Г-жа Воронокрылова.
Глава V, в которой капитан Валькер оказывается в затруднительном положении, а его супруга делает целый ряд безразсудных попыток высвободить его оттуда.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Г-жа Воронокрылова. Глава V, в которой капитан Валькер оказывается в затруднительном положении, а его супруга делает целый ряд безразсудных попыток высвободить его оттуда. (старая орфография)

ГЛАВА V,
в которой капитан Валькер оказывается в затруднительном положении, а его супруга делает целый ряд безразсудных попыток высвободить его оттуда.

Надеюсь, что возлюбленный читатель настолько уже освоился с жизнью, что не заподозрит капитана Валькера в таком безразсудстве, каким оказалась бы с его стороны мысль обратиться при существующих условиях за помощью к великосветским своим приятелям. Действительно, если бы такая мысль пришла ему в голову в то время, когда он увидел себя арестованным за долги в Канцелярском переулке, она могла бы только скомпрометировать его в конец в глазах знатных лиц, которые от времени до времени появляются в этом маленьком повествовании и придают ему фешенебельный пошиб. Нет, капитан слишком хорошо знал людей или, правильнее выражаясь, кружок, в котором вращался, для того, чтобы предаваться каким-либо иллюзиям. Маркиз Биллингсгэтский не пожалеет для него стольких бутылок вина, сколько он в состоянии будет вместить под своим жилетом. Лорд Вокзал с удовольствием одолжит ему свою карету, потреплет его по спине и приедет к нему на обед, но все эти сиятельные и светлейшия особы не согласятся ни порознь, ни сообща пожертвовать сотнею фунтов стерлингов, даже если бы эта ничтожная для них сумма могла спасти их приятеля Валькера от виселицы.

Да и на каком основании, позвольте спросить, стали бы мы ожидать от других более сердечного к нам отношения? Мне не раз случалось замечать, что люди, жалующиеся на безсердечный эгоизм общества, обладают сами крупною дозой себялюбия и столь же неохотно раскошеливаются для своих ближних, как и большинство прочих смертных. Относительно капитана Валькера я убежден, что он поступил бы с нуждающимся приятелем совершенно также, как поступили с ним, когда он очутился в бедственном положении. Личное задержание почтенного капитана за неплатеж по вышеупомянутому счету огорчило в сущности только собственную его супругу. Хотя и прискорбно в этом сознаться, но в клубе, членом которого он состоял, все шло совершенно тем же порядком, как и за день перед его исчезновением.

Если бы мы не опасались утомить внимание почтеннейшого читателя, можно было бы угостить его весьма полезной диссертацией вообще о клубах и в особенности о характере дружеских связей, устанавливающихся между членами этих учреждений. Какое благородное чувство эгоизма вскармливают и вспаивают они у представителей не прекрасной половины рода человеческого! Оставляя уже в стороне избитые темы жалоб на то, что из-за клуба мужчины изменяют домашнему очагу, - привыкают к чревоугодию и мотовству и т. п., мы ограничимся только разсмотрением отношений, устанавливающихся между членами клуба и безцеремонностью обращения их друг с другом. Взгляните только, как набрасываются они толпою на вечерния газеты, взгляните, как Мерзляков приказывает затопить камин в самый что ни на есть разгар июньских жаров и как мистер Горячев открывает настеж окна в феврале месяце. Взгляните, как Уплетаев забирает себе на тарелку целую грудь индейки и сколько раз Дженкинс приказывает себе налить полкружечки хереса! Да-с, клубная жизнь является, собственно говоря, организованным эгоизмом. Клубные связи не имеют ничего общого с настоящею дружбой и тщательно удерживаются на почтительном разстоянии от таковой. Положим, что в течение целых двадцати лет вы ежедневно встречаетесь с Смизсом, обмениваетесь с ним самыми свежими новостями, забавляетесь вместе с ним последней удачной шуткой, одним словом, сближаетесь с ним настолько коротко, насколько это вообще возможно двум мужчинам, и вдруг однажды, в конце списка членов клуба, вы читаете маленькую "особую заметку" следующого содержания:

Выбыл за смертью:

Смизс, Джон, эсквайр; или, напротив того, он имеет удовольствие созерцать ваше имя удостоенным подобного же типографского отличия. Да! В конце каждого клубного списка стоит эта противная добавочная заметка. От нея никоим образом не отвертишься! Я сам состою членом в восьми клубах и знаю, что когда-нибудь в списках их членов появится под вышеупомянутой роковой рубрикой достопочтенное имя Фиц-Будля, Джоржа Сэведжа, эсквайра (если только судьба не заблагоразсудит убрать предварительно на тот свет моего братца и шестерых его сыновей, в каковом случае означенное имя оказалось бы написанным: "Фиц-Будль, сэр Джорж Сэведж, баронет"). Я как сейчас вижу перед собой эти списки. Рано или поздно я должен спуститься сам в последнюю рубрику. Наступит день, когда я уже не буду сидеть в нише у венецианского окна. Кто-нибудь другой займет вакантное мое кресло, роббер начнется заведенным порядком, но Фиц не будет уже в нем участвовать. - Где же Фиц? - осведомится Козырьков, только что прибывший с увеселительной поездки на берега Рейна? - А разве вы этого не знали, - ответит Понтеркин, указывая большим пальцем вниз на ковер. - Вы, если не ошибаюсь, вышли с валета? - осведомится Картежников у своего партнера (увы, другого уже партнера), а лакей снимет со свечи нагар!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Надеюсь, что в продолжение созданной этими многоточиями маленькой паузы, каждый из читателей, состоящий вместе с тем членом какого-нибудь клуба, обдумает вышеприведенные соображения и воспользуется таковыми. Если бы даже он числился разом в восьми клубах, это нисколько не помешает ему умереть, после чего оставшиеся в живых пять тысяч его сочленов почти и не заметят его отсутствия. Мир праху его! Клубные лакеи в непродолжительном времени забудут даже его фамилию и станут вешать другое пальто на крючке, предназначавшемся когда-то исключительно лишь для собственного его верхняго одеяния! Понятное дело, что в этом, именно и заключается главная прелесть таких учреждений, как наши клубы. Если бы дело происходило иначе, - если бы, например, нам приходилось горевать, когда умирают наши друзья, или же раскошеливаться, когда они впадают в нужду, мы оказались бы несостоятельными и влачили бы самое бедственное существование. Теперь же мы плотно застегиваем свои сердца и карманы, стараясь, по возможности, весело убить время. Спускаясь по реке жизни вниз по течению, мы помышляем лишь о том, как бы самим удержаться на поверхности. Если бедность цепляется нам за пятки, или же дружба пытается схватить нас за руку, мы энергично стараемся стряхнуть их с себя. Мы выбрали своим лозунгом: "каждый за себя самого". Даже и при таких условиях у нас, как говорится, хлопот полон рот.

Приятель мой, капитан Валькер, столь долго и решительно придерживался вышеупомянутых принципов, что не ласкал себя ни малейшими иллюзиями. Попав в беду, он понимал, что никто в свете не пожелает ему помочь, а потому и принял, как говорится, соответственные меры.

Когда его доставили в арестантскую, устроенную при профессиональной квартире мистера Бендиго, он самым высокомерным тоном приказал позвать к себе этого джентльмена, вынул из бумажника бланковый чек на известную банкирскую фирму и, украсив этот чек ордером, как раз на ту сумму, за неплатеж которой его арестовали, потребовал, чтобы судебный пристав немедленно же отпер двери и отпустил его на все четыре стороны.

Мистер Бендиго лукаво улыбнулся и, приставив к своему крючковатому орлиному носу палец, унизанный бриллиантовыми перстнями, осведомился:

-- Неужели, г-н Валькер, усматривает у меня на губах еще необсохшее молоко?

Этот веселый и благодушный вопрос несомненно выражал со стороны почтенного пристава сомнение в платежной силе документа, переданного ему капитаном.

-- Чорт возьми, сударь! - вскричал с нетерпением Валькер. - Пошлите кого-нибудь в банк с этим чеком, да только поторопитесь. Вот вам пол-кроны. Пуст наймут на мой счет извозчика туда и обратно!

Уверенный вид, с которым это было высказано, произвел некоторое впечатление даже и на такого старого воробья, каким, очевидно, был достопочтенный судебный пристав. Мистер Бендиго осведомился, не угодно-ли будет капитану Валькеру что-нибудь закусить, пока квартальный надзиратель съездит за чеком, и обходился очень вежливо с своим арестантом за все время отсутствия посланца.

Оказывалось, что в банке по счету капитана Валькера числилось всего два фунта стерлингов, пять шиллингов и два пенса (сумма эта, по вычете из нея судебных издержек, была впоследствии распределена между его кредиторами). При таких обстоятельствах банкирская фирма благоразумно отказалась уплатить по капитанскому чеку двести с чем то фунтов стерлингов, сделав на этом чеке отметку: "Не причитается получить". Получив таковый ответ, Валькер вместо того, чтобы упасть духом, весело расхохотался, вынул из бумажника настоящий банковый билет в пять фунтов стерлингов и попросил послать своего хозяина за бутылкой шампанского, которую, затем, оба джентльмена роспили самым дружественным и благодушным образом. Едва только бутылка была выпита и молодой джентльмен из сынов Израиля, прислуживавший при арестантской судебного пристава, едва успел убрать со стола бокалы, как в помещение, отведенное капитану, вбежала бедняжка Моргиана. Обливаясь потоком слез, она бросилась в объятия супруга, повисла у него на шее, назвала его милейшим, безценным своим Говардом и непременно упала бы в обморок к его ногам, если бы он не разразился целой бурей проклятий и не спросил ее, как она смела показываться мужу на глаза после того, как своим чертовским мотовством довела его до такого ужасного положения? Столь грозный вопрос до того напугал бедняжку, что она мигом очнулась от всех поползновений упасть в обморок. Заметьте себе, что благонадежнейшим средством для исцеления замужних дам от припадков истерики является легонькое применение супружеской строгости, и притом, даже в самой что ни на есть резкой форме. Порукою могут в этом служить все мужья, которым сплошь и рядом случается прибегать к такому средству.

-- Ты упрекаешь меня в мотовстве, Говард? - робко спросила она, совершенно позабыв при этом неожиданном нападении, что только лишь перед тем собиралась лишиться чувств. - Но, ведь, мне кажется, голубчик, что тебе нет никакого основания жаловаться на...

-- Нет основания жаловаться, сударыня? - взревел милейший Валькер, - Вы забываете, откуда я вас взял, и в какой великосветский кружок вы попали по моей милости? Ведь я наряжал вас, как герцогиню. Разве я не был для вас, сударыня, таким мужем, о котором большинство женщин не может даже и мечтать?

-- Действительно, Говард, вы всегда были ко мне очень добры, - подтвердила, рыдая, молодая женщина.

-- Вспомните, сударыня, что я по целым дням работал для вас, словно каторжник. Мне никогда почти не доводилось провести вечер дома. Вспомните, что я позволял вашей необразованной старухе-матери бывать в вашем, т. е., правильнее говоря, в моем доме. Так-то-с, сударыня!..

Она не могла этого отрицать, и разозлившийся Валькер (ведь, для чего же и существует жена, как не для того, чтобы муж мог срывать на ней сердце) продолжал отчитывать ее в продолжение еще некоторого времени в том же тоне. Он до такой степени пробрал и так застращал несчастную Моргиану, что она ушла от него, считая себя преступнейшей женщиной в свете и горько оплакивала выпавшее на долю её Говарда двойное несчастие. Бедняга её муж, ведь, раззорился и притом по её вине!

По уходе жены к доблестному капитану снова вернулось подобающее мудрецу душевное спокойствие (он был не из таких людей, которых могли бы застращать несколько месяцев пребывания в королевской долговой тюрьме). Говард Вальтер выпил несколько бокалов пунша в обществе своего хозяина и совершенно хладнокровно беседовал с ним о финансовом своем положении. Понятно, что он намеревался не позже, как на другой же день уплатить доли, и разстаться с квартирой судебного пристава. Каждый, кто подвергался там задержанию за долги, клялся и божился, что выйдет оттуда на следующее же утро. Достопочтенный Бендиго объявил, что с радостью растворит перед капитаном настежь двери, но, вместе с тем, поспешил сообщить своим приятелям об арестовании мистера Валькера и об уместности заявить его кредиторам, чтобы они поторопились предъявлением своих претензий.

Читатель может легко себе представить, что Моргиана вернулась домой в глубочайшем горе. Она едва не расплакалась, когда отрок, в ливрее с пуговицами в виде маленьких сахарных головок, осведомился у нея: "вернется-ли барин еще засветло, или же изволил взять с собой ключ от входных дверей?" Целую ночь она не могла уснуть и безпокойно ворочалась с бока на бок в постели, а ранехонько утром встала, оделась и вышла из дома.

Еще не пробило и девяти, а Моргиана явилась уже на квартиру судебного пристава и радостно бросилась в объятия своего супруга, который зевал, потягивался и ругался, только что перед тем проснувшись с головной болью, вызванной вчерашним кутежом, затянувшимся до поздней ночи! На первый взгляд это может показаться странным, но между тем не подлежит сомнению, что, быть может, нигде в Европе не кутят, таким безшабашным образом, как именно в долговых тюрьмах. Мне самому доводилось обедать у мистера Аминадава (разумеется, я зашел к нему, чтобы навестить приятеля), по меньшей мере, так же роскошно, как в Лонгском ресторане.

Необходимо объяснить, однако, радость Моргианы, которая могла бы показаться странной в виду неприятного казуса с капитаном и совершенно искренней грусти, какой предавалась ночью сама его супруга. Дело в том, что г-жа Вадькер вышла утром из дома с громаднейшей корзиной в руке

-- Угодно, я понесу за вами корзину, сударыня? - спросил паж; услужливо хватаясь за эту корзину.

-- Нет, не надо, - торопливо возразила ему барыня. - Здесь только...

-- Я так и думал, сударыня. Я был в этом уверен! - объявил, ухмыляясь отрок.

-- Стекло и тому подобные хрупкия вещи, - продолжала г-жа Валькер, страшно покраснев. - Потрудись нанять мне карету и говорить со мной лишь тогда, когда тебя спрашивают!

Юный паж отправился выполнять данное ему поручение. Карета была нанята и подъехала в крыльцу. Г-жа Валькер проскользнула в нее с своей корзиной, а паж отправился прямехонько на кухню к своим сослуживцам и объявил:

-- Вот так штука! Барин пропал без вести, а барыня поехала закладывать столовое серебро!

Известие это произвело, как и следовало ожидать, величайшую сенсацию. Отправляясь за покупками, кухарка по нечаянности захватила с собой дюжину столовых ножей и накладного серебра поставец для яиц. Горничная, которой пришлось после полудня тоже зачем-то сходить, прихватила с собою восемь батистовых носовых платков, помеченных вензелем её барыни, полдюжины почти новеньких башмачков, множество длинных и коротких перчаток, несколько пар шелковых чулок и флакон для духов с вызолоченною крышкой. Она рассказывала:

-- Представьте себе, барыня унесла обе новых кашемировых шали, а в ларце, где она держала свои драгоценности, остались теперь только пачки булавок, да старый коралловый браслет.

Что касается до пажа, то он немедленно же устремился в уборную своего барина, выворотил все карманы господских сюртуков, жилетов и брюк и отворил все ящики столов и комодов, за исключением тех, которые оказались запертыми на ключ. Нельзя сказать, впрочем, чтобы его поиски увенчались особенным успехом. Он нашел только три полупенсовых монеты, штемпель для прикладывания к векселям и штук сорок, тщательно перенумерованных и перевязанных красною ленточкой, счетов от разных торговых фирм. Горничная, кухарка и паж в обществе грума, восхищавшагося красотою первой и городового, давнишняго поклонника второй, уселись в обычное время за вкусный обед, в продолжение которого пришли в непоколебимому убеждению в том, что Валькеры раззорились в конец. Неудивительно поэтому, если кухарка презентовала городовому фарфоровую пуншевую чашу, якобы подаренную ей самой г-жею Валькер. Горничная, в свою очередь, подарила своему обожателю две книжечки с картинками, найденные ею на столе в гостиной, а именно: прошлогодний альбом красавиц и третий том поэтических произведений Байрона.

-- Готовь побожиться, что она захватила с собою также и маленькие французские столовые часы! - вскричал паж.

Он действительно не ошибся. Часы, эти, завернутые в одну из шалей, уложены были в корзинку. Когда Моргиана вынимала эту корзинку из наемной кареты, она должно быть ее тряхнула, и они, словно обезумев, принялись бить несчетное число раз. Извозчик грустно покачал головой вслед Моргиане, шедшей так скоро, как только это было возможно с таким тяжелым грузом, который ей приходилось нести, и завернувшей за угол в улицу, где находился известный магазин ювелира Балльса. В окне этого большого магазина выставлены великолепные серебряные чаши и солонки, редкостные трости с золотыми набалдашниками, флейты, часы, бриллиантовые брошки и дивные картины великих старинных художников. На дверях под надписью:

"Ювелир Балльс"

внимательный наблюдатель может прочесть начертанное самыми мелкими буквами добавление:

"Выдает ссуды под верное обезпечение".

Незачем описывать свидания г-жи Валькер с этим ювелиром. Надо полагать, что оно привело к удовлетворительному результату, так как полчаса спустя Моргиана вернулась к ожидавшей ее карете с глазами, сверкавшими радостью, вскочила в нее и приказала кучеру ехать во всю прыть в улицу, где находилась профессиональная квартира судебного пристава. Извозчик, улыбаясь, обещал выполнить её желание, а потому, подобрав вожжи, погнал своих кляч в этом направлении со скоростью, достаточной для того, чтобы перегнать любого пешехода. - Я, признаться, так и думал, - разсуждал сам с собою философ на козлах. - Когда мужа засадят в долговое, жене, знамо, ужь не до серебряных ложек. - Он был до такой степени очарован поведением Моргианы, что не подумал даже ворчать, когда она, разсчитываясь с ним, заплатила всего только вдвое больше, чем было условлено.

Покончив эти разсчеты, она позвонила и обратилась к молодому еврейчику, отворившему дверь, с лаконическим требованием:

-- Отведите меня к нему.

-- К кому именно? - саркастически осведомился юный Аминадав. - У нас их теперь штук до двадцати. Кстати, сударыня, вы пожаловали сюда ужь очень раненько!

-- Прошу вас провести меня к капитану Валькеру, молодой человек, - гордо возразила ему Моргиана.

Юноша открыл тогда вторую дверь и, увидев г-на Бендиго, который, в халате с разноцветными разводами, спускался как-раз с лестницы, - воскликнул:

-- Папаша, капитана пришла навестить дама.

-- Я пришла освободить его отсюда, - объяснила трепещущим голосом Моргиана, подавая судебному приставу связку банковых билетов. - Вы объяснили мне вчера вечером, что с него требуют двести двадцать фунтов стерлингов. - Вот они.

Еврей взял пачку банковых билетов, ухмыльнулся, взглянув на г-жу Валькер, и еще насмешливее ухмыльнулся, взглянув на своего сына. Затем он попросил молодую даму пройти к нему в кабинет за получением надлежащей росписки. Когда дверь профессионального кабинета заперлась за г-жею Валькер и за его отцом, мистер Бендиго-младший расхохотался так, что вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть, и выбежал на двор, где прогуливались уже, чтобы подышать, якобы, свежим воздухом, некоторые из злополучных обитателей отделения долговой тюрьмы. Юный Аминадав рассказал им нечто, повидимому, очень забавное, так как они все разразились самым, что ни на есть гомерическим хохотом.

Моргиана испытывала неземное блаженство, когда, получив от мистера Бендиго росписку об уплате долга, за который был арестован её муж, она, вся раскрасневшись от радости и с сильно бившимся сердцем, приложила эту росписку к бювару с пропускною бумагой. Затем бедняжка страшно побледнела, узнав от судебного пристава, что капитан провел ночь очень плохо.

-- Это было вполне естественно в его положении, - сказала она.

Аминадава Бендиго-старшого очень подмывало разсмеяться ей прямо в лицо, но у него хватило самообладания, для того, чтобы усмехнуться, обратясь к мраморному бюсту великого Питта, украшавшему его комод.

По выполнении всех предварительных формальностей, г-же Валькер указали камеру её мужа. Там, бросившись опять на шею милейшого своего Говарда, она с очаровательнейшей улыбкой в свете предложила ему поскорее одеться и ехать домой, где ждет его завтрак. Экипаж стоит уже у дверей.

-- Не понимаю, чтобы это могло значить, милочка! - вскричал капитан, привскочив от изумления.

-- Это значит, что ты, мой голубчик, совершенно свободен и что негодному Бароскому, или, по крайней мере, противному здешнему судебному приставу уже уплачено.

-- Ты, значит, виделась с Бароским?--осведомился Валькер, до чрезвычайности покраснев.

-- Неужели тебе могла придти в голову такая мысль, Говард? - с негодованием воскликнула Мортиана.

-- Так, значит ты получила эти деньги от матери? - продолжал спрашивать капитан.

-- Нет, я их нашла у себя, - лукаво возразила г-жа Валькер?

На этот раз Валькер изумился более чем когда-либо.

Г-жа Валькер показала ему кошелек, в котором оставались еще две гинеи.

-- Больше у меня нет ничего, милочка, - сказала она. - Я бы просила тебя выдать мне чек для уплаты по мелким счетам, которые за последние несколько дней обрушились на меня почему-то целой лавиной.

-- Хорошо, ты получишь требуемый чек, - объявил капитан и тотчас же начал одеваться Закончив свой туалет, он позвонил, потребовал к себе мистера Бендиго со счетом и вмеесте с тем изъявил намерение немедленно же вернуться домой. Достопочтенный пристав принес счет, но объяснил, что если его арестант считает себя свободным, то сильно ошибается. Отпустить капитана домой нельзя.

-- Почему это? - спросила г-жа Валькер, сперва сильно покраснев, а затем страшно побледнев. - Разве я не уплатила вам все сполна?

-- Разумеется, уплатили и получили требуемую законом росписку, но у меня имеется другой приказ о задержании капитана за долг в сто-пятьдесят фунтов стерлингов Розанчикову и Ландышеву в Бондстрите. Капитан забирал там в течение пяти лет разные косметическия принадлежности.

-- Разумеется, ты не была такою дурой, чтобы уплатить, не спросив, предъявлены-ли против меня другие подобные иски?--грозно заревел Валькер, обращаясь к своей жене.

-- На этот раз оне сплоховали,--заметил с усмешкою мистер Бендиго, - но в другой раз, без сомнения, будут умнее. Сверх того, капитан, что могут значить для вас, какие-нибудь полтораста фунтов?

В данную минуту капитану Валькеру от всей души хотелось хорошенько поколотить жену, но тем не менее благоразумие перевесило у него стремление к столь правосудной расправе. Не знаю, впрочем, позволительно-ли признать благоразумным проявлявшееся у капитана Валькера желание надуть судебного пристава, внушив ему мысль, будто он, Валькер, человек до чрезвычайности почтенный и весьма состоятельный. Многие достойные всякого уважения люди ласкают себя надеждой, что им удается надувать подобным образом почтеннейшую публику и, например, воображают, будто банкиры считают их, людьми состоятельными, благодаря тому, что они держат всегда кое-что на текущем счету, - пунктуально расплачиваются по счетам мелких торговцев и т. п. На поверку оказывается, однако, что почтенную публику не так-то легко провести. Она с изумительно точным инстинктом догадывается о нашем действительном имущественном положении, или же замечательно ловко выведывает про него всю подноготную. Вообще лондонского коммерсанта надлежит разсматривать, как проницательнейшого сердцеведа в свете, но если таков уже коммерсант, то каков же, спрашивается, должен быть лондонский судебный пристав? Как бы ни было, в ответ на иронический вопрос: "Что могут значить для вас какие-нибудь полтораста фунтов?" Валькер, собравшись с духом, ответил:

-- Это безстыдное вымогательство. Я положительно не признаю за собой этого долга, но все-таки поручу моему юрисконсульту уплатить сегодня же утром по счету Розанчикова, предъявив вместе с тем законным порядком протест против этого счета.

-- Я в этом нисколько не сомневаюсь, подтвердил мистер Бендиго, раскланиваясь, уходя из комнаты и оставляя г-жу Валькер с глаза на глаз с её супругом.

Этот достойный джентльмен, увидев себя наедине с любящей женою, безотлагательно принялся читать ей нравоучение, которое нельзя было бы передать в печати, в виду чопорности общепринятых приличий. Дело в том, что публика не расположена выслушивать истинную правду о негодяях, да к тому же почти каждое слово капитана оказывалось ругательством, которое милейший читатель мог бы, пожалуй, причислить к разряду непечатной брани.

Представьте же себе теперь вместо дружеской беседы между мужем и женой приблизительно следующую сцену: Разочарованный в своих разсчетах, взбешенный до крайности негодяй срывает, как говорится, сердце на любящей милой женщине, которая сидит перед ним бледная, дрожащая, изумленная таким неожиданным проявлением злобной ярости. Представьте себе, как он сжимает кулаки и грозит ими ей, словно собираясь ежеминутно ее ударить, как он мертвенно бледный от злости топает ногами и выкрикивает ей прямо в лицо ругательства, которыми приводит себя сам все в большее раздражение, как он ломает ей руки при каждой её попытке отвернуться в сторону и останавливает свой поток ругательств, лишь убедившись, что она упала со стула в глубоком обмороке. Перед тем у нея вырвалось из груди такое раздирающее сердце рыдание, что молодой еврейчик, подслушивавший у дверей сквозь замочную скважину, сам страшно побледнел и убежал, схватившись за голову. Пожалуй, что даже и лучше не распространяться в подробности об этом разговоре, к концу которого капитан, увидев свою жену без чувств на полу, схватил стоявший на умывальном столике кувшин с водою и вылил на нее этот кувшин. Столь энергическая мера не преминула быстро привести Моргиану в чувство. Встряхнув своими черными локонами, она робко взглянула на мужа, взяла его за руку и начала потихонько плакать.

Он стал говорить теперь с нею несколько мягче и не вырывал у нея своей руки. Ему было как-то неловко осыпать дальнейшими оскорблениями безпомощную любящую женщину, смотревшую на него с такой нежной мольбою.

-- Моргиана, - сказал он, твое безразсудство и неосмотрительность довели меня, быть может, до раззорения. Если бы у тебя хватило разсудительности зайти к Бароскому, то он по первому же твоему слову отменил бы приказ о моем аресте, и мое имущество не пошло бы без всякого толка прахом, как это случилось теперь. Впрочем, быть может, еще и теперь не поздно помочь горю. Счет, поданный Розанчиковым, просто на просто штука, придуманная сообща Аминадавом и Амосом-Ландышевым. Тебе следовало навестить Розанчикова; он, ведь, за тобой одно время порядком приударял!

Выпустив руку мужа, Моргиана с отчаянием возразила:

-- После того, что у нас с ним происходило, я не могу идти к нему.

Лицо Валькера тотчас же приняло такое выражение, что бедняжка вздрогнула и поспешно объявила:

-- Хорошо, милый, я сейчас же пойду.

-- Ну, ладно, попроси Розанчикова, чтобы он взял с меня вексель на сумму безстыдного своего иска. Срок может выставить, какой ему заблагоразсудится. Устройся так, чтобы повидаться с ним наедине, и я уверен, что если ты постараешься, то сможешь уладить дело. Советую, однако, поторопиться. Поезжай отсюда прямо к нему и возвращайся сейчас же назад, так как иначе успеют, чего доброго, предъявить ко мне новые иски...

Дрожа, как в лихорадке, страшно взволнованная Моргиана надела на себя шляпку и перчатки и направилась к дверям.

парочка лишних гиней.

-- Вот оне, - сказала Моргиана, лицо которой мгновенно расцвело улыбкой.

Она подставила это милое сияющее личико для поцелуя, за который заплатила ровно две гинеи.

Разве это не было с её стороны подлостью! "Не понимаю, как можно любить тех, кто не заслуживает уважения. Я ни за что в свете не могла бы этого сделать", - говорит девица Прим. - Никто, разумеется, и не станет насиловать ваших чувств, превосходнейшая мисс Прим. Прошу вас, однако, вспомнить, что Моргиана не принадлежала к числу таких высокородных и благовоспитанных мисс, как ваше сиятельство. Она была, с позволения сказать, совсем заурядной, простой девушкой, полюбившей мистера Валькера не потому, что ей было так приказано мамашей, а также не вследствие его собственной благовоспитанности, внешняго приличия и утонченности манер, но просто потому, что не могла поступить иначе, так как была не в состоянии представить себе мужчины лучше его. Разумеется, я вовсе не намерен выставлять г-жу Валькер образцом женских добродетелей. Если бы мне понравился таковой образец, я непременно отправился бы в Бекерскую улицу и обратился бы к моей, с позволения сказать, милейшей мисс Прим с просьбой об аудиенции.

Мистер Говард Валькер благополучно помещен теперь на хранение в отделение долговой тюрьмы при профессиональной квартире мистера Бендиго, что в канцелярском переулке. Читатель сочтет, пожалуй, за безчувственную насмешку над почтеннейшим героем, или лучше сказать, мужем героини этой повести, если мы сообщим, чем мог бы сделаться капитан, когда бы в его судьбу не вмешалось такое злополучное и на первый взгляд вовсе несущественное обстоятельство, каким являлась на первый взгляд нежная страсть Бароского к Моргиане.

Если бы Бароский не влюбился в Моргиану, он не надавал бы ей на двести гиней уроков, ни за что не позволил бы себе схватить ее за руку и пытаться поцеловать таковую. Если бы он не сделал такой попытки, Моргиана не дала бы ему пощечины, а он в свою очередь не засадил бы Валькера в долговое отделение за неплатёж вышеупомянутых двухсот гиней. Таким образом капитан Валькер оказался бы на свободе и продолжал бы, по всем вероятиям, жить припеваючи, пользуясь, в качестве человека состоятельного, общим уважением. Сам он всегда уверял, что если бы ему удалось еще хоть на месяц увильнуть от долговой тюрьмы, то успел бы за это время не на шутку разбогатеть.

Очень может быть, что это случилось бы и на самом деле, так как Валькер обладал блестящим предприимчивым гением, который приводит человека иной раз к богатству, но нередко также заставляет его познакомиться с кутузкой или ссылкой в места наиболее отдаленные. Он, пожалуй бы, и разбогател, если бы съумел сохранить свой кредит и удержаться от овладевавшей им иногда страсти к безразсудному мотовству. Он замечательно ловко хозяйничал с деньгами, полученными за женою и с гордостью утверждал, что во всем Лондоне не найдется человека, который съумел бы так изворачиваться с пятьюстами фунтами стерлингов. Он меблировал на эти деньги дом, буфет и погреб, обзавелся экипажем и лошадьми, и в то же время съумел приобрести себе паи в четырех акционерных компаниях, в трех из которых состоял учредителем и директором, произвел несметное множество операций с иностранными фондами, жил широко и роскошно, заработывая действительно большие деньги. Он учредил Капитолийское ссудо-сберегательное и страховое общество, открыл Чимборазские золотые рудники, организовал Общество осушения и обработки Понтинских болот, с капиталом в десять миллионов фунтов стерлингов и под покровительством его святейшества папы. В одной из вечерних газет рассказывалось как-то, что его святейшество назначил капитана Валькера командором Мальтийского ордена и хотел возвести его в графское достоинство. В свою очередь также его высочество панамский кацик, поручивший капитану Валькеру заключение государственного займа, пожаловал ему (в счет дивиденда) орден Замка и Сокола первой степени. Знаки этого ордена можно было ежедневно видеть в Бондстрите в конторе капитана Валькера вместе с патентом, написанным на пергаменте и скрепленным самим кациком и гросмейстером ордена. Через какую-нибудь неделю Валькеру удалось бы выпустить по двадцати за сто облигации панамского займа на сумму номинально в 503.000 фунтов стерлингов и получить за коммиссию 16.000 фунтов. Акции учрежденных им обществ поднялись бы альпари, и он не упустил бы тогда случая продать за чистоган свои паи. Он вероятно попал бы в парламент, был бы возведен в достоинство баронета и, кто знает, сделался бы, пожалуй, еще британским пэром.

-- Посудите сами, сударь, - говорил Валькер своим приятелям - разве можно было показать любовь свою к жене осязательнее, чем это сделал я, поместив ничтожные её деньжонки таким выгодным образом? Меня называют, сударь, безсердечным оттого, что дело не выгорело, но смею уверить, что вся моя жизнь была рядом жертв, принесенных этой женщине, таких жертв, каких ни один еще муж не приносил жене!

Доказательством ловкости и деловитости капитана Валькера служит., между прочим, тот факт, что ему удалось обойти и примирить с собою одного из злейших своих врагов, а именно нашего приятеля Розанчикова. После женитьбы капитана, Розанчиков, прервавший все коммерческия сношения с агентом-коммиссионером, дошел до такого озлобления, что послал ему счет на забранные из магазина косметические товары стоимостью в полтораста гинеи и подал в суд исковую жалобу. Валькер имел смелость явиться к своему врагу для личных переговоров и через каких-нибудь полчаса вступил с ним в самые приятельския отношения.

Розанчиков обещался отказаться от иска и принял взамен уплаты три стофунтовых облигации панамского займа, приносящих ежегодно по 25 процентов, которые должны были выплачиваться фирмою "Прощалыгина с братьями", что в переулке св. Суптина. Кроме этих трех акций он получил еще орден Замка и Сокола второго класса с лентой и звездою.

-- Через каких-нибудь четыре года, друг мой Розанчиков, надеюсь раздобыть вам первый класс этого ордена, - сказал Валькер. - Вы будете тогда командором Замка и Сокола, с законным правом получить в вечное и потомственное владение сто тысяч десятин земли на панамском перешейке.

жирная его грудь, когда, пришив крест и ленту к своему сюртуку, он облачился в этот сюртук, зажег четыре свечи и начал любоваться на самого себя в зеркало. С тех пор Розанчиков стал ходить в плаще, под которым удобнее было носить знаки ордена. В том же году почтенный парфюмер доставил себе удовольствие побывать в Булони. Во время переезда он страшно страдал морского болезнью, по как только корабль подошел к пристани, Розанчиков появился из каюты, распахнув свой плащ так, что звезда, сверкавшая у него на груди, бросалась в глаза всем и каждому. Солдаты на улицах отдавали ему честь. Все его называли не иначе, как "Ваше превосходительство" и по возвращении на родину он вступил с Валькером в переговоры относительно приобретения себе патента на офицерский чин в службе панамского кацика. Валькер обещал выхлопотать ему чин капитана, предупреждая, что за патент придется уплатить в панамский военный департамент двадцать пять фунтов стерлингов. Розанчиков внес требуемую сумму, получил патент на капитанский чин и приказал отпечатать сотню визитных карточек с надписью:

КАПИТАН
Арчибальд РОЗАНЧИКОВ,
кавалер ордена Замка и Сокола.

Зачастую случалось ему посматривать на этот патент и визитные карточки, хранившияся у него в письменном столе. Что касается до орденского креста, то он прятал его в туалетном столике и надевал на себя каждое утро, когда брился.

милостиво принят своим монархом. Его высочество предложил назначить капитана Розанчикова флигель-адъютантом и произвести его в полковники, но капитан оказался не при деньгах, а панамский военный департамент не выдавал патентов в кредит. Тем временем его высочество покинул Регентскую улицу. Утверждали, что он вернулся в Панаму, а по другим слухам в Ирландию, в город Корк, откуда он был родом. Поговаривали даже, будто он остался в Лондоне и ведет отшельническую жизнь в одной из тамошних тюрем. Во всяком случае, августейший кацик оказывался на некоторое время невидимым, и производство капитана Розанчикова в следующий чин временно позадержалось.

Вступив в компанию с Ландышевым, Розанчиков устыдился сообщить ему о своих чинах и орденах и хранил это обстоятельство в строжайшей тайне до тех пор, пока оно не обнаружилось при условиях самого прискорбного свойства. В тот самый день, когда задержали Валькера за неплатеж Бенжамену Бароскому, появился в газетах отчета об арестовании его высочества панамского принца, по иску мелочного торговца съестными припасами и спиртными напитками в одном из пригородных лондонских захолустьев. Судья, которому торговец подал свою исковую жалобу, отпустил, при разборе дела массу шуточек, заставлявших всех присутствующих смеяться доупада. Изумляясь обилию спиртных напитков, требовавшихся для кацика, судья осведомился, неужели его высочество пил в два горла, подобно двуглавому лебедю? Ужь не привез-ли он с собою с Панамского перешейка каких-нибудь прелестных дикарок? и т. п. Особенный эффект произвело в суде, по словам репортера, предъявление лавочником большой звезды и зеленой с желтим ленты ордена Замка и Сокола, которыми его высочество хотел пожаловать лавочника вместо того, чтобы платить ему по счету.

Сердце Розанчикова обливалось кровью, когда он читал означенную заметку. Как раз в это время вернулся Ландышев из ежедневной своей прогулки в Сити.

-- Ну что, Розанчиков, слышали вы новость? - спросил он.

-- Об его высочестве?

Розанчиков был тут уже не в состоянии удержаться. Он рассказал своему компаньону, что принял в уплату по своему счету с Валькером три облигации панамского государственного долга и проклинал себя, на чем свет стоит, за такую глупость.

-- Ну, это не велика важность, - возразил Амос, он же Ландышев. - Перепишите прежний счет на бело, присягните в суде, что Валькер должен вам полтораста фунтов и сегодня же получите оттуда приказ о задержании его впредь до уплаты долга.

Действительно таким образом оказался у судебного пристава еще и другой приказ о задержании капитана Валькера.

-- Завтра или после завтра к вам непременно зайдет его жена, - предупредил своего компаньона Ландышев. - Такие молодцы всегда посылают своих жен кляньчить у кредиторов, - но вы, надеюсь, съумеете переговорить с ней надлежащим образом.

как она позволила себе так безсердечно поступить со мною? Если же она, паче чаяния, все-таки придет, то вы увидите, как я с нею разделаюсь.

Почтенный парфюмер действительно решился выказать величайшее жестокосердие по отношению к предмету прежней своей любви и ночью, лежа в постели, мысленно переживал сцену, долженствовавшую произойти у него при свидании с Моргианой. "Да, - говорил он сам себе, - славная выйдет штука, когда эта гордая Моргиана падет предо мною на колени, а я, указывая ей на дверь и приложив руку к сердцу, скажу: - Сударыня, вы сами изволили закалить против вас это сердце. Да, вы его закалили. Предайте же теперь забвению воспоминание о былом, о тех минувших временах, когда я думал, что мое сердце разорвется на части. Оно уцелело, сударыня, так как сердца человеческия сделаны из более прочного материала, чем это может показаться с первого взгляда. Я думал, что умру, но остался в живых и дожил теперь до того, что женщина, презревшая мою любовь, валяется теперь у моих ног! Да, у моих ног! Ха, ха, ха!..

Розанчиков заснул, убаюканный этими мыслями, но очевидно, что ожидание свидеться еще раз с Моргианой сильно его волновало, так как, в противном случае, зачем же стал бы он давать себе труд заблаговременно запасаться толиким геройством? Ночь он провел очень безпокойно и видел тяжелые томительные сны, в которых Моргиана представлялась ему во множестве различнейших образов. Ему снилось, будто он причесывает ей волосы, едет верхом рядом с её экипажом в Ричмонд и вдруг лошадь под ним обращается в крылатого змея, а Моргиана становится Вольсеем, который хватает его за горло и начинает немилосердно встряхивать и душить под звуки корнет-a-piston, на котором играет проклятый змей. На другой день утром Ландышев отправился по обыкновению в Сити, а Розанчиков сидел в профессиональном своем кабинете, читая утреннюю почту, когда вдруг сердце у него дрогнуло при виде стоявшей перед ним на яву дамы, - той самой дамы, которая перед тем грезилась почтенному парикмахеру во сне.

Многия из знатных леди, покупавших щеточки, гребеночки и разные косметическия принадлежности в магазине Розанчикова с удовольствием заплатили бы десять гиней за такой румянец, который внезапно покрыл в эту минуту его лицо. Сердце Арчибальда усиленно билось. Он чуть не задыхался в плотно стягивавшем его сюртуке. Дело в том, что хотя Розанчиков и приготовился заранее к посещению Моргианы, но чувствовал, что теперь в решительный момент напускное мужество его повидает. Оба они молчали в течение нескольких минут.

-- Вы, разумеется, знаете, что привело меня к вам, - сказала, наконец Моргиана, откидывая слегка в сторону свой вуаль.

вас обратиться к моим юрисконсультам: Бленту, Гону и Шарпу.

-- Не ожидала я этого от вас, г-н Розанчиков, - заметила на это капитанша, начиная плакать навзрыд.

-- И знаете-ли что, сударыня? После всего, что происходило между нами, я, признаться, не ожидал, что вы удостоите меня посещением. Я считал капитаншу Валькер слишком знатною дамой, для того, чтобы навещать какого-нибудь Арчибальда Розанчикова (хотя у него и бывают многие из самых знатных британских вельмож). Чем могу я вам служить, сударыня?

-- Боже мой, неужели у меня не осталось больше друзей? Мне никогда и в голову не приходило, чтобы и вы, r-в Арчибальд, могли меня покинуть! - воскликнула бедняжка Моргиана.

Имя Арчибальд, произнесенное прежним так хорошо известным ему тоном, очевидно произвело на парфюмера большое впечатление. Он усиленно замигал и на мгновенье остановил на г-же Валькер чрезвычайно пристальный взгляд.

-- Какие у вас там счета с г-нем Валькером, из-за которых теперь его держат в тюрьме?

-- Он забирал здесь в магазине разные косметические товары в течение целых пяти лет, расходовал больше щеток для волос, чем любой из здешних герцогов и тратил столько одеколона, что должно быть просто напросто в нем купался. Вообще капитан держал себя со мною всегда так высокомерно, как если бы был настоящим лордом, - не платил мне никогда ни гроша и, выражаясь иносказательно, поразил меня кинжалом в самое сердце. Впрочем, я ведь об этом вовсе не хотел и говорить. Я всегда надеялся, что судьба рано или поздно за меня отмстит и теперь вижу, что я отмщен!

Почтенный парфюмер привел себя этими соображениями в настоящую ярость. Утирая жирное свое лицо носовым платком, он самым решительным тоном глядел на г-жу Валькер.

-- Кому же вам так хотелось отмстить, Арчибальд, то есть г-н Розанчиков? Неужели вам приятно мстить мне, - мстить женщине, разбивая её счастье? Нет, в прежнее время вы не стали бы поступать таким образом!

что мое сердце разорвется, но нет, вещество, из которого состоят наши сердца, оказывается на самом деле гораздо прочнее, чем мы предполагаем. Я думал, что умру, но остался в живых, перенес все пытки и дожил, наконец, до того, что вижу у моих ног женщину, которая когда-то презрительно меня отвергла.

"Ах, Арчибальд!" и снова разрыдалась. Эти рыдания оказались в данном случае красноречивее всяких слов.

-- "Ах, Арчибальд!" Этого еще только не хватало! Прошу вас, Моргиана, не называйте меня Арчибальдом. Подумайте только о том положении, которое вы могли бы занимать теперь, еслибы вам заблагоразсудилось называть меня "тогда" Арчибальдом. Теперь это уж совершенно безцельно, - продолжал он, приходя все более в волнение и наконец, добавил, с каким-то озлобленным пафосом: Я чувствую себя глубоко обиженным и оскорбленным, но все-таки не в силах видеть перед собою женщину в слезах. Чего же вы от меня хотите?

-- Добрейший, милый, г-н Розанчиков! Прикажите вашим поверенным остановить это мерзкое, гадкое взыскание. Возьмите от г-на Валькера вексель. Как только выпустят капитана из долговой тюрьмы, он через несколько дней наверное получит крупную сумму и расплатится тогда со всеми вами. Не раззоряйте меня и его в конец, требуя немедленной уплаты. Будьте милым, хорошим Розанчиковым, каким я вас знала всегда до сих пор!

Розанчиков взял Моргиану за руку. Она не отняла от него этой руки, а он погрузился в думу о прежних днях. Он знал, ведь, Моргиану почти с пеленок. Когда она была ребенком, он в заседании клуба "Телячьих Почек" качал ее у себя на коленях. Затем она подросла и сделалась предметом искренняго его обожания... Под натиском всех этих воспоминаний сердце парикмахера, как говорится, разстаяло.

тогда нажить на них барыши. Кроме того я не могу видеть её слез и не в состоянии попирать ногами когда-то дорогую мне женщину. Успокойтесь, Моргиана, - заявил он веселым, громким голосом. - Я прикажу остановить взыскание с вашего мужа и стану опять прежним, добрым Розанчиковым.

-- Скажите лучше прежним смиренным ослом! - проревел голос, заставивший Розанчикова вздрогнуть. - Вы, Розанчиков, как я посмотрю, просто на просто жирный дурак! Отказываться от взыскания законного долга, из-за того только, что к вам вздумала придти женщина, которая умеет хныкать и ловко распускать нюни. Да знаете-ли вы, какая это женщина! - продолжал восклицать Ландышев.

-- Как вы смеете говорить о ней таким образом? - оборвал его старший компанион.

-- Я говорю только, что она ловкая женщина. Вспомните, как обошлась она с вами самими, а потом пыталась проделать такую же штуку с Бароским! Неужели вы такая тряпка, что согласитесь отказаться от ста-пятидесяти фунтов из-за того, что этой даме пришла фантазия открыть перед вами фонтан своих слез? Во всяком случае я лично ни за что в свете не пойду на такую сделку. Деньги эти в такой же степени мои, как и ваши, и я намерен их получить, или же держать Валысера в тюрьме, пока он не заблагоразсудит со мной расплатиться.

Робкий добрый гений, указывавший Розанчикову путь доброты и сострадания, очевидно, испугался присутствия его компаниона, а потому немедленно распустил крылья и улетел.

-- Разумеется так! К счастью для фирмы, - отрывистым тоном подтвердил Ландышев. - Вот что, сударыня, - добавил он, - все, что я могу для вас сделать, это взять по полтиннику за рубль. Больше я не могу спустить ни единого гроша. Соблаговолите уплатить мне по этому разсчету, и ваш супруг будет выпущен на свободу.

-- Ах, сударь, Говард заплатит вам через неделю.

-- В таком случае пусть он поживет недельку у моего дядюшки Бендиго. Там ему очень хорошо, - возразил с усмешкою Шейлок. - Не лучше-ли вам пройти, г-н Розанчиков, в магазин и заняться делом? - продолжал он. - Г-жа Валькер не может же требовать, чтобы вы здесь слушали целый день её сетования.

Розанчиков обрадовался представившемуся ему благовидному предлогу исчезнуть из кабинета, но прошел не в магазин, а в свою комнату, где выпил залпом большой бокал мараскина. Он сидел там раскрасневшись и страшно взволнованный до тех пор, пока Ландышев не явился сказать ему, что г-жа Валькер ушла и не станет больше его безпокоить. Арчибальд выпил после того еще несколько рюмок мараскина, отправился вечером в театр, а оттуда в модную портерную. Ликер, театральная пьеса и веселые песни в портерной оказались, однако, не в силах вытеснить у него из головы г-жу Валькер, - воспоминание о прежних временах и бледное заплаканное её личико.

конторке, мысленно называя себя мягкосердечным болваном за то, что согласился на такую скидку, растрогавшись женскими слезами и рыданиями).

Как уже упомянуто, Моргиана, почти не помня себя от горя, вышла из магазина и машинально направилась вдоль по улице, заливаясь все время слезами. Она чувствовала страшнейший упадок сил, объяснявшийся тем, что с утра ничего еще не ела и выпила всего только стакан воды в кондитерской на Странде. Ей пришлось ухватиться за перила решетки, которою обнесен был двор одного старинного дома. Как раз в эту минуту из дверей дома выходил мужчина небольшого роста, несший под мышкою что-то, завязанное в желтый носовой платок.

-- Праведный Боже, неужели это вы, г-жа Валькер? - воскликнул этот господин, оказавшийся старинным нашим знакомцем Вольсеем, который только что собирался занести одному из своих клиентов сюртук для окончательной примерки. - Вы, кажется, нездоровы, сударыня? Что с вами? Ради Бога, зайдите ко мне, - продолжал он и, схватив Моргиану под руку, провел ее в комнату, находившуюся позади мастерской. Он посадил ее там в кресло и прежде, чем она могла приступить к каким-либо объяснениям, поставил перед ней стакан воды с вином.

Немного оправившись, бедняжка рассказала, как умела, грустную свою повесть, прерывая ее безпрерывно рыданиями: Розанчиков предъявил иск и арестовал капитана за неплатеж долга. О на пыталась выхлопатать отсрочку, но Розанчиков отказался выполнить её просьбу. "Каким жестокосердым подлым скотом должен он быть, если мог отказать ей в чем-либо", думал в это время рыцарски великодушный портной.

-- Знаете что, моя дорогая, - добавил он вслух, - у меня нет ни малейшого основания любить вашего мужа, и я знаю про него слишком многое, для того, чтобы мог питать к нему уважение, но вас лично я люблю и уважаю. Чтобы услужить вам, я поставлю последнюю свою копейку ребром.

и что сам Вольсей, познакомившись с капитаном, будет лучшого о нем мнения. Долг г-ну Розанчикову составляет всего только полтораста фунтов, но г-н Ландышев соглашается взять по сорока копеек за рубль. Сколько это составит в общей сложности, она не знает, но г-ну Вольсею, разумеется, не трудно будет сосчитать.

-- Я с радостью заплатил бы тысячу фунтов стерлингов если бы только мог вас этим утешить и успокоить, - объявил Вольсей, проворно вскочив со стула - Потрудитесь, моя дорогая, обождать меня здесь минут десять, и я надеюсь, что все у нас будет улажено.

друг с другом на этот счет различными комментариями). Извозчик мигом доставил их в Канцелярский переулок на профессиональную квартиру судебного пристава.

-- Кредиторы согласны похерить весь долг за двадцать фунтов стерлингов, - объявил Аминадаву старшему энергический портной, передавая ему письменное удостоверение в том, что г-н Бендиго может освободить капитана Валькера, получив от г-на Вольсея чек на вышеупомянутую сумму.

-- Не стоит им ее и платить - угрюмо объявил Валькер. - К чему отбирать от вас, Вольсей, двадцать фунтов стерлингов? Представьте себе, что за время отсутствия жены на меня поступило сюда еще семь взысканий. Теперь я по неволе вынужден буду подать в коммерческий суд заявление о несостоятельности, но, смею уверить, - добавил он шепотом, - что долги чести для меня священны. Если вы соблаговолите одолжить мне двадцать фунтов, то обязуюсь честным словом джентльмена возвратить вам с благодарностью эту сумму, как только меня выпустят из долгового отделения.

-- На кой чорт, сударыня, не взяли вы извозчика? - заревел он, узнав, что она шла пешком всю дорогу от Канцелярского переулка до магазина Розанчикова. - Взыскания на меня поступили к судебному приставу всего лишь полчаса тому назад и если бы не ваша непроходимая глупость, я был бы теперь вольною птицей.

-- Ах, Говард, - укоризненно возразила она, - разве вы не взяли от меня, то есть, разве я не отдала вам все деньги до последняго гроша?..

С этими словами она отошла в сторонку и снова залилась горькими слезами.

-- И в самом деле, милочка, ведь ты не виновата! Ну, полно, успокойся, - объявил строгий, но справедливый её супруг, слегка покраснев. - Мне, значить, суждено еще раз нобывать в коммерческом суде. Что же, для меня не в первые! Не хнычь же, я ведь на тебя не сержусь.