Дениc Дюваль.
Глава VII. Последние дни мои в школе.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дениc Дюваль. Глава VII. Последние дни мои в школе. (старая орфография)

VII. Последние дни мои в школе.

Между тем как наша веселая процессия мальчишек проходила мимо пирожника Партлетта, один из школьников, Самуил Арбин - я очень хорошо помню этого молодца - Ладный малый, с бородой и бакенбардами, несмотря на свои пятнатцать лет - настойчиво требовал, чтоб я угостил их в честь победы одержанной мною над врагами. Я сказал, что готов это сделать, если они удовольствуются угощением на один гроши, потому что более этого у меня не было в кармане.

-- Ох ты обманщик! а куда ты девал свои гинеи, которыми хвастался перед нами в школе. Верно, они были у тебя в ящике, когда его взломали, прибавил Самуил Арбин, который насмехался надо мною в числе прочих мальчиков, когда я был арестован ковстаблем, и мне кажется, он порадовался бы, еслибы меня в самом деле нашли виновным.

Действительно, когда деньги были у меня в руках, я должно-быть хвастался ими перед товарищами и, быть-может, показывал свои блестящия золотые монеты кому-либо из школьников.

-- Я знаю, что он сделал с своими деньгами! вмешался мой неизменный друг Том Паррот: - он отдал все, до последняго шиллинга, одному бедному семейству, между тем, как ты, Самуил Арбин, еще никому не дал и шиллинга.

-- А если и давал, то разве лишь для того, чтобы выманить восьмнадцать пенсов! пропищал другой тонкий голосок.

-- Том Паррот, не будь я Арбин, если не переломаю тебе костей! закричал последний в бешенстве.

-- Когда ты покончишь с Томом, Самуил Арбин, сказал я, - то померяешься со мною, а не то, начнем хоть сейчас.

По правде сказать, у меня давно чесались руки на Арбина. Мы никогда с ним не были дружны, и он считался между мальчиками буяном и ростовщиком.

Остальные закричали:

-- В кружок! В кружок! Идем на луг и покончим дело!

В эти невинные лета все ребятишки бывают готовы на драку.

Но этой драке не суждено было осуществиться, и мне не пришлось более видеть нашу старую классную комнату (только в последнее время случилось мне посетить прежния места и выпросить несколько свободных часов для моих юных преемников в школе Покока).

В то время, как мы, мальчишки, горланили на базарной площади перед лавкой пирожника, к вам подошел доктор Бернард, и все мгновенно приутихли.

-- Как! уже драться и ссориться? сказал доктор строго.

-- Виноват не Денис, сударь! закричало несколько голосов: - зачинщик Арбин.

И в самом деле, я смело могу сказать о себе, что во всех ссорах, которые мне приходилось иметь в жизни, я был, как мне кажется, постоянно прав.

-- Пойдем со мною, Денни, сказал мне доктор, взяв меня за руку; и он увел меня с базара, чтобы вместе прогуляться по городу. Проходя мимо старой Ипресской башни, которая, как говорят, построена была королем Стефаном, с целью служить крепостью, а в то время обращена была в городскую тюрьму, доктор Бернард сказал мне:

-- Но я был невинен, сэр! Вы это знаете!

-- Конечно. Я отдаю тебе должную справедливость. Но еслибы Провидению не угодно было устроить это дело так, чтобы ты мог доказать свою невинность, еслибы тебе и твоему другу Парроту не вздумалось случайно осмотреть в этот день твоего ящика, ты непременно сидел бы вот там. А вот и благовест к вечерне, которую будет служить мой добрый друг, доктор Уинг. Как ты думаешь? Не взойдти ли нам туда, чтобы воздать наши благодарения Богу, Денни, за то, что Он избавил тебя.... от такой ужасной опасности?

Я помню, как дрожал голос моего друга, произнося эти слова, и как две или три слезы скатились из его добрых глаз на мою руку, которую он держал в своих руках. Я последовал за ним в церковь. В самом деле, я из глубины души возблагодарил Бога за то, что Он избавил меня от великой опасности, и еще более возблагодарил Его за любовь и уважение этого превосходного человека, благоразумного и нежного друга, который был послан мне, чтобы руководить мною, поддерживать, утешать и ободрять меня.

Я помню, как при чтении последняго псалма, которым окончилась вечерняя служба, добрый доктор, наклонив голову, положил свою руку на мою, и мы вместе произнесли благодарственные слова Всевышнему, Который, призрев смиренного, простер Свою длань на ярость врагов моих, и спас меня Своею десницей.

Когда служба кончилась, доктор Уинг, узнав своего сотоварища, подошел к нам. Мой добрый покровитель представил меня, и доктор Уинг, который, вместе с прочими судьями, заседал в присутствии во время моего допроса, пригласил вас в свой дом, где во время обеда, который у него подавался ровно в четыре часа, поднял вопрос об утреннем происшествии. "По какой причине преследуют меня? Кто возбуждает эти преследования?" В связи с моею историей были такия обстоятельства, о которых я не мог говорить. Решись я открыть всю истину, мне пришлось бы изменить чужой тайне, в которой замешано было Бог весть сколько людей, и хранить которую я был обязан. Теперь эта тайна уже не тайна более. Старинное общество контрабандистов давным давно разсеялось, ни скоро разкаику читателю, каким образом я сам тому содействовал. Дед мой, мелочной торговец Родж, кавалер де-Ламотт и гг. Уэстоны, все принадлежали к этому обширному обществу контрабандистов, которое имело свои притоны вдоль всего берега и во внутренности страны, равно как и своих корреспондентов от Дювкирхева и до Гавр де-Граса. Я уже разказал выше, как будучи мальчиком, я участвовал иногда в этих рыболовных экспедициях; и как, по совету моего милого доктора, я навсегда удалился от этой беззаконной и порочной жизни. Когда Бивель назвал меня трусом за то, что я отказался принять участие в одном из таких ночных похождений, между вами произошла ссора, окончившаяся знаменитым побоищем, в продолжение которого мы тузили друг друга, барахтались и брыкались на полу кухни. Ужь не знаю что побудило мисс Сюкки взводить на меня клеветы, - злоба ли за оскорбление физиономии её возлюбленного, или личная ко мне ненависть? Только со стороны моей не было достаточного повода к такой заклятой вражде, которая повела к судебному преследованию и лжесвидетельству. Как бы то ни было, дочь лавочника и его ученик имели теперь основательную причину на меня злиться. Они наверное готовы были всячески вредить мне; и (как в вышеупомянутом происшествии с мехами) воспользоваться первым попавшимся оружием, чтобы погубить меня.

В качестве мировых судей графства, оба джентльмена не стали допытывать меня слишком строго; да, впрочем, они и сами были хорошо знакомы со всеми происходившими вокруг них событиями, равно как и с репутацией своих прихожав-соседей. Кто из прибрежных жителей графства Суссекс и Кента не покупал контрабандных материй, кружев, рому и коньяку?

-- Да и можете ли вы поручиться мне, Уинг, что в вашем собственном доме не найдется таких лент, за которые не было заплачено на таможне? спросил доктор Бернард.

-- Хорошо, что жена моя занялась чаем, добрый друг мой, возразил доктор Уинг, - иначе я не поручился бы, что вы с нею не поссоритесь.

-- Вот что я вам скажу, мой любезный Уинг, продолжал доктор Бернард, - этот коньяк превосходен, и его стоит провезти контрабандой. Кажется, что за преступление провезти бочку, другую коньяку? Но когда люди начинают заниматься такими беззаконными и рискованными делами, кто знает до чего может дойдти зло? Положим, я покупаю десять боченков коньяку с какой-нибудь французской рыбачьей лодки; обманом выгружаю их на берег, отправляю куда-либо во внутренность страны, хоть отсюда в Йорк, и все мои покупатели лгут и плутуют вместе со мною. При выгрузке обманываю таможенного чиновника; обманом продаю их (это наша взаимная тайна) хозяину "Колокола" в Мэдстоне, - помнишь, Денни, тот трактир, где наш добрый друг Уэстон осматривал свои пистолеты, в тот день, как его брату всадили в лицо целый заряд дроби? Трактирщик обманом продает этот коньяк посетителю, и таким образом мы все являемся замешанными в преступлении, заговорах и надувательстве; мало того, если таможня следит за нами слишком зорко, то мы сейчас за пистолеты, и к преступлению и заговорам прибавляем еще убийство. Вы думаете, что люди, привыкшие к повседневной лжи, задумаются принести ложную клятву в присутствии? Преступление порождает преступление, сэр. Я знаю, что вокруг нас, Уинг, существует обширный союз обмана, алчности и возмущения. Я никого не называю по имени, но знаю, что люди, высоко стоящие в общественном мнении и щедро одаренные всеми благами мира сего, к сожалению, принимают участие в этом нечестивом промысле. И что выходит из подобных занятий? Неправда, грех, убийства....

-- Чай готов, сэр, сказал Джон, появляясь в дверях: - мистрисс Уинг и молодые мисс вас ожидают.

Этим дамам уже известна была история преследования и оправдания бедного Дениса Дюваля, и оне очень обласкали его. Покамест мы сидели без них в столовой, оне успели переменить свой туалет, собираясь куда-то на карточный вечер. Я знал, что мистрисс Уинг обыкновенно покупала у моей матери разные французские товары, и в другое время она едва ли бы допустила к своему столу такого низкого гостя, как сын простой модистки; но на этот раз она и её дочери были весьма благосклонны, и я заинтересовал их историей моих несчастий и моего оправдания.

-- Как вы долго засиделись, господа, сказала мистрисс Уинг: - верно толковали о политике и о нашей ссоре с Францией.

-- Мы говорили о Франции и о французских товарах, моя милая, сказал доктор Уинг сухо.

-- И об ужасном преступлении заниматься контрабандою и поощрять ее, любезная мистрисс Уинг! воскликнул доктор Бернард.

-- Конечно, доктор! отвечала мистрисс Уинг.

Нужно вам заметить, читатель, что на голове мистрисс Уинг и её молодых дочерей надеты были пренарядные уборы из лент, поставленных им моею бедною матерью; оне вспыхнули, а мое лицо сделалось столь же красно, как и цвет их лент, когда я подумал, кто снабдил ими этих добрых дам. Не удивительно, что мистрисс Уинг захотелось переменить предмет разговора.

-- Что намерен делать этот молодой человек, после перенесенных им притеснений? спросила она. - Нельзя же ему опять возвращаться к г. Роджу, который обвинил его в воровстве.

Конечно, это было невозможно. Но мы еще не подумали об этом до сих пор. В эти шесть часов, протекшие со времени моего ареста и освобождения, множество других вещей занимали и волновали меня.

шкатулочки, которые им удалось взломать. Мистрисс Уинг пожала мне руку; молодые мисс величественно присели, а мой добрый доктор Бернард, взяв под руку цирюльникова внука, вышел вместе с ним от этих добрых людей. Как видите, я не служил еще на шканцах, а был скромным малым из простых торговцев.

Кстати, я забыл сказать, что оба священника посвятили часть своей послеооеденной беседы на распросы о том, чему я учился в школе, что я знаю, и что намерен с собою делать. Латынь я знал поверхностно; французским же языком, благодаря своему происхождению, преимущественно же наставлениям и обществу г. де-Ламотта, владел свободнее обоих моих экзаминаторов, и говорил весьма чисто, и с хорошею манерой. В арифметике и геометрии я был также довольно силен; а путешествия Дампьера приводили меня в такой же восторг, как и приключения Синдбада и моих друзей, Робинзона Крузе и его слуги Пятницы. Я мог прекрасно отвечать на вопросы из навигации и мореходства, вполне удовлетворительно объяснял различные движения кораблей, приливы и отливы, исчисления навигации и прочее.

-- Ты, конечно, можешь управлять и лодкой; не правда ли? спросил доктор Бернард сухо.

При этих словах я, кажется, покраснел. Без сомнения, я мог управлять лодкой, действовать рулем, брать рифы и грести. По крайней мере два года тому назад я это делал,

-- Вот что, Денисушка, сказал мне мой добрый доктор, - я полагаю, тебе во всяком случае пора оставить эту школу и наш друг сэр-Питер должен о тебе позаботиться.

Мне кажется всякий мальчик, как бы он ни желал усовершенствоваться в науках, с удовольствием встречает предложение выйдти из школы. Я отвечал, что почту себя счаст.тевым, если мой покровитель сэр-Питер захочет меня пристроить. Доктор находил, что, при полученном мною образовании я должен идти вперед, что дед мой непременно найдет средства дать мне содержание приличное джентльмену.

Чтобы прилично содержать молодого человека в доме и дать ему возможность не отставать от других, нужно было, как мне говорили, по крайней мере тридцать или сорок фунтов стерлингов в год. Я спросил у доктора Бернарда, может ли мой дед употребить на меня такую сумму.

-- Я не знаю средств твоего дела, отвечал доктор Бернард, улыбаясь: - он об этом умалчивает. Но если я не ошибаюсь, Денни, он может положить тебе такое содержание, какого другой аристократ не в состоянии дать своему сыну. Я считаю его богатым; и хоть не имею на этот счет положительных данных, но мне сдается, мастер Денис, что ловля вашего почтенного дедушки принесла ему не мало прибыли.

Так он был богат, мой дед? Но как велико было его богатство? Мне уже стали мерещиться сокровища, о которых я читал в моих любимых арабских сказках. Я спросил доктора Бернарда, думает ли он, что мой дед учен богат?

-- Ну, этого не могу тебе сказать, отвечал доктор: - в Уинчельси старого Дениса считают очень зажиточным человеком. Во всяком случае ты должен к нему возвратиться, потому что тебе невозможно более оставаться в семействе Роджей после их оскорбительного поступка с тобою.

Доктор сказал, что он отвезет меня в своей карете домой, если я поспешу уложить свои маленькие пожитки. Разговаривая таким образом, мы достигли до лавки Роджа, в которую я вошел с сильным биением сердца. Сам Родж, стоявший в это время за конторкой, где он проверял свои счетные книги, выпучил на меня глаза. Ученик, выходивший из погреба чрез опускную дверь с связкой сальных свеч в руке, бросил на меня пронзительный взгляд; а прелестная мисс Сусанна стояла за прилавком закинув назад свою невзрачную голову.

-- Ого! так он вернулся? сказала мисс Родж. - Но теперь все шкафы в гостиной заперты на ключ, и потому ты можешь взойдти туда, молодчик, и напиться там чаю.

-- Я намерен отвезти Дениса домой, г. Родж, сказал мой добрый доктор. - После обвинения, которое вы взвели на него сегодня утром, он не может более оставаться в вашем доме.

-- Обвинения в том, что у него нашли в ящике наши замеченные деньги? Еще не вздумаете ли вы сказать, что мы сами их туда уложили? кричала мисс Сьюкки, перенося свои сверкающие глаза с меня на доктора и обратно. - Попробуйте сказать это. Сделайте одолжение, доктор Бернард, скажите это при мистрисс Баркер и при мистрисс Скельс (это были две покупательницы, случайно зашедшия в то время в лавку). - Пожалуста, потрудитесь сказать при этих дамах, будто мы подложили деньги в ящик этого мальчика, и тогда мы увидим, не найдется ли в Англии достаточно правосудия, чтобы защитить бедную девушку, которую вы позволяете себе обижать, лишь потому только, что вы доктор и судья этого графства. О! будь я мущина, я бы сорвала с некоторых людей их мантии и рясы, ужь это бы я сделала. А другие люди не стали бы равнодушно смотреть на то, как оскорбляют женщину, еслиб они не были трусы!

Сказав это, мисс Сьюкки посмотрела на погреб, из которого выглянула в это время голова ученика, но доктор в свою очередь бросил в ту же сторону столь грозный взгляд, что Бивель быстро захлопнул творило к величайшей потехе моего доброго доктора.

-- Ступай-ка и укладывай свой чемодан, Денни, а я заеду за тобой через полчаса. Г. Родж верно поймет, что после нанесенного тебе оскорбления, ты, как джентльмен, не можешь более оставаться в его доме.

-- Нечего сказать, славного нашли джентльмена! проговорила мисс Сюкки. - Скажите пожалуста, с каких это пор цирюльники сделались джентльменами? очень любопытно было бы узнать? Мистрисс Скельс, мистрисс Баркер, - я рас спрашиваю, сударыни, убирал ли вам когда-нибудь голову джентльмен? Если вы желаете этого, то обратитесь к мусье Дювалю в Уинчельси. Один молодчик из этой фамилии уже попал на виселицу, мистрисс Баркер, за воровство и грабеж, и это, конечно, не последний!

Браниться с этою женщиной было совершенно безполезно. "Я пойду уложить свой чемодан и приготовлюсь к отъезду, сэр," сказал я доктору; но едва последний вышел из лавки, как бешеная фурия, стоявшая насупротив меня, разразилась целым потоком ругательств, которых я, конечно, не могу припомнить теперь, по прошествии сорока пяти лет. Мне так и мерещутся её зеленые злобно сверкающие глазки, её тощия руки, растопыренные фертом, и чудится, будто я слышу еще громкое пристукиванье её ног, между тем как на мою бедную голову с шипением изливаются всевозможные проклятия.

"Неужели никто не придет ко мне на помощь, а все будут только смотреть, сложа руки, как этот цирюльничий мальчишка издевается надо мною?" воскликнула мисс Сьюкки. "Бивель, слышишь ли, Бивель, на помощь!" Я побежал на верх в свою, комнатку, и в каких-нибудь двадцать минут уложил все свои пожитки. Целые годы прожил я в этой комнатке и мне как-то грустно было ее покинуть. Несмотря на то что эти ужасные люди жестоко оскорбили меня, мне хотелось разстаться с ними по-дружески. Сколько упоительных ночей провел я тут, в обществе моряка Робинзона Крузе, г. Голланда и его арабских сказок, и Гектора, героя троянского, приключения и бедственную смерть которого, вычитанные мною из Попа, я звал наизусть; случались, конечно, и неприятные ночи, которые я просиживал над моими школьными учебниками, зубря и вбивая себе в голову эту мудреную латинскую грамматику. С арифметикой, логарифмами и вообще математикой, я, как уже сказано выше, был лучше знаком. Благодаря им, я занял в школе довольно видное место, и стоял выше многих мальчиков, старше меня возрастом.

Уложив свои шкатулки (моя маленькая библиотека спрятана была именно в тот ящик, в котором лежал прежде мой знаменитый пистолет), я снес их вниз без посторонней помощи и поставил в корридоре, в ожидании приезда доктора Бернарда. Корридор этот находился за заднею лавкой (Боже! как все это живо в моей памяти), а дверь из него выходила в переулок. По другую сторону этого корридора помещалась кухня, в которой произошла выше описанная мною драка, и где мы обыкновенно обедали и завтракали.

сидя у камина; мисс Сьюкки помещалась насупротив его, а Паульсон между тем сидел, в лавке.

-- Я пришел пожать вам руку на прощание, сказал я.

-- Я еду домой с доктором Бернардом. Я не могу более оставаться в этом доме, после взведенного на меня обвинения в покраже денег.

-- Обвинения? Да не в твоей ли шкатулке оказались наши деньги, негодный воришка?

-- Ах, ты, молодой мошенник! странно, как это лютые звери еще не растерзали тебя, брюзжал старый Родж. Ты мне укоротил жизнь своею негодностью, да, укоротил, говорят тебе; и признаюсь, я буду крайне удивлен, если ты не уморишь своего почтенного седого деда, ты, потомок благочестивого семейства! о, мне страшно становится, когда я вспомню о тебе, Денис Дюваль!

-- Страшно! Тьфу ты пропасть! поганец этакой! А мне так тошно делается, когда я гляжу на него! воскликнула мисс Сьюкки, с выражением истинного омерзения на лице.

-- Чтобы нам никогда более не видать его гадкой рожи! вопила кроткая мисс Сьюкки.

-- Я не замедлю уйдти от вас, как только приедет за мною доктор Бернард, сказал я: - мои пожитки уложены, и ящики уже снесены в корридор.

-- Ужь снесены и уложевы? А не стащил ли ты еще чего-нибудь из нашего добра, молодой негодяй?. Папа, загляните-ка в шкаф, цел ли ваш серебряный кубок и ложки?

Кажется, что бедная Сьюкки, желая позабыть свои утренния неудачи и унижение в суде, напилась с горя. Она все более и более горячилась, кричала и грозила мне кулаками, как сумашедшая.

-- Каково покажется! (тут она хрюкнула) быть спокойною с этим подлецом, свиньей, лгуном, бестией! Да где же это Эдуард Бивель? Почему он не выступит вперед, как следует мущине, и не захлещет до смерти этого молодого мошенника? кричала Сусанна. - О, как бы мне хотелось отдуть тебя этим хлыстом! (В эту минуту она схватила отцовский хлыст, который обыкновенно висел над кухонным столом на двух крючках.) - Ах ты, подлец! Что у тебя пистолет в ящике, говоришь ты? вот оно как! Ну что жь, стреляй в меня, трусишка, я не боюсь тебя! Ишь, пистолетом вздумал стращать, мерзавец! (Действительно, в ответ на её последнюю выходку, я без всякой нужды упомянул о пистолете.)

-- Погоди жь ты! Слушайте меня, папа! надеюсь, что вы не позволите этому молодому всришке уйдти от нас с своими ящиками, и ограбить весь дом. Сейчас же отопри свои сундуки! Мы посмотрим, не украл ли ты чего-нибудь! Отпирай же их, говорят тебе!

Я отвечал, что не намерен делать ничего подобного. Кровь моя так и кипела от этого грубого обращения; и когда мисс Сьюкки, вылетев из комнаты, бросилась к одному из моих ящиков, я загородил ей дорогу и сел на него.

Конечно выбранная мною позиция была далеко невыгодна, потому что бешеная фурия начала хлестать меня и по лицу и по рукам, и несмотря на все мои усилия, я не мог вырвать у нея плети.

"Эдуард! Нэд Бивель! Негодяй бьет меня. Сюда, Нэд, помогите! помогите!" Дверь лавки распахнулась, и защитник Сьюкки уже готов был налететь на меня, как вдруг ноги его зацепились за другой мой ящик, и он шлепнулся об него с треском и страшными проклятиями. Вот он лежит ничком на полу; мисс Сьюкки неистово машет во все стороны своим хлыстом; (мне кажется, что большая часть её ударов попадала на куртку Бивеля) мы все в одной куче брыкаемся и барахтаемся в темноте, - но в эту минуту к крыльцу подъезжает экипаж, стук которого я не разслышал в пылу сражения, дверь прихожей отворяется, и я с удовольствием ожидаю появления доброго доктора Бернарда, который верно заехал за мною по своему обещанию.

Но оказалось, что вошедший был не доктор, и что на нем надета была не ряса, а женское платье. Вскоре после окончания моего допроса в суде, наш сосед Джефсов из Уивчельси, сел в свою таратайку и отправился с Райского базара домой. Он прямо заехал к моей матери и разказал ей странную сцену, которой только что был свидетелем, равно как и историю моего обвинения и оправдания перед судьями. Мать моя тотчас же упросила Джефсона, или, лучше сказать, приказала ему уступить ей на время тележку и лошадь. Схватив в руки возжи и хлыст, она немедленно покатила в Рай; и признаюсь, я не завидую старой серой кобыле Джефсона, которой пришлось совершить это путешествие под управлением такого ярого возницы. Через распахнувшуюся дверь прихожей, коридор наполнился светом, и глазам моей матери, вступившей в это время в комнату, предстали в самом разгаре свалки три бойца, отчаянно боровшиеся между собою на полу!

Какое возбуждающее зрелище для моей матери, с сильною рукой, горячим сердцем и пылким нравом! Г-жа Дюваль немедленно бросилась на мисс Сусанну и, без внимания к её воплям и крикам, оторвала ее от моего тела, над которым прелестная Сусанна усердно работала хлыстом. Рука моей неустрашимой амазонки сорвала чепец, украшавший голову мисс Сьюкки, вырвала кстати несколько клочков её рыжих волос и вышвырнула ее через отворенную дверь в кухню, где Сусанна упала к ногам своего перепуганного родителя. Ужь не знаю, наверное, сколько ударов моя почтенная матушка нанесла этой презренной твари. Мне кажется, она заколотила бы ее до смерти, еслибы целомудренная Сусанна не подкатилась, с пронзительным визгом под кухонный стол. Г-жа Дюваль вырвала из рук молодой особы хлыст, которым Сусанна обрабатывала плечи и спину её единственного детища, и когда сокрушенный враг пал на землю, маменька моя в свою очередь воспользовалась отбитым оружием. Увидав, что старый Родж в смертельном страхе забился в угол, она бросилась на него, во мгновение ока, и ремнем и рукояткой нанесла ему ударов двадцать по лицу, по носу и по глазам, за что всякий волен жалеть его, сколько душе угодно. "А, ты вздумал называть моего сына вором, не так ли? А, ты водил моего Денисушку к допросу? Prends moi èa gredin! Attrape, lâche! Nimmt noch ein Paar Schläge, Spitzbube!" кричала моя мать на своем вавилонском наречии, состоявшем из смеси английских, французских и голландских слов, которое она постоянно употребляла в минуты сильного раздражения. Моя добрая мать могла брить и пудрить мужския головы не хуже любого парикмахера; и я смело могу уверить читателя, что ни один мущина в целой Европе никогда не был так великолепно напудрен, как г. Родж в этот знаменитый вечер.

Но что это? Я посвятил кажется целую страницу на описание побоища, продолжавшагося всего минут пять. Между тем как мать моя победоносно сражалась в доме, тележка её стояла в переулке. Наконец приехал и доктор Бернард, который, пройдя через главный вход в лавку, нашел нас победителями на поле битвы. Со времени моей последней схватки с Бивелем, мы оба знали, что я не только ему ровня, но пожалуй и посильнее его. "Именем короля повелеваю вам бросить ваше оружие," сказал доктор словами мелодраматического героя. Появление мирового судьи положило конец нашей ссоре. Хлыст моей матери перестал прогуливаться по г. Роджу; мисс Сьюкки выползла из-под стола; г. Бивель встал и тихонько улизнул из комнаты, чтоб обмыть свое окровавленное лицо; а когда бедняга Родж провизжал, что он будет жаловаться в суд за подобное оскорбление, доктор сказал ему строго: "Помни, в начале драки вас было трое против одного; потом трое против двух; да неужели ты в самом деле воображаешь, старый клятвопреступник, что после твоего утренняго лжесвидетельства в присутствии, кто-либо из судей тебе поверит?"

старика заметно ухудшились. Когда наши школьники от Покока встречали на улице лавочника, его дочь или ученика, маленькие негодяи принимались кричать: "А кто подкинул деньги в ящик Дениса? А кто лжесвидетельствовал против своего ближняго? Целуй же Евангелие, моя милая Сьюкки, и говори всю правду, истинную правду, ничего кроме правды, слышишь?" - Семейству бедного лавочника пришлось весьма круто. Что же касается до проказника Тома Паррота, то пришед однажды в лавку к Роджу в базарный день, когда там было множество народа, он потребовал себе на один пенс ячменного сахару, и подавая деньги старому Роджу, сидевшему над счетными книгами за своею высокою конторкой сказал (так смело, как будто лоб его был сделав из одного металла с медным пенсом):

И вслед затем, вероятно по знаку, подданному молодым негодяем, хор мальчиков, стоявших снаружи, затянул: "Анания, Анания! Ведь он прикидывается таким благочестивым! Анания и Сапфира!"

Но это было не единствевнное наказание постигшее несчастного Роджа. Г-жа Уинг и многия другия его покровительницы перестали забирать товар в его лавке, и с тех пор начали обращаться к другому мелочному торговцу, его сопернику. Вскоре после моей истории мисс Сьюкки вышла замуж за беззубого ученика, и должно сознаться, что сделавши ее своею женой, последний едва ли не попал из огня да в полымя. Мне скоро придется разказать читателю, каким образом они (и некоторые другия лица) поплатились за свою злобу против меня, и о том, как раскаялась бедная мисс Сьюкки, которую, конечно, я простил от чистого сердца. Тогда только открылась тайная причина (причины этой я не мог, а доктор Бернард может-быть и не хотел понять) преследований направленных против смиренного юноши, который в жизнь свою не сделал вреда ни одному смертному, за исключением тех случаев, когда ему нужно было защищать себя.

Взвалив себе на спину чемоданы, невинную причину последней бедственной стычки, я положил их в тележку к матери, и уже готовился было сам занять в ней место, когда умная старуха, не допустив меня до этого, сказала:

-- Я и без тебя сумею доехать, а ты ступай-ка лучше с доктором в его карете. Его разговоры полезнее для тебя, сынок, чем мои глупые речи. Сосед Джефсон разказал мне, как этот добрый доктор защищал тебя в суде, и если когда-нибудь я или семейство мое в состоянии будем отблагодарить его за эту услугу, пусть он смело приказывает мне все что ему угодно. Ну, ну, серко, пошел! Ужь немного осталось!

Итак, я вышел из Роджева дома, в котором с тех пор мне не пришлось быть ни разу. Я занял место в карете подле моего доброго доктора Бернарда; мы проехали через Уинчельсийския ворота и погрузились в болотистую раввину, разстилавшуюся за городом; в стороне от нас сверкали издали светлые воды канала, а там высоко над нашею головой ярко горели звезды. Разговор, конечно, вертелся на происшествии дня, происшествии особенно интересном для вашего покорного слуги, который ни о чем более не мог думать, как о судьях, аресте и оправдании. Доктор снова высказал мне свое твердое убеждение, что вдоль всего берега и во всей окрестной стране существует сильное общество контрабандистов, и что мистер Родж один из членов этого братства (это впрочем было мне хорошо известно, потому что, к стыду моему, я не раз ездил вместе с его людьми на ловлю).

-- Может-быть найдутся еще и другия лица из числа наших общих знакомых, которые также принадлежат к этому обществу, сказал доктор сухо. - Ну, ну, пошевеливайся, гнедышка! Да, и в самом деле найдутся, как в Уинчельси, так и в Райе. Вот хоть бы взять, например, твоего дорогого одноглазого приятеля Уэстона, я уверен, что он замешан в этом заговоре, так точно и monsieur le Chevalier de la Motte; не можешь ли ты еще кого, назвать, Денни?

-- Да, сэр, отвечал я с грустью; я знал, что мой дед занимался этим промыслом. - Но если другие это и делают, то клянусь вам своею честью, что с своей стороны никогда не предприму ничего подобного, - поспешил я прибавить.

-- Теперь это становится опаснее, нежели было прежде, - сказал доктор Бернард. - При переправе через канал контрабандисты встретят затруднения, от которых они уже поотвыкли. Слышал ли ты новость, Денис?

До сих пор я только и думал что о своих собственных делах. Между тем оказалось, что в тот же вечер из Лондона пришла почта, принесшая с собою довольно важные известия даже и для меня бедного. Новость, о которой говорил мне доктор, состояла в том, что его величество король, известившись о заключении дружественного и коммерческого трактата между французским двором и агентами мятежных подданных его величества в Северной Америке, нашел нужным послать предписание своему послу при французском дворе оставить занимаемый им пост и что, твердо уповая на усердную и ревностную поддержку со стороны своего верного народа, он решился в случае надобности воспользоваться всеми силами и средствами королевства, которые, как он надеется, окажутся достаточно значительными, чтоб отразить всякое оскорбление и нападение и вполне поддержать могущество и честь страны.

Таким образом, между тем как я выходил из Райского суда, размышляя только о своих врагах, о допросе, и блестящем для меня исходе дела, по всей стране скакали эстафеты с извещением о войне с Францией. Один из таких курьеров проскакал мимо нас, громко трубя в рог, в то время, как мы возвращались домой. Огибая равнину, мы могли видеть горевшие издали на противоположном берегу канала французские военные сигналы, и я с сожалением должен здесь заметить, что с тех пор в продолжение пятидесяти лет моей жизни, эти бедственные огоньки почти не угасали.

Курьер, посланный с этим важным известием, прибыл в Рай уже после нашего отъезда оттуда; но так как он ехал немного побыстрее чем старая гнедышка доктора Бернарда, то он догнал нас прежде, нежели мы прибыли в наш Уинчельси. В каких-нибудь полчаса весь город всполошился от полученного известия; народ собирался всюду, толковал и на базарной площади, и в трактирах, переходил толпами из дома в дом. Итак мы снова вступали в войну с нашими соседями по ту сторону канала, в то же время как и с нашими мятежными чадами в Америке; но возмутившиеся чада в то время уже одолевали своего родителя. Вместе с моими товарищами в школе Покока, бодро и с гордостию следили мы за случайностями войны. Согнувшись над картами, мы преследовали мятежников, и побивали их в различных сражениях. Мы разсеяли их при Long Island, разбили их при Бранднуайне, одержали над ними блистательную победу на Бенкерских высотах, и торжественно вступили в Филадельфию вместе с Гауом. Но мы были весьма озадачены, когда нам пришлось сдаваться при Саратоге, вместе с генералом Бергайном: ухо наше не привыкло слышать, чтобы британския армии сдавались, и чтобы британское мужество могло терпеть поражение.

-- За дело при Long Islands нам дали полу-праздник, сказал Том Паррот, сидевший подле меня в школе. - Ну, а за Саратогу, я думаю, нас всех поочередно отхлещут.

"Французы-протестанты - это другой народ," говорили мы; и я действительно полагаю, что изгнанные из Франции гугеноты были достойными подданными своего нового государя.

Нужно вам сказать, читатель, что в Уинчельси жила одна прелестная маленькая Француженка, но в то же время страшная мятежница. Когда мистрисс Бернард, разговаривая о войне, обратилась однажды к Агнесе и спросила ее: "А ты, дитя мое, на чьей стороне?", mademoiselle де-Барр сильно покраснела и отвечала: "Я Француженка, и потому я на стороне моей родины. Vive la France! Vive le roi!"

-- О Агнеса, о развращенное, неблагодарное маленькое чудовище! воскликнула мистрисс Бернард со слезами на глазах.

Между тем доктор, нимало не разсердился, и лицо его озарилось довольною улыбкой. Он насмешливо поклонился Агнесе, сказав ей: "Mademoiselle de Saverne, я полагаю, что маленькой Француженке следует стоять за Францию; но вот несут приборы, и если вы позволите, мы отложим наше сражение до окончания ужина." Когда доктор стал читать в этот вечер молитву, положенную церковным уставом на все продолжение военного времени, когда он начал просить Бога о ниспослании нам крепкой защиты Того, Кто Один может даровать победу, - мне показалось, что голос этого доброго человека никогда еще не был так трогателен и торжествен, как в эту минуту.

Всякий раз как совершалась эта утренняя и вечерняя церемония, одна известная мне маленькая особа, принадлежавшая к римско-католической церкви, обыкновенно удалялась в сторону, потому что её духовные наставники запрещали ей принимать участие в нашем английском богослужении. В этот вечер, когда молитва была окончена, и все стали расходиться по своим комнатам, мисс Агнеса сидела с пылающим, почти недовольным лицом.

моих соотечественников.

-- Нет, нет, дитя мое, успокойся, сказал доктор, погладив ее по щеке; - в таком случае мы, конечно, не заставим тебя повторять за нами аминь.

-- Решительно не понимаю, для чего это вам хочется непременно властвовать над моим отечеством, жалобно пропищала малютка. - Конечно, я никогда не стану молиться о том, чтобы случилось что-либо дурное с вами, или с тетушкой Бернард, или с Денни, - о, никогда, никогда! - И заливаясь горькими слезами, она скрыла свое личико на груди доброго доктора, и мы все были глубоко растроганы.

Рука в руку отправились мы, вдвоем, из прихода в монастырь; но этот путь нам показался слишком коротким. Подойдя к дому, и не выпуская из своих рук её маленькой, горячей ручки, я остановился на минуту перед звонком.

-- А ты, Денни, ты никогда не будешь моим врагом, не правда ли? - сказала она, поднимая на меня свои глазки.

И я вспомнил о дитяти, которое я нес некогда на своих руках с морского берега; теперь, как и тогда, я принимал к своей груди то же сокровище, и сердце мое сладостно билось от подноты блаженства.