Ньюкомы.
Часть вторая.
Глава IX. Мисс Гонимэн.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть вторая. Глава IX. Мисс Гонимэн. (старая орфография)

IX.
Мисс Гонимэн.

В Брэйтоне, Стейнь-Гарденския гостинницы более всех привлекают к себе посетителей этого "города гостинниц по преимуществу." С фасада у этих домов прорезаны окна со сводами, над которыми сделаны выступы с очень оригинальными крытыми галлереями. С этих галлерей вы можете обозреть прилив и отлив толпы, когда она взад и вперед стремится по Стейну, и этот синий океан, по которому, как говорят, катится Британия, широко раскидываясь на восток и на запад. Цепь каменных утесов, как всякой знает, смело сбегаеть в море, которое иногда, в хорошую погоду, омывает их стопы ласковыми струйками, а иногда, во время бури, с ревом и пеной скачет им на хребты. Здесь, за два пенса, вы можете выйдти к морю и вымерять всю эту обширную площадь, не садясь в лодку. Вы можете подстеречь солнце, когда оно во всем своем величии закатывается за Вортинг, или освещает своими ранними лучами холмы и долины Роттингдина. Вы видите семейство горожан, катающееся в шлюпках с торговых судов. Вы видите сотни морских ванн, и ваше игривое воображение рисует вам красавиц, плещущихся под их белыми наметами. В сыпучих песках (позвольте, сыпучие ли это пески, или просто морской берег, покрытый булыжником), мальчишки ищут морских раков, этот драгоценный припас для вашего завтрака. Завтрак - почти неизвестная трапеза в Лондоне - с жадностью поглощается в Брэйтоне! Вот на этих судах, которые теперь приближаются к берегу, безсонный моряк пускался в открытое море для ловли вкусных мерланов, жадных и глупых макрелей и незатейливых камбал. Слышите звук рожка? Это ранняя почтовая карета, отправляющаяся в Лондон. Ваши глаза следят за ней и останавливаются на башнях, выстроенных возлюбленным Георгом. Взгляните на истомленного лондонского roué, шагающого по пристани, вдыхающого в себя морской воздух, и бросающого украдкой взгляды под шляпки хорошеньких девушек, которые прохаживаются по берегу перед уроками! Взгляните на этого желчного адвоката, который вырвался на денек подышать свежим морским воздухом, перед тем, чтобы отправиться завтракать и засесть за целый мешок с письмами в Альбион! Взгляните на эту красивую вереницу болтливых пансионерок от толстощекой, белокурой девочки, переваливающейся с ноги на ногу около младшей надзирательницы, до пятнадцати-летней старшей девицы, которая, в полном сознании своей красоты, смеется в ответ на строгий выговор суровой начальницы мисс Гриффин! Взгляните на Томкинса в морской куртке, с телескопом в руках; на молодого Нафана и молодого Авраама, которые успели изукрасить себя драгоценными каменьями и спорят с солнцем в восточном блеске; на этого бедного инвалида, которого провозят в креслах; на эту веселую, дородную лэди, выбирающую брайтонские кремни, (я в самом деле видел раз как одна лэди купила себе кремень), взгляните и на её детей, дивящихся на гипсовые статуэтки с позолоченными волосами, позолоченными палками, в сапогах с чудовищно-высокими каблуками - дива искусства, стоющия от шести до семи пенсов каждое! Брэйтон одолжен своим происхождением Георгу IV, и как должны быть благодарны за это покойному королю мириады лондонских обывателей! Один из лучших докторов нашего города - добрый, ласковый, веселый доктор Брэйтон. Привет тебе, снабдитель морскими раками и честный предписыватель Соут-даунской баранины! Нет баранины вкусней брэйтонской; нет мух приятней брэйтонских; нет утеса приятнее для прогулки; нет лавок приманчивей на взгляд брэйтонских лавок с разным старьем, или овощных лавок на брэйтонском рынке. Я воображаю, что живу в Стейн-Гарденской гостиннице мистрисс Гонимэн и наслаждаюсь всем вышепоименованным.

Если благосклонные читатели понесли когда-нибудь денежные потери, конечно не такия, которые оставляют человека в голой нужде или подвергают пытке всевозможных физических лишений, - они конечно сознаются, что подобное несчастье вовсе не так велико, как его рисует боязливое воображение. Положим, что вы поместили свои деньги на проценты в какую-нибудь несчастную спекуляцию; - вы платите баланс по вашим векселям банкиру; созываете вашу семью и говорите ей трогательную речь; ваш великолепный дом в Гарлейской улице должен быть оставлен и вы съезжаете куда-нибудь в гостинницу. Какая разница с теми палатами, за которые вы платили подати, и в которых столько лет отличались щегольским гостеприимством!

Вы съезжаете в гостинницу, говорю я, и находите довольно сносное удобство в помещении. Я неуверен в том, чтобы теперь ваша жена не была счастливее в глубине души своей, чем тогда, в те счастливые дни, как она их называет. Здесь она будет чем-нибудь - в Гарлейской улице она была ничем, т. е. всякой, записанный в её визитную книгу, - берите все имена сподряд, - всякой был точно также порядочен, как и она. У всех у них были одинаковые éntrées, накладное серебро, прислуга и т. п., во всех домах целой улицы. У вас могли быть красивее канделябры (и действительно они производили большой эффект за обеденным столом), но за то у мастера Джонса серебряная (или осеребрееая гальваническим способом) посуда была лучше вашей. В один из очаровательных ваших вечеров у вашего подъезда было гораздо больше карет, чем у мистрисс Браун (на мои вкус нет изящнее выражения как то, когда говорят про кого-нибудь: "эти господа видят у себя большое каретное общество"); но за то мистрисс Браун, по случаю того, что причитается племянницей какого-то баронета, имела первенство над вашей дражайшей супругой на многихь обедах. Вот откуда очаровательное негодование вашей супруги на британское баронетство и постоянные её насмешки над этим званием. Словом, и на высоте вашего общественного благополучия всегда проглядывало скрытое неудовольствие, и какая-то горечь отравляла источник наслаждений, из которого вам дозволено было пить.

Ничего нет хорошого (разве только у вас такой вкус) ничего нет хорошого жить в таком обществе, где вы равны со всеми и не более. Многие прилагають старание посещать среду, где все выше их и где - что бы вы ни делали - вам всегда придется испытывать уничижения - (например когда маркиза N позабудет вас, и вы не можете воздержаться от мысли, что она это сделала нарочно; или когда герцогиня Z пройдет мимо вас в своих бриллиантах и т. д.) Истинное удовольствие жизни проводить жизнь между низшими. Будьте первым в вашем обществе, будьте королевой в вашем кругу. За исключением очень великих людей, остальные люди, особенно утешенные судьбою - те, которые видали, что называется, лучшие дни, - те которые понесли потерю. Я похож на Цезаря и характер у меня преблагородный: ежели я не могу быть первым в Пиккадиле, позвольте мне попытаться, не могу ли я задать тону в Гаттон Гардене. Если я не могу первенствовать в клубе Уайта или Трамеллера, позвольте мне председательствовать в каком-нибудь другом собрании и класть черные шары всякому, кто не окажет мне уважения. Если моя милая дочь Бесси не может выйдти из гостиной, пока племянница баронета (ха, ха! племянница баронета, в самом деле!) не выйдет прежде нея, позвольте нам посещать такое общество, в котором мы можем быть первыми, а как мы можем быть первыми, ежели не изберем сообщников ниже нас. Этого рода удовольствие может доставить себе почти всякой и притом же почти даром. Дешевеньким чаем и сухариками можно купить столько же лести и уважения, сколько иные покупают ценою тысячи фунтов стерлингов, растраченных на посуду и обильные припасы, на наем слуг, ставящих весь дом верх дном, и на ужины от Гонтера. Лесть! - но ваши посетители делают для вас такие же вечера. Уважение! - но эти же оффицианты, которые служат у вас за ужином, служили вчера у герцога и, пожалуй, могут оказать вам еще покровительство. О, безумные расточители! можете купить лесть за два пенса - и тратите столько денег, на угощение себе равных или высших, и никто не удивляется вам!

Так-вот, тетушка Гонимэн обладала тысячею добродетелей; веселая, воздержная, честная, трудолюбивая, благотворительная, добронравная, правдивая, преданная родным, готовая на всякую жертву для тех, кого любила, она, понеся денежную потерю, тотчас же была вознаграждена Фортуною, вознаграждена такими щедротами, которых не может доставить никакое состояние. Добрая, старая лэди благоговела только перед одним словом изо всего английского словаря: это слово было "благородная женщина", и старушка умела доказать всем, что звание благородной женщины было её званием. Её дед с материнской стороны был капитаном морской службы; её отец держал у себя воспитанников, имел хорошее место, сына послал в коллегию, обедывал у сквайра, издал том своих сочинений, был любим в околотке - хозяйством у него занималась мисс Гонимэн - был уважаем за доброту и славился своим гостеприимством. Так он и умер, оставив до двух тысяч фунтов годового дохода двум своим детям, а матери Клэйва ничего, потому-что она огорчила его первым своим браком (она бежала с прапорщиком Кэзи) и дальнейшим своим легкомысленным поведением. Чарльз Гонимэн растратил свои деньги очень изящно на приятельския попойки в Оксфорде и на поездку за-границу; кроме своих, он истратил еще столько денег мисс Гонимэн, сколько добрая сестра разсудила ему дать.

Она была женщина умная и решительная. Полагая, что в Брэйтоне еще свежа память о её деде - капитане Нокей, и о его храбром участии вместе с графом де Грассом в деле под Лорд-Роднеем, она перевезла свои пожитки в Брэйтон, наняла дом и пустила верхние этажи в наймы.

Бодрая маленькая старушка привезла с собою служанку, дочь бывшого клерка её отца, которая выучилась грамоте и шитью под личным надзором мисс Гонимэн, и всю жизнь питала к ней страстную преданность. Ни у одного индейского бегума, зарытого в золото, ни у одной графини, владетельницы замков и городских домов, не было такой верной наперсницы, какою Анна Гикс была для своей госпожи. Под командою Анны состояла юная лэди, взятая из дома общественного призрения: она называла Анну "Мистрисс Гикс, мэм!" и преклонялась перед ней с таким-же благоговением, как сама Анна перед мисс Гонимэн. В пять часов утра летом, в семь зимою (мистрисс Гонимэн, женщина разсчетливая, берегла свечи) Анна будила маленькую Салли, и все три вставали. Предоставляю вам вообразить, какой шум поднимался в доме, если Салли появлялась в шляпке с цветами, обнаруживала признаки неповиновения и легкомыслия, долго ходила за пивом, или была уличена в кокетстве с каким-нибудь парнем, работником булочника или лавочника. Салли частенько переменялись: мисс Гонимэн называла всех своих молодых служанок - Салли, и в её доме перевелось значительное число этих Салли. Качества временной Салли составляли постоянный и усладительный предмет разговора между Анною и её госпожою.

У немногих приятельниц, посещавших мисс Гонимэн в её маленькой гостиной, были свои Салли, и добрые лэди приятно проводили целые часы за чаем, разбирая отличительные способности своих служанок.

Многия лица, отдававшия в наем брэйтонския квартиры, были сами некогда служителями - это были отставные домоправители, мелкие торговцы, и т. п. С подобными людьми Анна держала себя на равной ноге и сообщала о них своей госпоже всевозможные новости.

Она обильно собирала разные анекдоты и рассказы, не очень споспешествовавшие доброй славе соседей, и передавала их мисс Гонимэн за чаем или за ужином, когда мисс с удовольствием садилась за трапезу после дневных трудов. Дом содержала Анна в примерной чистоте. Каждая комната была до нельзя выметена, вспрыснута, и осмотрена проницательными глазами, от которых ничто не укрывалось; занавески снимались, тюфяки выбивались и каждая доска постели разбиралась и мылась тотчас по выезде жильца. Что касается похищения какой-либо пищи или сахару, Салли могла утаивать кусок-другой, или упрятать в рот телячью котлетку, снося блюда но лестнице. - Это точно могло сделать какие-нибудь Салли - безразсудные существа, рожденные в доме общественного призрения, но Анне вы могли доверить несчитанное золото и раскупоренную бутылку с водкой: мисс Гонимэн была уверена, что Анна скорее отрежет у себя и проглотит кусочек носа, чем утаит кусок баранины, назначенный жильцу.

угощала лучшим рисом, который ей присылал прямо из Индии один почтенный родственник, офицер бенгальской армии. Впрочем весьма не многие удостоивались этих знаков расположения мисс Гонимэн. Ежели её жильцы бывали на митингах диссидентов, она решительно имела о них самое жалкое мнение. Она не желала видеть иезуитов в своих владениях. Таким образом проживала мисс Гонимен, уважаемая всеми друзьями и всеми торговцами, чувствуя и сама некоторое уважение к своей особе, и с забавным спокойствием духа рассказывая о минувших "несчастьях"; слушая ее, можно было подумать, что приходский дом её отца был великолепным чертогом, а одноконная колясочка (с фонарями по вечерам) - самым роскошным экипажем в свете. - "Но я знаю, что все к лучшему, Клэйн", говорила она племяннику, описывая ему былую роскошь, "и, благодаря Небо, повинуюсь тому жребию, который Господу угодно было послать мне на долю".

Добрая лэди получила от окрестных торговцев прозвание герцогини (Не знаю - чтобы было с ней, если бы кто-нибудь назвал се торговкой!). Её мясники, булочники и рыночные продавцы питали к ней самое глубокое уважение. Она сознавала все превосходство своего положения, но была очень ласкова с этими низшими существами. Она подружески разговаривала с ними; она оказывала покровительство мистеру Роджеру, у которого был капитал во сто, даже в двести фунтов (не-знаю только - стерлингов-ли?), и который говорил: "Помогай Бог этой старой герцогине! Она из фунта телячьих котлет умеет приготовить столько-же, сколько другой из двадцати кусков говядины. Но, видите-ли, она - природная лэди и скорее умрет, нежели задолжает Фардинг. О, она видала лучшие дни". Она навестила жену торговца колониальными товарами, когда та была в интересном положении, и покорила сердце всей семьи, отведав семейной похлебки. Её рыбак (было весело слушать, когда она говорила "мой рыбак"), её рыбак продавал ей какого-нибудь мерлана с таким почтением, как будто она спрашивала дюжину палтусов или морских раков. Между всем этим добрым народом поселилось убеждение, что её отец был по-крайней-мере епископом, а лучше дни, которые она видала, почитались каким то неземным благополучием. - "Я всегда думала, Анна", говорила простодушная женщина, "что люди занимают места в свете по достоинству; а если и теряют их случайно, очень, очень легко могут занять их снова; ежели благородная женщина не забудет своего происхождения, люди, стоящие ниже её, никогда не забудут, что она женщина благородная". - "Никогда, мэм, я уверена, что они этого не сделают, мэм", говорит Анна, принимая со стола чайник для собственного своего употребления (затем чайник должен поступить во владение Салли), а её госпожа перетирает в это время свою чайную чашку и блюдечко, точно также, как перетирала их её мать несколко десятков лет тому.

Ежели, в чем я не сомневаюсь, некоторые из окрестных домовладельцев и не долюбливали маленькой герцогини за то, что она, по их удостоверению, напускала на себя важность, за то им приходилось постоянно завидовать её благосостоянию: на её окнах редко появлялись билетики, тогда-как в соседних домах они не сходили с окон но целым месяцам, оставленные на произвол мухам, непогоде и пренебрежительным взглядам прохожих. У мисс Гонимэн были обычные посетители, или - правильнее сказать-постоянные друзья. Глухой и старый мистер Криклэд приезжал каждую зиму, в течение четырнадцати лет, и оставался до-тех-пор, пока не кончалась охота - человек неоцененный, за которым хлопот было немного: целые дни он проводил на коне, а целые ночи за вистом, в клубе. Миссис Бэркгэм-Бэркгэмбори-Тонбридж-Уэлльс, которой отец был товарищем по коллегии с мистером Гонимэном, приезжала ежегодно в июне, для пользования морским воздухом, и проводила у мисс Гонимэн целое лето. Кроме-того, в продолжение многих лет, как мы видели, проживал у мисс её племянник, и наконец к ней посылали постояльцев то брэйтонское духовенство, то старинный её приятель, знаменитый лондонский врач Гудноф, бывший воспитаником её отца, то товарищ Гуднофа, доктор Г., который никогда не хотел принять от мисс Гонимэн никакого вознаграждения, за исключением коробочки с рисовым порошком, окорока, выкопченного, как только она одна умела коптить, да чашки чая, раз в год. "Есть-ли человек счастливее этой проклятой старой герцогини", говорит мистер Гоулер, торговец углем и содержатель соседней гостинницы. "Валило-ли кому-нибудь такое дьявольское счастье, мистрисс Гоулер? Неделю тому, я читал в "Соссекском листке" о смерти мисс Бэркгэм-Бэркгэмбори-Тонбридж-Уэлльс, и подумал: "ну, это спица из вашего колеса вон, старая, маленькая герцогиня! приклеивайте теперь билетики и прикидывайтесь ягненком, безстыжая женщина! И что же? Не продержались у ней билетики три дня, как - поглядите - вон едут два экипажа... две девушки, трое детей - один ребенок завернут в шаль - человек в теплой ливрее, должно быть - иностранный уголь - леди в атласной шубе, и все это к герцогине... повесьте меня, если не к ней! Разумеется, ужь наше счастье такое, ужь лучше нашего счастья не придумаешь! Будь я не я, если не приставлю себе пистолета ко лбу и не покончу со всем этим, мистрисс Гоулер! Вот они к ней входят: трое, четверо, шестеро, восемеро... и человек. Верно драгоценное здоровье этого ребенка причиной, что его уложили в корзинку. Поглядите на поезд, я вам говорю! На первом экипаже герб должно-быть, экипаж баронета, не правда-ли? - надеюсь, ваша милость находитесь в совершенном здравии; надеюсь, сэр Джон скоро сам пожалует и присоединится к своему семейству?" Мистер Гоулер, во время этой речи, отвешивает насмешливые поклоны из окна, на котором приклеены билетики. Маленькие Гоулеры бросаются в крытую галлерею гостиной для осмотра новоприезжих.

"Здесь живет мистрисс Гонимэн? спрашивает джентльмен, которого мистер Гоулер назвал "иностранным углем", и подает карточку, на которой, рукою знаменитого врача Гуднофа, начертаны слова: Мистрис Гонимэн, 440, Стейн-Гарден" Нам нужно пять спален, шесть кроватей и две-три гостиные. Есть у вас?"

-- Угодно вам переговорить с моей госпожей? отвечает Анна.

И если в самом деле мисс Гонимэн случайно нашлась в лицевой гостиной и глядит на экипажи, спрашивается - какой может произойдти от этого вред? Разве не глядит Гоулер, разве не стоит народ у дверей? Разве не столпилось на улице с полдюжины ребятишек (они словно выскочили из угольной кладовой); разве из чахлого садика не глазеют няньки сквозь решетку сквэра?

-- Не угодно-ли вам переговорить с моей госпожей? спрашивает Анна, отворяет дверь в гостиную, приседает и говорит: - Джентльмен на счет комнат, мэм!

-- Пять спален, говорит джентльмен, входя, шесть постелей, две-три гостиные? мы от доктора Гуднофа.

-- Комнаты для вас, сэр? спрашивает маленькая герцогиня, поглядывая на высокого джентльмена.

-- Вы бы сняли шляпу! замечает герцогиня, указывая одной из своих ручек в миттэни на пуховую шляпу, которую "иностранный уголь" не позаботился снять.

Джентльмен оскаливает зубы и снимает шляпу.

"Брошу прошения, ма-ам, говорит он. - Есть у вас пять спален? и т. д. Доктор Гудноф вылечил этого немецкого слугу от какой-то болезни, также как и его господина, и очень рекомендовал мистеру Куну мисс Гонимэн.

Мистер Кун докладывает обо всем своей госпоже, которая вышла из экипажа и пошла осматривать комнаты в сопровождении Анны. Комнаты оказались необыкновенно чистыми и совершенно удобными для семейства лэди. Больной ребенок, закутанный в шаль, был внесен по лестнице заботливым мистером Куном так ловко, как будто мистер Кун всю жизнь няньчил детей. Улыбающаяся Салли (теперешняя Салли была очень свеженькая, очень полнощекая и хорошенькая Салли), вынырнула из кухни и ввела молодых девиц, гувернантку и горничных в назначенные им горницы; старшая из девиц, стройная брюнетка лет тринадцати, обежала все комнаты, осмотрела все картины, промчалась взад и вперед по галлерее, подошла к фортепьяно и засмеялась при его хриплом звуке (фортепьяно принадлежало бедной Эмме и было куплено в семьнадцатый день её рождения, за три недели до её побега с прапорщиком; её ноты еще остались на пюпитре; Чарльз разыгрывал на этом фортепьяно разные мелодии и мисс Гонимэн считала его прекрасным инструментом). Потом девочка начала целовать своего маленького больного брата, положенного на софу, и резвиться, как подобало её возрасту.

-- О, какое фортепьяно! Отчего оно такое разбитое, как голос мисс Квигли?

-- Милая! замечает мама. Больной мальчик разражается веселым хохотом.

-- Какие смешные картины, мама! Подвиги графа де-Грасса, смерть генерала Вольфа, портрет какого-то офицера, старого офицера в синем мундире, как дедушка, Оксфордская коллегия Ме какое смешное название.

При мысли о Коллегии Медного лба {В подлиннике ме мы заменили его лбом, чтобы передать игру слов. Прим. перев.}, больной мальчик снова смеется. - Я думаю у них у всех - медные "Мастеру А. Ньюкому. Принимать по чайной ложке при усилении кашля".

-- "О, очаровательное море! синее, свежее, вечно-свободное"! напевает девочка, делая при конце трель (Полагаю, что морская песня, из которой она пропела отрывок была сочинена именно в это время). - Здесь приятнее чем дома: там только видишь несносные фактории и трубы! Как я люблю доктора Гуднофа за то, что он послал нас сюда! Какой приятный дом! В нем все счастливы, даже мисс Квигли счастлива, мама! Какие веселенькия комнаты! Какой хорошенький ситец! какая - о, какая покойная софа"! И она упала на софу, которая действительно была роскошна и подарена Чарльзу Гонимэну, при выходе его из оксфордского унцверситета Сиббером Рейтом Крист-Чорчем. - Хозяйка совсем не похожа на то, как ее описывал доктор Гудноф, замечает мама. - Он говорил, что помнить ее хорошенькой маленькой женщиной, в то время как учился у её отца.

-- Она с-тех-пор очень выросла! говорит девочка. На софе раздается смех: маленький джентльмен готов смеяться при первой насмешке, даже при намеке на насмешку, произносимых им самим, или его семейными и приятелями. Что касается до доктора Гуднофа, он уверяет, что смех спасает мальчику жизнь.

рабочими ящиками, удивительными чернильницами, скляночками с духами, портфелями, стенными календарями, футлярами для ножниц, золотыми станочками для портретов и безчисленными дорожными безделюшками, проворный Кун завалил столы в одно мгновение ока.

Особа, которую лэди Анна принимала за хозяйку, вошла при последних словах в комнату и лэди Анна встала, чтобы принять ее. Маленький шалун на софе обнял рукою шею сестры и шепнул: "Послушай, Эт, неправда-ли, хорошенькая девочка? Я напишу доктору Гуднофу, как она выросла". За этой выходкой последовал судорожный смех, к крайнему удивлению Анны, которая сказала: "Милый малютка! в котором часу он обедает, мэм"?

-- Благодарю вас, мистрис Гонимэн, в два часа, говорит лэди, кивнув головой. - В Лондоне у вас есть однофамилец, пастор: не родня-ли он вам? - При этом лэди должна была удивиться в свою очередь, потому-что стоявшая перед ней высокая особа вдруг оскалила зубы, и сказала: "Позвольте, мэм, вы говорите о мистере Чарльзе? Он в Лондоне".

-- И вы меня принимаете за миссис, мэм? Прошу вас извинить меня, мэм! вскрикивает Анна. Больной мальчик толкает свою сестру под бок маленьким кулаком. Ежели смех может приносить пользу, - Salva est res - пациент доктора Гуднофа спасен. - "Мистер Чарльз - брат миссис, мэм! У меня не было брата, мэм, никогда не было брата. Только и есть, что один сын - служит в полиции, мэм - благодарю вас! Ах, Господи, совсем было забыла! С вашего позволения, мэм, миссис приказала вам сказать, что, если вы совершенно отдохнули, она придет засвидетельствовать вам свое почтение.

-- О, в самом деле? очень сухо проговорила лэди, и Анна удалилась, приняв эти слова за согласие на посещение её госпожи.

-- Эта мисс Гонимэн, по-видимому, очень важная особа, продолжает лэди. - Содержит гостиницу, и напускает на себя такую важность.

-- Мы никогда не видали monsieur de Boigne в Булони, мама, замечает девочка.

в своем лучшем, черном шелковом платье, на котором ослепительно блестят золотые часы, появляется маленькая мисс Гонимэн и с достоинством приседает перед своей постоялицей.

Лэди удостоивает ее легким наклонением головы, которое повторяет еще раз, когда мисс Гонимэн обращается к ней с следующими словами: - "Я очень рада, что вам понравились комнаты".

-- Да, комнаты не дурны, благодарю вас, говорит лэди с важностью.

-- Из них прекрасный вид на море! вскрикивает Этель.

-- Как-будто не изо всех домов вид на море, Этель! Я думаю о цене условились? Моим слугам нужна порядочная столовая... отдельная, мадам, если вы будете так добры. Меньшия мои дети обедают с гувернанткой. Старшая моя дочь обедает со мною; а для маленького обед должен быть готов ровно в два часа. Кажется, до двух часов не далеко?

-- О, я не сомневаюсь, что мы поймем друг-друга, ма'ам! вскрикивает лэди Анна Ньюком (Проницательный читатель без сомнения уже угадал и приветствовал присутствие благородной лэди). Доктор Гудноф сообщил о вас самые удовлетворительные сведения, даже более удовлетворительные, нежели... нежели вы предполагаете". Вероятно сентенция лэди Анны кончилась-бы не вполне удовлетворительно для мисс Гонимэн, но, остановленная решительным взглядом маленькой герцогини, недавняя постоялица удержалась от обидного заключения. "Мне очень приятно, что наконец я вижу вас, и могу объясниться с вами так, чтобы мы поняли друг-друга, как вы говорите. Завтрак и чай потрудитесь подавать также, как обед. Кроме-того, распорядитесь, чтобы каждое утро моему маленькому приносили свежого молока - ослиного молока - доктор Гудноф предписал сслиное молоко. Если мне понадобится еще что-нибудь, я передам вам через этого человека, который с вами говорил - Кун, мистер Кун - он все сделает.

В это мгновение полил сильный дождь, и маленькая мисс Гонимэн, поглядев на свою постоялицу, которая преспокойно уселась и взяла книгу, - сказала: "Ваши слуги вынесли все сундуки из экипажей, милэди"?

-- К чему этот вопрос, ма'ам?

-- Я боюсь, что вам прийдется их потревожить и заставить снова укладываться. Я не в состоянии собирать на стол... трижды-пять-пятьнадцать... пятьнадцать раз для семи особ, не считая моей семьи. Если ваши слуги не в состоянии есть с моими, или на моей кухне, они могут отправляться, вместе со своей госпожой, в другое место. - И чем скорее, тем лучше, ма'ам, чем скорее, тем лучше! прибавляет мисс Гонимэн, дрожа от негодования, садясь в кресло и оправляя свое шелковое платье.

-- Очень хорошо знаю, ма'ам! - А если бы знала прежде, ваша нога не была-бы у меня в доме - вот и все!

-- Милостивая государыня! вскрикивает лэди. Её больной ребенок, пугливый, нервозный и голодный, начинает также кричать на софе.

-- Было-бы жаль потревожить этого милого малютку. Милое дитя, я часто о нем слыхала, и о вас, мисс, говорит маленькая хозяйка, вставая. - Я пришлю вам чего-нибудь пообедать, мой милый, в память Клэйва. А вы, милэди, будьте так добры, поищите другой квартиры: на моем огне не будет приготовлено ни одного куска для кого-бы то ни было из вашей компании. И с этими словами маленькая, негодующая хозяйка выплыла из комнаты.

-- Боже милосердый! Кто

-- О, мама, вы сами начали! откровенно замечает Этель. - Замолчи, милый Альфред! замолчи, голубчик!

-- О, мама, сама начала! А я так голоден! Я так голоден! завывал мальчик на софе, или правильнее под софой, потому-что он уже спустился на пол и старался сдернуть с себя ногами шаль, в которую был закутан.

-- Что с тобой, дитя мое? Что с тобой, моя душенька? У тебя будет обед. Этель, отдай ей все! Вот ключи от моего бюро, - вот мои часы, вот мои перстни. Отдай ей все! Чудовище! Oua хочет уморить моего ребенка. Я не могу уехать из её дома в такой ливень! Дай мне салоп, зонтик - что нибудь - я пойду искать квартиры, пойду просить под окнами хлеба, если эта злая женщина мне откажет. Кушай бисквиты, мой милый! Выпей немножко сиропу, милый Альфред! Он очень вкусен! поди к своей старой матери, своей бедной, старой матери.

"Не-ет, это не вку-усно, это га-а-адко! Не хочу сиропа! Хочу обедать"! Мать, которую он отталкивал ноженками, как сумасшедшая бросилась к сонеткам, дернула за все четыре, и побежала с лестницы в гостиную, куда вышла мисс Гонимэн.

Добрая лэди сначала не знала - кто были её постояльцы, но готова была принять их, но рекомендации доктора Гуднофа. Только тогда, когда одна из нянек, обязанная заботиться об обеде мистера Альфреда, сообщила мисс Гонимэн имена её гостей, только тогда узнала мисс, что приютила под своим кровом лэди Анну Ньюком, и что хорошенькая девочка была Этель, а больной мальчик - маленький Альфред, которого Клэйв рисовал во всевозможных видах - немножко грубовато - как вообще он рисовал всех. Тогда она велела Салли сбегать за цыпленком и посадить его на вертел, приготовила хлебенный соус и сделала такой пуддинг, какой только она одна умела делать. Потом оделась в свое лучшее платье, как мы уже видели, или лучше сказать - слышали (законы приличия не позволяют нам присутствовать при тоалете мисс Гонимэн и проникать в его целомудренные тайны); потом пошла представляться лэди Анне и не мало была озадачена странным её приемом; потом, как было показано выше, вылетела из гостиной и, найдя, что цыпленок уже изжарен, а скатерть и поднос уже приготовлены руками чистоплотной Анны, понесла обед больному малютке и была встречена на лестнице полу-умной матерью.

-- Это... это для моего ребенка? крикнула лэди Анна.

-- Да, это для вашего ребенка, сказала мистрисс Гонимэн, качая головой. - Но более никому ничего не достанется из моего дома.

-- Да благословит вас Бог, да благословит вас Бог! бла-го-словение матери да будет над вами! проговорила, задыхаясь от рыданий, лэди Анна, которая - надо сознаться - не отличалась твердостью характера.

рознят цыпленка. Лэди Анна смотрела на эту очаровательную сцену, сложив руки и проливая токи слез.

-- Отчего вы не сказали нам, что вы тетушка Клэйва? спросила Этель, протягивая руку. Старая лэди ласково пожала эту ручку и отвечала: - "Оттого, что вы не дали мне времени. А любите вы Клэйва, моя милая?"

Примирение между мисс Гонимэн и её постоялицей - было полное. Лэди Анна в тот-же день извела целую десть почтовой бумаги на письмо к сэру Брэйану; но по обыкновению опоздала на почту. Вечером мистер Кун решительно очаровал мисс Гонимэн смешными рассказами, шутками, немецком выговором и похвалами мистеру Глэйву, как он его называл. Он оживил весь дом; делал все и за всех; всегда находился на лицо, когда в нем нуждались, и никогда не показывался без нужды на глаза. В скором времени мисс Гонимэн вынула бутылку знаменитой мадеры, присланной полковником из Индии, и угостила мистера Куна рюмочкой в собственной своей комнате. Кун облизал губы и протянул рюмку во второй раз. Плутоватый немец знал толк в хорошем вине.