Ньюкомы.
Часть десятая.
Глава LXVIII. Письмо и примирение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть десятая. Глава LXVIII. Письмо и примирение. (старая орфография)

LXVIII.
Письмо и примирение.

Мисс Этель Ньюком к мистрисс Пенденнис.

Милейшая Лаура. - Я не писала к вам несколько недель. Много было пустого, о чем не стоит писать; иного грустного, о чем писать не хочется; о многом буду писать, стоит только начать, хотя чувствую, что лучше было бы молчать: что доброго обращаться к прошедшему? К чему тревожить и вас и себя горькими воспоминаниями? Не приносит ли каждый день новую обязанность, новый урон, и не довольно ли этого, чтоб занять человека? Сколько страху должна была наделать вам моя крестница! Благодарю Бога, что она поправилась и возвращена вам. Вы и ваш муж, сколько я знаю, не считаете это существенным, а я так считаю и радуюсь, что ее возили перед болезнью в церковь.

Продолжает ли мистер Пенденнис набирать голоса? Я стараюсь избегать одного, но это сбудется. Вы знаете, кто здесь соперничает ему. Мой бедный дядюшка встретил очень значительный успех в низших классах. Он говорит им противоречащие один другому спичи, над которыми мой брат и друзья его смеются, хотя народ им рукоплещет. Я видела его вчера, на балконе гостиницы Королевского Герба: он произносил речь к толпе, которая неистово кричала внизу. Я встретила его за цолчаса до того. Он даже не остановился и не подал руки прежней своей Этели. Я дала бы ему, не знаю что, за один поцелуй, за одно ласковое слово; но он прошел мимо и не хотел отвечать мне. Он считает меня тем, чем считают меня люди, чем я была: суетною и бездушною. Но, по-крайней-мере, милая Лаура, вы знаете, что я всегда любила его душевно, и люблю теперь, хоть он теперь наш враг, хоть он взводит на Бэрнса безчеловечнейшия обвинения, хоть он говорит, что Бэрнс Ньюком, сын моего отца, мой брат, Лаура, - не честный человек. Правда, суров, себялюбив, суетен мой бедный брат, и я прошу Бога об исправлении его; но чтоб он был безчестен, но чтоб злословил о нем человек, которого любишь больше всего на свете - это ужь слишком тяжкое испытание! Молю Бога, чтоб это испытание смирило гордое сердце.

Я видела и кузена, раз на лекции, которую читал бедный Бэрнс, пришедший в такое смущение при виде Клэйва; потом, в другой раз у доброй старушки, мистрисс Масон, которую я постоянно посещала ради моего дядюшки. Бедная старушка, чуть не выжившая из памяти, взяла нас за обе руки, спрашивала, когда наша свадьба, и смеялась, бедняжка! Я кричала ей, что у мистера Клэйва есть жена: миленькая, молоденькая жена, сказала я. Он страшно захохотал и отошел к окну. Он ужасно болел с виду, бледен и постарел.

Я много распрашивала его о жене, которая, помнится мне, была такая хорошенькая, миленькая девочка, когда я встречала ее у моей тетушки Гобсон, с матерью, женщиной не совсем приятной, как мне казалось. Он отвечал мне односложными словами; по временам, как-будто хотел заговорить и вдруг замолкал. Мне и грустно, и радостно, что я его видела. Я выразила ему, правда, не совсем прямо, желание, чтоб несогласие между Бэрнсом и дядюшкой не потушило расположения его к мамаше и ко мне, которые всегда любили его. Когда я сказала - любили, он опять горько засмеялся, и повторил тот же смех, когда я примолвила: - надеюсь, что жена его здорова. Вы никогда не говорите мне о мистрисс Ньюком, и я боюсь, что мой кузен несчастлив с нею; а между-тем этот брак - дело моего дядюшки: второй из несчастных браков в нашей фамилии. Я радуюсь, что остановилась во время, прежде чем совершила преступление; я употребляю все усилия, чтоб исправить свой нрав, свои недостатки, происходившие от неопытности, и стараюсь быть матерью детям моего бедного брата. Но Бэрнс никак не может мне простить отказ лорду Фэринтошу. Он все еще суетен и привязан к свету, Лаура. Мы не должны быть слишком взыскательны с людьми его характера, которые, может-статься, не могут постичь иного мира. Я помню: в старые дни, когда мы путешествовали по Рейну, в счастливейшие дни моей жизни, я любила слушать, как Клэйв и друг его, мистер Ридлей, разсуждали об искусстве и природе; сначала я их не понимала; но стала понимать, когда кузен научил меня. С-тех-пор я смотрю на картины, на ландшафты, на цветы совсем другими глазами, как на прекрасные тайны, о которых прежде не имела ни малейшого понятия. Тайна всех тайн, тайна иной жизни и лучший мир за пределами нашими, - все это не может ли оставаться для многих неоткровенным? Я молюсь за всех за них, любезнейшая Лаура; за близких и милых моему сердцу; молюсь, чтоб истина озарила их мрак и великая милость небесная сохранила бы их среди треволнений и опасностей окружающей их ночи.

Мой племянник в Сандгёрсте ведет себя очень хорошо, и Эгберт думает вступить в духовное звание, что меня крайне радует; он учился очень посредственно в коллегиуме. Не таков Альфред; но гвардия - опасная школа для молодого человека; я обещала заплатить за него долги и он намерен перейдти в армию. Мамаша едет к нам на Рождество, вместе с Алисой; моя сестра, сказать без хвастовства, очень хороша, и я радуюсь, что она выходит за муж за молодого мистера Мёмфорда, который имеет порядочное состояние и привязан к ней с-тех-пор, когда еще был в рогбийской школе.

Маленький Бэрнс славно учится по-латине, и мистер Уайтсток, человек отличный и незаменимый в этом месте, где столько католиков и диссидентов, отзывается о нем с самой выгодной стороны. Маленькая Клара так похожа на свою несчастную мать и в манерах и в характере, что мне иногда неприятно смотреть на нее; а брат мой не редко отскакивает прочь и отворачивает голову, как-будто что его ужалило. Я слышала самые плачевные вести о лорде и лэди Гайгет. О, дражайший друг и сестра! - кроме тебя, по моему мнению, едва ли есть кто счастливее на этом свете: надеюсь, что ты и вперед будешь счастлива - ты, которая сообщаешь свою доброту и кротость всем, кто к тебе приближается, - ты, которая дозволяешь и мне находить по временам успокоение в твоем сладостном, невозмутимом блаженстве. Ты, оазис в пустыне, Лаура! - и птицы поют там, и ключ бежит; мы приходим на минуту отдохнуть близ тебя, и на утро снова начинаются для нас странствования, и труд, и треволнения, и пустыня. Прощай, ключ! Шепни поцелуй моим милым малюткам за любящую их

Один из его друзей, какой-то мистер Уаррингтон несколько раз говорил против нас, с замечательным искусством, в чем сознается и сам Бэрнс. Знаешь ли ты мистера У. Он написал страшную статью в Индепенденте, на счет последней несчастной лекции, которая действительно была через-чур сентиментально-плаксива и не отличалась новизною мыслей: критика была убийственно-комическая. Я не могла удержаться от хохота, вспоминая некоторые места этой критики, когда Бэрнс упомянул об ней: и как разсердился брат! В Ньюкоме выставили страшную каррикатуру Бэрнса: брат говорит, что он это сделал, но мне не верится. Впрочем, он был мастер на каррикатуры, и я рада, если у него хватает духа на это. Еще раз, прощай. - Э. Н.

-- Бэрнс говорит, что он это сделал! вскрикивает мистер Пенденнис, положив письмо на стол: - Бэрнсу Ньюкому изображать себя в каррикатуре: что ты, моя милая!

-- Он часто значит - Клэйв - кажется мне, отвечает мистрисс Пенденнис, скороговоркой.

-- Ба! он - значит Клэйв, Лаура? Вот что!

-- Да - а вы значит простачок, мистер Пенденнис! возражает дерзкая лэди.

Должно быть около того времени, когда писано это письмо, между Клэйвом и его отцем произошел критический разговор, о котором молодой человек сообщил мне только впоследствии, как случилось и со многими другими частями этой биографии, о чем мы уже не раз докладывали читателю.

публичных собраниях, которые перебивали его умные спичи глупыми выходками и неуместными насмешками, - сидел у камина, с трубкой в руках; а Ф. Бейгэм (собеседничество которого несколько надоело его патрону) оставался внизу, в Боскавенских залах, находя больше удовольствия с веселыми Британцами. Полковник, по делу кандидата, явился в клуб, но этот древний римский воин перепугал простодушных Британцев: его манеры были для них слишком страшны; не лучший эфект произвело и появление Клэйва, который введен был мистером Поттсом. Оба джентельмена, полные в это время забот и досады, подействовали на Британцев словно мокрые простыни, тогда как Ф. Бейгэм согревал их и развлекал, дружески разделял с ними трапезу и благосклонно распивал с ними вино. И так полковник сидел один у потухающого камина, за стаканом холодного глинтвейну, с трубкою в зубах, слушая ревущий в далеке хор Британцев.

Может-статься, он разсуждал, что огонь в камине потухает, что в стакане остаются одни подонки, что табак в трубке весь превратился уж в прах и пепел, - как вдруг, с подсвечником в руке, входит в комнату Клэйв.

Когда они взглянули друг на друга, лицо их было так грустно, уныло и бледно, что молодой человек в испуге отскочил назад; а старик, с нежностью прежних лет, вскричал: - Господи, помилуй! Друг мой, да ты нездоров! Поди, погрейся... ба! и огонь погас! Не хочешь ли чего, Клэйв?

Ужь несколько месяцев они не говорили друг другу ласкового слова. Нежный голос старика поразил Клэйва и он внезапно залился слезами. Слезы градом полились на дрожащую, смуглую руку старика-отца, когда Клэйв наклонился и поцеловал ее.

-- И вы не здоровы, батюшка, говорит Клэйв.

-- Я видел призрак, батюшка, отвечал Клэйв.

Томас испугался и посмотрел на сына пытливым взглядом, как бы желая узнать, не бредит ли он.

-- Призрак моей юности, батюшка; призрак моего счастия и лучших дней моей жизни, простонал молодой человек: - я видел сегодня Этель. Я пришел навестить Сарру Масон и застал ее там.

-- И я ее видел, но не говорил с ней, сказал отец: я разсудил, что лучше не напоминать тебе об ней, мой бедный сын.... А ты... ты до-сих-пор любишь ее, Клэйв?

-- Нет, милый Клэйв, не говори этого ни мне, ни даже самому себе. У тебя есть милая, добренькая жена, - милая добренькая жена и малютка.

-- И у вас был сын, и Богу известно, что вы любили его. И у вас была жена; но это не отстраняет других... других мыслей. Знаете ли, что вы двух раз во всю жизнь не говорили о моей матери? Вы не думали об ней.

-- Я... я исполнял свой долг в отношении к ней; я не отказывал ей ни в чем. Я ни одного слова сурового никогда не сказал ей, и делал все для её счастья, возразил полковник.

-- Знаю; но ваше сердце принадлежало другой. Так точно и с моим. Это судьба, это так ужь ведется в нашей фамилии, батюшка.

-- Я сделал все, что мог, Клэйв, проговорил, запинаясь, полковник: я ходил к этому негодяю Бэрнсу, и все, что имею, обещал отдать тебе... да... ты этого не знаешь... я был готов пожертвовать жизнью для тебя, мой Клэйв. Много ли нужно старику для жизни? Кусок хлеба да трубка. Я не нуждаюсь в экипаже и выезжаю в нем только в угождение Рози. Я хотел отказаться от всего в твою пользу, но он обманул меня; этот бездельник провел нас обоих; он обманул, обманула и Этель.

-- Нет, батюшка: в минуту злости, и я когда-то думал то же; но теперь разубедился. Она была жертвой, а не действующим лицом. Разве мадам Флорак обманула вас, когда вышла за-муж за Флорака? То была судьба её - и она ей покорилась. Все мы преклоняемся перед ней; мы стоим на дороге и колесница катится через нас. Вы это знаете, батюшка.

Полковник был фаталист: он часто высказывал это восточное верование в простодушной беседе с сыном и его друзьями.

-- Впрочем, продолжал Клэйв: Этель перестала думать обо мне. Она встретила меня сегодня совершенно холодно и подала мне руку, как-будто мы разстались только полгода назад. Мне кажется, она любит того маркиза, который ухаживает за ней: Бог с нею! Как знать, чем победить сердце женщины? Она поработила мое. То был мой рок. Хвала Аллаху! Все кончено.

-- Ах, батюшка, предоставим и его на волю Аллаха. Предположите, что у мадам Флорак был брат, который обидел вас. Я знаю, вы не стали бы мстить за себя. Вы не захотели оы уязвить ее, поражая его.

-- Ты сам вызывал Бэрнса, сын мой! вскричал отец.

-- Тому была причиной не личная моя ссора. А как вы узнали, что я хотел стреляться? Ей-ей, я был тогда в таком горе, что унция свинцу не прибавила бы мне страданий.

Отец разглядел теперь сердце сына так ясно, как никогда. Они едва ли когда говорили между собой об этом предмете, который, как теперь убедился полковник, глубоко запал в душу Клэйва. Он вспомнил свои старые дни и свои страданья, и увидал, что сын томится теми же жестокими пытками неугомонной скорби. И старик начал сознаваться, что он слишком поторопил его женитьбой; стал снисходительнее смотреть на несчастие, которому он, частью, сам был виною.

-- Снимем лучше наш стан из-под этой крепости и не пойдем войной на Бэрнса, батюшка, сказал Клэйв: помиримся - и простим ему, если можем.

-- Ретироваться перед этим негодяем? Что ты, Клэйв!

-- Что значит победа над таким человеком? Не стоит рук марать, батюшка.

-- Опять говорю: что сделано, то сделано. Я обещался встретиться с ним на выборах - и исполню свое слово. Мне кажется, что это лучше; ты прав, ты поступаешь как следует благородному человеку - не хочешь мешаться в ссору - хоть я был не такого мнения - раздор страшно огорчал меня - меня огорчало и то, что говорил Пенденнис - я не прав - слава Богу, что не прав - помилуй тебя, Господи, сын мой, говорил сквозь слезы полковник, к душевном волнении - и оба вместе отправились в свои спальни, и пожав руку друг другу у дверей своих смежных покоев, ощутили отраду, какой не испытывали много длинных дней и годов.