Г-жа Воронокрылова.
Глава VII, где Моргиана устремляется к славе и почестям и где выступают на сцену несколько выдающихся литераторов.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Г-жа Воронокрылова. Глава VII, где Моргиана устремляется к славе и почестям и где выступают на сцену несколько выдающихся литераторов. (старая орфография)

ГЛАВА VII,
где Моргиана устремляется к славе и почестям и где выступают на сцену несколько выдающихся литераторов.

-- Милостивейшая государыня, нам необходимо начать с того, чтобы позабыть все, чему вас выучил г-н Бароский (о котором я вовсе, однако, не намерен непочтительно отзываться!, объявил Моргиане сэр Джордж Друм.

Ей было как нельзя лучше известно, что каждый профессор пения отзывается таким именно образом о системе преподавания всех прочих своих конкуррентов, а потому она без всякого протеста подчинилась необходимости пройти с самого начала весь курс пения по системе сэра Джорджа. Но сколько я был в состоянии себе это выяснить, между системами преподавания обоих артистов не замечалось особенной разницы. Тем не менее, в виду соперничества самих профессоров и безпрерывного перехода учеников и учениц из одной музыкальной школы в другую, естественно было, что директор каждой школы старался приписать себе лично все получившиеся успехи, сваливая ответственность за неудачу полностью на своего конкуррента. Так, например, если кто-нибудь из питомцев или питомиц Друма терпел фиаско, Друм утверждал, что он тут непричем, так как Бароский перед тем уже погубил его или ее в конец. В свою очередь также и Бенжамен Бароский выказывал при случае сожаление по поводу того что бывший его ученик или уче, ница, подававшие такия большие надежды, испортили свой голос, связавшись с стариком Друмом. Напротив того, если кто-нибудь из дезертиров имел успех, бывший его профессор кричал повсюду:

"N. N. обязан (или обязана) мне всем. Сколько мне пришлось потрудиться, чтобы выработать у него (или у нея) голос".

При таких обстоятельствах, как Бароский, так и Друм приписывали себе впоследствии честь выработки и постановки голоса у знаменитой Воронокрыловой. Сэр Джордж Друм при всем своем желании раздавить М-lle Лигонье утверждал, что Ларкинс обязана ему своими успехами. Действитедьпо, мать этой кантатрисы, г-жа Ларкинс, привела как-то раз свою дочь к сэру Джорджу, который, прослушав ее, дал одобрительный отзыв об её голосе.

Встречаясь в обществе, оба профессора обнаруживали друг в другу самые дружеския товарищеския чувства "Mein lieber Herr" (не без ехидства) говорил Друм, - ваша соната в X. moll божественна, чтобы не сказать больше! " - "Шевалье, - возражал Бароекий, ваше andante в W достойно Бетховена, клянусь вам в этом честью!.." и т. д. и т. д. На самом деле они питали друг к другу, как раз такия чувства, какие можно встретить сплошь и рядом у соперничествующих композиторов и профессоров музыки и пения.

Каждый из этих знаменитых профессоров придерживался в жизни и в внешней постановке преподавания принципов совершенно противуположпых тем, которыми руководствовался его конкуррент. Бароский писал балетную музыку, Друм же напротив того, объявил танцы безнравственными и оплакивал пагубные их чары, способные нарушить душевное спокойствие не только молодежи, но даже и старичков. Бароский позволял себе кататься в парке с такими подозрительными особами, как M-lles Леокади, или Аменаида, в кабриолете или открытой коляске, тогда как Друм ходил по вечерам в церковь и слушал там гимны, переложенные на музыку им самим. Он состоял членом клуба "Атеней", являлся раз в год во дворец и вообще делал все, что подобает почтенному человеку, заслуживающему общее уважение. Какое право имели бы мы сердиться на то, что с помощью вышеупомянутых приемов житейской мудрости сэру Джорджу удавалось выручить своим ремеслом больше барышей, чем он мог бы получить от всякого иного образа действий?

Сэр Джордж имел действительно полное основание соблюдать внешнюю респектабельность. Еще мальчиком он состоял в певческом хоре придворной виндзорской капеллы, а затем быль виолончелистом в придворном оркестре его величества короля Георга III. Монарх этот многократно удостоивал его всемилостивейшей беседы и подарил ему табакерку. Понятно, что в дом сэра Джорджа, возведенного Георгом III в баронеты, висели в парадных аппартаментах портреты этого короля и принцев королевского дома. Он удостоился также чести пожалования иностранным орденом (а именно орденом Слона и Замка), которым наградил его Кальбебратен-Пумперниккельский великий герцог, прибывший в Лондон в 1814 году вместе с прочими союзными монархами. В праздничном своем наряде, с орденской лентой на шее и в белом галстухе, - в синем фраке с виндзорскими придворными пуговицами, черных коротеньких брюках и шелковых чулках, - пожилой композитор имел действительно очень представительный вид. Он жил в старинном высоком мрачном доме, меблированном в царствование Георга III и производившем теперь почти в такой же степени жизнерадостное впечатление, как фамильный склеп. Действительно все внутреннее убранство дома имело, если можно так выразиться, торжественно погребальный характер. Высокие, неудобные, неповоротливые стулья и кресла, обитые черной волосяною тканью, - вылинявшие турецкие ковры, покрытые износившимися вытертыми суконными половиками, потрескавшияся миниатюрные изображения дам в робронах и кавалеров в париках с косичками, наклеенные словно пластыри над высокими полками каминов, - две траурных урны по каждую сторону узенького простеночного стола, над которым утвержден был закрытый проволочною сеткою шкафик для износившихся уже от долговременной службы ножей и вилок с зелеными каменными ручками, - как нельзя лучше гармонировали с общею обстановкой. Под простеночным столиком помещался поставец, производивший такое впечатление, как если бы там можно было отыскать с пол-бутылки искусственного вина из красной смородины, и таганчик для подогревания блюд, давно уже негодный в употреблению. Читателю случалось, без сомнения, видеть в ранней молодости дома подобной старинной конструкции. Он помнит сероватый мрак на лестнице и потускневшие, старинные ковры, которыми она устлана. Ковры эти становятся все более тусклыми и ветхими по мере того, как подымаются в верхние этажи, где находятся спальни. Трудно представить себе зрелище, более удручающее, чем спальня почтенной супружеской четы, младшему члену которой исполнилось уже шестьдесят пять лет. Вообразите себе только массу накопившихся за полстолетие выцветших и полинявших нарядов, перьев, чепцов, бантиков, юбок, лифов, помадных банок, белых атласных башмаков, фальшивых локонов и накладок, старых поношенных корсетов без костей, связанных полинявшими ленточками, мрачных вееров, детских рубашечек и пеленок, которым минуло уже сорок лет, писем сэра Джорджа, когда он был еще в цвете молодости, кукол покойной Марии, скончавшейся в 1803 году, первых суконных штанишек Фредерика, газет, в которых описывается, как он отличился при осаде Серингапатама и т. д. и т. д. Все это уложено и затиснуто там где-нибудь в старинных затхлых шкафах, сундуках и комодах. Как часто сидела за последния пятьдесят лет перед этим зеркалом жена сэра Джорджа! В этой старинной кровати на тюфяке, обитом сафьяном, родились все её дети. Где-то они теперь, храбрый капитан Фред и безшабашный студент Чарльз? В спальне висит портрет этого студента, писанный мистером Бичи, а этот набросок Косвея, как две капли воды походил на Луизу до...

-- Помилуйте, мистер Фиц-Будль, с какой это стати вздумалось вам забраться в дамскую спальню? Потрудитесь ради Бога сойти вниз.

-- Вы правы, сударыня. Мне здесь решительно нечего делать, но, не желая больше пить вино с сэром Джорджем, я инстинктивно вознесся мыслью в святилище женских добродетелей, где ежедневно почивает ваше высокородие. Вы, сударыня, спите теперь не так уже крепко, как в былые дни, хотя над вашей головой не раздается уже более беготня маленьких ножек, тревожившая когда-то иной раз ваш покой!

Комната наверху все еще называется детской и площадка верхняго этажа по прежнему огорожена высокой решеткой, которой минуло теперь уже более сорока лет. Я совершенно ясно различаю призраки детских головок, выглядывающих сквозь эту решетку и невольно задаю себе вопрос; ужь не встают-ли они по ночам, когда месяц ярко освещает пустую их бывшую комнату, чтобы торжественно играть там с призрачными лошадками, духами кукол и волчками, которые вертятся, но не жужжат?

Еще раз, сударь, извольте спуститься вниз, т. е. вернуться к повествованию о Моргиане, с которым отступления эти имеют также мало соотношения, как и сегодняшняя передовая статья в газете "Times". Могу привести в качестве единственного извинения, что я встретился с Моргианой именно в доме сэра Джорджа Друма. В давно минувшия времена сэр Джордж обучал некоторых особ женского пола, принадлежавших к нашей семье и, кроме того, я припоминаю, что еще ребенком обрезал себе палец одним из сильно подержанных столовых ножей с зелеными каменными ручками, хранившихся в курьезном шкафике с дверцей из проволочной сетки.

В те времена сэр Джордж Друм был знаменитейшим в Лондоне профессором музыки. Августейшее покровительство доставляло ему массу великосветских учеников и учениц, одной из которых была и лэди Фиц-Будль. С тех пор утекло уже много воды. Действительно, сэр Джордж Друм был в таких летах, что мог помнить людей, присутствовавших при первом появлении мистера Брегема на сцене. Сам он достиг апогея своей известности во время Биллингтона, Инкледона, Каталани и г-жи Сторес.

Сэр Джордж нависал несколько опер ("Верблюдо-вожатый", "Встревоженные британцы" или "Осада Берген-оп-Цома" и т. д), а также, романсов, пользовавшихся когда-то большим успехом, по теперь совершенно позабытых. Они также полиняли и вышли из моды, как описанные нами в доме профессора старые ковры, которые, без сомнения, были когда-то тоже очень блестящими. Такова уже судьба ковров, цветов, музыкальных произведений, людей и превосходнейших беллетристических рассказов. По прошествии нескольких веков, даже и эта повесть, чего доброго, окажется позабытой! Что же, против судьбы, ведь, ничего не поделаешь!

Не смотря на то, что сэр Джордж давно уже перешел чрез кульминационную точку своей славы, он все еще с честью занимал свое место среди музыкальных артистов старой школы, дирижировал иногда оркестром в Филармоническом обществе и в концертах старинной музыки. Некоторые из его песен все еще исполнялись к концу парадных обедов пожилыми жрецами Вакха, в темнорусых париках (старички эти являются на такие обеды с предвзятою целью позабавить гостей). Вельможные старцы, присутствовавшие на мрачных стари иных вышеупомянутых концертах, всегда выказывали в таких случаях сэру Джорджу величайшее почтение. Принимая во внимание характерные особенности поведения почтенного профессора с представителями высшей аристократии, надо признать, что они должны были оставаться от него в восторге. Поэтому-то он дирижировал почти каждым концертом в старинных аристократических, столичных домах.

Подслуживаясь к старшим в ранге, сэр Джордж держал себя по отношению к остальному миру с величественным видом собственного достоинства и достиг в жизни больших успехов, благодаря своей замечательной, неуклонной респектабельности. Она была для него, если можно так выразиться, самою крупной козырною картой. Самые приличные великосветския дамы могли посылать с полным доверием своих дочерей в музыкальную академию сэра Джорджа Друма.

-- Хороший музыкант, сударыня, - говорит он матери новопоступающей своей ученицы, - должен обладать не только развитым слухом, хорошим голосом и неутомимой стойкостью в труде, но прежде всего также безукоризненным характером, по крайней мере, насколько это возможно для нашей человеческой природы. Заметьте себе, сударыня, что молодые особы, в обществе которых очаровательная ваша дочь, мисс Смизс, будет продолжать свое музыкальное образование, являются все без исключения в нравственном отношении столь же непорочными, как и эта прелестная молодая леди. Да, разве и могло быть иначе? Я сам, сударыня, отец семейства. Я был почтен дружбою мудрейшого и лучшого из королей, покойного моего государя Георга III, и могу с гордостью указать своим ученицам в моей Софии образец, достойный подражания. Г-жа Смизс, имею честь представить вам леди Друм!

При этих словах почтенная леди Друм встает и делает посетительнице грандиозный реверанс, в роде тех, которыми лет пятнадцать тому назад начинались на ранелагских балах менуэты. По окончании этого церемониала г-жа Смизс удаляется, предварительно взглянув на портреты особ королевской фамилии, табакерку покойного короля и собственноручно написанные им ноты любимой его пьесы. На обратном пути в Бекерскую улицу, г-жа Смизс в восхищении от мысли, что нашла для своей Фредерики такого во всех отношениях приличного и респектабельного профессора музыки. Я забыл упомянуть, что во время её свиданья с сэром Джорджем, почтенного профессора вызывает из кабинета прислуживающий у него негр. Леди Друм пользуется этим случаем, чтобы упомянуть, при каких обстоятельствах её муж возведен в баронеты и за что именно пожалован ему иностранный орден. Затем она выражает свое соболезнование по поводу прискорбного душевного состояния других профессоров музыки и ужасающей безнравственности, порождаемой иной раз отсутствием у них надлежаще выработанных нравственных принципов. Она рассказывает также гостье, что сэра Джорджа в нынешнем году часто приглашают на обеды. Если он получит от мистрисс Смизс приглашение в такой день, когда обещал уже быть в каком-либо другом аристократическом доме, то вынужден будет ответить: "Я счел бы для себя честью и счастьем навестить г-жу Смизс в Бекерской улице, если бы не дал предварительно слова быть как раз в этот день у лорда Туйдльделя". Письмо это будет, разумеется, показано r-жею Смизс её приятелям и приятельницам которые отнесутся к нему с величайшим доверием и уважением. Таким путем, не смотря на преклонные свои лета и переменчивость моды, сэр Джордж продолжает еще царствовать в своей специальности на целую английскую милю во все стороны от Кавендишской площади. Молодые воспитанницы его академии прозвали его сэром Чарльзом Грандисоном. И, действительно, он заслуживал это прозвище неукоснительной респектабельностью всех своих поступков.

Моргиана дебютировала на арене общественной деятельности под эгидой этого джентльмена. Не знаю, какое именно соглашение заключено было первоначально между сэром Джорджем Друмом и его ученицей относительно барышей, которые должны были поступать на долю первого с каждого ангажемента, доставленного им последней, но подобное соглашение непременно существовало. Сэр Джордж при всей своей респектабельности пользовался репутацией настоящого кремня в подобных коммерческих сделках. Супруга его, леди Друм, тоже как нельзя лучше знала цену деньгам и, не смотря на свои грандиозные манеры трагической актрисы, могла поспорить с любою лондонской хозяйкой в искусстве дешево сторговать дюжину карасей или же заднюю ногу барашка.

После того, как Моргиана пробыла с полгода под руководством и попечением Друма, почтенный профессор сделался по причинам, известным лучше всего ему самому, до чрезвычайности гостеприимным и зачастую стал приглашать своих приятелей на вечера и обеды. При одном из таких случаев я, как уже упомянуто, имел счастие познакомиться с г-жею Валькер.

Приемы, к которым он для этого прибегал, как нельзя более заслуживают внимания.

Так, например, встретившись в Пелль-Мелле со мной и Фиц-Урсом, в родительском доме которого он тоже бывал, сэр Друм обратился к нам с следующим приглашением:

-- Знаете-ли что, молодые люди, не зайдете-ли вы отобедать в покорнейшему вашему слуге, композитору? У меня имеется еще несколько бутылок вина от того года, когда явилась комета. Быть может, впрочем, для вас окажется занятнее узнать, что за обедом будут присутствовать двое или трое из наиболее выдающихся лондонских писателей. Вам, как умным людям, разумеется, будет интересно с ними познакомиться. Ведь, это в некотором роде знаменитости, на которых стоит посмотреть. Какого мнения вы на этот счет, господа?

Мы, разумеется, изъявляем согласие воспользоваться этим любезным приглашением.

Писателям сэр Джордж говорить:

-- У меня соберется сегодня маленький кружок: лорд Круглобашенный, высокородный Фиц-Урс из лейб гвардейцев и еще кое-кто. Если можете оторваться на минутку от вашего пера и чернил, то доставите мне удовольствие, разделивь трапезу со мною и несколькими представителями столичного нашего великосветского общества.

Почтенные литераторы немедленно же покупают себе новые атласные галстухи и белые перчатки, услаждая себя мыслью, что тоже принадлежат к великосветскому обществу. Такое смешение различных элементов заслуживает подражания. Оно, во всяком случае, гораздо целесообразнее образа действий светлейшого герцога X. и высокородного сэра Роберта Y., которые приглашают к себе поочередно раз в год по дюжипе членов королевской академии художеств, писателей, или учетах. Приглашать одних только артистов неуместно уже потому, что это напоминает обед, устраиваемый тоже раз в год специально для фермеров, по взносе таковыми арендной платы. Гораздо целесообразнее устраивать в надлежащей пропорции смесь артистов с великосветскими джентльменами. В числе этих последних имеется также Джордж Севедж Фиц-Буддь, который... Вернемся, однако, лучше к сэру Джорджу Друму. Мы с Фиц-Урсомь прибыли к мрачному старому дому и поднимаемся по лестнице вслед за одетым в ливрею негром, громогласно докладывающим:

-- Мисса Фиц-Будль. Достопочтенный мисса Фиц-Урс.

Очевидно, что черный церемониймейстер выполняет инструкции, полученные им от леди Друм, так как в противном случае он при всем желании не усмотрел бы в лице моего приятеля Фица ничего особенно достопочтенного, за исключением отвратительнейшого косоглазия. Леди Друм, напоминающая своей фигурой башню артиллерийского стрельбища, напротив Ватерлооского моста, приветствует нас величественным наклонением головы и речью, в которой высказывает удовольствие видеть под своим кровом родных детей двух из лучших учениц сэра Джоржа. В гостиной, возле старинного камина, сидит одетая в черное бархатное платье дама, с которой ведет очень оживленный разговор дородный джентльмен, в чрезвычайно светлом сюртуке, и роскошном пестром жилете.

-- Самая блестящая звезда сегодняшняго вечера, - шепчет нам на ухо хозяин. - Это, видите-ли, г-жа Валькер - Воронокрылова! Она говорить с знаменитым мистером Слангом, директором... театра.

-- Что же, она хорошо поет? - осведомляется Фиц-Урс. - Как женщина, она очень недурна собою!

-- Милейшие мои молодые друзья, вы ее услышите сегодня вечером. Мне доводилось слышать на своем веку все лучшие голоса в Европе, но при всем том я считаю себя вцраве категорически утверждать, что Воронокрылова не уступит ни одному из них. В ней, сударь мои, соединяются прелести Венеры с гениальностью Музы. Это сирена, не обладающая, однако, даже и тенью злокозненного коварства. Семейные несчастия и гений заставили ее броситься в объятия искусства. Горжусь тем, что мне, как профессору, удалось развить у этой великой кантатрисы дивные таланты, пребывавшие до тех пор под спудом.

-- Неужели? - говорит Фиц-Урс с растерянным видом ротозея.

Настроив должным образом Фиц-Урса, сэр Джордж берется за другого из своих гостей и принимается обработывать его в свою очередь.

-- Как вы поживаете, милейший мистер Блюдиер? Г-н Фиц-Будль, имею честь представить вам мистера Блюдиера, блестящого и остроумного критика, восхищающого нас каждый четверг великолепными своими рецензиями в "Томагавке". Пожалуйста не краснейте, почтеннейший! Вы безпощадный и злой насмешник, но выкупаете решительно все неподражаемым вашим остроумием. Право, я очень рад вас видеть, г-н Блюдиер, и надеюсь, что вы снисходительно отнесетесь к нашей восходящей звезде. Я уже имел честь объяснить г-ну Фиц-Будлю, что в ней прелести Венеры соединяются с гениальностью Музы. Это - сирена, не обладающая однако, ни малейшей тенью злокозненного коварства и т. д. и т. д.

Вышеприведенный маленький спич пришлось выслушать в течение вечера полудюжине лиц, большею частью находившихся в деловых сношениях с газетами, журналами, или же театральными сферами. В числе их назовем мистера Сквинни, издателя журнала "Цветы великосветского общества", а также Десмонда Муллигана, поэта и репортера "Утренней газеты". Вообще между приглашенными на обед оказывалось много публицистов. Сэр Джордж при всей своей респектабельности, добросовестности и возвышенности образа мыслей (в чем он нисколько не уступал любому из пожилых джентльменов, когда-либо носившему подвязки) не пренебрегал маленькими хитростями для приобретения себе популярности и, вслучае надобности, соглашался принимать у себя, чтобы не сказать, более, весьма странное общество.

Так, например, за обедом, на котором я имел честь присутствовать, разумеется,сидел по правую руку леди Друм лорд, обязательно необходимый для званых обедов в порядочном обществе. Сэр Джордж и его супруга обладали слишком большим запасом житейской мудрости, чтобы обойтись при этом без лорда (надо полагать, что созерцание лорда придает коммонерам хороший аппетит. В противном случае чего ради стали бы мы считать присутствие лорда за обеденным столом до такой степени необходимым?) За то на втором почетном месте, по левую руку хозяйки, возседал директор одного из театров, мистер Сланг, джентльмен, которого леди Друм ни за что не пригласила бы к своему столу, еслибы ее не вынуждало к этому давление необходимости. Ему предоставлена была честь вести из гостиной в столовую г-жу Валькер, которая в черном бархатном своем платье и нарядном чепце казалась тем обворожительнее, что вся её фигура дышала здоровьем и сияла жизнерадостною улыбкой.

Лорд Круглобашенный, пожилой уже джентльмен, аккуратно посещавший за последние полвека театры по пяти раз в неделю, представлял собою нечто в роде живого справочного театрального словаря. Он как нельзя лучше помнил всех актеров и актрис, появлявшихся на сцене за эти пятьдесят лет. Он помнил, между прочим, мисс Деланси в роли Моргианы, знал, куда девался Али-баба и почему именно Кассим, отказавшись от театральных подмосток, сделался содержателем портерной. Высокородный лорд тщательно хранил весь этот запас сведений для самого себя лично и делился ими разве лишь с ближайшим своим соседом, в промежутках пиршества, которым совершенно искренно наслаждался. Дело в том, что он живет в родовом, наследственном своем отеле, и если не получает приглашений на обед, - скромно довольствуется в клубе бараньей котлеткой, а потом идет в театр и после спектакля заходит к Рокфордам, просто напросто с целью там поужинать. В "Придворном указателе" он именуется владельцем Симмерского отеля и Круглой башни в Коркском графстве. Говорят, будто Круглая башня действительно существует, но её владелец не ездил в Ирландию со времени последняго происходившого там возстания. К тому же поместья его до такой степени обременены унаследованными еще от предков долговыми обязательствами, что чистого дохода с них едва лишь хватает на вышеупомянутую скромную баранью котлетку. В течение всего последняго пятидесятилетия лорд Круглобашенный вращался в самом что ни на есть безшабашном и безнравственном кружке лондонского общества, но, не смотря на это, остался безобидным, кротким, добродушным и непорочным джентльменом, как в этом легко убедиться с первого взгляда.

Лорд Круглобашенный кротко возражает:

-- С удовольствием, г-н Сланг. Чего же нам потребовать?

-- Возле вас, милорд, стоит мадера, - говорит хозяйка, указывая на высокий тоненький графинчик (такие графины были тогда как раз в моде).

-- Какая это мадера, это просто на просто марсала, милостивейшая государыня! - восклицает мистер Сланг. - Прошу извинить, но старого воробья на мякине не поймаешь. Вот что, милейший Друм, прикажи-ка подать знаменитого вина, выделанного в год посещения нашего земного шара кометой!

-- Мне кажется, лэди Друм, что это и в самом деле марсала, - отвечает, слегка покраснев сэр Джордж своей Софии. - Аякс, подай г-ну Слангу кувшин кометного вина.

-- Я, господа, составлю вам компанию, - кричит с другого конца стола Блюдиер. - Милорд, я желаю выпить за ваше здоровье!

-- Мистер... с удовольствием принимаю ваше предложение.

-- Это мистер Блюдиер, знаменитый публицист, - шепчет лорду на ухо лэди Друм.

-- Блюдиер? Блюдиер? Очень неглупый малый! Какой, однако, у него громкий голос. Он напоминает мне Бретта. Вы, сударыня, разумеется, тоже помните Бретта, игравшого в 1802 году, на Геймаркетском театре, в пьесе "Отцы"?

-- Глуп же, однако, как я посмотрю, этот Круглобашенный! Разве сложно обращаться с такими вопросами к дамам? - лукаво заметил Сланг, слегка подталкивая г-жу Валькер локтем в бок. - Ну, как поживает капитан?

-- Муж теперь в провинции, - возразила неуверенным тоном Моргиана.

-- Так я вам и поверю! Я знаю как нельзя лучше, где он теперь обретается. Бог с вами, не краснейте, пожалуйста! Меня самого водворяли там раз двенадцать на жительство. Мы, лэди Друм, говорим теперь о материях важных! Были вы когда-нибудь в высшем учебном заведении?

-- Я была в 1814 году в Оксфорде на публичном акте, на котором присутствовала также вся королевская фамилия, а потом была в Кембридже, когда сэру Джорджу поднесли диплом доктора музыки.

-- Нет-с, у нас речь идет о совсем ином учебном заведении.

-- Я знаю также высшее учебное заведение в Говардстрите, где воспитывается мой внук.

-- А мы говорим про заведение в Флитстрите. Ха, ха, ха... Муллиган, бесенок вы этакий, выпьемте с вами по стаканчику винца! Эй, половой, вина! Как тебя звать, черномазый негр? Лазающий Шампанзе или Опоссум, так что-ли? Налейка ему стакан! Ну, вот и пошла ходить! (Покачивается, подражая походке негра).

Мистер Сланг деятельно продолжал разговор в упомянутом уже приятном тоне, быстро обращая себя в центральный фокус общей беседы и обращаясь с благодушной фамильярностью ко всем кавалерам и дамам, находившимся по близости.

Интересно было видеть, каким образом спокойнейший и превосходнейший из людей сэр Джордж Друм вынужден был слушать слегка скоромные рассказы мистера Сланга и с каким испуганным видом он брал на себя смелость одобрительно улыбаться, когда какой либо из этих рассказов более или менее благополучно оканчивался. Леди Друм в свою очередь старалась держать себя до невозможности вежливо. Мне пришлось на этом обеде познакомиться впервые как с г-нем Слангом, так и с капитаншею Валькер, и я невольно обратил внимание на то обстоятельство, что эта последняя подала сигнал хозяйке дома встать из-за стола, объявив:

-- Кажется, леди Друм, что нам пора уже удалиться!

Советую вам по этому не давать воли своему негодованию и вести себя несколько сдержаннее. Разве вы не видели, как тщательно скрывала я свое неудовольствие его поведением? Поймите, что вам надо быть сегодня вечером до чрезвычайности вежливой с ним. От этого зависят не только ваши собственные, но также и наши интересы!

-- Неужели я должна ради каких-то интересов выносить неприличное обращение подобного нахала?

-- Не собираетесь-ли вы, г-жа Валькер, давать леди Друм уроки нравственности и добропорядочного поведения? - осведомилась пожилая леди, выпрямившись во весь рост. Можно заключить отсюда с полной уверенностью, что у нея имелось сильнейшее желание задобрить Сланга, а потому я нисколько не сомневаюсь, что значительная часть гонорара Моргианы должна была идти в пользу сэра Джорджа.

Знаменитый сотрудник "Томагавка", Блюдиер, остроты которого будто бы приводили в такое восхищение сэра Джорджа (который сам во всю жизнь ни разу не съострил) был разбойником пера и газетным бандитом, соединявшим крупное литературное дарование с отсутствием всяких принципов. Сам он хвастался личной своею готовностью разгромить или разнести во всякое время и во всякий час кого или что угодно с ручательством, что в Англии не найдется человека, который съумел бы успешнее его проделать такую штуку. Он, впрочем, ежеминутно был готов сражаться не только пером, но и каким угодно другим оружием, не исключая собственного кулака, - обладал обширными солидными сведениями, но вместе с тем отличался резкостью обращения, напоминавшей его манеру писать. Мистер Сквинни принадлежал к прямо-противуположной школе публицистов. Деликатность его можно было бы уподобить молоку, разбавленному водицей. Наделенный скромными и безобидными привычками, он любил играть на флейте, когда состояние груди дозволяло ему это, охотно танцовал, преимущественно же вальс и поставлял в свой журнал критическия заметки умеренно саркастического содержания. Никогда не выходя из границ вежливости, он устраивался так, чтобы в двадцати строках критического отзыва, а в особенности между этими строками, наговорить возможно более неприятностей автору, произведение которого разбирал. Лично он был вполне респектабельным джентльменом и жил в Бромптоне с двумя старыми девами, своими тетушками. Напротив того никто не знал, где именно живет мистер Блюдиер. У него имелись излюбленные трактиры, в которых можно было застать его в определенные часы тому, кто имел в нем личную надобность. Там и улавливали Блюдиера издатели, желавшие воспользоваться его услугами, за бутылку вина и гинею он быль готов написать целый столбец похвального слова, или же площадной брани, кому угодно, или чему угодно, не стесняясь никакими партийными соображениями.

Смотря по состоянию своего кредита, он ходил чуть что не в лохмотьях, или же, напротив того, в самых щегольских костюмах. В этом последнем случае он напускал на себя высокомерный аристократический вид, так что, при встрече с герцогом, был бы тогда, кажется, способен потрепать его по плечу. Когда он просил в долг, опасно было ему отказывать, но, пожалуй, еще опаснее давать взаймы. Он никогда не платил долгов и не прощал человеку, имевшему, неосторожность сделаться его кредитором. Капитан Валькер как-то отказался в давно минувшия уже времена учесть его вексель. Сэру Джорджу Друму передали стороной, что Блюдиер не забыл этого отказа и обещал "провалить" г-жу Валькер при первом же её появлении на сцене. Моргиана и её профессор до смерти боялись "Томагавка", чем и объясняется посланное Блюдиеру приглашение на обед. Сэр Джордж побаивался также "Цветов великосветского общества" и вследствие этого пригласил мистера Сквинни, которого представили лорду Круглобашенному и мистеру Фиц-Урсу, как одного из самых талантливых и очаровательнейших из Современных молодых гениальных писателей. Фиц, обладавший похвальной привычкой верить всему, что ему скажут, не на шутку обрадовался чести сидеть рядом с заправским, живым литератором. У меня лично имеется основание думать, что Сквинни чувствовал себя тоже не менее довольным. По крайней мере, я видел, что к концу второй перемены он презентовал Фиц-Урсу свою карточку.

На мистера Десмонда Муллигана никто не обращал особенного внимания. Коньком его является политический энтузиазм. Мистер Муллиган живет и пишет в состоянии восторженной невменяемости. Как и следовало ожидать, он состоит членом одного из судебных подворьев и, подготовляясь к адвокатуре, где в качестве гениального молодого человека разсчитывает блистать, - охотно говорит послеобеденные спичи. Это единственный человек, с которым Блюдиер ведет себя вежливо и учтиво. Дело в том, что если сам Блюдиер не отказывался в случае надобности от поединка, то Муллиган, в свою очередь, был, как подобает истому ирландцу, страстным любителем всяческих побоищ. Он имел уже несчетное множество дуэлей и одно время вынужден был жить за-границей вследствие размолвки с правительством, вызванной некоторыми статьями, вышедшими за его подписью в газете "Феникс". После третьей бутылки вина Муллиган начинает чрезвычайно патетически говорить о бедственном положении Ирландии под невыносимо тяжким ярмом британского владычества. В подтверждение своих выводов он охотно поет во всеуслышание две или три национальные ирландския мелодии, причем, разумеется, выбирает самые что ни на есть грустные. В пять часов пополудни его всегда можно встретить в палате общин, или где-нибудь по соседству. Он знает все происходящее в клубе Реформ также хорошо, как если бы состоял его членом. Для созерцательного ума интересно наблюдать подобных Муллигану, таинственных приспешников, имеющихся, повидимому, в распоряжении каждого из ирландских членов парламента и заменяющих собою ординарцев и адъютантов. Десмонд состоит одним из таких адъютантов, чем и определяется его собственное политическое положение. Профессионально он состоит газетным репортером и вместе с тем "хорошо осведомленным столичным корреспондентом" знаменитой минстерской газеты "Зеленое Окиберинское Знамя".

Мне довелось лишь впоследствии ознакомиться с талантами и биографией мистера Муллигана. На этот раз он очень недолго пробыл за обеденным столом, так как профессиональные обязанности призывали его в палату общин.

Таково было общество, с которым я имел честь обедать. Не могу сообщить положительных данных об организации других пирушек, на которые сэр Джордж Друм приглашал специалистов, способных высказать свое мнение о гениальной его ученице. Кто знает, скольких еще газетных сотрудников, по преимуществу театральных рецензентов, удалось ему умиротворить, или даже расположить в её пользу? В данном случае мы не вставали из-за стола до тех пор, пока директор театра, Сланг, не пришел от выпитого им вина в достаточно сильное возбуждение. В гостиной над нашими головами давно уже слышалась музыка и когда мы, наконец, соблаговолили туда явиться, оказалось, что число гостей увеличилось несколькими посетителями, приглашенными непосредственно на вечер. В числе их был артист, долженствовавший играть на скрипке в антрактах между вокальными пьесами, - молодой пианист, - девица Гороман (для дуэта с г-жею Валькер) и несколько других специалистов и специалисток. В углу сидела краснолицая старушка, на которую хозяйка дома почти не обращала внимания, и безпрерывно красневший, повидимому, очень скромный и застенчивый джентльмен в сюртуке с форменными пуговицами.

это они вздумали приглашать меня туда, где я могу встретиться с ремесленниками?

-- Душечка Деланси! - вскричал Сланг, который, пошатываясь, вошел тоже в гостиную. - Как ваше драгоценное здоровье? Позвольте пожать вашу ручку и осведомиться, скоро-ли вы собираетесь выдти замуж? Подвиньтесь-ка маленько, чтобы и я мог малую толику прилечь на диване!

-- Отстаньте, Сланг! Говорят вам, отстаньте, а не то я пожалуюсь вашей жене! - возразила г-жа Крумп, которую директор театра назвал сценическим её именем (вообще артисты пренебрегают условными формулами вежливости и называют друг друга просто по фамилиям).

Предприимчивый директор ответил на это, шутливо подтолкнув г-жу Крумп локтем под бок. Это заставило оскорбленную даму расхохотаться и добродушнейше обещать Слангу, что надает ему пощечин. Весьма вероятно, что мистер Сланг казался матери Моргианы очень приятным и в высшей степени приличным кавалером. Кроме того, ей хотелось расположить его в пользу г-жи Валькер.

Растянувшись на диване, директор театра положил на соседнее кресло пухленькия свои ножки, обутые в лакированные сапоги.

-- Благодарю тебя, Аякс, мой черный принц! - воскликнул Сланг, получив от негра стакан упомянутого освежающого напитка. Полагаю, что теперь настало для тебя уже время присоединиться к оркестру. Ваш Аякс, вероятно, играет на литаврах, сэр Джордж?

-- Ха, ха, ха! Какой же вы, однако, шутник, - отвечал не на шутку перепуганный профессор музыки. - Мы все здесь народ миролюбивый, а потому не нуждаемся в военном оркестре. Мисс Горсман, господин Кроу, - милейшая моя госпожа Воронокрылова, не начать-ли нам сейчас же трио? - Тише, господа!.. - Мы безотлагательно приступим к исполнению выдержки из моей оперы "Невеста бандита". Мисс Горсман будет пажом, - г-н Кроу бандитом Стилетто, а прелестная моя ученица - его невестой.

После маленького музыкального вступления началось трио.

Невеста.

"Мое сердце от радости бьется,

На глаза же навернулась слеза.

Паж.

Её сердце от радости бьется,

".

Бандит.

Налились мои кровью глаза.

Я, разумеется, не считаю себя вправе судить о достоинствах музыки и пения. Леди Друм, сидевшая за чайным столиком, величественно кивала головой и отбивала такт. Лорд Круглобашенный, поместившийся возле хозяйки, сперва было тоже кивал головой, но вскоре притих, и как выяснилось, заснул. Я, вероятно, тоже последовал бы его примеру, если бы на меня не влиял возбуждающим образом директор театра, державший себя и в самом деле очень оригинально. Он подпевал всем троим исполнителям, так громко, что покрывал их голоса, кричал "браво" и шикал по собственному усмотрению, а в промежутках разбирал, как говорится, по косточкам наружность и фигуру г-жи Валькер.

-- Из нея выйдет прок, разумеется, выйдет, Крумп! - говорил он. - У нея прелестные руки и великолепные плечи! А глаза-то, глаза!.. Их можно будет различить из последних рядов райка! Не знаю только, какова её ножка, а рост подходящий. Ручаюсь головой, что она будет ровнехонько в пять фут и три дюйма. Браво! Ура! Из нея, чорт возьми, выйдет прелесть какая дива. В заключение он объявил, что, с помощью Воронокрыловой, отвинтит, с позволения сказать, нос у m-lle Лигонье.

Энтузиазм г-на Сланга почти примирил леди Друм с резкостью его манер и даже заставил сэра Джорджа позабыть вредившее общему впечатлению неуместное личное вмешательство директора театра в исполнение вышеупомянутого отрывка оперы.

-- Думаю, мистер Вольсей, что она поет очень плохо, - объявил знаменитый писатель, разсчитывая таким образом сразу обрезать дальнейший разговор с портным, которому был должен сорок фунтов стерлингов.

-- В таком случае, сударь, - энергически возразил мистер Вольсей, - я вас... попрошу немедленно уплатить мне по счету.

Между пением г-жи Валькер и счетом Вольсея очевидно не имелось ни малейшого соотношения, а потому употребленное Вольсеем выражение "в таком случае" казалось совершенно нелогичным. Тем не менее оно принесло величайшую пользу всей дальнейшей карьере г-жи Валькер. Кто знает, к какому результату привел бы её дебют без этого: "в таком случае, сударь?" Безпощадный бешеный удар "Томагавка" мог бы чего доброго погубить ее в конец в общественном мнении.

-- Разве вы состоите с нею в родстве? - спросил раздраженного портного Блюдиер

неученый бродит в потьмах, а недоучка лезет прямо в яму. Я с своей стороны нахожу, что человек, который не платит по своим счетам, должен, по крайней мере, держать язык за зубами и не позволять себе дурных отзывов о даме, которую все остальные хвалят. Вы, сударь, меня больше не проведете! Завтра же я пришлю к вам судебного пристава; можете на это разсчитывать!...

-- Т-с, тише, милейший мой мистер Вольсей! Не подымайте скандала. Отойдемте-ка лучше к окошку, да поговорим с вами ладком. Неужели г-жа Валькер принадлежит действительно к числу ваших друзей? - воскликнул литератор.

-- Я уже упоминал об этом, сударь.

-- В таком случае я сделаю все, от меня зависящее, чтобы услужить ей. Предоставляю вам самому, Вольсей, послать в "Томагавк" какую угодно статью про нее и обещаю, что эта статья будет напечатана.

-- Неужели? В таком случае мы даже и не станем упоминать про счетец...

и лучше чем кто-либо в Англии съумею написать убийственную статью. Я мог бы уничтожить в конец г-жу Валькер, заметкою всего лишь в каких-нибудь десять строк...

Декорации теперь переменились и очередь тревожиться настала для Вольсея.

-- Ну вот еще, стоит-ли волноваться из-за таких пустяков! Я сперва было вспылил, так как вы неблагоприятно отозвались о г-же Валькер, которая на самом деле ангел, а не женщина, но я охотно извиняюсь перед вами. Знаете-ли что, не снять-ли мне с вас мерку на новую тройку? Как вы думаете на этот счет, г-н Блюдиер?

-- Я зайду к вам на-днях в магазин, - отвечал совершенно уже успокоившись публицист. - Т-с, молчите, начинается новая ария!

Не берусь описывать достоинства или недостатка композиции и выполнения различных арий, дуэтов и трио, которыми нас угощал сэр Джордж Друм в этот вечер. Замечу только, что мне лично г-жа Валькер вовсе не представлялась, в качестве певицы, чем нибудь особенным. Во всяком случае музыка и пение затянулись на гораздо более долгое время, чем это было для меня желательно, но и я чувствовал себя, с позволения сказать, прикованным к месту, так как условился ужинать в Кнайтсбриджских казармах с Фиц-Урсом, который распорядился, чтобы карета заехала за ним в одиннадцать часов вечера.

-- Приказывайте, и я сделаю все, что могу.

-- Попросите пожалуйста вашего высокородного приятеля, храброго капитана, чтобы он отвез в своей карете мистера Сквинни в Бромптон.

-- Неужели ваш мистер Сквинни не может нанять кабриолета?

Сэр Джордж бросил на меня до чрезвычайности лукавый взгляд и возразил:

разсчет собственное мое мнение о моей ученице, но, разумеется, будет расположен придать надлежащую цену мнению о ней высокородного Фиц-Урса.

Не правда-ли, что баронет и кавалер сэр Джордж был наделен житейскою мудростью в достаточной степени для столь респектабельного и высоконравственного джентльмена? Он купил мистера Сквинни за обед стоимостью не больше как в десять шиллингов и за возвращение в карете с сыном настоящого лорда. Сквинни был действительно отвезен Фиц-Урсом в Бромптон и высажен у подъезда своих тетушек. Он был до нельзя очарован новыми своими знакомыми, хотя жестоко страдал от головной боли, причиненной сигарою, которой они его угостили.