Ньюкомы.
Часть седьмая.
Глава XLIV. В которой мистер Чарльз Гонимэн является в интересном свете.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть седьмая. Глава XLIV. В которой мистер Чарльз Гонимэн является в интересном свете. (старая орфография)

XLIV.
В которой мистер Чарльз Гонимэн является в интересном свете.

Мистер Фредерик Бэйгэм оставался на Фицройском сквэре, пока Клэйв продолжал беседовать с своими друзьями, и удостоил этого джентльмена своим сообществом на возвратном его пути домой, Клэйв всегда был рад обществу Ф. Бэйгэма, в каком бы расположении духа он ни был: в шутливом или настроенном на торжественный, дидактический тон. Во весь этот вечер, Бейгэм был более обыкновенного величав. - Думаю, ты находишь меня во многом изменившимся, Клэйв, заметил он: да, я во многом переменился. С-тех-пор, как этот добрый Самаритянин, твой человеколюбивый отец, оказал сострадание бедняге, попавшемуся в руки разбойников, хоть и не скажу, чтобы этот бедняга был сколько-нибудь лучше своей честной компании, - Ф. Бэйгэм во многом исправился. Я начинаю заниматься делом, сэр. Способности, может-статься от природы огромные, тратились за стаканом вина и игрой. Я начинаю сознавать свое призвание, и мои старшины, которые сейчас отправились домой, с сигарами в зубах, не примолвив даже Ф. Бэйгэму: не войдем ли, товарищ, в собрание, поесть морских раков, да выпить по стакану пива - старшины, то-есть, политик и литературный критик (эти фразы, означавшия мистеров Уаррингтона и Пенденниса, были произнесены с самым саркастическим выражением), может-быть уже чувствуют, что в Пэль-Мэльской газете есть сотрудник, которого имя, в мнении просвещенного любителя, некогда будет стоять выше их собственного. Я говорю не столько о мистере Уаррингтоне - человек способный, очень способный - сколько о другом, вашем неимоверно-самодовольном приятеле, мистере Артуре Пенденнисе, который... но - время покажет. А что, я думаю, в Риме и Неаполе вы не получали нашей газеты?

-- Запрещена инквизицией, говорит Клэйв, которого разговор этот забавлял: а в Неаполе, король терпеть её не может.

-- Не удивительно, сэр, что нашей газеты не жалуют в Риме. Читали вы в ней физические и нравственные очерки подписанные Лаудом Латимером? Нет... Жаль: они могли бы принести вам большую пользу. Благодарю тебя, милая Мэри, пиво славное, и я пью за здоровье твоего будущого мужа. - Стакан доброго пива прохлаждает после бордоского. И так, сэр, возвратимся к очеркам: вы меня извините за тщеславие, но я вам скажу, что они сделали существенную услугу газете, не смотря на то, что мистер Пенденнис смеется над ними. Они придают газете характер, привлекают к ней почтенные классы народа; вызывают корреспонденцию. Я получил множество писем, особенно женских, по поводу этих очерков. Одне жалуются, что и задел их любимого проповедника; другия восхищаются тому, что их фаворит расхвален Ф. Бэйгэмом. Лауд Латимер - я; а между-тем я слышал, что некоторые письма принадлежат перу реверендиссимо Бейкера и одного парламентского члена, занимающого почетное место в религиозном мире.

-- Так это вы знаменитый Лауд Латимер? вскрикнул Клэйв, который действительно видел в нашей газете письма за подписью этих достопочтенных имен.

-- Ну, знаменитый - это ужь слишком много. Один писатель, издевающийся над всем - напрасно говорить, что я намекаю на мистера Артура Пенденниса, - желал бы, чтоб эти письма были за подписью - приходского педеля. Иногда он зовет меня почтенным педелем - у него, говорю с прискорбием, привычка - обращать важные предметы в смешное. Вы, может-быть, не предполагаете, что та же самая рука, - которая пишет художественную критику и по временам, когда высокопочтенному Пенденнису угодно полениться, берется за второстепенные театры, острит шуточную эпиграмму или пишет летучую статейку, та же рука принимается по воскресеньям за предметы серьозные и разбирает речи британских проповедников? Восемнадцать воскресных вечеров, сряду, в гостиной мистрисс Ридлей, которую я теперь занимаю вместо мисс Кан, я сочинял эти очерки, едва позволяя себе пропустить в горло каплю прохладительного и то только в случае крайняго истощения. Пенденнис смеется над очерками; хочет прекратить их; говорит, что они наскучают публике. Я не имею причины думать, чтобы Пенденнис питал ко мне зависть: ведь сам же он пригласил меня участвовать в Пэль-Мэльской газете - впрочем, мои способности тогда не были еще вполне развиты.

-- Пен думает, что он теперь пишет лучше, чем в начале, заметил Клэйв: он сам это говорит.

-- Он высокого понятия о своих сочинениях, и новых и старых. Мои, сэр, только-что приобретают известность. В лондонских церквах уже начинают узнавать Ф. Бэйгэма. В прошлое воскресенье, лондонский епископ заметно посмотрел на меня, и его капеллан шепнул ему на ухо: это мистер Бэйгэм, племянник высокопочтенного братца вашей милости, господина епископа Буллоксмитского.

-- Не одного Ридлея я вывел в люди, продолжал Ф. Бэйгэм: мне совестно сознаться, но я чувствую узы давнишняго знакомства, и сознаюсь, что я страшно как расхваливал, бывало, вашего дядюшку, Чарльза Гонимэна. Я делал это частью ради Ридлеев и его долга им, частью же по дружбе, сэр. Известно-ли вам, что обстоятельетва Чарлса Гонимэна значительно изменились, и что бедный Ф. Бэйгам не мало способствовал его благосостоянию?

-- Мне приятно это слышать, заметил Клэйв: скажите же, пожалуйста, Ф. Бэйгем, как вам удалось совершить это чудо?

-- Очень просто: здравым умом и предприимчивостью, знанием людей и готовностью на доброе дело. Вы увидите, что часовня лэди Уиттельси теперь совсем не похожа на прежнюю. Жид Шеррик сознается, что мне обязан, и прислал мне в знак благодарности за услугу несколько дюжин бутылок вина - не взяв с меня ни лоскутка штемпельной бумаги. Вскоре после вашего отъезда в Италию, мне случилось быть у Шеррика по одной росписочке, к которой неосторожный друг приложил свою руку: Шеррик пригласил меня напиться чаю в кругу его семейства. Сделав порядочный крюк из Гэмпстеда, где мы с бедным Кейтли съели по котлетке, я страх как хотел пить, и принял предложение. После чаю, дамы заняли нас музыкой, и тут, сэр, мне пришла в голову великая мысль. Вы знаете, как великолепно поют мисс Шеррик и её матушка? Оне пели из Моцарта. Отчего бы дамам, спросил я Шеррика, которые поют из Моцарта с акомпаниментом фортепьяно, не спеть что-нибудь из Генделя, с акомпаниментом органа?

-- Ба, ужь не с шарманкой ли?

-- Шеррик, говорю я, ведь вы невежда-язычник. Отчего бы им не петь Генделеву церковную музыку или церковную музыку вообще, в часовне лэди Уиттельси? Что им мешает? За органом их не увидят. Он ухватился за эту мысль. Вы не слыхивали подобного пения; оне пели бы еще лучше, если б не мешало пение прихожан. Аффера была славная, и говоря светским языком, доходная. Мистрисс Шеррик до-сих-пор артистка в душе: им стоит только почуять запах лампы и любовь к ремеслу пробуждается у них ту же минуту. Ложи, я хотел сказать скамейки, опять стали разбираться, и Чарльз Гонимэн, спокойный духом, благодаря великодушию вашего благородного родителя, и может быть вдохновленный возвратом прежнего счастья, читал проповедь красноречивее, чем когда-либо. Он взял несколько уроков у Гуслера, в Геймаркете; правда, проповеди Гуслера устарели, но Гонимэн подновил их, придал им новую обстановку, новые эффекты. Часовня уставлена цветами: говорят, будто их доставляют благочестивые дамы; но между нами будь сказано, Шеррик законтрактовал их у Натана или у кого-то в Ковент-Гардене. Н--но дайте честное слово, что не перескажете!

-- Чего не пересказывать Ф. Бэйгэм? спрашивает Клэйв.

-- Я поднял гонение на вашего дядю за папизм; созвал митинг в Болингброк-стрите. Биллингс, маслопродавец; Шервуд, токарь и ваксеник; достопочтенный Фелим О'Керра, сын лорда Скеллебо, - произнесли спичи. Два, или три почтенные семейства, в том числе ваша тетушка, мистрисс - как-бишь ее - Ньюком, оставили часовню с негодованием; я тиснул статейку в Пэль-Мэльской газете; поднял на ноги все периодические листки, и дело пошло как нельзя лучше. Часовня приносит теперь доход и пастору, и Шеррику. Обстоятельства Чарльза поправились. Ф. Бэйгэм никогда не берет на себя много, но если считать грехом, что он помог очистить счетцы, расплатиться с кредиторами, воскресить Чарльза, сознаюсь, Ф. Бэйгэм грешен. Едва ли ему случится во всю жизнь сделать что-нибудь хуже. Он не прочь от мученичества, сэр; он готов, как Себастиан, подвергнуться побиению бумажными шариками; как Бартоломией, вытерпеть холодный рашпер. Вот и морские раки. Ей-ей, Мэри, я редко видал таких знатных раков.

ему, что постоянно бывает там с лэди Кью. В следующее же воскресенье, он явился в часовню, и проведен был к той скамье, где сидел с большою важностью, с огромными золотыми булавками, мистер Шеррик, который подал ему большой, новый, с золотым обрезом, молитвенник.

Их обдало запахом millefleurs, когда Чарльз Гонимэн, в сопровождении служки, прошел мимо их из ризницы, и взошел на кафедру. Прежде он имел привычку надевать поверх стихаря щегольской широкий и длинный шарф и Клэйв припоминал, что, бывши ребенком, он видал, как дядюшка в ризнице, бывало, расправляет шарф и рукав стихаря, расчесывает свои локоны на лбу и всходит на кафедру. Теперь этот шарф укоротился, съузился, как ваш галстух, и висел гладко по спине. Что касается локонов на лбу, от них и признака не оставалось; волоса были разделены по середине, коротко обстрижены спереди, и чуть-чуть вились вокруг ушей и на затылке. Он произнес с умилительною простотой краткую речь о современных предметах, и произвел на слушателей потрясающий эффект.

Клэйву, по молодости его лет и врожденному легкомыслию, можно было простить некоторую разсеянность. Он безпрестанно посматривал по сторонам. Часовня была наполнена орнаментальными классами народа, шляпками но последней парижской моде. Далеко, в темном углу, под органом, сидела ватага лакеев. Кажется, на этом напудренном лакее, ливрея леди Кью? И так Клэйв заглядывал под все шляпки, и наконец завидел лицо лэди Кью, жесткое и желтое, как бронзовый молоток у её дверей, подле нея прекрасное личико Этели. Он бросился вон из часовни, когда служба кончилась. - Постойте, повидайтесь с Гонимэном, ужели не хотите? спросил изумленный Шеррик.

-- Хорошо, хорошо: я сейчас ворочусь! сказал Клэйв и ушел.

Он сдержал слово и скоро воротился. Молодой маркиз и какая-то пожилая дама сопровождали лэди Кью. Клэйв прошел как раз под почтенным римским носом лэди Кью, не заставив этот орган нагнуться к земле ни на одну линию. Этель встретила Клэйва улыбкой и поклоном. Милорд нашептывал ей обычные свои любезности. Она смеялась на его шутки или на самого разскащика. Дверцы изящно расписанной гербами кареты стукнули. Желтая ливрея вскочила на запятки и стала рядом с Канарским великаном. Экипаж лэди Кью исчез.

Клэйв воротился в часовню через маленькую дверь возле ризницы. Все прихожане уже разошлись. Только две дамы стояли у кафедры, и Шеррик, бренча деньгами в карманах, ходил взад и вперед.

-- Славное было общество, мистер Ньюком, не правда ли? Я насчитал не меньше четырнадцати знатных особ. Княгиня Монконтур и супруг её, кажется тот бородач, что зевал во время проповеди, и как еще зевал! Графиня Кью и её дочь; графини Кантертон и мисс Фетлок, виноват - лэди Фетлок; ведь дочь графини ужь не мисс, а лэди. Лэди Гленливат и сыновья её; высокородный маркиз Фэринтош и лорд Энри Рой: это составляет семь, нет, девять, с князем и княгиней. Ну, милая Джулия, ты прекрасно пела сегодня; никогда не слыхивал тебя в таком голосе. Помнишь мистера Клэйва Ньюкома?

Мистер Клэйв поклонился дамам, которые отвечали ему милыми реверансами. Мисс Шеррик не сводила глаз с дверей в ризницу. - Как здоровье старого полковника? Отличнейший человек. Я навешал мистера Бинни, другого моего жильца. Он что-то пожелтел, похудел. Какая гордая женщина живет у него, необыкновенно надменная. Когда вы думаете побывать в Реджит-Парке, мистер Клэйв? Вас ждет котлетка и порядочное вино.

-- Мы будем рады видеть мистера Ньюкома, говорит прекрасная и добродушная мистрисс Шеррик: не правда ли Джулия?

-- Без сомненья, отвечает Джулия, несколько разсеянно. В эту минуту, почтенный пастор выходит из ризницы и обе дамы бегут к нему, простирая руки.

-- Ах, мистер Гонимэн! Какая чудная проповедь! Я и Джулия так рыдали у органа, что, я думаю, вы нас слышали. Не правда ли Джулия?

-- О, да, говорит Джулия, руку которой жмет в эту минуту пастор.

-- Когда вы описывали покойного молодого человека, я думала о моем бедном сыне, не правда ли, Джулия? восклицает матушка, со слезами на глазах.

-- Мы испытали потерю больше десяти лет назад, шепчет Клэйву Шеррик, с жалостным видом: а она все думает об ней. Женщины все такия.

Клэйв был тронут этим выражением нежных чувствований и скоро очутился в объятиях дядюшки, который стал упрекать его за то, что он до-сих-пор не побывал в Валполь-Стрите.

-- Ну, джентельмены, когда же вы пожалуете ко мне на семейный обед? спрашивает Шеррик.

-- Ах, мистер Ньюком, приходите, говорит своим роскошным голосом Джулия, устремив на Клэйва большие черные глаза. Если бы Клэйв был тщеславен, как другие юноши, кто знает? он мог бы подумать, что произвел впечатление на прекрасную Джулию.

-- В четверг, назначим в четверг, если только мистер Гонимэн свободен. Пойдемте, барыни: в этот жар муха кусает лошадей, когда оне стоят, и бесит их. Чего хотите к обеду? Лососины с огурцами? Нет, лососина под кислым соусом лучше всего в такую погоду.

-- Чего бы вы мне ни предложили, за все благодарен! говорит сладеньким голосом Гонимэн дамам, которые стояли и смотрели на него, причем рука матушки сжата была в руке дочери.

-- Хотите послушать Мендельсона в следующее воскресенье? Джулия поет из него великолепно.

-- Я не пою, мамаша.

-- Что это вы, мамаша? Не говорите - м... не называйте его так, говорит Джулия.

-- Называйте меня, как угодно, замечает Чарльз с сердечною простотою.

Тут мистрисс Шеррик принялась целовать дочь, а Шеррик между-тем показал Клэйву улучшения, сделанные в часовне, и по секрету сообщил о цене за какую удалось ему выманить у старого Мосса росписное окно; затем Шеррик еще раз повторил: едем, барыни, и они уехали.

Клэйв отправился на квартиру к своему дяде, и был встречен мистером и мистрисс Ридлеями с величайшею радостью. Они говорили, что считали первым долгом быть у мистера Клэйва, немедленно по возвращении его в Англию, и принести ему усерднейшую благодарность за доброе расположение к Джону Джэмсу. Никогда, никогда не забудут они доброты его и полковника. Пирог, груда бисквит, пирамиды сухих варельев, шесть бараньих котлет, только что с огня, и четыре сорта вина, явились в комнату мистера Гонимэна через двадцать минут по приходе Клэйва, в знак любви к нему Ридлеев.

Клэйв с улыбкою заметил на столе Пэль-Мэльскую газету и под каминным зеркалом почти такое же множество визитных карточек, как бывало прежде, в цветущее время Гонимэна. Между Клэйвом и дядей, при различии их характеров, не могло существовать коротких дружеских отношений; Клэйв был откровенен, проницателен и своенравен; Чарльз - робок, тщеславен и двуличен; сознавая себя хвастуном и чувствуя, что другие признают его тем же, он вилял, увертывался и боялся прямодушного Клэйва больше, чем многих других. Денежные сделки с полковником усиливали неловкость положения Чарльза Гонимэна в отношении к племяннику. Одним словом, они друг-друга не любили, но Гонимэн, принадлежа к достопочтеннейшей фамилии Ньюкомов, имеет неоспоримое право на две, на три страницы в настоящей летописи.

Наступил четверг, а с тем и обед у мистера Шеррика, к которому приглашены были также мистер Бинни и его сожительницы, для компании сыну полковника Ньюкома. Дядюшка Джэмс и Рози привезли Клэйва в своем экипаже; мистрисс Мэккензи отказалась за головною болью. Она третировала хозяина дома, где жил дядюшка Джэмс, с высокомерием, и сердилась на братца за то, что он бывает у такого человека. - Видите, Клэйв, как я должен любить дорогую Рози, когда для нея готов переносить все ворчанье её матушки, замечает Бинни.

-- Ах, дядюшка! говорит Рози, и старик перебивает её возражения поцелуем.

-- Да, говорит он: твоя матушка любит поворчать, и, хоть ты никогда не жалуешься, все-таки нет причины, чтоб я не мог жаловаться. Ты не наскажешь на меня (ах, дядюшка! примолвлено опять); в Клэйве я также уверен. Эта малютка, продолжал Джэмс, удерживая хорошенькую ручку Розы и нежно смотря в её миленькое личико, эта малютка составляет единственное утешение в жизни старику дяде. Жаль, что я не выписал её к себе в Индию: не бывать бы мне тогда в вашем скучном городище. Но меня соблазнил ехать на родину Том Ньюком; а теперь я ужь слишком стар, чтоб отправиться назад. Где дерево упало, пусть там и лежит. В Индии, Рози не долго погостила бы в моем доме; подвернулся бы молодой человек и отнял бы ее у меня; а здесь она обещалась не покидать никогда своего старого дядюшку, Джэмса, не так ли?

-- Да, никогда, никогда, сказала Рози.

-- Мы ведь не влюбляемся, не правда ли, милочка? Не томимся по возлюбленным, как иные молодые люди; после бала не ждем в передних каждую ночь, по целым часам; не бродим по парку, в надежде хоть мельком увидеть любимый предмет; а, Рози?

Рози вспыхнула. По-всему было видно, что она и дядюшка Джэмс знали о любовной интриге Клэйва, который также покраснел. Секрет давно перестал быть секретом: мистрисс Маккензи и мистрисс Робсон сто раз разсуждали об нем.

-- Рози, продолжал дядюшка Джэмс, обещала заботиться обо мне по-сю сторону Стикса, и, если-б не мешала ей матушка, - не скажу об ней больше ни слова - мы жили бы спокойно.

-- Дядюшка Джэмс, я спишу с вас портрет для Рози, сказал Клэйв. Рози отвечала: ах, благодарю вас, Клэйв; протянула свою маленькую ручку, и на лице её выражалась такая доброта, нежность, счастье, что Клэйв был очарован этою невинностью и простодушием.

-- Questa piccola Rosina, сказал Джэмс, несколько уродуя эти итаiiянския слова по-шотландски; è la piü bella, la piü cara ragazza, ma la madré è il diav...

-- Не говорите, дядюшка! крикнула опять Рози, и Клэйв засмеялся при этой выходке дядюшки Джэмса на иностранном диалекте.

-- Э! я думал, Рози, что ты слова не понимаешь на этом сладкозвучном языке; и хотел похвастать тосканским наречием перед этим господином, который видел свет, - В эту минуту экипаж достиг С. Джонского леса; скоро показалась и красивая вилла мистера Шеррика, и наши путешественники увидали реверендиссима Чарльза Гонимэна, выходящого из своего фаэтона,

В гостиной находилось несколько портретов мистрисс Шеррик, писанных в то время, когда она была еще на театре; гравюра с её изображением и подписью прежнего её имени, Елисаветы Фольторс (это факсимиле мало говорило в пользу её каллиграфических способностей); адрес, поднесенный ей при заключении триумфального сезона 18 - года, в Дрюрилэне, и проч. Но Клэйв, к немалому изумлению, заметил, что столы в гостиной покрыты множеством тех книг, которые он видел у княгини Монконтур, и других французских и немецких брошюрок. Между прочим, тут красовались: речи Чарльза Гонимэна, произнесенные в часовне лэди Уиттельси; стихотворения молодых дней, Чарльза Гонимэна; жизнь благочестивой дамы Уиттельси, Ч. Г. Значит, Чарльз попал в литераторы. Далее, в рабочей корзинке лежало вышиванье с тем самым готическим узором, какой вышивала княгиня Монконтур и который в последствии явился на кафедре в часовне Чарльза. Дамы встретили Рози очень ласково; после обеда, когда мужчины сидели за стаканами вина, прохлаждая себя от зноя, мисс Джулия, обхватив рукой стройную талию Рози, ходила с нею взад и вперед по лугу. Клэйв смотрел на них и думал, какую можно было бы написать с них хорошенькую картину.

-- Моя дочка не совсем дурна на взгляд, не правда ли? сказал восхищенный отец: поискать, так не скоро найдешь подобную этой парочке.

Чарльз со вздохом примолвил, что есть немецкая гравюра: Две Леоноры, которая напоминает ему различные типы их красоты.

-- Я хотел бы нарисовать их, сказал Клэйв.

Клэйв отвечал, что у него не достает не воли, а уменья. Мужские портреты ему удавались; но женские еще не по силам.

для меня слишком высоко? Господь с вами, я у них за-частую бываю; имею дела с некоторыми; имел дела с капитаном Бельсэйзом, с графом Кью; вот джентльмен от головы до пяток, вот настоящий аристократ, и расплачивается как никто. Граф имел много дел со мною.

Гонимэн едва заметно улыбался; и так-как на вызовы мистера Шеррика не находилось охотника продолжать пить вино, джентльмены встали из-за стола и пошли в гостиную, послушать музыку.

Музыка была отборнейшая и серьозная, такая серьозная, что Джэмс Бинни дремал в углу и храпением акомпанировал певице и фортепиано. Но Рози восхищалась и Шеррик заметил Клэйву: Она добрая девочка; люблю эту девочку; она не завидует Джулии за то, что та поет лучше её, а слушает ее с удовольствием. У нея также миленький голосок.. Мисс Маккензи, если вздумаете когда ехать в оперу, пришлите только мне сказать. У меня есть ложа каждую неделю; я рад служить вам, чем могу.

собой без умолку. Молодой человек обещался попытаться написать портреты всех молодых лэди. - Вы знаете, как не удался мне последний портрет, Рози? - он чуть было не сказал: милая Рози.

-- Да; но мисс Шеррик так хороша собой, что вы скорей успеете написать портрет с нея, чем с моего круглого лица, мистер Ньюком.

-- Мистер, что такое? вкричал Клэйв.

-- Ну, пожалуй Клэйв, если хотите, сказала Рози нетвердым голосом.

Он стал искать ручки, которая была очень не далеко.

-- Да, отвечала она, слегка пожав ему руку. Тут дядюшка Джэмс проснулся; казалось, что на весь проезд употреблено было не более одной минуты, и молодые люди еще раз нежно пожали друг-другу руку у дверей, на Фицройском сквэре.

Клэйв написал удивительный портрет мисс Шеррик, от которого мистер Шеррик пришел в восхищение; не менее восхищался и мистер Гонимэн, которому раз или два случилось навестить племянника, именно в то время, когда лэди сидели перед художником. Тут Клэйв вызвался реверендиссиму Чарльзу Гонимэну снять и его голову; и портрет дядюшки, сделанный карандашом, вышел превосходный: в последствии, он явился и в печати. Чарльз так подружился, что заходил в Чарлотт-Стрит раза по два на неделе.

Мистер и мистрисс Шеррик приехали посмотреть портрет и остались до крайности довольны; когда Клэйв принялся за портрет Рози, они опять приехали, но портрет опять не удался. В один понедельник, Шеррик и Гонимэн случайно завернув к Клэйву, чтоб взглянуть на портрет Рози, вошли с дядей в мастерскую художника, и с громким хохотом прочли в Пэль-Мэльской газете следующую статейку, принадлежащую, по всей вероятности, перу Ф. Бейгэма:

"Обращение великосветской особы к вере отцов. - Один иностранный князь, женатый на Англичанке, и проживавший несколько времени у нас, переходит, как слышно, в лоно англиканской церкви. Князь М--нк--нт--р. постоянно посещал часовню лэди Уиттельси, в которой пастором красноречивый отец Чарльз Гонимэн. Говорят, что этот здравомыслящий и даровитый проповедник был виновником того, что князь покинул учение, в котором он воспитан. Предки его были протестанты и сражались в рядах Генриха IV, при Иври. его праотцы."

Лэди выслушали эту новость совершенно серьозно; и Чарльз выразил желание, чтоб она оправдалась на деле. Уезжая, они просили Клейва и мистера Бинни с племянницей бывать у них почаще, хоть бы для того, чтоб послушать музыку, которую они любят.

Когда дамы уехали с мистером Гонимэном, Клэйв не мог удержаться, чтоб не спросить дядюшку Джэмса: зачем эти люди безпрестанно ездят сюда, хвалят меня, просят меня к себе обедать? Знаете ли, мне все кажется, что они метят меня в женихи мисс Шеррик?

Бинни расхохотался и вскричал: о vanitas vanitatum! Рози также засмеялась.

-- В самом деле? Как же это? спросил Клэйв.

-- Очень просто. По глазам, какими она смотрела на него, сказала Рози.