Виригинцы.
Часть четвертая и последняя.
Глава VI. Каким образом мы все вышли из ландо.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Виригинцы. Часть четвертая и последняя. Глава VI. Каким образом мы все вышли из ландо. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
КАКИМ ОБРАЗОМ МЫ ВСЕ ВЫШЛИ ИЗ ЛАНДО.

-- Если вам, капитан Майльз Варрингтон, случится снискать расположение какой нибудь лэди, - или пожалуй множества лэди, - положим хоть герцогини Девонширской, мистрисс Крю, мистрисс Фитцгерберт, богини Венеры, мадмуазель Гиллисберг, это все равно, - если вам, повторяю я, случится снискать расположение какой нибудь лэди, неужели вы станете рассказывать об этом за общим офицерским столом?

-- Извините, сэр, я еще не такой дурак! отвечает капитан, с самодовольствием взглянув в зеркало.

-- А вы, мисс Тео, передали ли вашей матери каждое слово, сказанное вами мистеру Джо Блэйку младшему, во время сегодняшней утренней прогулки в кустарнике?

-- Джо Блэйку! восклицает Тео младшая.

-- А вы, мадмуазель? сказали ли вы, что содержала в себе записочка, пропитанная ароматом самых нежных духов, которую вы получили от сэра Томаса? Посмотрите, как она краснеет! краснее занавеса, клянусь честью! Ничего, мадмуазель; мы все имеем свои секреты (говорит сквайр, делая изысканный французский поклон). В кустарнике, мисс Тео, вы ничего не говорили, вы только собирали орехи! Ничего, Майльз; даже самым снисходительным отцам мы не все высказываем, - и если я только скажу, что происходило в ландо, на Гампстэдской дороге, 25 мая 1760 года, то пусть кавалер Руспини выдернет мне зубы!

-- Разскажи, папа, я прошу тебя! восклицает мама: - а то пожалуй тебе придется отказать от места Джибсону, который был тогда нашим кучером. Разскажи, я этого требую!

-- Что же это за тайна? спрашивает мадмуазель, с своим милым французским акцентом, обращаясь к моей жене.

-- Eh, ma fille! отвечает лэди шопотом. Ты верно хочешь знать, что я сказала? Я сказала да! и больше ничего.

Итак, не я открыл тайну, а моя жена. Это, впрочем, был один только итог нашего разговора, в то время, как ландо неслось ужасно быстро, как я думал тогда, по дороге в Гампстэд и обратно до церкви. Тео не соглашалась бежать от своих почтенных родителей, ни за что в мире не соглашалась! Но мы дали друг другу клятву; она не выходить замуж ни за кого кроме меня, я - не жениться на другой, даже еслиб мы дожили до мафусаиловых лет, и еслиб сам принц Валлийский сделал ей предложение. Она не считала себя в праве взять назад сердце, отданное мне с согласия, даже по приказанию папа. Спустя несколько времени добрый отец вероятно согласится на брак, говорила Тео: - и если Джорж сдержит свое слово, то, теперь ли, или через двадцать лет, здесь или в другом мире, она не нарушит своего обещания.

Когда свидание кончилось, лицо Гетти сияло радостью; она видела на лице Тео очаровательное спокойствие. Все лекарства доктора, говорила она, не в состоянии были принести такой быстрой и огромной пользы. Совершив поступок неповиновения, сестры воротились домой. Я должен был уступить место, которое занимал в течение кратковременного счастия подле больной. Гетти впрыгнула в ландо, Чарли вскочил на козлы. Впоследствии он мне говорил, что проповедь, которую они слушали, была прескучная.

В семействе Ламберта не одна Гетти заметила перемену в Тео. Мне сказывали, что когда сестры воротились домой, то мама обняла их обеих, особливо больную, с горячностию, большею против обыкновенной. Для доброй Тео, сказала тетя Ламберт: - загородная прогулка очень полезна. Она верно была на Гампстэдской дороге, не правда ли? Завтра надо еще раз прокатиться. Слава Богу, лошади милорда Ротама к нашим услугам, и милое дитя мое может пользоваться ими раза три-четыре в неделю.

Ламберт полагать, что дочь и её обожатель когда нибудь встретятся. А разве женщины не помогают одна другой в любовных затруднениях? Не оне ли составляют планы, заводят интриги, рассказывают пленительные истории, доставляют любовникам случаи к свиданию, прицепляют веревочную лестницу, приласкивают, подкупают, мистифируют стража, обращают внимание на посторонние предметы, в то время, как Стрефан и Хлоя, под покровом сумерек, воркуют и милуются, или собираются умчать на почтовых в Гретна-Грин?Да, мои милые, некоторые люди имеют это свойство; любивши нежно в молодую пору своей жизни, они продолжают быть добрыми и нежными к молодым своим преемникам, когда последние начинают разъигрывать ту же самую комедию.

Мисс Прим совсем иное дело. Услышав, что двое молодых людей привязаны друг к другу, она с презрением смотрит на них, как на величайших глупцов, видит в них источник всякого зла. А почему? Потому что у ней горб. Мне кажется, если она увидит в парке пару воркующих голубков, то непременно потупит глаза, или швырнет в них камнем; но вы видите, милые мои, что я говорю о вашей бабушке Ламберт, представлявшей собою олицетворение человеческого добродушия; кроме того, в деле, о котором идет речь, могу ли я сказать, что она знала о нем или нет?

Итак, после каждой прогулки Тео, мистрисс Ламберт повторяла одно и то же: дитя мое, для тебя деревенский воздух лучше всякого лекарства; надеюсь, ты завтра еще прогуляешься, еще, еще и еще.

-- Как ты думаешь, папа? ведь загородные поездки нашей Тео удивительно благотворно действуют на её здоровье; не правда ли, что ей должно как можно больше дышать деревенским воздухом? спрашивает тетушка Ламберт, обращаясь за ужином к генералу.

-- Разумеется. Если карета и шестерка лошадей приносят пользу маленькой Тео, то оне будут у нея, говорит Ламберт: - если не будет лошадей, то я сам готов тащить ландо до самого Гампстэда.

несколько глотков негуса, который он приготовлял собственно для нея; действительно, прогулка поправляла её здоровье в тысячу раз лучше самых верных лекарств, которые, Бог знает почему, оказывали очень мало пользы. Гетти просветлела, развеселилась. Вечер этот был чрезвычайно похож на один из вечеров, проведенных в Оакгорсте. Вот уже несколько месяцев с того рокового, жестокого дня, о котором впрочем никто не говорил в доме, они не имели еще такого чудесного вечера.

Но если Гетти и мать хотели ослепить доброго, простосердечного отца, то сама Тео была слишком честна, чтобы пользоваться этим очаровательным ослеплением. Когда генерал в четвертый или пятый раз возвратился к любимой теме разговора, о поправлении здоровья дочери, и спросил: чему же это надо приписать - деревенскому ли воздуху, хине или новому лекарству? - Папа, неужели вы не догадываетесь? сказала Тео, положив руку свою на руку отца; голос её дрожал, но глаза были совершенно открыты и светлы.

-- Чему же, дитя мое? спросил генерал.

-- Свиданию с ним!

Мать и Гетти побледнели; сердце Тео забилось сильнее; продолжая глядеть на изумленное лицо отца, она начинала тоже бледнеть.

-- Боже великий! простонал отец, освобождая свою руку с таким печальным выражением, что Гетти подбежала к обмирающей сестре, схватила ее в свои объятия и вскричала: - Тео ничего об этом не знала! Это мое дело.... тут одна я виновата.

Тео склоняется на шею сестры и цалует ее двадцать, пятьдесят раз.

-- Женщины, женщины! вы хотите играть моей честью? вскричал разгневанный отец.

Тетушка Ламберт рыдает.

-- Не говорите ей ни слова! снова восклицает Гетти и прислоняется к стене, потому что Тео, склонясь на плечо сестры, окончательно упала в обморок.

На другой день я преспокойно и с отличным аппетитом завтракал, как вдруг отворилась дверь и верный мой Гумбо доложил о приезде генерала Ламберта.

С первого взгляда на лицо генерала я догадался, что вчерашнее свидание было ему известно.

-- Ваши сообщницы не изменили вам, сказал генерал, как скоро Гумбо вышел из комнаты: - напротив держали вашу сторону и возстали против отца. Доказательство, как привлекательны бывают тайные свидания. Мне сказала это сама Тео.

в своем семействе, не должен служить для него исключительным законом.

-- Перестань, Джорж! возразил генерал. Мы хотя и разошлись, но я бы не желал переставать любить друг друга, нет! Боже сохрани! Не ты ли, однакожь, дал мае обещание не встречаться с ней?

-- Я и не искал случая встретиться с ней, сказал я и, разумеется, покраснел; хотя это была правда, но в душе я сознавался, что был неправ.

-- Ужь не хочешь ли ты сказать, что ее привезли к тебе? спрашивает отец в сильном волнении. Неужели ты хочешь прятаться за юпкой Гетти? Какая славная защита для джентльмена!

-- Нет, я не хочу прятаться за бедным ребенком, отвечал я. - Говорить, что это сделал я сам, значило бы сделать попытку увернуться, а я не привык к уверткам. Я не отступил от буквы моего условия, но действовал противно его духу. С этой минуты я уничтожаю его совершенно.

-- Я беру назад опрометчивое обещание, сделанное внезапно, в минуту крайняго возбуждения и душевного безпокойства. Никто не может быть связан словами, произнесенными в такое время, и, что еще более, мистер Ламберт, ни один честный и благородный человек не решится его связывать.

-- Значит я поступил безчестно? вскричал генерал.

-- Да, если только эта фраза может быть употреблена между нами! отвечал я с горячностью. Она употреблена, и теперь уже не может быть вопроса ни о любви, ни о взаимном уважении, ни о различии возраста; если б вы были отцом моим - а я люблю вас, дядюшка Ламберт, лучше, чем отца - я бы и тогда не перенес этого! Ну скажите, что я сделал? Я виделся с женщиной, которую считаю моею женой перед Богом и людьми, и если она позовет меня, я увижусь с ней опять. Если она придет ко мне, то дом и половина того, что я имею, будет принадлежать ей. Вы не имеете права взять обратно сделанный мне подарок. Неужели несправедливые упреки мадам Эсмонд вы хотите наложить на это нежное, невинное создание? Вы показываете вид, что любите дочь свою, и между тем не можете перенести для нея легкого оскорбления вашей гордости. По вашим понятиям, пусть она лучше погибнет, лишь бы только какая нибудь старуха в Виргинии не сказала, что мистер Ламберт пустился в спекуляции, чтобы сбыть с рук одну из двух своих дочерей. Неужели же для удовлетворения того, что вы называете честию, а я эгоизмом, мы должны разлучиться, должны разорвать союз наших сердец, должны забыть друг друга, - я должен жениться, а она выйти замуж, за кого приведется? Какой мужчина может быть для моей неоцененной Тео тем, чет был для нея я? О Боже! Какая женщина может заменить мне Тео? - Пожалуй, отдайте ее завтра же хоть за принца Валлийского, но это будет трусость, это будет измена. Можем ли мы, можете ли вы нарушить обещания, данные нами друг другу пред лицом неба? Пожалуй, разлучите нас, - и она у вас умрет: это верно! Неужели вы дали клятву убить ее? Так убейте же, если думаете, что клятва эта вас связывает. С своей стороны, клянусь, что я рад вашему приходу: по крайней мере я могу формально взять назад свое слово и откровенно объявить, что, по первому её призыву, явлюсь к ней!

Без всякого сомнения, эта речь была произнесена с душевными порывами и волнением, принадлежавшими юности мистера Варрингтона, и с твердым убеждением, что смерть непременно унесет одного из любящих, или обоих их, в другой мир, если только произнесен будет приговор разлуки. Скажите, кто не веровал, что первая и пламенная любовь продолжится вечно? С тех пор, изучая людей, наблюдая развитие, прогресс и - увы! я должен сказать - упадок нежной страсти, я улыбаюсь теперь, вспоминая о моих юношеских заблуждениях, о пылкой юношеской любви; но называйте это безумством, а я все-таки держусь его; я все-таки останусь притом убеждении, что ни тот, ни другая не были бы счастливы с кем бы то ни было другим, и что из безчисленного множества человеческих созданий, само небо определило, чтобы эти два были соединены вечно, неразрывно.

не знаю. Теперь, когда вы не хотите в. разговоре со мной оказывать должное моим летам почтение, не хотите исполнять долга, требуемого от всякого джентльмена, я должен приказать моему семейству, моим детям - а оне должны повиноваться мне безусловно - не узнавать вас при встрече. По вашей чести, по мнению, которое я составил о вас, я, при настоящей моей горести и смущении, надеялся найти в вас человека, который поможет мне успокоиться. Богу одному известно, как я нуждаюсь в сочувствии ближняго. Но вместо помощи, вы ставите препятствие на моем пути. Вместо друга - прости меня милосердое небо! - я нахожу в вас врага! врага спокойствию моего дома и чести моих детей! Врагом я буду считать вас и буду знать, как разсчитаться с вами, если вы попробуете еще раз нарушить мое спокойствие.

Сказав это, мистер Ламберт махнул рукой, надел шляпу и вышел из комнаты.

Это обстоятельство поставило меня в крайнее недоумение; я был убежден, что между нами началась война. Кратковременное счастие вчерашняго дня омрачилось и исчезло. Казалось, я никогда еще не чувствовал себя таким несчастным, как теперь, когда горечь ссоры присоединялась к мучениям разлуки, и я оставался не только одиноким, но и без друзей. Втечение одного года постоянной приязни, я привык смотреть на Ламберта с уважением и любовью, с чувством, которого не питал ни к кому из смертных, кроме моего неоцененного Гарри. При одной мысли, что его лицо с гневом будет отвращено от меня, казалось, как будто солнце скрылось из моей сферы и кругом меня все покрылось мраком. Но все же я чувствовал, что, взяв назад опрометчивое обещание не видаться с Тео, я поступил справедливо, что моя верность к ней, как и её ко мне, стояли выше всех других уз, образуемых долгом или повиновением, и что я принадлежал ей первее и главнее всех. Мы дали клятву друг другу, которой не в состоянии разрешить никакой родитель; все священники в христианском мире засвидетельствуют и утвердят контрактат, заключенный между нашими сердцами.

В тот день, механически направляясь в обыкновенное мое убежище - в библиотеку нового музея, я случайно встретил там Джэка Ламберта. С пылкостию юноши и при нетерпении поделиться с кем нибудь моим горем, я вывел его из комнаты, вышел в сад и излил перед ним всю скорбь моей души. Я не очень жаловал Джэка: он был порядочный ветрогон, надменен и донельзя скучен с своими латинскими цитатами. Если я и обращался к нему со всею откровенностью, то именно во время моей горести, когда я готов был прильнуть к нему или ко всякому другому; он сам страдал от нежной страсти к маленькой американке, так что на этот раз я нашел в нем университетского джентльмена, готового сочувствовать несчастию ближняго. Я рассказал ему о моей вчерашней встрече с его сестрой, об утреннем свидании с его отцом и о моей решимости во что бы то ни стало не разлучаться с Тео. Узнав, из множества произнесенных им цитат из греческих и латинских авторов, что он берет мою сторону, я принял его за человека с большим умом, крепко прижался к его локтю и начал осыпать его выражениями дружбы, которых до этой поры он не привык от меня слышать. Я проводил его до самой квартиры генерала; дождался, пока он войдет в другую дверь; окинул взглядом весь дом, стараясь, с болезненным ощущением в душе, узнать по его наружному виду, что делала и что думала душа моей души, и наконец в кофейном доме, где ждал возвращения Джэка, потребовал бутылку вина. Делая ему такое щекотливое поручение, я называл его братом. мимоходом сказать, имя Джэка, - целую бутылку вина и велел подать другую. Я думал, что Джэк не воротится.

Наконец Джэк явился с лицом, не обещавшим много хорошого. Он подошел к столу, выпил из второй моей бутылки два стакана, один за другим, и начал историю, которая, для меня по крайней мере, не лишена была интереса. Бедная моя Тео не выходила из комнаты; события вчерашняго дня сильно ее взволновали. Джэк пришел к самому обеду, после которого добрый отец сообщил об утреннем свидании; он хотел говорить как можно свободнее и имел к тому возможность, - потому что за столом сидел старший сын, а Теодосия находилась в своей комнате. Генерал рассказал весь наш разговор. Он приказал Гетти молчать (а та и без того была безмолвна, как мышка, бедненькая!), потом обратился к тетушке Ламберт (которая, само собою разумеется, не забыла смачивать платок свой обилием слез) с грозным замечанием, что оне все против него, да и между собой-то готовы продать друг друга, и наконец гневно отвернулся от них и спросил Джэка: в каком виде представляется ему эта проделка?

К изумлению отца, матери и сестры, Джэк произнес речь в мою защиту. Он доказывал (цитируя, ужь я право не знаю, каких древних авторитетов), что дело это вышло из рук родителей той и другой стороны; что, дав предварительное согласие, они не имеют права судиться. Хотя он и не придерживается воззрений великих, почтенных духовных особ, даже всего сонма особ, на брачный обряд, - о чем можно бы сказать очень многое, - но относительно самого брака он имеет самые твердые убеждения, допуская даже, что браки, совершаемые перед гражданским начальством и без священника, перед лицом неба становятся ненарушимыми, неразрывными.

-- Сэр, говорил Джэк, обращаясь к отцу: - человек не имеет права, не смеет разъединять два человеческия существа, соединенные мной, Джэком Ламбертом, молодым священником; а тем более не имеет права разъединять людей, соедивенных самим Богом (при этих словах, Джэк снял свою шляпу). Мой взгляд на этот предмет правилен и чист. Эти молодые люди соединены небом; они дали клятву друг другу с вашего согласия, а ведь вы священник воего семейства. Мой взгляд на этот предмет верен, и я изложу его в двух-трех разсуждениях, которые, надеюсь, удовлетворят вас вполне. Я уже удовлетворен, мой друг, сказал отец; а бойкая маленькая Гет шепчет мне: Джэк, мама и я сошьем тебе дюжину рубашек, - это верно, как верно, что яицы не яблоки".

"Во время нашего разговора, продолжал Джэк: - показалась сестра Теодосия, сильно взволнованная, очень бледная. - поцаловала отца, села рядом с ним и взяла крошечку тоста (любезный Джорж, да этот портвейн превосходный, я пью твое здоровье) и обмакнула в его негус.

" - Дх Тео, тебе бы надо быть здесь и послушать проповедь Джэка! говорит Гестер. Он удивительно хорошо проповедует!

" - Он говорил целых три четверти часа по шрюсбирийским часам, замечает отец: - тогда как я не говорил и вполовину так долго по моим собственным часам. Предметом его проповеди была ты, милая, прибавил он, трогая рукой Теодосию.

" - Я, папа?

" - Ты и.... и мистер Варрингтон.... и.... Джорж, моя душа.

"При этом (продолжал мистер) сестра моя прижалась к генералу и,.склонив голову на его плечо, заплакала.

" - Это совсем не так, как говорится в одном месте у Павзания, - сказал я.

"Я улыбнулся простоте моего отца, под влиянием которой он обнаруживал перед детьми свое невежество. Когда Улисс увез от отца Пенелопу, царь пустился в погоню за женихом и дочерью. и умолял последнюю воротиться домой. При этом Улисс представил ей на выбор: или воротиться, или ехать с ним дальше. Дочь Икария, выслушав предложение, опустила на свое лицо покрывало. За неимением покрывала, моя сестра спряталась в вашем камзоле, сэр. Я сказал это, и мы все захохотали; однакожь моя мать заметила, что еслиб такое предложение было сделано ей, или еслиб Пенелопа была с твердой волей, она в туже минуту воротилась бы домой.

" - Но у меня, милая мама, никакой нет воли! сказала Теодосия, все еще оставаясь in gremio patris. Я не помню, чтобы подобные ласки часто повторялись во время моей юности, продолжал Джэк. Спустя еще несколько времени, я вспомнил о тебе, брат мой Варрингтон, и оставил моих родителей, настаивающих, чтобы Тео шла на покой. От последних событий она сделалась еще слабее. Я ведь сам испытал, как сильно известная страсть волнует душу, и каким истязаниям подвергает ее; я не сомневаюсь, что предаться вполне этой страсти, или дозволить ей развиться да такой степени, до какой позволяют себе женщины, которые почти вовсе не имеют философии, - чрезвычайно вредно для здоровья. До свиданья, брат!"

Какой быстрый переход от отчаяния к надежде! Какой поток счастия влился в мою душу, каким ярким светом озарилось все мое бытие! - Еще бутылку портвейну! Еслиб честный Джэк захотел выпить весь погреб, я не поскупился бы заплатить за это. Надо сказать правду, в этом случае сочувствие Джэка было безпредельно; во весь тот день он был необыкновенно великодушен. Дружба моя к нему, клянусь, будет вечная. Еслиб я мог оказать ему какую нибудь услугу, например, хоть бы дать место епископа, - клянусь Георгом, - я бы это сделал. Джэк говорит. что я распевал свои стихи под окном моей возлюбленной, и что караульный прервал мои рапсодии. Не знаю; знаю только, что я проснулся на другое утро веселый, счастливый, несмотря на страшную головную боль.

Не знал я также о том, долго ли продолжится мое счастье и действительно ли произошла такая перемена в моем благородном враге. Надо полагать, что подчиниться доводам и возражениям, высказанным мною мистеру Ламберту довольно непочтительно, было оскорблением для гордости этого почтенного человека. Но, как истинный христианин, окончив разговор со мной, он, огорченный и оскорбленный жесткостью моих убеждений и страданием дочери, с печалью и унынием отправился к своим занятиям (как генерал говорил мне впоследствии) и потом в церковь, открытую для молитвы во всякое время, и здесь, на коленях, представил вопрос жизни на суд Тому, к Которому он часто обращался за просветлением его ума и утешением; он убедился, что дочь его, оставаясь верною мне, была невиновна, но что виноват был он, требуя от нея безъусловной покорности. Поэтому-то доводы Джэка были приняты, прежде, чем он успел их высказать; храброе, благородное сердце, чуждое злобы, обливавшееся кровью при виде страданий любимого существа, сжимавшееся от присвоения власти или от требования покорности, было слишком мягко, слишком нежно; оно с радостию забилось своим натуральным биением, способным к восприятию любви и нежных чувств.