Ньюкомы.
Часть вторая.
Глава X. Этель и её родственники.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть вторая. Глава X. Этель и её родственники. (старая орфография)

X.
Этель и её родственники.

Лэди Анна была двадцать четыре часа сряду в полном восторге от своего нового помещения, и от всех и от всего, что там находилось. Приемные комнаты были прибраны с величайшим вкусом; обед был превосходный. Можно ли было найдти где-нибудь еще такия безподобные телячьи котлеты, такие зеленые бобы? "К чему нам иметь этих ненавистных французских поваров, милая, с их возмутительными правилами - правила всех французов возмутительны - страшными счетами, которые они нам представляют, с их самонадеянным видом и грациозностью? Я решилась разстаться с Бринволем. Я писала сегодня к твоему отцу, чтоб он отказал Бринволю. Когда он нам дает телячьи котлеты? А что может быть лучше их?"

-- В самом деле котлеты были очень хороши, сказала мисс Этель, которая кушала баранину пять раз в неделю во втором часу. Я так рада, что вы полюбили этот дом, и Клэйва и мистрисс Гонимэн.

-- Полюбила ее! миленькая старушка. Я чувствую, что она была как-будто другом всей моей жизни! Я чувствую к ней неотразимое влечение. Какое странное стечение обстоятельств; надо же было, чтоб д--ъ Гудноф адресовал нас именно в этот дом! Я писала об этом твоему отцу. Когда подумаешь, что я писала Клэйву в этот самый дом, и совершенно позабыла имя мистрисс Гонимэн, да еще такое странное имя. Я забываю все, все! Ты знаешь, я забыла, как зовут мужа тетки твоей Луизы; а когда я крестила у нея ребенка и священник спросил, "какое ребенку дано имя"? - я сказала: "право я позабыла". И действительно это так было. Это был лондонский священник, только я позабыла какой церкви. Положим, что он был этот самый мистер Гонимэн! Ведь это могло быть, ты знаешь: и тогда все это столкновение было бы еще смешней. Эта высокая, почтенная старушка, с такой приятной наружностью, домоправительница - как её имя? - кажется неоцененная женщина. Я думаю пригласить ее к нам жить. Я уверена, что она сберегла бы мне Бог знает сколько денег каждую неделю; а мистрисс Троттер, я убеждена, составляет у нас себе состояние. Я напишу к твоему папа и попрошу у него позволения пригласить эту особу". Мать Этели постоянно восхищалась своими новыми знакомыми, их слугами и служанками, их лошадьми и их посетителями. Она приглашала в Ньюком гостей, целовала их и обнимала в воскресенье; ничего ужь с ними не говорила в понедельник, и так дурно поступала с ними во вторник, что они уезжали, не дождавшись середы. У дочери её было такое множество гувернанток - все любимицы в первую неделю и чудовища впоследствии - такое множество, что бедное дитя не имело многих познаний, свойственных её летам. Она не умела играть на фортепиано; не умела говорить по-французски; не умела сказать вам, когда был изобретен порох, не имела ни малейшого понятия о времени норманского завоевания, или о том, вертится-ли земля вокруг солнца или vice versà. Она не знала, сколько графств в Англии, Шотландии и Валисе, не говоря уже об Ирландии; она не знала разницы между географической широтой и долготой. У ней было множество гувернанток (различных цен и достоинств); бедную Этель сбили с толку бесконечные учителя, и она вообразила себя чудовищной невеждой. Ей дали раз книжку в воскресной школе и восьмилетния девочки отвечали по ней на такие вопросы, о которых она ничего не знала. У ней потемнело в глазах. Она не могла даже видеть солнца, игравшого на белокурых головках и хорошеньких личиках детей. Розовые малютки, усердно поднимая рученки, с криком отвечали на эти вопросы, и это показалось ей насмешкой. Ей казалось, что она читает в книжке: "О, Этель, невежда, невежда, невежда!" Она ехала домой молча в своей карете и бросилась на постель, заливаясь слезами. Надменной по природе девочке, с живым, смелым и повелительным характером, это посещение приходской школы дало урок, гораздо полезнее всех возможных уроков арифметики и география. Клэйв рассказывал мне о случившейся с ней в ранней молодости истории, которая, пожалуй, может примениться и к некоторым другим юным аристократкам. Она имела обыкновение гулять с другими избранными девицами и молодыми людьми, с их нянюшками и гувернантками, в одном исключительном участке земли, отгороженном от Гайд-парка решеткой, от которой некоторые красавицы, обитающия в соседстве Ансли-гауза, имеют ключ. В этом-то саду, когда ей было лет девять или около того, Этель подружилась с лордом Геркулесом О'Рианом - сыном маркиза Беллишенонского. Лорд Геркулес был годом моложе мисс Эгели Ньюком, что может служить порукой в страсти, возникшей между молодыми людьми.

Однажды сэр Брэйан Ньюком объявил свое намерение ехать в то же утро в Ньюком и взять с собой все семейство, в том числе, разумеется, и Этель. Она была неутешна. "Что будет делать лорд Геркулес, когда увидит, что я уехала?" спросила она няню. Няня, желая ее утешить, говорит: "может-быть, его милость не узнает этого". - "Узнает" говорить мисс Этель, - "он прочтет об этом в газетах". Милорд Геркулес, должно - быть, задушил эту детскую страсть в колыбели; он давно уже женат на Изабелле, единственной дочери - Грэнса, Эск., из Дрэйтон Виндзора, одного из поклонников большой пивоварни Фокера и К°.

Когда Этели было тринадцать лет, она так была высока ростом, что превышала своих подруг целой головой, если не больше, и на столько же, может-быть, в нравственном отношении чувствовала себя высокой для их общества. "Не могу себе вообразить", думала она, "что я одеваю куклу, как Лило Путлэнд, или хожу в фартучке, как Люси Токер"! Она не могла с ними гулять: ей казалось, что все её пугаются; ни танцовать с ними в академии, ни слушать Goars de Littérature universelle et de science compréhensive, у модного профессора - самые маленькия девочки опережали ее в классе. Она запуталась во множестве предметов, которые ей задавали учить. На детских вечерах для особ её пола, когда, под надзором почтенных наставниц, девочки собирались к шести-часовому чаю, танцовать, играть в шарады и т. д. Этель не присоединялась ни к детям своих лет, ни к учителям, сидевшим особо в этих собраниях, сообщая друг-другу свои маленькия неудовольствия; но Этель возилась с маленькими детьми - с розовыми попрыгунчиками - и сажала их к себе на колени и рассказывала им тысячи историй. Дети ее обожали и любили, как мать, потому-что такою показывала себя добродушная девочка в отношении к ним; но дома она была свирепа и невыносима, вела с гувернантками войну и одолевала их всех одну за другой. Я должен нарушить свое обещание и описать детство многих лиц, которые примут участие в этой истории. Не всегда знает писатель, куда божественная муза увлечет его. Но вы можете быть уверены только в том, что она непреклонна как истина. Мы должны рассказывать свою повесть так, как она нам сообщает ее, и идти вперед, или повернуть в сторону, как она велит.

Здесь она приказывает, чтоб мы говорили о других членах этого семейства, историю которого мы заносим в летопись, и мы должны сказать слово относительно графа Кью, главы того благородного дома, из которого сэр Брэйан Ньюком взял себе жену.

Когда мы читаем в волшебных сказках, как жили-были король с королевой, построила себе железный дворец, защищенный рвами и безчисленными часовыми, в который они поместили свое любимое, единственное дитя, королевича или королевну, которых рожденье несказанно обрадовало их после многих лет супружества, и которых крестины были прерваны брюзгливым нравом всем известной старой волшебницы, которая всегда является, не смотря на то, что ее никто не зовет на церемонию; когда королевич Миловид заключен в железной башне, его снабжают самой здоровой пищей, самыми назидательными для воспитания сочинениями, и самым почтенным старичком - наставником, который его учит и воспитывает, мы знаем, по порядку вещей, что стальные засовы и медные запоры сделаются безполезными, старичок-наставник погрузится в глубокий сон, а через рвы и подъемные мосты перейдут заклятые враги королевича, или сам молодой повеса перепорхнет через них, решившись перехитрить блюстителей и увидать злобный свет. Старый король с королевой всегда приходят и находят, что комнаты пусты, недостойный наследник - очевидно скрылся, привратники и часовые пьяны, старик-наставник спит; они рвут на себе в отчаянии почтенные парики свои, они спихивают дворецкого с лестницы, выталкивают за двери дуэнью, этого старого, беззубого дракона. Ничто не устоит против определения. Королевна убежит в окно по веревочной лестнице; королевич уйдет отыскивать удовольствий и вести разгульную жизнь в назначенный срок. Сколько наших английских юношей, взлелеянных дома своими нежными папеньками и маменьками, закладываются камнями в неприступных замках, с наставником и библиотекой, охраняются кордонами и часовыми, проповедниками, старыми тетушками, старухами, живущими вн света, и не смотря на то, увертываются от всех этих охранителей и удивляют свет сооею расточительностью и проказами. Что за дикой человек был этот принц Гарри, сын сурового властителя, лишившого Ричарда II короны, - юноша, который отнимал кошельки в Гадсгилле, посещал таверны с полковником Фальстафом, и еще с худшим обществом, и оскорблял слух судей. Но общество не смотрело слишком немилостиво на эти шалости. Молодой дворянин, полный жизни и духа, расточительный на деньги, веселого характера, готовый всегда обнажить шпагу, красивый, щедрый, храбрый, всегда найдет помилованье. Молодой негодяй отличается на скачке с препятствиями, или бьет перевозчика, толпа ему рукоплещет. Мудрецы и старшины качают головой, и смотрят на него не без снисходительности; даже старые моралистки бывают обезоружены при виде молодости, щеголеватости и красоты.

Двадцать пять лет назад, молодой граф Кью появился в столице, которая быстро прозвонила о деяниях его милости. Он начал жить довольно рано, чтоб воспользоваться некоторыми удовольствиями, которых наша молодая аристократия настоящого времени, кажется, увы! лишена. Чем мы делаемся спокойней и образованней, тем строже здравый смысл общества, которому наконец джентльмены самого высшого тона должны покориться, налагает запрещение на обычаи и удовольствия, сродные нашим отцам. В то время воскресные газеты заключали в себе много возбудительных отчетов о кулачных боях, которые считались прекрасным, молодецким, старым английским обычаем. Мальчики в публичных школах с наслаждением прочитывали истории благородного искусства. Молодые люди нетерпеливо стремились в Мольси - посмотреть, как боец наносит кулаком удар в голову другому, или как негр превратит в студень нос жида. Остров оглашался звоном зубчатых рожков и бренчащих упряжей почтовых карет... приятный вид представляли в эти дни дороги веселой Англии, пока не возникли паровозы и не опрокинули прежних гостиниц и не убили рыцарского духа. Путешествовать в каретах, ездить в каретах, знать куперов и сторожей, освоиться со всеми трактирами по дороге, полюбезничать с хорошенькой хозяйкой за прилавком, потрепать по подбородку смазливую служанку - вот в чем заключались наслаждения людей, которые так еще недавно были молоды. Дорога была общественным учреждением, почтовый рожок был также учреждением. Люди собирались к ним и не без некоторого консерватизма распространялись о благодеяниях, которыми они наделили страну, и о развитии тех зол, которые-бы произошли без их содействия, а именно: об упадке английского духа, об упадке мужества, об упадке лошадиныхь пород и так далее, и так далее. Насадить или получить синяк - было делом очень обыкновенным и не считалось нисколько унизительным для джентльмена; править почтовой каретой было наслаждением благородных юношей, и занятие это вызывало соревнование. Найдется-ли в настоящее время какой-нибудь молодой человек, который бы пожелал занять место кочегара? Случайно вы можете увидать в Гайд-парке угрюмый старый шарабан с одиноким седоком. Где вы возницы? Где вы - о, гремучая Ртуть, о быстрый Вызов? Вас обогнали бегуны, которые сильнее и быстрее вас. Ваши лампы погасли и звуки ваших рогов замолкли на веки.

Именно при самом исходе этого доброго, старого времени, началась жизнь лерда Кью. Теперешний добродушный, средних лет джентльмен, которого знает весь околоток; теперешний образцовый владелец и друг всех окрестных арендаторов; теперешний строитель храмов и неутомимый посетитель школ - человек разсудительный и снисходительный, ведущий переписку с фермерами своего графства, получающий призы на земледельческих выставках и даже читающий лекции в учебныхь заведениях своего города, так скромно и так занимательно, - четверть века тому, был диким, молодым лордом Кью: держал скаковых лошадей, покровительствовал кулачным бойцам, дрался на дуэли, прибил гвардейца, вел страшную игру в Крокфордском клубе и Бог знает чего еще не делал.

Его мать, набожная лэди, во время малолетства своего сына, заботливо охраняла и его самого, и его имение, заботливо держала его и меньших его братьев на глазах самых внимательных пасторов и учителей. Она училась вместе с мальчиками по-латыне, и сама учила их за фортепиано: бабушка её детей, старая лэди Кью приходила в бешенство и пророчила, что её невестка сделает из своих сыновей трусов, и не хотела с ней мириться до-тех-пор, пока милорд не поступил в Кростчорч и не начал отличаться после первого курса. Он правил парными одноколками, запряженными гусем, держал охоту, давал обеды, завинчивал дверь своего воспитателя, и мучил мать своими необузданными поступками. Он вышел из университета после весьма краткого пребывания в этой обители наук. Может быть, оксфордския власти попросили милорда удалиться. Но оставим прошлое в покое! Его юный сын, теперешний лорд Уальгэм, находится в Кростчорче и занимается с великим усердием. Не будем однако же очень пристрастны, описывая далеко неназидательные шалости его отца, совершенные четверть века тому.

Старая лэди Кью, устроившая вместе с мистрисс Ньюком брак Брэйана Ньюкома и своей дочери, постоянно презирала зятя: она была женщина прямая и откровенная, и вовсе не заботилась скрывать своего мнения о нем, или о ком-бы то ни было. "Сэр Брэйан Ньюком", говаривала она, "один из самых глупых, но самых почтенных людей; Анна хороша собой, но у нея на грош нет здравого смысла. Они славная пара. С её легкомыслием, она разорила бы бедного человека, равного с ней по происхождению; поэтому я нашла ей мужа совершенно по ней. Он тратит деньги, не видит как она проста, смотрит за порядком в доме и прикрывает её глупость своей особой. Она хотела-было выйдти замуж за своего кузена Тома Пойнца, когда они еще были молоды, и думала, что у нея сердце разорвется на части, когда я устроила её брак с мистером Ньюкомом. Она разорила бы Тома Пойнца в один год: она имеет такое же понятие о цене какой-нибудь бараньей ноги, как я об алгебре".

Графиня Кью любила Брэйтон и предпочитала пребывание в нем жительству в Лондоне. "Лондон после Истера" говорила старая лэди, "просто невыносим. Удовольствие обращается сначала в обязанность, а потом в такую тягость, которая разстроиваеть всякое порядочное общество. Половина мужчин заболевает от пирушек, которые им приходится справлять каждый день. Женщины обязаны думать о полдюжине вечеров, на которых им следует перебывать в одну ночь. Молодые девушки только и думают о танцорах и о тоалетах. С другой стороны, толпа этих bourgeois не успела еще наводнить Брэйтон. Гулянья не загромождены еще каретами, набитыми женами и детьми маклеровь, и вы можете пользоваться морским воздухом, не задыхаясь от сигар лондонских сидельцев. Поэтому имя лэди Кью обыкновенно возвещаемо было брэйтонскими газетами в числе самых ранних посетителей города.

С графоней проживала незамужняя её дочь, лэди Джулия. Бедная лэди Джулия страдала ранним раздражением спинного мозга, которое продержало ее много лет в постели. Оставаясь всегда дома, на глазах матери, она была постоянною жертвою старой лэди - нечто в роде подушки для булавок, в которую лэди Кью вонзала ежедневно сотню маленьких сарказмов. Точно так, как иногда требуют в суд маленьких детей для осмотра их спинок и плеч, покрытых ранами и рубцами, знаками грубого обхождения их родителей, точно так, смею сказать, еслиб был какой-нибудь трибунал, перед которым можно было бы обнажить бедное сердце этой терпеливой лэди, - сердце её предстало бы покрытым зажившими ранами и кровавыми рубцами недавняго бичевания. Язык старой Кью был страшным бичом, от которого многие приходили в трепет. Она не была жестокой, по сознавала, что ловко умеет наносить раны, и любила-таки это упражнение. Бедная лэди Джулия всегда была под рукой, тогда её матери приходило в голову проверить на деле свое искусство.

Лэди Кью только-что успела устроиться в Брэйтоне, как болезнь маленького Альфреда заставила лэди Анну Hьюком перебраться со всем семейством на морской берег. У лэди Кью никогда не было кори. "Зачем Анна не повезла своего сына в какое-нибудь другое место?" говорила старуха. - Джулия, ты ни под каким видом не должна входить в сообщение с этим зараженным роем Ньюкомов, если не желаешь сжить меня со света. Кажется, впрочем, что ты этого желаешь: сама знаю, что я для тебя хуже чумы, и моя смерть только развяжет тебе руки.

-- Доктор Г...*? доктор Г. приезжает лечить меня, или рассказывать мне новости, или польстить мне, или пощупать пульс, и будто прописать что-то, или получить свою гинею. Разумеется, доктор Г. обязан посещать разный народ и в разных болезнях. Ты, конечно, не считаешь меня такой скотиной, которая в состоянии посоветовать ему - не пользовать моего родного внука? Тебе я запрещаю ходить в дом Анны. Ты можешь посылать каждый день человека - спрашивать о их здоровье. Посылай грума - да, именно Чарльза - он не войдет в дом. Позвонит в колокольчик и подождет ответа на улице; а еще было бы лучше, если бы он звонил с задняго подъезда - полагаю, что там есть задний подъезд - разговаривал бы с слугами сквозь решетку и приносил нам известие об Альфреде." Бедная Джулия была как на иголках: во время одной из своих прогулок, она встретила детей, целовала больного мальчика и держала Этель за руку. Но сознаться в этом не было никакой возможности. И разве она одна - добрая женщина, из которой домашняя тирания сделала лицемерку.

Чарльз, грум, приносит в этот день совершенно удовлетворительные известия о здоровье мистера Альфреда; доктор Г* подтверждает его слова. Ребенок поправляется быстро, изволит кушать, как маленький людоед. Его двоюродный брат, лорд Кью, приезжал навестить его. Лорд Кью добрейший из людей: он привез мальчику "Тома и Джерри", с картинками; мальчик пришел от картинок в умиление.

-- Отчего Кью не был у меня? Когда он приехал? Напиши ему записку, Джулия, и пошли тотчас же. Разве ты не знала, что он здесь?

Джулия отвечает, что она только теперь прочла в брэйтонских газетах о прибытии графа Кью и благородного Дж. Бельсэйза в Альбион. "Я уверена, что они приехали для какой-нибудь проделки", вскрикивает в восторге старая лэди, "когда наш Джордж и Джен Бельсэйз вместе, у них наверно недоброе на уме. Вы что слышали, доктор. Вижу по глазам, вы что-то знаете! Разскажите мне, пожалуйста, чтобы я могла написать к его матери, этой отвратительной ханже".

Действительно, по лицу доктора Г. заметно, что он кое-что знйет. Он глупо улыбается и говорит: "Я сегодня утром видел лорда Кью два раза; первый раз он проехал с благородным мистером Бельсэйзом, а потом..." При этих словах доктор взглядывает на лэди Джулию, как бы говоря: перед незамужней лэди я не смею вам сказать, с кем проехал лорд Кью, после того, как оставил благородного мистера Бельсэйза."

-- Вы боитесь говорить при Джулии? вскрикивает старуха. Помилуйте, ей сорок лет: она слыхала все, что можно слышать. Сейчас же разскажите мне о Кью, доктор Г.

Доктор с кротостью объясняет, что лорд Кью, в два часа по полудни, проехал в своем фаэтоне, перед глазами всех брэйтонских обывателей с госпожею Поццопрофондо, первым контральто италиянской оперы.

-- Джулия, vous ri êtes qu'une ganache её лица значительно напоминали особу этого знаменитого джентльмена.

Лэди Кью приказывает дочери взять перо и писать: "Monsieur le mauvais sujet! Джентльменам, желающим пользоваться морским воздухом в тихомолку и избегать родных, лучше было бы избирать другое место, а не Брэйтон, где их фамилии печатаются в газетах. Ежели вы не втянулись в pozzo..."

-- "...в pozzo-profondo,

Джулия написала все точно так, как диктовала её мать, только пропустила одну фразу; письмо было запечатано и отправлено к милорду Кью, который приехал к обеду с Джэком Бельсэйзом. Джэк Бельсэйз любил обедать с лэди Кью. Он говорил, что она была "милое старое существо и самая злая старуха во всей Англии"; любил обедать также и с лэди Джулией, которая была "милое, бедное, страдальческое существо, но и самая добрая женщина во всей Англии". Джэк Бельсэйз любил каждого человека, и каждый человек любил Джэка.

Два вечера спустя, молодые люди вторично посетили лэди Кью, и на этот раз лорд Кью распространился в похвалах своим кузенам Ньюкомам.

-- Конечно вы говорите не о старшем, т. е. не о Бэрнсе, мой милый? вскрикивает лэди Кью.

-- Нет, ужь извините, не о Бэрнсе.

-- Маленький - что, мистер Бельсэйз?

-- Маленький сноб, ма'ам. Хотя он вам и внук, но я ее могу назвать его иначе. Я никогда не слыхал, чтоб он сказал о ком-либо доброе слово, или сделал доброе дело.

-- Благодарю вас, мистер Бельсэйз, сказала лэди.

-- Но остальные превосходны. Этот маленький весельчак, у которого была корь, это презабавное созданье. А мисс Этель...

-- Этель - забавное созданье, Альфред козырь, так, кажется, говорите вы? замечает лэди Кью, одобрительно кивая головой, а Бэрнс - сноб. Мее это очень утешительно слышать.

-- Мы встретили детей сегодня, кричит восторженный Кью, когда я прокатывал Джэка в фаэтоне: я выходил из экипажа и говорил с ними.

-- Гувернантка - пренеприятная женщина, и старенька ужь... Извините, лэди Джулия, кричит несносный Джэк Бельсэйз, я всегда попадаюсь в просак.

-- В какой просак? продолжайте, Кью!

разумеется, гувернантка сказала - нельзя. Но я сказал, что я ей дядя, а Джэк отпустил ей такой тонкий комплимент, что она совсем растаяла. Дети сели рядом со мною, а Джэк позади.

-- Где сидит господин Поццопрофондо, bon!

-- Мы поехали по дюнам, и чуть было не попали в беду. Лошади у меня молодые, и чуть попадут на траву, просто начинают беситься. Плохо приходилось нам, право плохо.

-- Дьявольски скоро скакали, снова вмешивается Джэк, чуть было не сломали всем нам шеи.

-- И мой брат Франк чуть было не сделался графом Кью, продолжал граф с спокойной улыбкой. Бедный мальчик, должно быть, потерял во время лихорадки все свое мужество и начал кричать; но эта девочка, несмотря на то, что побелела как полотно, ни разу не крикнула и сидела на месте, как взрослый мужчина. По счастью нам ничего не попалось на встречу; я прогнал лошадей милю-другую и привез детей в Брэйтон также спокойно, как будто правил похоронными дрогами. Что же, думаете вы, сказала эта маленькая Этель? Она сказала: "я нисколько не испугалась; но не говорите мама". Кажется, тетушка была в ужасном волнении - мне следовало об этом подумать.

-- У них остановился брат сэра Брэйана Ньюкома, продолжает лорд Кью, ост-индский полковник; очень красивый пожилой мужчина.

-- Этот джентльмен, кажется, искал нас, потому-что едва мы показались, тотчас отрядил какого-то малого и тот побежал также скоро, как фонарщик, объявить моей тетушке, что все благополучно. Джентльмен вынул Альфреда из экипажа, помог выйдти Этели и сказал: "Милая моя, вы слишком хороши, для того чтобы получать выговор, но напугали же вы нас." Потом он низко поклонился мне и Джэку и вошел в гостинницу.

-- По моему мнению вы оба заслуживаете розог, говорит лэди Кью.

-- Такой прекрасный господин, какого я никогда не видал и такой прекрасный мальчик, какого я никогда не видал, кричит Джэк Бельсэйз. У молодого весельчака большая способность к рисованию - лучшие рисунки, какие я видел в жизни. Он рисовал для маленьких... как вы их называете? И мисс Ньюком присматривала за ним. А лэди Анна указала мне на эту группу и заметила, что группа очень красива. Вы знаете, лэди Анна необыкновенно сентиментальна.

-- Моя дочь Анна - величайшая дура во всех трех королевствах, крикнула лэди Бью, злобно поглядывая через очки. Джулии было приказано написать в ту же ночь к сестре, и изъявить желание, чтобы Этель была прислана повидаться с бабушкой - Этель, которая всегда возмущалась против своей бабушки и переходила на сторону Джулии, когда эта слабая женщина была угнетаема старою и могущественной лэди.