Ньюкомы.
Часть седьмая.
Глава XLIII. Возвращается к некоторым из старых знакомых.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть седьмая. Глава XLIII. Возвращается к некоторым из старых знакомых. (старая орфография)

XLIII.
Возвращается к некоторым из старых знакомых.

На следующее же утро сумасбродный юноша ворвался ко мне в комнату, в Темпле, и поверил мне историю, которая только-что рассказана здесь. Закончив ее, со многими возгласами на-счет героини повести, он прибавил: Я видел ее, сэр, с детьми и с мисс Кан, когда ехал в коляске к станции, и - даже не поклонился ей.

-- Зачем же вы колесили через мыс? спросил приятель Клэйва: ведь это не дорога из Стейн-Армс к станции.

-- Чорт возьми, сказал Клэйв, покраснев, как рак: я нарочно проехал под её окнами, и если видел ее, так не для того, чтобы видеть - вот и все тут.

-- Зачем она ходила на мыс? думал про себя друг Клэйва: и в такое раннее время? Ужь наверное не для того, чтобы встретить лорда Фэринтоша. Он не встает раньше двенадцати часов. Должно полагать, что она хотела видеть вас. Не говорили ли вы ей, что уезжаете утром?

-- Я разскажу вам, что она делает со мной, продолжает Клэйв: иногда она как будто любит меня, и вдруг - ни с того, ни с сего - становится холодною, как лед. Иногда она бывает такая добренькая - она всегда добра, но вы понимаете, что я хочу сказать, - вдруг появляется старая графиня или молодой маркиз, или другой лорд, с подвеской у имени, и она выпроваживает меня вон, до ближайшого удобного случая.

-- Женщины все таковы, простодушный мой юноша, говорит советник Клэйва.

-- Я этого не потерплю. Я не позволю ей играть мною, как куклой, продолжает он: Она думает, что все должно преклоняться перед нею, и шествует с царственным величием. Но как убийственно хороша она при этой гордости! Знаете-ли что? Порою, я готов броситься к её миленьким ножкам и сказать: Раздави меня. Сделай меня своим рабом. Надень на меня серебряный ошейник, пометь на нем "Этель" и позволь мне следовать за тобой повсюду.

-- На привязи из голубой ленты, которую будет держать лакей, и с намордником в каникулы... Ам! ам! говорит Пенденнис.

При этом шуме, мистер Уаррингтон высовывает голову из соседней спальни и выказывает бороду только-что намыленную для бритья. - Мы беседуем о сердечных делах! Убирайтесь, пока не позовут! говорит мистер Пенденнис - и намыленная борода скрывается.

-- Не глумитесь над ближним, продолжает Клэйв, жалостно усмехаясь: Видите ли, я должен кому-нибудь поверить свое горе; иначе я умру. По временам, я вооружаюсь мужеством и неустрашимо иду на встречу ей. Сарказм - лучшее оружие; я научился владеть им у вас, Пен, старый мой приятель. Сарказм приводит ее в замешательство; сарказм мог бы поразить ее на-голову, если б только я умел выдерживать характер. Но один звук её сладостного голоса, один взгляд этих убийственных серых глазок приводят все существо мое в дрожь и трепет. Когда она была помолвлена за лорда Кью, я боролся с этою проклятою страстью, бежал от нея, как подобает честному человеку, и боги вознаградили меня спокойствием духа на некоторое время. Но нынче эта страсть неистовствует пуще прежнего. В прошлую ночь, даю вам честное слово, я слышал, как били часы, час за часом, кроме последняго, когда я видел во сне отца, и служанка разбудила меня кружкой горячей воды.

-- Ужь не обварила ли она вас? Экая жестокая служанка! Я вижу, вы сбрили усы.

-- Просили вы у нея руки? спросил друг Клэйва.

-- Я видел ее всего пять раз с приезда из-за границы, продолжал юноша, и всегда заставал у нея кого-нибудь. Что я такое? живописец, с пятью стами фунтов годового содержания. Не привыкла ли она ходить по бархату и обедать на серебре, и не влачатся ли в свите её маркизы и бароны, и всякого рода знать? Я не смею просить -

Тут приятель его повторил слова Монроза: Тот или боится своей судьбы, или чувствует за собой мало достоинств, кто не смеет подвергнуть ее испытанию и выиграть все или проиграть.

-- Признаюсь, что не смею. Если она мне раз откажет, я ужь никогда не повторю просьбы. Теперь, когда толпа дэнди у ног её, время ли мне выступить вперед и сказать: "Дева, я наблюдал за тобой долго и безпрерывно, и вижу, что ты любишь меня." Я читал ей эту балладу в Бадене, сэр. Я написал лорда Бёрли, делающого предложение девушке, и спросил ее, как бы она поступила в таком случае?

сделали? а я думал, что в Бадене мы вели себя так скромно, что не смели даже и шепнуть о наших задушевных помыслах.

-- Кто же в состоянии не обнаружить их каким-нибудь образом? сказал Клэйв, опять покраснев: люди могут читать их у нас на лице. Я помню, она сказала, с обычным ей хладнокровием и разсудительностью, что лорд и лэди Бёрли не были бы счастливыми супругами, и что лэди сделала бы гораздо лучше, если бы вышла за-муж за равного ей по состоянию.

-- Умно сказано для восемнадцати-летней девушки, заметил друг Клэйва.

-- Да; умно и притом великодушно. Вообразите положение Этели: сама она помолвлена; ей известно, что мои друзья припасли мне невесту, миленькую, добренькую девушку, Рози, которая становится вдвое добрее, когда нет при ней её мамаши; вообразите, что Этель сделала мне намек - отказаться от моих замыслов: не права ли она была, подавая мне такой совет? Она не создана быть женой бедняка. Представьте себе Этель Ньюком на кухне, стряпающую пирожки, подобно тетушке Гонимэн!

купают в ароматических ваннах; учат ее играть на гуслях, петь, плясать; и когда она достигнет совершенства, отправляют ее в Константинополь, на смотр к султану. Прочие домочадцы не думают обижаться; пробавляются грубой пищей, купаются по-просту, в реке, носят старое платье и славят Аллаха за возвышение их сестры. Уже ли вы думаете, что турецкая система не применяется во всем свете? Бедняжка Клэйв, этот товар Мэйфэрского рынка выше цены вашего поклонения. Многое на этом свете назначено для тех, кто лучше нас с вами. Пусть богатые возсылают молитвы за обед, а псы и Лазари должны быть благодарны и за крошки. Вот и Уаррингтон, выбритый и разодетый, будто собирается к невесте.

Таким-образом, читатель видит, что Клэйв, в разговорах с некоторыми друзьями, более равными ему по летам, бывал гораздо сообщительнее и красноречивее на-счет страсти своей к мисс Этели, чем в письмах к отцу. Он прославлял ее кистью и пером; вечно рисовал её профиль, её гордые брови, носик, этот дивный греческий носик, идущий вровень со лбом; коротенькую верхнюю губку и подбородок, соединяющийся с шеей такою сладострастною, кривою линией, и проч. и проч. Посетитель его мастерской мог бы найдти целую галлерею Этелей; когда заходила сюда мистрисс Мэккензи и замечала одно и то же лице и фигуру, повторяющияся на сотне полотен и листах бумаги, серой, белой, коричневой, - ей обыкновенно говорили, что оригиналом была знаменитая римская натурщица, которую будто бы Клэйв много и долго изучал во время пребывания своего в Италии; при чем мистрисс Мэкк обыкновенно выражала мнение, что Клэйв ветреный, гадкий молодой человек. Впрочем, вдовушка еще более уважала его за то, что он гадкий и ветреный молодой человек; а что касается мисс Рози, то она, разумеется, держалась образа мыслей мамаши. Рози на все, что бы ни случилось, смотрела с улыбающимся лицом: бывала всегда весела на самых длинных, скучных вечерах, в обществе самом безсмысленном; не скучая, сидела по целым часам у Шульбреда, пока мамаша делала покупки; охотно слушала старинные истории и анекдоты мамаши, повторявшиеся каждый день безо всяких вариаций; переносила час шуток или час брани с равным добродушием, и, какие бы ни были события её незатейливого дня, ясная ли или пасмурная погода, или гром и дождь, мисс Мэккензи, я воображаю, спала одинаково безмятежно и встречала утреннюю зарю с безмятежною улыбкой.

Набрался ли Клэйв опытности во время своих странствований, или любовь открыла ему глаза, только эти глаза ужь иначе смотрели на предметы, которые бывало ему нравились. Это факт, что до заграничной поездки, он считал вдовушку Мэккензи чудною, милою, приятною женщиной; её рассказы о Чельтенгэме, колониях, балах в правительственной палате, о заметках, какие делал епископ, об особенной внимательности генерального судьи к маиорше Мэкшен, о поведении маиора - все это находило когда-то в Клэйве благосклонного слушателя. - Наша милая мистрисс Мэкк, говаривал добрый полковник, преумная светская женщина и на своем веку пожила в хорошем обществе. История сэра Томаса Садмена, роняющого в коломбийском суде носовой платок, который поднимает адвокат О'Гоггарти, и на котором вышит вензель Лауры Мэк--Ш., между тем как маиор подает жалобу на туземного слугу, укравшого у него одну из трех-угольных шляп - эта история всегда заставляла смеяться и Томаса Ньюкома, и Клэйва, а теперь, смотрите: мистрисс Мэккензи рассказывает тот же анекдот и так же мастерски мистерам Пенденнису и Уаррингтону и Фредерику Бэйгэму, приглашенным сделать компанию Клэйву на Фицройском сквере; Рози, - только что вздохнет или охнет мистер Бинни - как-будто по обязанности, принимает безпокойный вид и восклицает: Боже мой! мамаша! - а на скучном лице Клэйва не появляется ни единого знака веселости, ни тени улыбки; он рисует стебельком клубники какие-то фантастические портреты; смотрит в свой стакан с водой, будто хочет нырнуть в него и утопиться; Бэйгэм находит себя вынужденным напоминать ему, что кружка бордоского нетерпеливо ждет нового поцелуя от верного её друга, Фредерика Бэйгэма. Когда мистрисс Мэкк встает и, расточая улыбки, удаляется, Клэйв ворчит: Ужь как мне наскучила эта история! - погружается в прежнюю задумчивость и не хочет удостоить даже своим взглядом бедную Рози, которая посмотрела на него так нежно своими миленькими глазками, уходя за своей мамашей.

-- Матушка - вот женщина в моем вкусе, шепнул Ф. Бэйгэм Уаррингтону: чудная головка, сударь мой; сложена великолепно от кормы до носа; страх нравятся мне такия женщины. Благодарю вас, мистер Бинни: Допью бутылочку, если Клэйв не хочет пить. Молодой человек на себя не похож после путешествия; верно какая-нибудь благородная Римлянка похитила сердце молодого человека. Зачем, Клэйв, не прислали вы нам портрета своей очаровательницы? Мистер Бинни, вам приятно будет слышать, что молодой Ридлей обещает занять почетное место в мире художеств. Картина его заслужила жаркое одобрение, и моя добрая знакомая, мистрисс Ридлей говорит, что лорд Тодморден послал ему заказ написать две картины, по сту гиней за каждую.

-- Я так и думал. Подождите лет пять, увидите: за картину Джона Джэмса будут давать по пятисот гиней, сказал Клэйв.

рискованных афферах, что до-сих-пор не хотят воротиться. Но для меня всегда будет отрадой и то, что я был рычагом - скромным рычагом - к преуспеянию этого достойного молодого человека на избранном им поприще.

-- Вы, Фредерик Бэйгэмъи Это каким образом? спросили мы все.

-- Скромными статейками в периодической литературе, отвечал Бэйгэм величественно: мистер Уаррингтон, бордоское у вас под рукой; придвиньте, пожалуйста. Да, эти статейки, как оне ни маловажны, обратили на себя внимание, продолжал Ф. Бэйгэм, потягивая вино с большим аппетитом: их заметили, позвольте вам сказать, Пенденнис, даже те из подписчиков, которые не слишком высоко ценят литературные и политическия статьи Пэль-мэльской газеты, хотя те и другия, по отзыву читающей публики, обличают перо опытное, талант несомненный. Джон Ридлей недавно прислал к отцу сто фунтов, и старик положил их в банк на имя сына. Ридлей рассказал об этом лорду Тодмордену, когда этот достопочтенный вельможа поздравлял его с таким даровитым сыном. Желал бы я и Фредерику Бейгэму подобного сынка. - Это забавное желание мы встретили всеобщим хохотом.

Один из нас рассказал мистрисс Мэккензи (грешник, сознается со стыдом, что пересмеивать ближняго составляло когда-то часть его юношеских забав), что Ф. Бэйгэм сын дворянина древнейшей фамилии, с обширнейшими поместьями, и как Бэйгэм был особенно внимателен ко вдовушке и велеречив в своих отзывах об ней, она с восхищением принимала его любезности и признавала его отличнейшим молодым человеком, напоминающим ей канадского генерала Гопкирка. Она заставила Рози спеть для мистера Бэйгэма, который пришел в восторг от её пения и объявил, что блистательные дарования у дочери такой матушки, его не удивляют, но он понять не может, как у такой молоденькой дамы - такая взрослая дочь. Этот новый комплимент окончательно вскружил голову мистрисс Мэккензи. Между-тем наивная Рози продолжала щебетать свои песенки.

-- А для меня то

-- Что скажешь, Джордж? спросил приятель Уаррингтона.

-- Хитрая, пронырливая, вечно перемигивающаяся, вечно делающая глазки, старая пройдоха, продолжал мизоген: а дочку её я гогов слушать целый вечер. Будьте уверены, Клэйву она была бы женой во сто крат лучше этой львицы-кузины, по которой он сходит с-ума. Я слышал, как он ревел об ней недавно, когда я одевался в своей комнате. Да и что за необходимость ему жениться?

Тут Рози кончила свою песенку и Уаррингтон, с краской на лице, подошел к ней и сделал ей комплимент - усилие неслыханное со стороны Джорджа.

-- Хотел бы я знать, говорил Джордж, когда мы плелись домой: уже-ли у каждого молодого человека на роду написано сходить с-ума по девчонке, каторая не стоит внимания? Пфуй! вся эта любовь - чистый вздор. Женщинам не следовало бы давать волю вертеть нами; если мужчина непременно должен быть женат, так отвел ему порядочную жену, и делу конец. Отчего бы молодому человеку не жениться на этой девчонке и не приняться опять за дело, за живопись? Отец согласен; старый Набоб, этот языческий философ, кажется, благоволит к нему; девочка хоть куда; деньги есть; ничего нельзя желать лучшого, кроме, правда, тещеньки. Малый мог бы малевать холст, крестить каждый год ребят и жить себе пресчастливо, не хуже любого осла, что кушает травку на нашем выгоне. Но нет; он гоняется за зеброй, за этим lusus natura! Мне, благодаря Бога, не случалось говорить с великосветской барышней; я не знаю норову этого зверя, и давным-давно не вижу ни одного, потому-что не бываю в опере, ни на вечерах в Лондоне, как вы, молодые вертопрахи аристократы. Я по-неволе слышал ваш разговор о звере этого сорта, потому-что дверь моя была отворена и малый ревел, будто сумасшедший. Да уже-ли у него так мало самолюбия, что он станет ждать, когда мисс удостоит его своей руки, потеряв надежду на лучшую партию? Неужто в вашем проклятом обществе такой варварский обычай и женщины делают у вас, что хотят? Вместо подобного зверя, я скорей бы согласился взять дикарку, которая кормила бы мое темное племя; вместо того, чтоб воспитывать дочь для лондонского аукциона, я взял бы ее из родных лесов и продал бы в Виргинии. - Этим взрывом негодования заключился на вечер гнев нашего приятеля.

визиты его не сопровождались никаким результатом. При одной из встреч в большом свете, Этель на отрез сказала ему, что грандмаман не хочет его принимать. - Вы знаете, Клэйв, что я помочь не могу; делать вам знак из окна было бы не совсем прилично. Но, не смотря на все, вы должны заезжать: может-статься, грандмаман умилостивится; если же вы перестанете бывать, она может подумать, что я просила вас не приходить, а ссориться с нею изо-дня-в-день для меня не большое удовольствие, уверяю вас, сэр. Вот и лорд Фэринтош; он идет ангажировать меня на танец. Не говорите со мной во весь вечер, помните, сэр; - и молодая лэди уносится в вальсе с маркизом.

В тот же самый вечер, когда он кусал себе ногти, или проклинал свою судьбу, или желал пригласить лорда Фэринтоша в соседний сад Берклэйского сквэра, откуда полицейский чиновник мог бы перевезти в караульный дом бездыханный труп, лэди Кью поклонилась ему очень милостиво, тогда как в другое время её сиятельство проходит мимо, не узнавая его, как мимо слуги, который отворяет ей дверь.

Если мисс Ньюком не надеялась видеть мистера Клэйва у грандмаман, и не слишком горевала о том, что его не принимают, зачем же она ободряла молодого человека, чтоб он продолжал попытки видеться с нею. Если Клэйв не мог попасть в маленький домик в Квин-Стрите, зачем огромный конь лорда Фэринтоша ежедневно гляделся в окна этой улицы? Зачем, перед оперой, перед спектаклем, готовились ему за-частую семейные обеды, причем доставались из погреба бутылки самого старого портвейна, поросшия паутиной за долго до рождения Фэринтоша? Столовая была так тесна, что вокруг маленького круглого стола могли усесться не больше как пятеро, то-есть: лэди Кью с внучкой, мисс Крочет, дочь покойного кьюберийского пастора, одна из мисс Тодинс, и капитан Вальей, или Томми Генчмэн, родственник и почитатель Фэринтоша - люди вовсе незначительные, или старый Фредерик Тиддлер. Однажды Кракторп приехал к одному из таких обедов, но этот молодой служака, малый откровенный и разбивной, разбранил в пух честную компанию и отклонил предложение бывать по-чаще. - Знаеге-ли, для чего я был им нужен? рассказывал в последствии капитал Кракторп своим товарищам и Клэйву, в барраках Реджит-парка: они думали пожаловать меня в грумы к Фэринтошу; надеялись, что я буду стоять на запятках или, сидеть на задней скамейке шарабана, пока его честь изволит любезничать с своей красавицей; стану водить с лестницы эту старую безобразную вдовушку, которая так и смотрит ведьмой, или того старого, разрисованного шута, завитого словно баран. Мне кажется, Ньюком, вы влюблены в свою прекрасную кузину; то же было и со мной в прошлый сезон; то же было и со многими другими. Ей, ей, сэр! нет ничего занимательнее, завиднее положения младшого сына, когда какой-нибудь маркиз подвертывается с пятнадцатью тысячами фунтов годового доходу! Мы воображаем, что победили, а смотришь: ничего не бывало. Мисс Мэри, или мисс Люси, или мисс Этель - не при вас будь сказано - не хотят и глядеть на нас, точно как моя собака не смотрит на кусок хлеба, когда я предлагаю ей эту котлетку. Хочешь - старая? нет, плутовка, не хочешь! (эти слова обращены были к мордашке Мэч, которая действительно предпочла котлетку, презрительно фыркнув на кусок хлеба) у вашего пола, у всех одинаковый вкус. Предположите, что у Джэка - Кощея Бельсэйза, как его звали - он был человек не дурной, хоть и любил покутить - предположите, что у него умер бы старший брат: посмотрела бы тогда лэди Клара на этого негодяя Бэрнса Ньюкома? Извините меня: он ваш кузен, но другого такого несносного фата я не видывал.

-- Я вам уступаю Бэрнса, сказал Клэйв, улыбаясь; говорите обо мне, что угодно; я не мешаю.

и я до крайности обрадовался, узнав, что Кью высвободился из её когтей. Франк такой человек, что им всегда будет управлять та или другая женщина: я желал бы только, чтоб была добрая. Говорят, что его матушка дама солидная, и то и другое; но что в этом толку? продолжает простодушный Кракторп, потягивая сигару изо всей мочи: - говорят, что старая вдовушка не верит ни во что, а между-тем приходит в такой страх, когда догорит у ней свеча, что завоет, закричит и поднимет весь дом на ноги. Топпельтону случилось спать в Гронингэме подле её комнаты и слышать её завыванья; не правда-ли Топ?

-- Да, слышал, как она завывала, словно старая кошка на чердаке, говорит Топпельтон: я сначала за кошку и принял. Мой человек сказывал мне, что она имеет привычку швырять в свою девушку чем ни попало, и что бедняжка вечно ходит в синяках.

-- Славно сделал Ньюком портрет Джэка Бельсэйза! говорит Кракторп, не выпуская изо-рта сигары.

-- Портрет Кью также две капли воды! Ручаюсь, если налитографирует его, вся бригада подпишется. Поиспытайте-ка счастья, рискните, кричит Топпельтон.

-- Он такой отъявленный дэнди; к чему ему пробовать счастья? восклицает Беттс.

ей-ей, восклицает другой военный сатирик, на что Беттс возражает:

-- Прикуси язык, Саррацинова голова; с тебя срисовать портрет, так будешь красоваться на банках с медвежьим жиром. А что? дела Джэка, думаю, поправились? Давно-ли он писал к тебе, Краки?

-- Из Палермо; я получил от него и от Кью преудовлетворительное известие. Вот ужь девять месяцев карт в руки не берет; отказался от игры решительно. Франк, остепенился. И тебе, Беттс, старый безбожник, пора бы покаяться в грехах, расплатиться с долгами, и сделать доброе дело для бедной, обманутой модистки в Албэни-Стрите. Джэк говорит, что мать Кью написала лорду Гайгэту премилое письмо, и Гайгэт готов примириться! ведь Джэк старший сын. Вот досада для лэди Сусанны, что у ней все дочери, а нет сыновей.

-- За то Джэк и досадует, возражает собеседник. Какой славный товарищ был Джэк; какой добрый малый этот Кью; и как он привязан был к Джэку: навещал его в тюрьме, выкупил его! и какие славные товарищи мы все, вообще!... Все это сделалось предметом разговора, последняя часть которого происходила в курительной комнате барраков Реджент-парка, занятых в то время полком лейб-гвардейцев, где служили лорд Кью и мистер Бельсэиз. Об обоих товарищи вспоминали с любовью, и друг Бельсэйза, добрый Кракторп потому только, что Бельсэйз горячо отзывался о дружбе к нему Клэйва, заинтересовался нашим героем, и нашел случай с ним познакомиться.

С этими откровенными и приятными молодыми людьми Клэйв скоро свел короткую дружбу, и если кому из старых и мирных его товарищей случалось прогуливаться в парке и любоваться там всадниками, тот непременно мог иметь удовольствие видеть Ньюкома в ряду других дэнди, с светлорусыми или черными усами, с цветочком в петличке (ведь и сами они были весенние цветочки), на лихих выезженных конях; носки их лакированных сапог чуть касались стремян, и прекраснейшия лайковые их перчатки beurre frais посылали поцелуи встречным милым дамам. Клэйв снял портреты с половины офицеров зеленых лейб-гвардейцев и был пожалован в придворные живописцы этого знаменитого корпуса. Сделанный им портрет полковника морил вас со смеху; портрет лекаря признавался образцовым произведением. Он рисовал людей в седле, на конюшне, в халате, в мундире, с палашами на-голо, в сшибках с уланами, пехотой; изображал их даже разрубающими пополам барана, а известно, что некоторые воины способны совершить такой подвиг с одного взмаха. Целые отряды лейб-гвардейцев появлялись в Чарлотт-Стрите, не слишком отдаленном от их барраков; великолепнейшие кэбы красовались у его подъезда; и молодые усачи, аристократической наружности, курили сигары в окне его мастерской. Как часто ближайший сосед Клэйва, миниатюрист, мистер Финч, подбегал выглянуть в окно своей гостиной, в надежде увидеть экипаж, везущий к нему семью оригиналов для его кисти! В какое негодование приходил мистер Скоулер, академик королевской академии, за то, что какой-то молокосос-дэнди, в золотых цепочках, с отогнутыми воротничками, подрывает промысел и пишет портреты даром. Отчего никто из молодых людей не обращается к Скоулеру? Скоулер должен был сознаваться, что у мистера Ньюкома есть значительное дарованье и уменье схватывать сходство. Правда, он был не в состоянии написать картины, но головки его в два карандаша были очень удовлетворительны, а эскизы коней полны силы и натуры. Мистер Гэндиш говорил: если б Клэйв поучился у него года три или четыре, из него вышел бы человек. Мистер Сми покачивал головой и говорил: отрывочные, безпорядочные занятия, знакомство с аристократией неблагоприятны для молодого художника - и это говорил тот самый Сми, который готов был бежать за пять миль на вечер к самому крохотному великому человеку?