Лондона в Виндзор. В "Брентфордском Вестнике" тотчас же должна появиться заметка: "Г-н Блез с своими спутниками быстро проехал вчера чрез наш город. Мы слышали, что знаменитого артиста пригласили продекламировать с обычным неподражаемым его талантом избранные отрывки из произведений великого национального нашего барда перед знаменитейшим во всем королевстве кружком слушателей". Неделю спустя "Гаммерсмитский Наблюдатель" возразит на это: "В Брентфордском Вестнике утверждалось, будто Блез ангажирован прочесть в Виндзоре некоторые выдержки из Шекспира перед знаменитейшим кружком слушателей во всем королевстве. Факт этот представляется нам весьма сомнительным, хотя мы очень желали бы в данном случае ошибиться. Дело в том, что знаменитейший кружок во всем королевстве предпочитает чужеземные мелодии родным английским напевам авонского нашего соловья. Мы слышали, что г-н Блез просто напросто уехал в Итон, где его сынок, Моссинджер Блез, к сожалению, заболел в сильнейшей степени припадками ветреной оспы. Эта свойственная детскому возрасту болезнь, как уверяют, страшно свирепствовала за последнее время в итонской школе".

Если бы, после вышеприведенных заметок какой-нибудь лондонской газете вздумалось обрушиться на провинциальную печать, позволяющую себе говорить о мистере Блезе и отмечать все передвижения его с места на место, словно он представляет собою коронованную особу, то это разумеется не повредит интересам артиста. Напротив того, он может тогда поместить в той же лондонской газете возражение за своей подписью, в котором объяснит, что не его в том вина, если провинциальные газеты отмечают передвижения его с места на место. Сам он лично вовсе не желал, чтобы болезнь его сына служила предметом публичного обсуждения и была выставлена на посмешище. Редактор лондонской газеты вынужден будет тогда ответить что-нибудь, в таком роде: "Мы не имели ни малейшого желания оскорблять родственные чувства достопочтенного общественного деятеля. Наши замечания насчет ветренной оспы вовсе не имели частного единоличного характера. Мы от всего сердца желаем, чтобы юный Моссинджер Блез, вероятно успевший уже выздороветь от ветреной оспы, столь же успешно одолел корь, коклюш, переводный экзамен из младшого отделения в старшие и все прочия детския болезни. Желаем ему выйти из всех этих испытаний с честью для родителей и учителей и с возможно меньшими муками для него самого". После такой полемики при первом же появлении артиста на сцене британская публика вызовет его, по меньшей мере, три раза к ряду по окончании спектакля, а в ложах найдется добрая душа с заранее уже приготовленным лавровым венком, который и будет повергнут к ногам догадливого сценического деятеля.

Не знаю хорошенько как и почему именно это случилось, но, перед дебютом Моргианы, английская печать начала судорожно волноваться, словно перед нарождением какого-то великого чуда. Так, например, в одной из лондонских газет мы прочли:

Анекдот про Карла-Марию Вебера.--Автор "Оберона", находясь в Англии, был приглашен светлейшим герцогом на обед, вместе с несколькими из знаменитейших национальных английских артистов и композиторов. Когда дан был сигнал направиться в столовую, светлейший хозяин (холостяк) предложил германскому композитору идти в первом ряду. Карл-Мария фон-Веберь возразил на это:

-- Разве у вас не принято отводить первое место всегда самому достойнейшему? Вот человек, гений которого в состоянии обезпечить ему везде первое место! - добавил он, указывая на знаменитого нашего английского композитора, сэра Джорджа Друма.

Оба великие музыканта остались с тех пор приятелями на всю жизнь. У сэра Джорджа до сих пор сохранился кусок канифоли, подаренный ему автором "Фрейшюца"". (Из утренней газеты "Луна", от 2-го июня).

Король Георг III был тоже композитором. - "Сэр Джордж Друм имеет счастие обладать музыкой, написанной на слова из "Молитвы Сампсона" самим покойным нашим монархом. Мы слышали, что этот превосходнейший композитор собирается подарить английской публике не только новую оперу, но также и подготовленную им самим кантатрису, с несравненными талантами которой успел уже ознакомиться цвет нашей аристократии". (Там же, от 5-го июня).

Боевое значение музыки. "Марш, под звуки которого 49-й и 75-й полки бросились сквозь бреши на штурм Бадахоса, был написан знаменитым нашим английским композитором, сэром Джорджем Друмом, для великолепной своей оперы "Встревоженные британцы" или "Осада Берген-оп-Цома". Маршал Даву говорит, что французския войска никогда не могли выдержать удара в штыки англичан, одушевленных патриотическими звуками этого гимна. Мы слышали, что престарелый композитор собирается поставить на сцену новую оперу и не сомневаемся в том, что старая Англия выкажет при этом случае, как и в былое время, свое превосходство над всеми чужеземными соперниками" ("Альбион").

-- "Нас обвиняли в предпочтении, показываемом будто бы иностранцам в ущерб природным английским талантам, но те, кто высказывал подобное обвинение, плохо нас знают в действительности. Мы восторженные почитатели хорошей музыки, откуда бы она к нам ни явилась и с одинаковым сочувствием приветствуем таланты всех стран и народов. Мы вполне согласны с Наполеоном, объявившим: "Le mérite n'а point de pays" и видим в сэре Джордже Друме (кавалере германского ордена Слона и Замка) великого маэстро, слава которого не ограничивается пределами Англии, а распространяется по всей Европе.

"Мы только что имели случай прослушать прелестную ученицу, редкие таланты которой развились до неподражаемого совершенства, благодаря стараниям знаменитого её профессора. Мы слышали г-жу Воронокрылову. (К чему скрывать имя, пред которым завтра преклонится весь мир?) Смеем сказать, что более очаровательная красавица и более даровитая певица не расцветала еще никогда под туманным небом Альбиона. Она исполняла с графом Пиччикато дуэт из Навуходоносора с такою bellezza, grandezza и гаggiо, что произвела настоящий фурор среди слушателей. Её scherzando выше всякой похвалы. Тем не менее заключительная фиоритура показалась нам, признаться, чуть-чуть недодержанной. Мы заметили там как будто избыток sforzato. Без сомнения, слова:

Giorna d'orrore,

Delire, dolore,

Nabucodonosore,

надлежало передать "andante", а не constrepitо. Во всяком случае это было столь маленьким пятнышком среди такого небывало блестящого исполнения, что мы упоминаем о нем лишь из желания хоть что-нибудь раскритиковать.

"Мы слышали, что предприимчивый импрессарио одного из королевских театров уже ангажировал новую диву. Если мы сожалеем о чем-либо, то разве лишь о том, что ей придется петь на злополучном языке сурового нашего северного климата, который никогда не может так хорошо сродниться с ротиком кантатрисы как плавные звуки Lingua Tosеана, специально созданные для пения. Воронокрылова обладает великолепнейшим сопрано объемом в девять октав и т. д. и т. д.

"Цветы великосветского общества" от 10-го июня.

"Наш композитор старик Друм преподносит публике новую свою оперу и ученицу. Опера хороша, а ученица великолепна. Несомненно, что опера в состоянии будет победоносно состязаться с адски безтолковою трескотнею и безсодержательностью произведений Доницетти и разных подражающих ему ослов и молокососов. Она значительно превзойдет их всех (читателям "Томагавка" известно, ошибались-ли мы когда-нибудь в своих предсказаниях?). Это хорошая опера, в настоящем английском жанре. Арии в ней дышат новизною и свежей прелестью, хоры отличаются грандиозностью и благородством инструментовка - солидная и богатая, а музыка написана весьма тщательно. При таких обстоятельствах остается только пожелать всяческих благ старику Друму и его озере.

"Ученица Друма во всяком случае крупная козырная карта. Это великолепная женщина и великолепная же певица. Она так хороша собой, что могла бы фальшивить, как m-lle Лигонье, и публика все-таки простила бы ей. Вместе с тем она поет так прелестно, что стали бы заслушиваться её пения даже и вслучае если бы она была таким же уродцем, как вышеупомянутая Лигонье. Г-жа Воронокрылова (это её театральное имя, в действительности же она носит фамилию содержащагося в Флитской тюрьме известного мошенника и плута, который изобрел дутые спекуляции с панамским займом, понтинскими болотами и космополитическим мылом. Порядком намылили вам за это голову на суде, мистер В-л-к-р?) будет непременно иметь успех. Сланг ангажировал уже ее за тридцать гиней еженедельно, и она появится через месяц в опере Друма, либретто которой написано ослом, нелишенным некоторого таланта, а именно мистером Муллиганом.

В "Цветах великосветского общества", - пишет какой-то болван, должно быть из иностранцев, всячески старающийся вызвать грязною своею лестью отвращение у читателей. От его статьи положительно тошнит. Удивляемся только, отчего журнал, компрометируемый этим негодным чужеземцем, не вытолкает его в шею? ("Томагавк" от 17-го июня).

большим разнообразием и энергией. Одновременно с этим анекдоты про сэра Джорджа Друма начали неожиданно появляться в разнообразнейших провинциальных газетах в отделе разных известий. Сочувственные отзывы об английской музыкальной школе то и дело описывались в письмах собственных корреспондентов еженедельных газет. Некоторые из этих отзывов были заказаны мистером Слангом, а другие появились в печати, благодаря искусной дипломатии неутомимого Муллигана. Юноша этот был душой маленького заговора с целью прославления Моргианы. Он был человек скромный и маленький, тогда как сэр Джордж Друм считался знаменитой влиятельной личностью, но тем не менее я убежден, что Воронокрылова ни за что в свете не сделалась бы такой первоклассной знаменитостью без энергического содействия и гениальной изобретательности достопочтенного репортера с Зеленого острова.

На обязанности великих мужей пишущих передовые статьи, которые печатаются в газетах крупным шрифтом, лежит составление этих изумительных образчиков красноречия. Все остальные отделы газеты предоставлены на благоусмотрение помощника редактора. Он должен подбирать вырезки из газет, принимать, или же отвергать заметки об ужасающих катастрофах, доставляемые полицейскими чинами и частными лицами и т. п., так как сам редактор, занятый делами первостепенной важности, не вмешивается в эти второстепенные подробности. Ему приходится вершить судьбы Европы. Все его внимание поглощено соображениями процветания и гибели царств и тому подобными крупными государственными вопросами. Скромная злоба дня, сообщения о последнем убийстве, состоянии урожаев, или о фановых трубах в канцелярском переулке оставляются на попечении помощника. Замечательно, что помощниками редакторов в английских газетах преимущественно состоят ирландцы. Перечисляя услуги своих соотечественников, - рассказывая, что битва при Фонтенуа была выиграна ирландскою бригадой, а сражение под Ватерлоо оказалось бы потерянным, если бы не геройское мужество ирландских полков, и перечисляя другие подвиги, свидетельствующие о геройстве и гениальности ирландского народа, газета "Освободитель" должна была бы хоть мельком упомянуть о бригаде ирландских публицистов и об изумительных услугах, оказываемых ими Англии.

Нельзя отрицать, что ирландцы в качестве репортеров и солдат отлично исполняют свой долг. Приятель мой Муллиган принадлежит, как уже упомянуто, к категории репортеров. Принимая близко к сердцу интересы своей оперы и г-жи Воронокрыловой и будучи к тому же весьма популярен среди своих соотечественников и сотоварищей по перу, он съумел устроиться так, что не проходило и дня без появления где-нибудь заметки о новой кантатрисе, которою, ради Муллигана, стали интересоваться все прочие ирландцы, состоявшие помощниками редакторов в лондонских газетах.

Означенные заметки, задававшияся целью познакомить мир с несравненным талантом Воронокрыловой, произвели, как и следовало ожидать, большое впечатление на джентльмена, состоявшого в очень близких отношениях с этою дамой, а именно на достопочтенного арестанта флитской тюрьмы, капитана Валькера. Получая еженедельно от Вольсея по две гинеи, не считая полукрон, перепадавших ему почти ежедневно от жены, капитан не интересовался разузнавать, что именно она поделывает и на какие средства существует. Он позволял ей хранить все это в тайне, хотя она с своей стороны горела желанием выдать свой секрет. Дело в том, что Валькеру даже и в голову не приходила возможность того, что жена сделается для него таким сокровищем.

Мало по малу, однако, стоустая молва на столбцах лондонских газет начала твердить ему чуть не ежедневно о талантах, гениальности и красоте г-жи Воронокрыловой. До него дошли слухи, что эта Воронокрылова любимая ученица сэра Джорджа Друма. После концерта в филантропическом обществе она принесла ему пять гиней (другия пять были издержаны на покупку ленточек, шапочек, платьиц и кружев для её сынка). Наконец, в газетах появилось известие, что Сланг, известный антрепренер, предложил ей ангажемент с платою по тридцати гиней в неделю. Естественно, что при таких обстоятельствах Валькер заинтересовался артистическою карьерой своей жены и потребовал от нея обстоятельнейших объяснений.

профессор осмелился вообще вступить с замуяшею дамой в столь важные переговоры без разрешения мужа и написал милейшему своему Слангу (с которым состоял в очень коротких отношениях, так как в бытность свою агептом имел с ним зачастую разнообразнейшия дела), осведомляясь: неужели этот добрейший Сланг воображает своего приятеля Валькера до такой степени наивным, чтобы сидеть в тюрьме со всеми долгами на шее в то время, когда его супруга будет подвизаться на сцене?

Одновременно с этим произошел и другой интересный казус. Те самые кредиторы, которые еще накануне совершенно искренно и добросовестно об являли мистера Валькера мошенником, отказывались от всякой с ним сделки и клялись ни за что в свете не соглашаться на освобождение его из тюрьмы, внезапно изъявили полнейшую готовность придти к такому соглашению. Они не только предлагали, но даже просили и умоляли его выйти из тюрьмы с тем, чтобы г-жа Валькер поручилась платить его долги из своего гонорара.

-- Чтобы я позволил жене платить за меня долги из её гонорара? - с негодованием воскликнул Валькер, обращаясь к своим кредиторам и их адвокатам. - Неужели вы думаете, что я позволю г-же Валькер поступить на сцену? Ужь не считаете-ли вы меня таким дураком, чтобы подписать вам векселя на полную сумму долга, тогда как, обождав еще несколько месяцев, я выйду все равно из тюрьмы, не уплатив вам ни гроша. Нет, господа, Говард Валькер вовсе не такой идиот, за какого вы его принимаете! Мне нравится жизнь в Флитской тюрьме. Скорее просижу здесь еще десять лет, чем соглашусь баловать вас уплатою долга. Зачем сажали меня в тюрьму? Теперь извольте сами каяться! - Иными словами, капитан решился устроить выгодную для себя сделку с кредиторами и джентльменами, заинтересованными в том, чтобы его жена появилась на сцене. Никто не осмелится отрицать, что, приняв такое решение, мистер Валькер поступил с примерным благоразумием и справедливостью.

Сэр Джордж Друм, получив письмо Валькера, счел всего уместнее лично навестить этого джентльмена.

-- Вы, разумеется, не считаете, милостивейший государь, половину гонорара г-жи Валькер слишком большою платой за мои труды и хлопоты, - как её учителя? - восклицал баронет и кавалер ордена Слона и Башни. - Поймите же, что я пользуюсь репутацией лучшого профессора во всей Англии, и обладаю влиятельнейшими связями... Поймите, что благодаря мне она будет петь во дворце, - во всех концертах и на всех музыкальных празднествах в Англии, - что я вынужден был обучать ее каждой ноте, как говорится, с самых азов. Без меня она точно также была бы не в состоянии спеть что либо серьезное, как её маленький мальчик не может теперь ходить без своей няньки.

-- Милейший капитан Валькер, неужели вы станете сомневаться в моей добросовестности? Позвольте спросить вас, кто собственно составил карьеру г-жи Миллингтон, - знаменитой Миллингтон, скопившей теперь добрую сотню тысяч фунтов стерлингов? Кто выработал из Пимплетона превосходнейшого тенора в Европе? Осведомьтесь в музыкальных кружках, наведите справки у самих этих великих артистов, и все вам скажут, что они обязаны сэру Джорджу Друму своей репутацией и богатством!

-- Я вовсе не расположен с вами спорить, - хладнокровно возразил капитан. - Очень может быть, что вы и в самом деле хороший учитель пения, сэр Джордж, но из этого вовсе не следует, чтобы я законтрактовал вам г-жу Валькер на три года и подписал этот контракт в Флотской тюрьме. Говорю вам напрямик, что г-жа Валькер будет петь лишь после того, как я сам стану вольною пташкой. Пока я буду сидеть в тюрьме, она петь не станет. Вы можете лопнуть с досады, но я все же не дозволю ей компрометировать таким образом честное мое имя!

-- Боже праведный, неужели вы разсчитываете, что я заплачу за вас долги? - воскликнул сэр Джордж.

-- Нет, старый дружище, я этим не ограничиваюсь, - возразил капитан. - Я намерен, кроме того, получить еще от вас кругленький капиталец в руки. Это мой ультиматум, а потому позвольте пожелать вам доброго утра, так как я приглашен сыграть на тюремном дворе партию в теннис.

не в состоянии умопомешательства.

Свидание Сланга с капитаном привело к столь же неудовлетворительным результатам. Говард Валькер объявил, что сумма его долгов простирается в общей сложности до четырех тысяч фунтов стерлингов. Можно заставить кредиторов помириться на пяти шиллингах за фунт. Капитан подтвердил, что впредь до разсчета с кредиторами не дозволит жене подписать какой бы то ни было ангажемент.

-- Вам известно, сударь, - добавил капитан, - что если моя жена не выступит на сцену, фамилия Воронокрыловой не появится в афишах, но за то собственная ваша фамилия будет пропечатана в газете, в списке банкротов. Можете, поэтому, ангажировать ее или нет по собственному вашему усмотрению!

-- Пусть она выступит, знаете так, на пробу хотя один раз в новой опере, - сказал Сланг.

-- Если она это сделает, кредиторы потребуют себе уплаты полностью рубль за рубль, - возразил капитан. - Я вовсе не намерен, чтобы она бедняжка работала на этих негодяев, - добавил он с большим чувством.

эти превратности и заставляет их служить себе в пользу.

Г-жею Валькер получено было от мужа строжайшее предписание немедленно охрипнуть и жаловаться на сильнейшую боль в горле. Газеты, поддерживавшия Сланга, патетически оплакивали её болезнь, тогда как органы печати, отстаивавшие интересы соперничествующого театра, распространяли с величайшим злорадством преувеличенные слухи о серьезности этой болезни. "Новая кантатриса, чудо, обещанное нам Слангом, охрипла до того, что может только каркать, как настоящая ворона", заявлялось в одном из этих органов. Доктор Грудышкин объявил, что горловой катарр, внезапно схваченный r-жею Воронокрыловой, пение которой на концерте филармонического общества, перед дебютом на сцене королевского театра, вызвало такую бурю рукоплесканий, безповоротно погубил её голос. К счастию, мы не нуждаемся в другой примадонне, как m-lle Лигонье. Это могут засвидетельствовать каждый вечер сотни и тысячи восторженных её слушателей", заявлялось в другом органе. В "Наблюдателе" явилась в свою очередь заметка следующого содержания: "Некоторые хорошо осведомленные газеты утверждают, будто г-жа В. (Воронокрылова) страдает горловою простудой, тогда как по другим сведениям, исходящим из столь же компетентных источников, болезнь её имеет характер скоротечной легочной чахотки. Во всяком случае, положение даровитой кантатрисы должно быть признано до чрезвычайности опасным. Желаем, чтобы она выздоровела, но не смеем надеяться на это. Относительно артистических талантов этой дамы обнаруживается разногласие. Некоторые считают ее в художественном отношении стоящей ниже m-lle Лигонье, тогда как другие знатоки отстаивают противоположное мнение. К величайшему нашему прискорбию, вопросу этому, вероятно, суждено будет остаться на веки спорным. Весьма неправдоподобно, что г-жа Воронокрылова может когда-либо поправиться настолько, чтобы быть в состоянии дебютировать на сцене. Впрочем, если бы это даже и случилось, то все-таки пройдет много времени, прежде чем её голос и силы возстановятся настолько, чтобы она могла вступить в серьезное состязание с такою первоклассною певицей, как m-lle Лигонье. Считаем долгом уведомить наших читателей, - добавлял "Наблюдатель", - что наши сведения о состоянии здоровья г-жи Воронокрыловой получены из самого благонадежного источника".

Действительно, сам капитан Валькер, изобретательный и смелый обитатель Флитской тюрьмы, составил появившияся в газетах партии Лигонье заметки о неблагоприятном состоянии здоровья его супруги. Читая эти заметки, сторонники Лигонье приходили в восторг, а кредиторы г-на Валькера чувствовали, что у них из под ногь ускользает почва. Даже сэр Джордж Друм был страшно испуган и явился в Флитскую тюрьму, встревоженный до последней крайности.

-- Не пугайтесь, сударь, - ободрил его Валькер. - У нас все идет, как по маслу. Теперь настало как раз самое подходящее время для соглашения с моими кредиторами.

Сделка эта под конец состоялась. Считаем излишним сообщать, сколькими именно шиллингами за фунт удовлетворились жадные кредиторы супруга Моргианы. Не подлежит, однако, сомнению, что голос её неожиданно вернулся тотчас же по освобождении капитана из тюрьмы. Газеты, дружественные Муллигану, принялись снова трубить про её совершенства. Ангажемент со Слангом был подписан, а договор с великим композитором сэром Джорджем Друмом заключен на условиях, менее приятных для профессора, но несравненно более легких для его ученицы. Афиши о новой опере были отпечатаны колоссальными буквами. Для нея были изготовлены с колоссальными затратами великолепнейшие декорации и костюмы и, наконец, она была своевременно поставлена на сцену.

"Невесты бандита" и о сочувствии, с которым она была встречена публикой! На следующее утро помощники редакторов ирландской национальности позаботились поместить о первом представлении этой оперы такие отзывы, что m-lle Лигонье и Бароский чуть не умерли от зависти. Все репортеры, располагавшие свободным временем, были в театре для. оказания должной поддержки своему коллеге. Все портных дел подмастерья и ученики, из заведения Липзея, Вольсея и К°, получили от младшого сотоварища фирмы билеты в раек и апплодировали, не жалея ладоней. Все друзья г-на Валькера из Регентского клуба, в бальных костюмах и с белыми лайковыми перчатками, занимали лучшия ложи первого яруса. Г-жа Крумп и мистер Вольсей взяли себе отдельную маленькую ложу, но были слишком взволнованы для того, чтобы апплодировать, - до того взволнованы, что Вольсей забыл даже бросить на сцену букет, приготовленный им для г-жи Воронокрыловой.

Впрочем, и без того не было ни малейшого недостатка в венках и букетах. Капельдинеры увезли со сцены целую тачку, нагруженную ими до верха (те же самые цветы и букеты должны были фигурировать и для следующого спектакля). Моргиана краснела, плакала и чуть не упала в обморок от радостного смущения, когда знаменитый тенор Пимплетон возложил ей на голову один из самых громадных и пестрых венков. Удалившись за кулисы, она устремилась к мужу и бросилась его обнимать. Он ухаживал во время спектакля за m-lle Флик-Флак, танцовавшей в дивертисменте, и был повидимому единственным из очевидцев проявления женственной нежности у Моргианы, ни мало неинтересовавшимся таковым. Даже Сланг расчувствовался и совершенно искренно объявил, что желал бы оказаться на месте Валькера. Антрепреперу обезпечен был финансовый успех, по крайней мере, на весь предстоявший сезон. Он откровенно признался в этом Говарду Валькеру, который в тот же вечер взял из театральной кассы женин гонорар за неделю вперед.

По обычаю, в Зеленой парадной зале театра сервирован был парадный ужин. Грозный Блюдиер явился на него в нарядном сюртуке шикарного вольсеевского покроя. Сам достопочтенный портной и г-жа Крумп несомненно принадлежали к числу счастливейших за этим парадным ужином. Г-жа Воронокрылова с искренним чувством пожала Вольсею руку и сказала, - что обязана, главным образом, только ему тем счастьем, которое выпало теперь ей на долю. Услыхав это, капитан Валькер нахмурился и, понизив голос, - намекнул жене, что в её положении неуместно поощрять таким образом простых ремесленников.

-- Я заплачу каждый грош, который должен г-ну Вольсею и не оставлю его впредь заказами, но пойми же, душечка, что мне неуместно сажать с собою за один стол собственного моего портного, - пояснил он высокомерным тоном.

Предлагая тост за здоровье Моргианы, Сланг произнес блестящую речь, вызвавшую одобрения, смех и рыдания. Антрепренеры, впрочем, мастера производить своими речами такое впечатление на ангажированных ими сценических артистов обоего пола. Особенно могущественное впечатление произвела речь Сланга на хористов и хористок, сидевших в конце стола. На другой день у них происходило общее собрание, на котором было решено поднести Адольфу Слангу, эсквайру, серебряную вещицу в воздаяние великих услуг, оказанных им английской драме. Валькер от имени своей жены благодарил Сланга и объявил, что считает эту минуту самой возвышенной в своей жизни. Он с гордостью сознает, что воспитал жену для сцены, - счастлив тем, что собственные его страдания не были тщетными, и что его хлопоты о ней увенчались успехом. Поблагодарив всех присутствовавших от имени жены и своего собственного, капитан сел на место и принялся опять ухаживать за m-lle Флик-Флак.

он объявил, что всегда будет считать Моргиану своим детищем и до конца своей жизни будет чувствовать к ней любовь и привязанность. Не подлежало сомнению, что сэр Джордж порядком выпил за ужином, за что по возвращении домой ему порядком же досталось бы от жены, если бы блестящий успех оперы и ученицы не послужил для него вдвойне смягчающим обстоятельством.

Муллиган в качестве автора либретто этой оперы произнес тоже благодарственную речь, которая, однако, показалась большинству слушателей очень скучной. Дело в том, что речь эта была уже черезчур длинна. Муллиган приплел каким-то образом к "Невесте разбойников" Ирландию, и усмотрел самую тесную связь судеб Зеленого острова с интересами музыки и театра. Даже хористы позволяли себе втихомолку подсмеиваться над этой речью, хотя всего лишь за час перед тем были награждены рукоплесканиями за песни, арии и романсы, сложенные её автором.

"Невеста бандита" шла в течение многих вечеров подряд. Арии из нея наигрывались днем всеми шарманками. Песни Моргианы: "Роза на моем балконе" и "Молния над водопадом" (речитатив и сцена) были на всех устах и доставили сэру Джорджу Друму такое множество гинеи, что он заказал вырезать на стали свой портрет, который и теперь еще можно встретить в музыкальных магазинах. Навряд-ли нашлось много любителей, соглашавшихся платить по две гинеи за этот портрет. Напротив того, все молодые конторщики в банкирских домах и все университетские шикари украсили свои комнаты портретами Воронокрыловой в ролях: Блондетты (невесты бандита), Зелимы (из "Бенаресской свадьбы"), Варички (из Тобольских рудников) и т. д. В этой последней пьесе она переодевается уланом, чтобы спасти отца, заключенного в тюрьму. Воронокрылова была до такой степени очаровательна в уланском костюме, с брюками в сапоги, что Сланг хотел немедленно играть её главную роль в капитане Макгите. Она не согласилась и вследствие этого между ними произошла ссора.

Моргиану заменил в труппе Сланга укротитель носорогов Снуки с своим стадом диких буйволов. Они имели на сцене колоссальный успех. Сланг дал ужин и произнес речь, от которой вся труппа залилась слезами. На другой день, устроив сходку в Зеленой зале, хористы, по обыкновению, вотировали Адольфу Слангу, эсквайру, серебряную вещицу в воздаяние за услуги, оказанные им английской драме.

В ссоре из-за капитана Макгита Валькер хотел, чтобы его жена уступила, но в данном случае она позволила себе выказать мужу неповиновение и покинула театр Сланга. Когда Валькер вздумал по обыкновению проклинать жену за её подлый эгоизм и неуважение к интересам мужа, она залилась слезами и объявила, что истратила в течение года на себя и на своего ребенка всего только двадцать гиней, что по счетам театральных костюмеров до сих пор еще не уплачено, и что она никогда не спрашивала Говарда, сколько именно промотал он денег с противной своей француженкой-фигуранткой. Возражение это было совершенно основательным по всем пунктам, кроме того, который относился до фигурантки. Валькер, как подобает мужу и господину, росписывался в получении гонорара своей жены и расходовал означенный гонорар, бросая деньги со щедростью, свойственной истинному джентльмену. Он завел себе конфиденциально хорошенькую дачку в Регентском парке (хотя оффициально жил с женою на углу Зеленой улицы и Гросвенорской площади). Ему случалось играть по большой в Регентском клубе, но что касается до фигурантки-француженки, то г-жа Валькер несомненно ошиблась. Француженка и капитан давно уже разстались друг с другом и в хорошенькой дачке жила уже вместо француженки испанка, г-жа Долорес де-Траскос-Монтес.

с антрепренерами и забирал вперед деньги до последняго шиллинга. Моргиана, в виду своей доверчивости могла бы легко попасться на удочку ловким антрепренерам, но распорядительность Валькера устраняла всякую возможность злоупотребить её неопытностью. Они ездили всегда в дорожной карете, запряженной четвериком, и капитану Валькеру оказывались чуть ли не божеския почести в лучших гостинницах всех английских городов. Половые бежали стрелою на его звонок. Горничные находили его ужасно предприимчивым джентльменом и считали его жену вовсе не такой уже первоклассной красавицей. Хозяева гостинниц отдавали ему предпочтение перед герцогами. Он никогда не проверял их счетов. Да и с какой стати стал бы он это делать? Он за последнее время мог тратить на себя, по меньшей мере, четыре тысячи фунтов стерлингов в год.

Юный Вольсей-Валькер отдан был сперва в семинарию доктора Вапшота, откуда, после многих споров со стороны доктора, настаивавшого на необходимости аккуратно платить вперед за каждое полугодие, и жалоб мальчика на дурное с ним обращение, его взяли и поместили в пансион пастора Суйстейля, что на Турнгейской лужайке. Все платежи за него вносились там крестным его отцом, ставшим теперь главою фирмы Вольсей и К°.

В качестве истого джентльмена Говард Валькер, понятное дело, не желает якшаться с портными, но, сколько мне известно, он до сих пор еще не уплатил ни единого гроша из той суммы, которую хотел возвратить портному. Пользуясь тем, что капитан редко бывает дома, почтенный портной зачастую навещает Моргиану. Оба они с г-жею Крумп часто ездят в брентфордском омнибусе в гости к малютке Вольсею, которому привозят разные гостинцы. Портной обещал оставить этому юноше в наследство все свое состояние.

У Валькеров нет других детей, но, катаясь в парке, Моргиана всегда отворачивается при виде низенького фаэтона, в котором сидит женщина с нарумяненными щеками и целой кучей ребятишек, разряженных в пух и прах и состоящих под надзором француженки бонны. Мне дали понять, что женщина эта г-жа Долорес де Трас-ос-Монтес. Госпожа эта каждый раз, когда проезжает мимо кареты Воронокрыловой, приставляет к глазам великолепный золотой лорнет и с насмешливой улыбкой глядит на эту карету. Кучера обоих экипажей имели сперва привычку лукаво подмигивать друг другу, но с тех пор как г-жа Трас-ос-Монтес поставила у себя на запятках шикарного егеря в зеленой ливрее, шитой золотом, и с громаднейшими бакенбардами, джентльмены, сидящие на козлах, перестали узнавать друг друга.

Жизнь Воронокрыловой является непрерывным рядом сценических триумфов. Все великосветские львы и львята обязаны уже в интересах своей репутации быть влюбленными в нее по уши. Можете представить себе поэтому, какою репутацией должна пользоваться сама Моргиана. Леди Друм согласится скорее умереть, чем заговорить с этой злополучной молодой женщиной, Действительно Друмы обзавелись новою ученицей: "сиреной без малейшей тени злокозненного коварства, - молодой особой, соединяющей в себе наружность Венеры с гениальностью Музы и долженствующей вскоре дебютировать на одном из театров". Бароский утверждает, что милейшая Воронокрылова влюблена в него по прежнему. Немудрено, что при таких обстоятельствах опасаются принимать ее в порядочном обществе. Если она является куда нибудь на домашний концерт, то мисс Прим при встречах с нею страшно волнуется и поспешно убегает, опасаясь, чтобы "этой особе" не вздумалось с нею заговорить.

Действительно, не смотря на громадные деньги, которые заработывает г-жа Валькер под фамилией Воронокрыловой, она доводит дело до того, что ему не раз уже приходилось сидеть из-за нея в долговой тюрьме. Надо отдать, впрочем, справедливость также и ей в том отношении, что она переписывала тогда векселя на свое имя и таким образом освобождала своего супруга из заточения, которое, впрочем, не отзывалось особенно неблагоприятным образом на расположении его духа. Он давно уже благоразумно отказался от всяких коммерческих спекуляций, - проводит вечера упомянутым уже образом и выпивает за обедом парочку бутылок вина. Он сделался до чрезвычайности дородным и красит себе волосы. Щеки его и нос приобрели багровый оттенок, не имеющий ничего общого с нежным румянцем, который до такой степени очаровал когда-то Моргиану.

Розанчикова под конец совершенно вытеснили из Павильона благоуханий, и он завел теперь свою собственную маленькую парикмахерскую близ Тунбриджских колодцев. Мне пришлось как-то в прошлом году приехать туда в гости к одному из приятелей. Не захватив с собою бритвы, я предложил обрюзглому толстяку, стоявшему в полинялом нанковом жакете у дверей бедненькой цирюльни, оказать необходимую услугу моему подбородку. Он возразил на это: "Я, сударь, не занимаюсь этой отраслью профессии" - и сурово удалился в свою лавченку. Это и был Арчибальд Розанчиков. Не смотря на крушение, которое он потерпел, Арчибальд все еще сохранил свой капитанский мундир и большой крест панамского ордена Сокола и башни.

Приписка.

Д. Фиц-Будль, эсквайр, г-ну О. Иорку, эсквайру.

"Гостинница Трирского двора в Кобленце. 10-го июля 1843 года.

от напечатания таковой в своих журналах. Впрочем, я и сам не упомянул бы тебе о ней, еслиб, не случилось со мной нижеследующее обстоятельство:

"Вчера за обедом в этой прекрасной гостиннице я обратил внимание на лысого джентльмена в синем сюртуке с форменными английскими придворными пуговицами, смахивавшого на полковника в отставке. Возле него сидели: дама и двенадцатилетний мальчик. Джентльмен в синем сюртуке подчивал этого мальчика все время вишнями и сладким печеньем. Рядом с довольно молодой еще дамой сидела другая пожилая уже, дородная дама в изумительном чепце, изукрашенном ленточками. С первого же взгляда я узнал в них англичан. Вместе с тем мне помнилось, что я где-то уже с ними виделся.

Более молодой из двух дам лицо мое казалось, повидимому, тоже знакомым. Слегка покраснев, она приветствовала меня наклонением головы.

-- Без сомнения, я имею честь говорить с г-жей Воронокрыловой? - осведомился я.

-- Нет, сударь, с г-жею Вольсей, - возразил мне джентльмен, смахивавший на отставного полковника. - Моя жена давно уже покинула сцену.

объявила, что слышит плач маленького своего внука, вследствие чего обе дамы немедленно же встали из-за стола.

-- Душечка, Вольсей, ступай с мамашей наверх, - сказал мистер Вольсей, погладив мальчика по голове.

Он тотчас же повиновался этому приказанию, захватив, однако, с собою целую тарелку сладкого печенья.

-- Какой славный мальчуган ваш сын, - сказал я по его уходе.

-- Он, сударь, доводится мне пасынком, - пояснил мистер Вольсей и добавил: - Я сразу же узнал вас, мистер Фиц-Будль, но не хотел заговорить с вами при жене, опасаясь ее встревожить. Ей тяжело вспоминать, сударь, былые времена. Прежний её супруг, капитан Валькерь, с которым вы были знакомы, страшно портил ей жизнь. Он умер в Америке, сударь, кажется вот от этого, - объявил Вольсей, указывая на бутылку вина, стоявшую на столе, и г-жа Вольсей покинула сцену за год перед тем, как я удалился от дел...

Они уехали туда в тот же вечер в собственном экипаже, причем пасынок Вольсея, взобравшись на козла, выбивался из сил, чтобы трубить в рожек, заимствованный им у почтальона.

Очень рад, что бедняжке Моргиане выпало, наконец, на долю счастье, и спешу уведомить вас об этом приятном факте. Сам же я собираюсь посетить Пумперниккель, где протекали давно минувшие дни моей молодости. Прощайте.

Весь ваш Д. Ф. Б.