Г-жа Воронокрылова.
Глава VI, в которой г-н Валькер, все еще пребывая в затруднительном положении, обнаруживает замечательную покорность судьбе и твердость духа в несчастье.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Г-жа Воронокрылова. Глава VI, в которой г-н Валькер, все еще пребывая в затруднительном положении, обнаруживает замечательную покорность судьбе и твердость духа в несчастье. (старая орфография)

ГЛАВА VI,
в которой г-н Валькер, все еще пребывая в затруднительном положении, обнаруживает замечательную покорность судьбе и твердость духа в несчастье.

Мужественный капитан Валькер, убедившись в невозможности для себя избавления от врагов, счел долгом сразиться с ними лицом к лицу, а потому решился покинуть великолепное, хотя и тесное помещение, доставленное ему г-ном Бендиго и подвергнуть себя всем пыткам заключения в казенной долговой тюрьме. Приняв такое решение, он явился вместе с судебным приставом в канцелярию тюрьмы её величества королевы и отдал свою особу на хранение состоящим при этой тюрьме должностным лицам. Он даже не изъявил желания воспользоваться допускавшимися по закону смягчениями тюремного устава (значительно облегчавшими тогда положение многих заключенных), так как был вполне уверен, что во всем свете не найдется человека, который согласился бы дать за него поручительство, особенно же в виду крупной суммы предъявленных исков. Как велика была эта сумма, до нас не касается и мы считаем в данном случае совершенно излишним удовлетворять праздное любопытство читателя. Сколько именно сот или же тысяч фунтов стерлингов числилось за ним в долгу, знают лучше всего кредиторы капитана. Сам он лично доказал искреннее свое желание уплатить все долги до последняго гроша, предоставив в полное распоряжение кредиторов капиталы, хранившиеся на текущем счету у его банкира и простиравшиеся, как уже упомянуто, более чем до двух фунтов стерлингов.

Что касается до хорошенькой квартирки на Коннаутской площади, то когда Моргиана, простившись с мужем, приехала туда, паж, отворив ей двери, тотчас же огорошил ее требованием безотлагательно уплатить ему жалованье. В гостиной, на желтом атласном диване, сидел какой-то замарашка с кружкою портера, поставленной на альбом из опасения запачкать стол розового дерева. Замарашка этот объяснил, что приставлен сторожить мебель. Другой подобный же замарашка оказался в столовой, где читал газету, пробавляясь от времени до времени рюмочкой джина. Он рекомендовался г-же Валькер как представитель другого исполнительного листа на её имущество.

-- В кухне сидит теперь третий. Он составляет инвентарь всего имущества и грозится засадить вас, сударыня, в тюрьму за мошенничество, так как вы позволили себе заложить столовое серебро, - объяснил словоохотливый паж.

-- Послушай-ка, дружок, объяснил Вольсей, проводивший Моргиану до дома, - если ты вздумаешь еще снахальничать, то я собью вот этой палкой все пуговки с твоей ливреи!

При этих словах он так энергически махнул палкой, что паж, на ливрее которого было нашито более четырехсот пуговиц, счел благоразумнее всего прикусить язычек. Проводив Моргиану домой, рыцарски верный портной оказал ей величайшее благодеяние. Он терпеливо ожидал ее целый час в общей комнате, или ресторане долгового отделения при квартире судебного пристава, зная как нельзя лучше, что она будет нуждаться в покровителе на обратном пути. Чтобы оценить по достоинству его подвиг, надо принять во внимание угрозы и оскорбления, которым он подвергался со стороны корнета Финкинса, состоявшого в голубом гусарском полку. Корнет этот, содержавшийся в тюрьме за долг Линзею, Вольсею и К°, как раз завтракал в тюремном ресторане в то время, когда вошел туда неумолимый его кредитор. Храбрый офицер (восемнадцатилетний герой), ростом в сапогах, по меньшей мере, в пять фут и три дюйма, успела, уже задолжать пятнадцать тысяч фунтов стерлингов. Он был до такой степени раздражен назойливостью своих кредиторов, что, увидев Вольсея, поклялся безотлагательно вышвырнуть его в окно, но в следующую затем минуту признал таковое свое решение неудобоисполнимым в виду толстой железной решетки, закрывавшей это окно. Тогда он, повидимому, совершенно серьезно изъявил желание расшибить портному голову, но этот последний, выдвинув правую ногу вперед и засучив рукава, предложил молодому офицеру сразиться на кулачках. Молодой офицер обозвал тогда портного подлой мещанской душою и уселся за стол доканчивать свой завтрак.

Предъявители исполнительных листов завладели квартирой г-на Валькера, а потому Моргиане пришлось бежать от них к своей мамаше, жившей, как уже известно читателям, по соседству с Велльским театром Спулера. Что касается до самого капитана, то он находился в полной сохранности в Флитской долговой тюрьме. Располагая кое-какими наличными деньгами, он устроился там очень уютно и вращался постоянно в лучшем кругу, состоявшем из нескольких сиятельных и высокородных молодых вельмож и джентльменов. По утрам они играли в кости и курили ситары, а по вечерам курили сигары и обедали в сущности очень недурно. После обеда принимались за карты, и капитан, в качестве опытного игрока и притом будучи лет на двадцать старше большинства своих приятелей, почти всегда оставался в выигрыше. В сущности, если бы он получал все деньги, которые с них выиграл, то мог бы освободиться из долговой тюрьмы, уплатив своим кредиторам рубль за рубль (предполагая, что ему пришла бы такая странная фантазия). На эту тему не стоит, впрочем, особенно и распространяться, так как молодой Финкин заплатил Валькеру всего лишь сорок фунтов стерлингов из числа семисот, на которые надавал ему векселей. Альджернон Картежников не только не заплатил трехсот двадцати фунтов, проигранных в ланскнехт, но еще занял деньгами семь с половиною шиллингов, которые так и остаются за ним в долгу по сие время. Лорд Сутягин действительно проиграл Валькеру девятнадцать фунтов стерлингов "в хвосты и головы", но отказался от уплаты, ссылаясь на свое несовершеннолетие и состояние сильного опьянения во время игры. Читатель, может быть, вспомнит появившуюся как-то в газетах заметку, озаглавленную:

"ПОЕДИНОК
В ФЛИТСКОЙ ТЮРЬМЕ".

Вчера утром за водокачкою в Старом дворе лорд С-т-п. и капитан Г-в-рд В-лк-р. (как говорят, близкий родственник его светлости герцога Н-ф-л-кского) обменялись для улажения возникшей между ними ссоры двумя пистолетными выстрелами. Секундантами у этих двух молодых представителей британской аристократии состояли маиор Румянцев (у которого, заметим кстати, румянец давно уже сошел с лица) и отставной драгунский ротмистр Пам. По слухам, ссора вышла из-за карт, причем, будто бы храбрый капитан довольно существенно повредил нос благородному лорду.

Когда известие об этом поединке достигло окрестностей Велльского театра, Моргиана едва не упала в обморок от ужаса, но затем, оправившись, пустилась чуть не бегом в Флитскую тюрьму. Допущенная пред светлые очи своего мужа и господина, она, по обыкновению, бросилась к нему на шею, заливаясь слезами, чем не доставила ни малейшого удовольствия этому джентльмену, находившемуся тогда как раз в обществе Пама и Румянцева. Следует заметить, что капитану Валькеру вовсе не было желательно, чтобы его красавицу-жену слишком часто встречали в сомнительных окрестностях Флитской тюрьмы. Не вполне еще утратив чувства стыдливости, он постоянно отвергал её предложения поселиться в тюрьме с ним вместе.

-- Положим, что твое легкомыслие, Моргиана, довело меня до раззорения, но все-таки я нахожу достаточным томиться в тюрьме один. Впрочем, я ведь вовсе не хотел упрекать тебя за то, в чем ты сама, как я уверен, горько теперь раскаиваешься. Я был бы не в силах видеть тебя, милочка, здесь, в этом ужасном месте заключения, - говорил капитан, возводя очи к небу и придавая своему лицу самое страдальческое выражение. - Живи себе с матерью, пока я буду влачить здесь бедственное мое существование. Если можешь раздобыть для меня еще несколько бутылочек белого хереса того же самого сорта, сделай это, милочка! Надо чем-нибудь поддерживать бодрость духа в здешнем уединении, а я кстати нашел, что этот сорт хереса очень благоприятно действует на мою грудь. Когда будешь в следующий раз готовить для меня паштет из телятины, или дичи, прибавляй туда побольше перца и яиц. Обеды из здешняго тюремного ресторана я положительно есть не могу.

Подобно многим другим мужьям, Валькер Бог знает почему пламенел странным желанием убедить жену, будто изнемогает духом и телом. Наивная молодая женщина принимала все таковые ложные заверения за чистую монету и доверчиво проливала из-за них обильные слезы. Вернувшись домой к своей мамаше, г-же Крумп, она рассказывала, что милейший её Говард тает как воск, - что он раззорился из-за нея и с ангельским смирением переносит муки тюремного заключения. Действительно он переносил эти муки с такою покорностью судьбе, что за исключением Моргианы решительно никому не удавалось усмотреть в нем несчастного страдальца. Тюрьма ограждала капитана Валькера от назойливых кредиторов. Целый день с утра до вечера он пользовался там желанным досугом, кормили его хорошо, в веселом обществе недостатка не было, в кошельке водились деньжата, заботиться ни о чем не приходилось, и потому он жил там, как говорится, припеваючи.

Весьма возможно, что г-жа Крумп и Вольсей относились с некоторым недоверием к рассказам Моргианы о страданиях её мужа. Портной ежедневно посещал теперь окрестности Вельского театра. Прежняя любовь к Моргиане превратилась в горячую, словно отцовскую, великодушную к ней симпатию. Белый херес, оказывавшийся таким полезным для груди злополучного Валлькера, Моргиана получала в презент от Вольсея, обнаруживавшого величайшую изобретательность, чтобы доставить ей какое-нибудь удовольствие.

Однажды она и в самом деле почувствовала себя очень счастливой, когда, вернувшись из Флитской тюрьмы, нашла в гостиной матери возлюбленный свой рояль розового дерева со всеми без исключения нотами. Добросердечный портной купил их вместе с роялем на аукционной продаже имущества капитана Валькера. Не стыжусь признаться, что сама Моргиана была до такой степени очарована внимательностью со стороны г-на Вольсея, что, когда он явился, по обыкновению, вечерком выпить стаканчик чая, она фактически его поцеловала. Мистер Вольсей не на шутку перепугался и покраснел, как вареный рак. Моргиана же, нисколько не смущаясь, села за рояль и в продолжение целого вечера цела счастливцу-портному старинные романсы, которые ему так нравились. (Он был не охотник до итальянской "дребедени"). Прежний учитель Моргианы, Подмор, явившийся вместе с несколькими другими артистами тоже откушать стаканчик чая, изумлялся и восхищался успехами, сделанными молодой капитаншей в пении. На улице, простясь с Вольсеем, он взял его за руку и сказал:

-- Позвольте мне объявить вам, милостивейший государь, что вы как есть настоящий козырь, - человек, каких мало!

Кантерфильд, игравший первые трагическия роли, добавил:

-- Подмор высказал общее наше мнение на ваш счет. Я нахожу, что человечество вправе вами гордиться. Ваше сердце преисполнено сострадания, а рука не оскудевает в щедрости.

-- Перестаньте, сударь, охота вам молоть вздор, - возразил портной, - но я лично считаю отзыв г-на Кантерфильда совершенно правильным. От души желал бы я также и прежнему сопернику Вольсея, г-ну Розанчикову, заслужить подобный же отзыв, но, к сожалению, не могу удостоить его такового. Розанчиков присутствовал тоже на аукционе, причем все его существо находилось словно в упоении кровожадной радостью при мысли, что Валькер раззорился в конец. Арчибальд купил упомянутый уже диван, обитый желтым атласом и поместил этот диван в собственную свою гостиную, где он стоит, но сей час, испещренный многочисленными пятнами от помады из наилучшого медвежьяго жира. Вольсей вынужден был заплатить за рояль почти полную торговую его стоимость, так как Бароский хотел во что бы ни стало оставить этот рояль за собою и постоянно надбавлял цену. Под конец, однако, композитор отстал и предоставил музыкальный инструмент портному. Когда затем Бароский вздумал насмехаться над раззорением, до которого дошла супружеская чета Валькеров, портной сурово прервал его вопросом:

-- Не понимаю, сударь, каким образом позволяете вы себе тут смеяться! Вы сами ведь раззорили Валькера и вместе с тем получили с него все, что вам следовало, до последняго гроша. Чегоже вы, чорт возьми, над ним насмехаетесь?

Бароский сперва было опешил, по затем, обернувшись к девице Ларкинс, объяснил ей, что не хотел связываться с таким плебеем и снобом, как мистер Вольсей. Читателям уже известно, что храбрый корнет Финкин применил уже этот самый эпитет к достопочтенному портному. ("Пусть себе он будет в самом деле плебеем и снобом! Не смотря на все это, я с своей стороны заявляю, что питаю к мещанину Вольсею гораздо более уважения, чем к любому из вельмож и джентльменов, упомянутых в этом правдивом повествовании.")

Уже самые фамилии господ Каптерфильда и Подмора свидетельствуют, что Моргиана вращалась опять в излюбленном вдовою Крумп обществе сценических артистов. Это оказывалось действительно верным. Комнатка почтенной вдовы была увешана теми самыми картинами, которые вначале этой повести украшали буфетную в ресторане "Королевских-Щеток". Она принимала по несколько раз в неделю своих приятелей и приятельниц из Велльского театра, причем сообразно с своими скромными средствами угощала их чаем с крендельками и булочками. В обществе этих артистов Моргиана жила и пела столь же счастливая и довольная, как и в то время, когда ее осчастливливали своим посещением особы сомнительного поведения, бывавшия в доме её мужа. Она не смела, однако, признаться, даже самой себе, что давно уже не чувствовала себя до такой степени счастливой, как теперь. В кружке, собиравшемся у её матери, капитанша Валькер оставалась попрежнему знатною дамой. Директор трех акционерных обществ, владелец великолепного собственного экипажа, запряженного миниатюрными лошадками Валькер, все еще казался наивным артистам пригородного театра, человеком превыше обыкновенных смертных. Когда заходила речь о капитане, они совершенно серьезно осведомлялись о его житье-бытье в провинции и надеялись, что милейшая капитанша получила удовлетворительные сведения о состоянии здоровья своего муженька. Им всем было известно, что капитан содержится в долговой тюрьме, но они знали также, что он имел там дуэль с виконтом. Монморанси (из Норфолькского судебного округа) содержался тоже в Флитской тюрьме и, когда Кантерфильд зашел однажды повидаться с беднягой, Монти указал ему капитана Валькера, который, поспорив во время игры с лордом Джоржем Тениссоном, ударил его между плеч лопаточкой, употребляемой при игре в волан. Событие это сделалось вскоре известным всей тюрьме.

собралось, смею уверить, самое шикарное. В числе других гостей были лорды Биллингсгет и Вокзал. Они так долго засиделись, что ворота у нас успели уже закрыть, и им пришлось остаться в тюрьме до восьми часов утра.

Г-жа Крумп рассказала дочери об этой вечеринке, но Моргиана выразила только надежду, что её уважаемому Говарду и в самом деле удалось приятно провести время. Она благодарила Бога, что её супруг мог хоть на короткое время стряхивать с себя тяжелое горе. Перед тем она как будто стыдилась быть счастливой, но узнав, что капитан от времени до времени пользуется кое-какими развлечениями, начала и сама без угрызения совести и раскаяния давать волю прирожденному своему жизнерадостному пастроению. Думаю, что это были счастливейшие дни в жизни Моргианы. (Жаль, что каждый из нас лично оценивает по достоинству такой период своей жизни лишь после того, как он миновал безвозвратно). У нея не было других забот кроме того, чтобы навещать мужа, которого она все еще продолжала любить. Безпечный, веселый её характер побуждал ее не задумываться о завтрашнем дне. Кроме всего этого Моргиана имела полное основание ласкать себя надеждами на интересное событие, долженствовавшее вскоре случиться и относительно которого я позволю себе только заметить, что опытный врач д-р Скиль советовал ей временно воздержаться от слишком усердных занятий пением, а вдова Крумп усердно трудилась над изготовлением многочисленных маленьких чепцов и миниатюрных батистовых рубашек, фабрикация которых доставляет всем бабушкам такое удовольствие. Читатель поймет, надеюсь, что я намекнул на обстоятельство, долженствовавшее вскоре случиться в семье Валькера, столь деликатным образом, что это удовлетворило бы даже и высокородную мисс Прим. Матери Моргианы Валькер предстояло сделаться бабушкой. Не правда-ли, какая ловкая фраза? "Утренняя Почта", обзывающая эту повесть вульгарной, должна будет на этот раз воздержаться от всякой критики. Не думаю даже, чтобы в "Руководстве к галантерейному обращению при Дворе и в знатных домах" можно было отыскать более подходящий, деликатный намек.

Итак, у г-жи Крумп родился внук. Надо сознаться, что это событие произошло к величайшему неудовольствию его отца. Когда ребенка принесли в долговую тюрьму, капитан немедленно же приказал завернуть его опять в одеяла, снятые с малютки подозрительными привратниками. Вообразите себе, что Валькер поссорился с одним из них, и - этот негодяй утверждал, будто г-жа Крумп, под видом ребенка, хотела принести своему зятю четвертную бутыль водки.

-- Что и говорить, все они скоты! - объявила эта дама и затем добавила. - Впрочем, и отец тоже порядочный скот; он такжо мало удостоил меня внимания, как если бы я была простою кухаркой, а на милого нашего хорувимчика, маленького Вольсея, с позволения сказать, не захотел и плюнуть.

Само собой разумеется, что г-жа Крумп, в качестве тещи, имела законное право питать чувство ненависти к мужу своей дочери. Она не нуждается поэтому в дальнейших извинениях. Что касается до малютки Вольсея, - этого херувимчика, на которого отец не пожелал даже плюнуть, - то само собой разумеется, что в данном случае речь идет не о достопочтенном члене фирмы Линзей, Вольсей и К°, а о новорожденном младенце, нареченном с разрешения отца при крещении Говардом Вольсеем Валькером. Капитан признал при этом случае портного чертовски славным малым и объявил, что чувствует себя ему и в самом деле обязанным за херес, изящный пиджак, присланный в тюрьму, и, наконец, за доброту к Моргиане. Портной сердечно привязался к малютке, присутствовал при молитве, которая была дана матери, и состоял в восприемниках Говарда-Вольсея от купели, причем, послал в подарок своему крестнику два аршина великолепнейшого белого кашмира на пальтецо. Герцогу Веллингтону сшиты были невыразимые как раз из того самого куска Кашмира.

События шли своим чередом, люди покупали и продавали, дети рождались на свет и получали при крещении имена, матери их оправлялись от последствий исполнения гражданского своего долга, а между тем капитан Валькер все еще пребывал в долговой тюрьме. На первый взгляд могло показаться странным, что его оставляли так долго томиться близь Флитского рынка в пространстве, огороженном каменным забором с железными зубцами, не возвращая жизнерадостным великосветским сферам, украшением которых он служил. Дело в том, что капитана вызывали уже однажды в суд для определения точной суммы его долгов, причем королевский комиссар, с жестокостью, непростительной по отношению в несчастливцу, лишенному свободы за долги, отозвался безпощадно строго о средствах, к которым прибегал капитан для добывания денег и отослал его на девять месяцев обратно в тюрьму для более обстоятельного выяснения счетов. Капитан Валькер переносил эту отсрочку, как подобает истинному философу, принимал деятельное участие в играх на тюремном дворе и был душею пирушек в аристократическом флигеле тюрьмы.

пор в коммерческий суд являлось достаточное число ловкачей, и я готов чем угодно поручиться, что Говард Валькер оказывался ни чуточки не хуже своих соседей. Так как он не был настоящим лордом, - не имел друзей, которые встретили бы его по выходе из тюрьмы с распростертыми объятиями и поднесли в складчину кругленький капиталец, с которым можно было бы начать новую жизнь, а сам он не догадался сколотить капиталец и заблаговременно перевести таковой на имя жены, то освобождение из темницы не представлялось ему особенно соблазнительным. Он знал, что за отсутствием упомянутых смягчающих вину обстоятельств так называемый свет отнесется к нему с безпощадною строгостью. Иное дело, например, лорд Картежников, которого но выходе из долговой тюрьмы семья встретила с распростертыми объятиями, благодаря чему у него через неделю уже стояли на конюшне тридцать две лошади. Драгунский капитан Пам, в свою очередь, тотчас же по освобождении получил место правительственного курьера. Содержание на таких местах больше полковничьяго, а потому немудрено, что о них хлопочат обедневшие представители британского дворянства. Франку Ухачанову дали административный пост не помню уже на каком-то из островов Табого, Сого, или Тикондерого. Фактически оказывается, что младшему сыну аристократической семьи чрезвычайно выгодно задолжать двадцать или тридцать тысяч фунтов стерлингов, так как он может тогда наверняка разсчитывать на хорошее местечко где-нибудь в колониях. Приятелям такого молодого джентльмена до того хочется как можно скорее от него отделаться, что они согласны перевернуть небо и землю, дабы только сплавить его куда-нибудь подальше. Все вышеупомянутые товарищи капитана Валькера по заключению оказались таким образом устроившимися сравнительно очень недурно, но у него лично не было богатых родственников. Старик отец его, как известно, давно уже умер в Иоркской тюрьме. С чем же, спрашивается, мог бы он начать новую карьеру? Какая дружеская рука согласилась бы наполнить его карман золотом, а его чашу искрометным шампанским? Он был действительно достоин величайшато сожаления. В самом деле, что может быть прискорбнее положения джентльмена, усвоившого себе барския привычки и не обладающого средствами их удовлетворять. Он должен жить широко, а между тем у него не хватает на это средств! Такое положение, как говорится, хуже губернаторского. Что касается до бедствующих плебеев, - до каких-нибудь крестьян, пострадавших от неурожая или ткачей, оставшихся без работы, - то разумеется о них не стоит особенно печалиться. Они ведь привыкли голодать, могут спать на голых досках и обедать коркою хлеба, тогда как настоящему джентльмену, попавшему в их положение, пришлось бы протянуть ногй. Повидимому, бедняжка Моргиана разсуждала именно таким образом. Денежные запасы, имевшиеся у капитана Валькера в тюрьме, были уже на исходе, а потому капитанша, зная, что её любезный супруг не в состоянии обходиться без предметов роскоши, к которым он привык, занимала для него деньги у своей мамаши до тех пор, пока сама г-жа Крумп не оказалась на мели. Моргиана созналась даже со слезами на глазах Вольсею, что очень нуждается в двадцати фунтах для уплаты модистке, бедной девушке, которая раззорится, если этот долг будет включен в общую конкурсную массу. Само собою разумеется, что она отнесла эти деньги мужу, которому оне очень бы пригодились, кабы его не подкузмили проклятые карты. Если дело его не выгорело, то во всем был виноват один лишь несчастный случай!

Вольсей выкупил для Моргианы одну из заложенных ею кашмирских шалей. Она однажды оставила эту шаль в тюрьме, где какой-то негодяй ее и похитил, но, впрочем, догадался прислать по адресу Вольсея билет ссудной кассы, где она оказалась в закладе. Спрашивается, что именно за человек был этот негодяй? Вольсей позволил себе выбранить его на чем свет стоит и утверждал, что мог бы назвать вора по имени. С другой стороны, впрочем, если вором оказывался сам Валькер (как думал Вольсей и как это представлялось наиболее правдоподобным), то разве позволительно называть его негодяем за поступок, совершенный под давлением необходимости? Не следует-ли, напротив того, похвалить его за деликатность образа действий в данном случае? Он оставался без гроша денег (в картах ведь все зависит от счастья), но не хотел доводить до сведения жены свое по истине отчаянное положение. Он не выносил мысли о том, что Моргиана вообразит себе его дошедшим до такой крайности, при которой приходится закладывать женину шаль.

Моргиана, постоянно гордившаяся великолепными своими черными, как смоль, волосами, неожиданно стала высказывать опасение простудить голову и принялась носить чепцы. В один летний вечер, когда они, а именно Моргиана в обществе своего ребенка, г-зки Крумп и Вольсея старшого (их всех четверых уместно было бы назвать младенцами), играли и смеялись в гостиной г-жи Крумп, причем дородная вдовушка пряталась, например, за диваном, а достопочтенный Вольсей-старший кудахтал, пел петухом и выкидывал разные иные невыразимо безразсудные штуки, проделываемые в обществе детей джентльменами с чадолюбивыми наклонностями, малютка в самом разгаре игры дернул как-то мамашу за чепец и сорвал таковой с её головы, причем обнаружилось, что голова эта обстрижена под гребенку.

Моргиана покраснела, как сюргуч, и задрожала всем телом. Г-жа Крумп воскликнула: - "Милочка, где же твои волосы?" а Вольсей, разразившись против Валькера таким страшным проклятием, от которого мисс Прим наверное упала бы в обморок, закрыл лицо носовым платком и не шутя заплакал.

-- Проклятый м-е-ерзавец! - взревел он, захлебываясь от слез и сжимая кулаки.

Портной не понял тогда этой усмешки, но теперь как нельзя лучше сообразил в чем дело. Моргиана продала свои волосы за пять гиней. Она позволила бы себе отрезать не только волосы, но даже и руки, еслибы муж этого пожелал. Осмотрев её шкатулки и ящики, нашли, что она продала с себя почти все, что только можно было продать, но платьица и драгоценности ребенка оказались в сохранности. Моргиана разсталась с волосами, составлявшими её гордость, лишь после того, как муж намекнул на возможность продать оправленный в золото коралловый талисман, подаренный г-жей Крумп своему внуку.

-- Я заплачу вам двадцать гиней за эти волосы! - яростно кричал в тот самый вечер Розанчикову негодующий портной, - Отдайте мне их, презренная, разжиревшая бестия, или я убью вас тут же на месте...

-- Господин Ландышев... господин Ландышев!.. - отчаянно вопил парфюмер.

-- Ну, в чем тут дело? Из-за чего у вас ссора и к чему мне вмешиваться? Неприлично двоим мужчинам заводить драку с одним портным, - объявил Ландышев, которого очень забавляла вся эта история. (Необходимо заметить, что Вольсей прошел через магазин, не говоря ни слова Ландышеву, в профессиональный кабинет, где и обрушился на Розанчикова).

-- Объяснитесь с ним, сударь, на счет волос! - жалобно пропищал бывший подноволостный хозяин "Павильона благоуханий".

что она продала их мне.

-- Тем подлее с вашей стороны было их покупать! Угодно вам отдать их мне за двадцать гиней!

-- Нет, - возразил Ландышев.

-- За двадцать пять?

-- Не могу.

-- Очень жалею, что не оставил их за собою, - объяснил с искренним сожалением молодой еврей. - Не далее, как сегодня вечером Розанчиков причесывал уже эти волосы...

-- На шведской посланнице, графине Гололобовой, - подтвердил Розанчиков.

-- Прическа эта находится теперь уже на балу в Девонширском дворце, украшенная четырьмя страусовыми перьями и бриллиантовой диадемой. А теперь, г-н Вольсей, не угодно-ли будет вам передо мной извиниться? - добавил Розанчиков.

но Вольсей, не удостоивший его даже и взглядом, торжественно вышел из магазина, заложив обе руки за фалды своего сюртука.

-- Знаете что, сударыня? - сказал он вскоре после того Моргиане. - Вам не следует поощрять вашего супруга к мотовству и продавать последния ваши платья для того только, чтобы он мог пировать в тюрьме и разыгрывать там из себя джентльмена.

-- Да ведь он же бедняжка болен, - возразила г-жа Валькер. - Вы знаете ведь, что мой голубчик страдает грудью. Все деньги до последняго гроша уходят у него на докторов.

-- Послушайте теперь меня, сударыня, я человек богатый (с его стороны это было сознательным обманом, так как в качестве младшого компаниона фирмы он получал сравнительно небольшой доход). Для меня ничего не составляет выплачивать вашему мужу во время его пребывания в тюрьме приличную пенсию. Я заявил уже ему об этом письменно. Заметьте себе, однако, что если вы сами дадите ему хоть грош, или продадите какую-нибудь из ваших вещиц, то клянусь честью, что я тотчас же прекращу уплату пенсии и никогда больше не позволю себе видеться с вами, как бы тяжело это ни было для меня самого. Надеюсь, что вы не захотите причинить мне такое горе.

-- Да благословит вас Бог, Вольсей, за вашу доброту. Я готова, кажется, прислуживать вам в благодарность за нее на коленях.

Получив от Моргианы требуемое обещание, Вольсей продолжал:

-- Мы, сударыня, с вашей мамашей и Подмором, обсудив сообща ваше положение, нашли, что вы могли бы заработывать себе хороший кусок хлеба, хотя, разумеется, я бы и желал приискать для вас возможность устроиться иначе. Что же делать? Вы знаете ведь, что нужда скачет, нужда пляшет, нужда песенки поет. Вы кстати же прелестнейшая певица в мире.

-- Скажите на милость! - возразила восхищенная до глубины души Моргиана.

-- Мне лично не доводилось слышать ни одной кантатрисы, которая могла бы с вами сравниться, но я не могу считать себя компетентным судьею; Подмор же, в свою очередь, говорит, что вы можете очень хорошо петь и, без сомнения, не замедлите получить выгодный ангажемент для концертов, или на сцену. Принимая же во внимание, что на мужа вам разсчитывать нечего, а между тем надо воспитать ребенка, вы, разумеется, должны будете петь.

за мои уроки пения. Разве это не великодушно с его стороны? И вы в самом деле убеждены, что я буду иметь успех?

-- Имела же ведь успех мисс Ларкинс!

-- Эта маленькая, сутуловатая, плюгавая фигурка? Понятно, что в таком случае я должна иметь успех, объявила решительным тоном Моргиана.

-- Чтобы она могла равняться в пении с моей дочерью? Ни за что в свете! Она не годится Моргиане и в подметки, - столь же решительно объявила г-жа Крумп.

-- Я ее вовсе не равняю с г-жею Валькер, хотя и не считаю себя в данном случае компетентным судьей. Я думаю только, что если Моргиане представляется случай разбогатеть, отчего ей не воспользоваться таким случаем? - заметил портной.

-- Мне к тому же всегда хотелось видеть Моргиану на сцене, да и она в былое время сердечно этого желала.

Теперь, под влиянием надежды пособить мужу и воспитать ребенка, желание это приняло более возвышенную форму стремления выполнить свой долг, и Моргиана принялась с большей, чем когда либо энергией упражняться с утра до вечера в пении.

Один из великодушнейших людей и портных, когда-либо живших на свете, объявил, что если бы оказалась надобность в дальнейшем изучении этого искусства (.что представлялось, впрочем, ему лично совершенно излишним), то он готов заимообразно ссудить Моргиане, какую угодно сумму, потребную для уплаты за уроки. При таких обстоятельствах она, по совету Подмора, решилась снова поступить юь профессору пения. После того, что произошло между ней и Бароским, заканчивать музыкальное свое образование в его академии оказывалось для нея немыслимым. Она обратилась поэтому к искусному английскому композитору, сэру Джемсу Друму, рослая и грозная супруга которого, стоявшая всегда на страже добродетели и приличий, неусыпно следила за профессором и его питомицами, являясь суровейшей охранительницей женского целомудрия на театральных подмостках и в обыкновенной жизни.

Моргиана явилась в благоприятный момент. Бароский только что выпустил на сцену девицу Ларкипс под именем M-lle Лигонье. Эта Лигонье имела большой успех и недурно пела классическую музыку, в то время, как недавно выпущенная сэром Джоржем примадонна, мисс Буттс, оказалась из рук вон плохою, так что соперничествующая фирма могла лишь с грехом пополам противопоставить новой звезде девицу Мак-Уиртер, давнишнюю любимицу публики. Утратив верхния ноты и передние зубы, эта кантатриса оказывалась однако уже почти неспособной бороться за пальму первенства с новою дикой Бароского.

-- Благодарю вас, Подди. Этим голосом мы без ножа зарежем проклятого оранжиста! (Необходимо заметить, что соперники и враги великого Бароского имели обыкновение называть его оранжистом).

Подмор действительно остался. Он ел за обедом холодную баранину и запивал ее марсалою, с величайшим уважением к великому английскому композитору. На следующий же день леди Друм приехала в наемной коляске с визитом к г-же Крумп и её дочери в окрестности Велльского театра. Все это решено держать в строжайшей тайне от Валькера, великодушно согласившагося принимать от Вольсея еженедельную пенсию в две гинеи. С помощью этой пенсии и нескольких шиллингов, которые капитану удавалось раздобыть от жены, он в состоянии был обставить свою жизнь в тюрьме настолько хорошо, насколько это оказывалось возможным при существующих условиях. За неимением порядочного красного вина, капитан мог довольствоваться и джином, а этот напиток проникал всегда в достаточном количестве в бывшую королевскую британскую долговую тюрьму.

Моргиана под руководством Друма продолжала совершенствовать себя в искусстве пения. В следующей главе мы узнаем, при каких обстоятельствах она сочла нужным переменит свою фамилию и назваться .