Ловель-вдовец.
Глава VI. Преемница Сесилии.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ловель-вдовец. Глава VI. Преемница Сесилии. (старая орфография)

ГЛАВА VI.
Преемница Сесилии.

Monsieur et honoré Lecteur! Я вижу так хорошо, как-будто вы сидели напротив меня, выражение презрения, написанное на вашей благородной физиономии, когда вы читаете мое признание, что я, Чарльз-холостяк, воровским образом вошел в дом Эдуарда Дренчера (фи! отвратительный аптечник; я всегда терпеть его не мог!), разломал замок и прочел письмо, принадлежащее ему. Я мог быть неправ, но я откровенен. Я признаюсь в моих проступках: некоторые люди умалчивают о них. Кроме-того, мой добрый читатель, вы должны принять в соображение искушение и ужасные известия о содержании записки, которые Бедфорд уже сообщил мне. Приятно ли было бы вам узнать, что дева вашего сердца играет им, потому-что сама без сердца, или отдала его другому. Я не хочу выдавать за мистрис Робин Грей всякую женщину потому только, что мать заставляет ее идти замуж против её желания. "Если мисс Прайор, думал я, предпочитает мне этого трепальщика корпии, то разве я должен совершенно от нея отказаться? Он действительно моложе и сильнее меня. Некоторые даже могут считать его красавцем. (Кстати, как странно! женщины в сердечных делах никогда не думают о том, избранный ими человек - джентльмен или нет). Может-быть, мое превосходное состояние и высшее положение в свете заставят Елизавету поколебаться в своем выборе между мною и моим кровопускателем, зубодёром. Если так, и меня предпочтут только из интереса, то счастливая жизнь предстоит нам обоим в будущем. Возьми оспо-прививателя, женщина, если ты предпочитаешь его. Я испытал уже, что такое значит быть несчастным в любви. Хотя оно и мучительно, но я перенесу это. Я должен узнать, я узнаю, что в этой записке!" Говоря это, я хожу вокруг стола, на котором белеется письмо при свете ночника; я протягиваю мою руку... я схватываю записку... я... ну, я сознаюсь... да... я взял и прочел ее.

Или, скорее, я могу сказать, я прочел часть её, которую кровопускатель бросил. Это был только отрывок письма, отрывок - о! как горек он был для меня! Кусок эпсомской соли не мог быть противнее. Из показаний Бедфорда я заключил, что Эскулап, влезая в свой кабриолет, выронил из кармана этот лоскуток бумаги; остальную часть он прочел, вероятно, в присутствии писавшей. Очень может быть, что во время чтения он взял и пожал коварную руку, начертавшую эти строки. Очень-вероятно, что первая часть этого драгоценного документа содержала комплименты ему - я заключаю так по ужасному продолжению, комплименты этому торгашу пиявками и бандажами, в сердце которого я желал бы воткнуть десять тысяч ланцетов, когда я перечитывал льстивое к нему послание неверной! Это было видно из документа. Как каждое слово его врезывалось в моем больном сердце! Если третья страница письма, которая, я полагаю, была в моих руках, такова, каковы же должны быть страницы первая и вторая? Ужасный документ начинался так:

"...дорогие волосы в медальйоне, которые я всегда буду носить на память о том, кто дал мне их" (дорогие волосы! право, отвратительные рыжины! "Хотя бы постыдилась называть их дорогими волосами") - "на память о том, кто дал мне их и которого строптивость я прощаю, потому-что, при всех своих ошибках, он любит немножко свою бедную Лизи! О, Эдуард! как могли вы так разсердиться в последний раз на бедного г. X.! Не-уже-ли вы думаете, что я могу питать другое чувство к этому доброму старому джентльмену, кроме уважения дочери?" (Il était question de moi, ma parole d'honneur. Я был добрый старый джентльмен). "Я знала его с самого детства. Он был другом нашего семейства в прежнее и более-счастливое время; жил у нас и, я должна сказать, был необыкновенно-добр к нам, детям. Если он тщеславен, вы - злой мальчик, но разве он исключение в вашем поле? Не-уже-ли вы думаете, что такой старичок (старый колпак, как вы называете его, злой насмешник!) может сделать какое-нибудь впечатление на мое сердце? Нет, сэр! (Ага! так это я был старый колпак) хотя я не хочу, чтоб вы были также тщеславны, или чтоб другие смеялись над вами, как вы смеетесь над добреньким г. холостяком, но я думаю, сэр, вам стоит только взглянуть в зеркало, чтоб успокоиться насчет такого соперника. Вы воображаете, что он внимателен ко мне? Вам стоит только взглянуть на него посердитее - и он убежит в Лондон. Сегодня, когда ваш ужасный пацiент осмелился схватить мою руку и я дала ему такую пощечину, что он покатился на другой конец комнаты - бедный г. холостяк до того испугался, что не смел войдти в комнату, и я видела, как он выглядывал из-за статуи на лужайке; он пришел после прислуги. Бедный человек! Не все мы можем быть так храбры, как один Эдуард, который, я знаю, смел как лев. Теперь, сэр, вы не должны ссориться с этим несчастным капитаном за его дерзость. Я показала ему, что съумею защитить себя. Я узнала эту отвратительную фигурку, когда в первый раз взглянула на него, хотя он не узнал меня. Несколько лет назад, я встречалась с ним, и я помню, что он был так же дерзок и такой же пья....

Тут письмо было разорвано. Далее "пья...." я не мог читать, но этого было довольно - неправда ли? Этой женщине я предложил кроткое и мужественное и, могу сказать, доброе и нежное сердце; я предложил ей четыреста фунтов годового дохода, кроме моего дома в Девоширской Улице, Блумсбюри-Сквер - и она предпочла Эдуарда, вероятно, ради микстурной банки в его гербе: пусть десять тысяч пестов размозжат мою башку!

Вы можете представить, какую ночь я провел после чтения этого отрывка. Уверяю вас: не спал слишком много. Я слышал как били часы. Я лежал посреди разбитых канителей, обломанных колонн разрушившагося дворца, который я выстроил в моем воображении. О, каким величием он сиял! Я сидел посреди развалин моего счастья, окруженный трупами моих невинных видений семейных радостей. Тик-тик! и я следил по часам, минута за минутою, за мерными стопами вечно-бодрствующого горя. Я задремал к утру, и мне снилось, что я танцовал с Глорвиной, когда меня вдруг разбудил Бедфорд, который принес мне воду для бритья и открывал ставни. Когда он увидел мое угрюмое лицо, он покачал головою.

-- Вы прочли его, я вижу сэр, говорит он.

-- Да, Дик, простонал я из постели: - я проглотил его. И я засмеялся демонским смехом. - И теперь, после такой дозы никакой опиум уже не усыпит меня на несколько времени.

нас, и мой товарищ в печали, поставив кружку с горячей водой, удаляется.

Я не порезался бритвою; я преспокойно выбрился и сошел к семейному завтраку. Мне казалось, я блистал сарказмом и остротою. Я ласково улыбнулся мисс Прайор, когда она вошла. Никто не мог заключить по моему обращению, чтоб я страдал внутренно. Я был обманчив, как яблоко, проточеное червем. Могли ли вы заметить червяка в моей серцевине? Нет, нет! Кто-то - кажется, старая Бекер, сделала мне комплимент на счет моей наружности. Я улыбался как озеро. Могли ли вы заметить, глядя на мою зеркальную поверхность, между белоснежными водяными лилиями мертвое тело, скрывавшееся в моей холодной глубине? "Кусочек наперцованной курицы?" - "Нет, покорно благодарю. Кстати, Ловель, я думаю ехать сегодня в город" - "Вы вернетесь к обеду, разумеется?" - "Нет, не думаю". - "О, пустяки! Вы обещали мне остаться до завтра. Робинзон, Броун и Джон завтра будут здесь и вы увидитесь с ними". Так мы болтали. Я отвечаю, я улыбаюсь, я говорю. "Да, позвольте еще чашечку", или "сделайте одолжение, передайте мне мёффин" {Блины.}, или что-нибудь в этом роде. Но я мертв. Я чувствую, как-будто я под землею и погребен. Жизнь, чай, болтовня, мёффины идут, разумеется, своим порядком, и маргаритки цветут и солнце освещает траву, я лежу под нею. О, Боже! это жестоко, это скучно, это странно; я не принадлежу более к этому миру. Я покончил с ним. Но дух мой возвращается и порхает по свету, с которым он более не имеет сношений: мой призрак приходит на мою могилу и улыбается. Здесь лежит Чарльз-холостяк, нелюбимый никем. О! я один, один, один! Зачем, о, рок! определил ты мне быть без подруги? Скажите мне, где вечный жид: я пойду и сяду с ним. Есть вакантное место на каком-нибудь маяке? Кто знает, где остров Жуан-Фернандец? Наймите корабль и везите меня туда немедленно. Мистер Робинзон Крузе, если не ошибаюсь? Любезный Робинзон, потрудитесь передать мне вашу шапку, панталоны и зонтик из козьих шкур. Поезжайте домой и оставьте меня здесь. Хотите вы знать кто самый одинокий человек на земле? Это я. Ведь была же на свете котлетка, которую я ел за завтраком, был ягненок, который резвился прошлую неделю на лужку (за стеною, где грелся на солнышке огурец, неподозревавший, что он пойдет на соус), был ягненок, говорю я, и природа создала его таким нежным для того только, чтоб я мог его есть. А мое сердце? Бедное сердце! не-уже-ли ты было сотворено таким мягким для того только, чтоб женщины могли поражать тебя? Так я колпак - а! И она всегда будет носить медальйон с его "дорогими волосами", будет она? Ха-ха! Господа на империале омнибуса посмотрели с удивлением, увидев как я смеюсь. Они подумали, что я бежал из Гануэлла {В Гануэле находится знаменитый сумасшедший дом.}, а не из Пётней. Бежал? Кто может убежать от своей судьбы? Я отправился в Лондон. Я зашел в клубы. Джокинс, разумеется, был там и говорил по обыкновению. Я взял другой омнибус и поехал назад в Пётней. "Пойду опять на мою могилу", думал я. Говорят, что духи умерших в первое время после смерти носятся около своих прежних жилищ, порхают между своими старыми друзьями и знакомыми и слышат, я полагаю, много печальных замечаний на свой счет. Но представьте себе, они возвратились и находят, что никто не говорит о них, или, положим, что Гамлет (отец, король датский) возвращается и находит Клавдия и Гертруду за частью холодного ростбифа, или другим каким-нибудь кушаньем? Не-уже-ли теперешнее положение покойного джентльмена может назваться приятным? Кричи петух! торопись разсвет! Разверзайся могила! Allons: лучше спрятаться опять под землю. Так я колпак - а? Какая странная это дорожка на холме, которая вела к дому! Вчера Шрёбландс был совсем другим. Лишилось солнце своего света, цветы утратили свои краски, острота потеряла свой блеск и в кушанье нет прежнего вкуса? Да что это со мной! что такое сама Лиза - только обыкновенная женщина, в веснушках, скучная до нестершшости и без малейшей искры юмора: и вы хотите сказать Чарльз-холостяк, что ваше сердце билось когда-то для этой женщины? Под ударом перехваченного письма, этого холодного убийцы, мое сердце умерло, умерло безвозвратно. А propos, я помню - это было еще при моей первой смерти, причиненной Глорвиною, во время моей второй поездки в Дублин, с каким странным чувством ходил я под деревьями Феникс-парка, под которыми я обыкновенно встречался с моею неверною нумер первый. Те же деревья, те же ноющия птички, та же скамейка, на которой мы, бывало, сидели - те, да не те! На деревьях были другие листья удивительного амарантового цвета; птицы пели песни райския; скамейка была ложем из роз и свежих цветов, и юная любовь обвивала душистыми гирляндами статую Глорвины. Розы и свежие цветы? Ревматизм и фланелевые фуфайки - вот вам, глупый старик! Листья и песня? О, старая тараторка! Статуя! кукла, выживший из ума болтун! кукла с красными щеками и набитыми отрубями сердцем! Итак, в ночь накануне моего выезда из Пётней и вторичного возвращения туда, я умер, и омнибус перевез меня на другую сторону Стикса. Я возвратился, но как безстрастный дух, который помнил свою жизнь, но ничего не чувствовал. Любовь умерла, Елизавета? Доктор пришел, отдал полную справедливость завтраку и я даже не сердился. Вчера я ругал его, ненавидел его, ревновал его. Сегодня, я уже не считал его соперником; не завидовал его успеху и не желал быть на его месте. Нет, клянусь вам, я не имею малейшого желания обладать Елизаветою, еслиб она даже сама этого хотела. Я мог думать о ней вчера, вчера я имел еще сердце. Фу! мой добрый сэр или мадам, вы сидите около меня за обедом. Может-быть, вы хороши собою и исправно работаете вашими глазами.. Глазейте-себе, не стесняйтесь, пожалуйста. Но если вы воображаете, что я сколько-нибудь думаю о вас, или о ваших глазах, или о ваших прекрасных каштановых волосах, или о ваших сантиментальных замечаниях вполголоса - о ваших похвалах мне в глаза (не моим глазам), или ваших насмешках за моею спиной - о! как ошибетесь вы, Peine perdue, ma chère dame! Пищеварительные органы у меня еще в порядке - но сердце? Caret.

Я был необыкновенно-учтив с мистером Дренчером и я в-самом-деле, удивляюсь, как мог я в моем гневе (мысленно) прилагать самые неприятные эпитеты к такому хорошему, достойному и красивому молодому человеку, снискавшему любовь бедных людей и доверенность обширного круга пациентов. Я не делал никаких замечаний мисс Прайор, говорил только о погоде и цветах в саду. Я был услужлив, развязен, весел, но не слишком - вы понимаете. Нет, клянусь вам, ни один нерв не дрогнул у меня, ни малейшей перемены не было заметно в моем поведении. Я услуживал двум старым вдовам, я слушал болтовню их, улыбаясь, я вытер салфеткою мои панталоны, на которые Попгам вылил три четверти рюмки хереса. Держу пари, вы не узнали бы, что не задолго до того я перенес тяжелую операцию вырезыванья сердца. Сердце - фу! Я видел, как задрожала губа у мисс Прайор. Не слыхав ни слова от меня, она хорошо видела, что все было коичепо между нами. Она мигнула раза два. Дренчер, между-тем, был занят своею тарелкой, и её серые глаза устремили на меня вопросительный и удивленный взгляд. Она мигала, я говорю; и я даю вам честное слово, что мне было решительно все-равно, жалеет ли она, радуется, или готова повеситься от отчаяния. И я не могу дать вам лучшого доказательства моего равнодушия, как приведя факт, что я написал в двух, или трех экземплярах стихи, в которых описывалась моя скорбь. Они появились, может-быть, вы помните, в одном из тогдашних журналов и их приписывали самому сантиментальному из наших молодых поэтов. Я помню, критики говорили о них, что они были "исполнены чувства", "исполнены страстного и горячого чувства", и так далее. Чувство, право! Ха-ха! "Страстные излияния пораженного печалью сердца!" Страстное царапанье пустяков, мой добрый друг. "Печаль", разумеется, рифмует с "даль" "пылает" - с "бросает", "отчаянья голос" - с "твой волос", и так далее. Такое отчаяние, не мешает ни сколько хорошему обеду - уверяю вас. Волосы фальшивые - сердца фальшивые. Виноград может быть кисел, господа, но лафит из него хорош. Не-уже-ли вы думаете, что я выплачу мои глаза потому только, что Хлоя обратила свои взоры на Стрефона? Если вы заметите в них хоть малейший признак слезы. Пусть не любоваться им роскошным малиновым цветом портвейна.

Уверяю вас, что я не чувствовал ни малейшей ревности, когда доктор встал, говоря, что он пойдет посмотреть на сына-садовника, который был болен, и устремив многозначительный взгляд на мисс Прайор, даже когда она действительно последовала за Дренчером на лужайку, под предлогом будто бы позвать мисс Сиси, выбежавшую туда без шляпки.

-- Ну, леди Бекер, кто прав: вы или я? спрашивает добрая мистрисс Боннингтон, кивая головою по направлению лужка, на котором резвилась эта невинная пара.

-- Вы думали, что между мисс Прайор и доктором заварилось дело, говорю я, улыбаясь. - Это не секрет, мистрис Боннингтон.

-- Да, но были другие несовсем-равнодушные на этот счет, говорит леди Бекер, и также кивает мне своею старою головою.

-- Вы намекаете на меня? отвечаю я невинно, как новорожденное дитя. - Я обжогшийся ребёнок, леди Бекер; я был уже у огня и совершенно испекся - благодарю вас. Одна из вашего прекрасного пола обманула меня несколько лет назад; и одного раза довольно - премного обязан вам.

Я сказал все это не потому, чтоб оно было правда; на самом деле в этом не было ни капли правды; но если я предпочитал лгать о своих собственных делах, что ж тут такого? Большею частью я держусь строгой правды: но когда я лгу, я делаю это смело и ловко.

-- Если, как я заключаю из слов мистрис Боннингтон, мистер Дренчер и мисс Прайор любят друг друга, то я желаю счастья моей старой приятельнице. Я желаю счастья мистеру Дренчер от всего сердца. Это превосходная партия, по моему мнению. Он достойный, умный и красивый молодой человек; и я уверен, леди, вы можете засвидетельствовать её достоинства, судя по тому, что вы знаете о ней.

-- Мой любезный господин холостяк, говорит мистрис Беннингтон, все еще улыбаюсь и подмигивая: - я не верю ни одному слову из всего, что вы говорите - ни одному слову!

-- О! кричит леди Бекер: - моя добрая мистрис Боннингтон, вы всегда сочиняете свадьбы - не противоречьте мне. Я знаю вы думали...

-- О, не говорите, пожалуйста! кричит мистрис Боннингтон.

-- Я скажу. Она думала, господин холостяк, она действительно думала, что наш сын... что муж моей Сесилии неравнодушен к гувернантке! И леди Бекер устремляет сверкающий взор на портрет покойной мистрис Довел, с его глупою улыбкою и глазами, косившимися над арфой. - Как подумать, чтоб какая-нибудь женщина могла заменить этого ангела!

-- В-самом-деле, я не завидую ей, говорю я.

-- Не-уже-ли вы хотите сказать, господин-холостяк, что мой Фредерик не составит счастья всякой женщины? восклицает мистрис Боннингтон. Ему только еще тридцать-седьмой год. он так моложав для своих лет и у него такое любящее сердце. Я удивляюсь, как жестоко с вашей стороны сказать, что вы не завидуете женщине, которая выйдет за моего сына!

-- Моя милая, добрая, мистрис Боннингтон, вы совсем не поняли меня, замечаю я.

-- Еще когда была жива его покойная жена, продолжает, хныкая, мистрис Боннингтон: - вы знаете, с какою удивительною кротостью и добротою он переносил её дурной характер - извините меня, леди Бекер!

-- О, поносите, моего отлетевшого ангела! кричит Бекер: - говорите, что ваш сын должен жениться и забыть ее, говорите, что эти малютки должны забыть свою мать. Она была женщина благородного происхождения, женщина с воспитанием, женщина хорошей фамилии, Бекеры пришли в Англию вместе с завоевателем, мистрис Боннингтон.

-- Мне кажется, я слышал, один из них был при дворе фараона заметил я.

-- И сказать, что Бекер не стоит Ловеля - вот новости, в-самом-деле! Слышите это, Кларенс?

-- Слышал, что, мам? говорит Кларенс, вошедший на это. - Вы говорили довольно-громко; но провались я, если я слышал хоть одно слово.

-- Вы опять курили, дурной мальчик:?

-- Курил - еще бы нет! говорит Кларенс со смехом: - я был в таверне "Пяти колокольчиков" и съиграл партию на бильярде с одним старым приятелем, и он отправляется к графину.

-- А! не пейте больше, мое дитя! кричит мать.

-- Я трезв, как судья, говорю вам. Вы оставляете всегда так мало в бутылке за обедом, что я должен пользоваться, когда могу - не правда ли, г. холостяк, старый дружище? У нас была сшибка вчера с вами - не так ли? Нет, то был сахаровар; я не сержусь; вы не сердитесь? Я не злопамятен. За ваше здоровье, старый товарищ!

Несчастный джентльмен осушил полную рюмку хереса и сказал, закидывая назад свои волосы:

-- Где гувернантка, где Бесси Велленден? Кто это толкает меня там под столом?

-- Где? кто? спрашивает его мать.

-- Бесси Велленден, гувернантка, это её настоящее имя. Я знаю ее десять лет: она танцовала на театре принцессы. Помню ее еще в кор-де-бале; я хаживал тогда за кулисы. Чертовшки хорошенькая девочка! бормочет пьяный юноша. - Поди шюда, шадишь возле, Бесси Велленден, кричит он опять, когда в комнату входит несчастный предмет его разговора.

Вдовы встают с выражением ужаса в лицах: "Балетная танцовщица!" кричит мистрис Боннингтон, "Балетная танцовщица!" повторяет леди Бекер: "молодая девица; правда это?"

отдаю вам шправедливошть в этом, Белленден - бей меня по щекам. Я не жлопамятен - нет, нет! Эй хересу! ты как тебя зовут? Бедфорд, буфетчик, я заплачу тебе тогда мой долг, и он смеется диким смехом, не сознавая нисколько, какое действие произвел своими словами.

Бедфорд стоит вытараща на него глаза, и бледный, как смерть. Бедная мисс Прайор также страшно-бледна. Гнев, ужас, удивление написаны на лицах вдов, короче, это потрясающая сцена.

-- Г. холостяк знает, я это делала для того, чтоб поддержать мое семейство, говорит бедная гувернантка.

-- Да, клянусь Георгом! и никто не может сказать слова про нея, вскрикивает Дик, рыдая: - она не хуже здесь, каждой женщины!

-- Кто просил вас соваться с вашим носом? кричит пьяный капитан.

-- А вы знали, что эта особа была на сцене и ввели ее в семейство моего сына? О, г. холостяк, г. холостяк! я не ожидала этого от вас. Не говорите со мной, мисс! кричит разгоряченная мистрис Боннингтон.

-- Вы привели эту женщину к детям моей обожаемой Сесилии? взывает другая вдова. - Вон из комнаты, змея! Укладывай свои вещи, ехидна! и тотчас же вон из дома! Не прикасайся к ней, Сиси! Поди ко мне, мое сокровище. - Пошла вон, тварь!

-- Она не тварь; когда я был болен, она была так добра к нам, ревет Поп: - вы не уйдете отсюда, мисс Прайор, моя милая, хорошенькая мисс Прайор! вы не уйдете!

И ребенок бросается к гувернантке и покрывает её шею поцелуями и слезами.

-- Оставьте ее, Попгам, мое сокровище! оставь эту женщину! кричит леди Бекер.

-- Я не оставлю ее, ты, старое животное!

-- И она не уй-у-у-дет; и я желаю, чтоб вы умерли; и, моя милая, вы не уйдете: папа не пустит вас! орёт мальчик,

-- О, Попгам! если мисс Прайор дурно вела себя, она должна идти прочь! говорит Сесилия, тряхнув головою.

-- Вот это дитя моей дочери! кричит леди Бекер.

И маленькая Сесилия, бросив свой камешек, смотрит, как-будто она совершила доброе дело.

-- Дай Бог вам здоровья, мистер Поп, вы молодец! говорит Бедфорд.

-- Да, Бедфорде; и она не уйдет от нас - не правда ли? кричит мальчик.

Но Бесси наклонилась печально вниз и поцаловала его.

-- Да, я должна идти, мой милый, сказала она.

-- Не прикасайтесь к нему! Идите прочь, сэр! Прочь от нея сию же минуту! кричат обе матери.

-- Я ухаживала за ним во время его горячки, когда его мать не подходила к нему, говорит Елизавета кротко.

-- Этот ребенок уже и без того дурен, упрям и груб! восклицает леди Бекер. - Я требую, молодая девушка, чтоб вы не оскверняли его больше!

-- Это жестокое слово для честной женщины, ма'м! говорит Бедфорд.

-- Скажите, пожалуйста, мисс, выходите вы также замуж за буфетчика? шипит вдова.

-- Ребенок Максуэла неопасно болен - это к зубам. - Что такое случилось? Моя милая Лизи; моя милая мисс Прайор, что это такое? кричит доктор, который пришел из сада в эту минуту.

-- Ничего не случилось, только эта молодая девушка появилась в новой роли, говорит леди Бекер. - Мой сын только-что объявил нам, что мисс Прайор танцовала на сцене, мистер Дренчер; и если вы думаете, что такая особа будет принята в семейство вашей матерью и сестрами, которые ходят в христианскую церковь, то я... Я желаю вам всех радостей.

-- Это... это... правда ли это? спрашивает доктор с оторопелым видом.

-- Да, это правда, отвечает со вздохом девушка.

-- И вы мне никогда не сказали об этом, Елизавета? мычит доктор.

-- Она честная женщина, "взывает Бедфорд". Она отдавала все деньги своему семейству.

-- Недобросовестно было не сказать мне об этом. Право недобросовестно, рыдает доктор и, бросая на нее мертвенный прощальный взор, он поворачивается спиною.

-- Послушайте вы - гэй! Как вас зовут? Костопил, кричит капитан Кларенс. - Вернитесь, я говорю вам. Она как следует. Вот честное слово, она ничего.

-- Мисс Прайор должна бы сказать мне об этом. Моя мать и сестра диссинтеры, и очень-строги. Я не могу ввести в мое семейство особу, которая была... которая была... Желаю вам доброго утра, говорит доктор и уходит.

-- И теперь, пожалуйста, уложите наши вещи и отправляйтесь, продолжает леди Бекер. Моя милая мистер Боннингтон, вы пола...

-- Разумеется, разумеется, она должна идти! кричит мистер Боннингтон.

-- Не уходите, пока Ловель не вернется. Мисс, оне вам не госпожи. Не леди Бекер платит вам жалованье. Если вы уйдете, то я также - вот вам! говорит Бедфорд и шепчет ей на ухо что-то о кончине света.

-- Вы уйдете также - небольшая потеря, дерзкое животное! восклицает вдова.

-- О, капитан Кларенс! хорошее дело вы состряпали в это утро, говорю я.

-- Я не знаю, что это с херешом, что это чорт за суматоха, говорит капитан, играя пустым графином. - Девочка, очень-добрая девочка, очень-хорошенькая девочка. Хочет таншовать, чтоб поддершивать шемейства; отчего ей не танцовать, чтоб поддерживать шемейства?

-- Это именно я и советую этой особе, говорит Леди Бекер, тряхнув головою. И теперь вы обижаете меня, оставив комнату - слышите?

Когда бедная Елизавета повиновалась этому приказанию, Бедфорд бросился за ней, и я знаю, что он предложил ей прежде, чем она успела ступить пять шагов, все сбереженные им деньги и все, что имел. Она могла располагать моими вчера. Но она обманула меня. Она играла мною, она ввела меня в заблуждение с этим доктором. Я не мог более доверять ей. Моя вчерашняя любовь умерла, я говорю. Ваза была разбита и ее невозможно починить. Она знала, что все было кончено между нами. Она ни разу не взглянула на меня.

Около четырех часов бедная, маленькая Пинкорн, детская нянька, пришла ко мне, заливаясь слезами, и дала мне письмо.

-- Она уходит, она спасла обоих детей - ей-богу! Она написала вам, сэр. И Бедфорд уходит, и я также.

И плачущая служанка удаляется, оставляя меня, может-быть, испуганным, с письмом в руке.

"Любезный сэр - прочел я - я пишу вам несколько строк, чтоб проститься с вами и поблагодарить вас. Я поеду к моей матери! скоро я найду себе другое-место. Бедный Бедфорд, у которого такое благородное сердце, сказал мне, что он нам дал мое письмо к мистеру Дренчер. Я видела сегодняшним утром, что вы знали обо всем. Я могу только сказать теперь, что за всю вашу продолжительную дружбу и доброту к нашему семейству, я всегда останусь ваша искренняя и благодарная - Е. П."

Да, это было все. Я думаю, что она была благодарна. Но она не была искренна со мною, и также с бедным медикусом. Я не сердился, напротив, я чувствовал уважение и симпатию, даже удивление к этой непоколебимой девушке, которая с такою веселостью и бодростью разъиграла свою длинную, тяжелую роль. Но моя глупая любовная вспышка выгорела и погасла в день; я знал, что она никогда не может любить меня. В эту унылую безсонную ночь, по прочтении письма, я мысленно проследил её историю и характер, и увидел, до какой притворной и неестественной жизни довела нужда ее. Я не порицал ее. При таких обстоятельствах, с таким семейством, как могла она быть откровенна? Бедняжка! бедняжка! Почем нам знать людей? А мы одиноки на этом свете. Вы, у которых, есть кого любить, льните к ним и благодарите Бога. Вечером я вошел в прихожую: там стояли её бедные чемоданы и поклажа и маленькая нянька плакала над ними. Это зрелище растрогало меня; чуть ли я сам не заплакал. Бедная Елизавета! и с этими ничтожными пожитками ты хочешь опять начать странствовать по дороге жизни! Я дал няньке две гинеи. Она прорыдала: "Бог, благослови вас!" и заплакала пуще прежнего. У тебя доброе сердце, маленькая Пинкорн!

-- Попросите сюда мисс Прайор? Чьи это сундуки? говорит Ловель, возвратившийся из Сити.

Вдовы подъехали в одно время с ним.

-- Видели вы нас из омнибуса? говорит, ласково её сиятельство. - Мы ехали вслед за вами.

-- Мы были в коляске, мой милый, замечает мистрис Бонинигтон несколько-встревоженным голосом.

-- Чьи это сундуки? Что случилось? О чем нянька плачет? спрашивает Ловель.

-- Мисс Прайор уходит, рыдает Пинкорн.

-- Мисс Прайор уходит? Это ваша работа, леди Бекер? или ваша, маменька? говорит строго хозяин дома.

-- Она уходит, душа моя, потому-что не может долее оставаться в этом семействе, говорит мама.

-- Эта женщина недостойна быть наставницею детей моего ангела, Фредерик! кричит леди Бекер.

-- Эта особа обманула нас всех, душа моя! говорит мама.

-- Обманула? как? Обманула кого? продолжает мистер Ловель, более-и-более разгорячаясь.

-- Кларенс, душа моя! сойди сюда, милый! разскажи все мистеру Ловель. Сойди вниз и скажи ему все сию же минуту, кричит леди Бекер своему сыну, который в эту минуту показывается в корридоре за прихожею.

-- Что за шум, опять?

И капитан Кларенс сходит вниз, спотыкаясь на чемоданы бедной Елизаветы и призывая на них свои обыкновенные проклятия.

-- Скажите мистеру Ловель, где вы видели эту... эту особу, Кларенс! Теперь, сэр, выслушайте брата моей Сесилии.

-- Вот что, сэр!

-- Вот что, Фредерик! кричат в один голос матроны.

-- И что жь? спрашивает Ловель.

-- Боже! вы спрашиваете: что жь, Фредерик? Знаете вы, что такое театр? Скажите Фредерику, что такое театр, г. холостяки, и что моих внуков не будет воспитывать эта...

-- Мои внуки - дети моей Сесилии, кричит другая: - не будут осквернены этою...

-- Тише! я говорю. - Есть у вас что-нибудь сказать против нея, Бекер, говорите?

-- Нет. Чорт-возьми! я не сказал ни одного слова против нея, говорит капитан: - нет, будь я повешен, но...

-- Но, положим, что я знал об этом все время, спрашивает Ловель, с маленьким румянцем на щеках: - положим, я знал, что она танцовала ради куска хлеба для своего семейства; положим, я знал, что она трудилась и работала для поддержания своих родителей, братьев и сестер; положим, я знал, что из своих заработков она продолжает поддерживать их: положим, я знал, что она ухаживала за моими детьми, когда они были в горячке и опасности - за все это я должен выгнать ее? Нет, клянусь небом! нет! Елизавета! Мисс Прайор, сойдите вниз! Пожалуйте сюда, прошу вас.

Гувернантка, совсем-одетая к отъезду, появилась в эту минуту в корридоре. Когда Ловель продолжал говорить громко и решительно, она сошла вниз с смертною бледностью на лице.

Все еще разгоряченный, вдовец подошел к ней и взял ее за руку. - Милая Елизавета! вы были лучшим другом для меня и для моих; вы ухаживали за моею женою в болезни, вы заботились о моих детях, когда они были в горячке и при смерти; вы были удивительною дочерью, сестрою в вашем семействе - и за это, за все услуги, которыми мы обязаны вам мои родственницы, моя теща хочет выгнать вас из моего дома! Этого не будет! клянусь, не будет!

Посмотрели бы вы на маленького Бедфорда, как он, сидя на чемодане, поднял свои кулаки и закричал "ура!" при последних словах своего господина, Громкие голоса и восклицания, раздававшияся в передней, привлекли, между-тем, сюда человек шесть прислуги. "Идите прочь, все вы!" кричит Ловель, и домашния passe исчезают; последний уходит из комнаты Бедфорд, поощрительно кивая головою на своего господина.

-- Вы очень-добры и милостивы, сэр, говорит бледная Елизавета, поднося платок к своим глазам. - Но я не могу остаться, мистер Ловель, потеряв доверие этих леди. Бог наградит вас за вашу доброту. По я должна возвратиться к моей матери.

Достойный джентльмен свирепо посмотрел на двух старух и сказал, опять схватив руку гувернантки:

-- Елизавета, милая Елизавета! я прошу вас не уходить! Если вы любите детей...

-- О, сэр! (батистовый платок скрывает волнение мисс Прайор и выражение её лица при этом восклицании.)

-- Если вы любите детей, говорит, задыхаясь, вдовец: - останьтесь с ними. Если вы уважаете их... их отца, (Тимонс, где твой носовой платок?) Останьтесь в этом доме с такими правами, которых никто не может оспоривать. Будьте госпожею его. Будьте моею женою, милая Елизавета! Продолжайте надзирать за детьми, которые не будут более сиротами.

-- Фредерик! Фредерик! но к чему жь мы? кричит одна из старух.

-- О! моя бедная, милая леди Бекер! говорит мистрис Беннингтон.

-- О! моя бедная, милая мистрис Боннингтон! говорит леди Бекер.

-- Ваших матерей! рыдает леди Бекер.

И оне обе падают на колени, и я слышу задержанные залпы смеха за обитою байкой дверью людской, где, без-сомнения, находится мсьё Бедфорд.

-- А! г. холостяк, милый г. холостяк! поговорите с ним, кричит добрая мистер Беннингтон. - Мы умоляем наше дитя, г. холостяк, дитя, которого вы знали еще в коллегии, когда он был такой добрый, кроткий, послушный мальчик. Вы имеете влияние на моего бедного Фредерика: употребите его в пользу его несчастной матери, и я буду бла-бл-бл-гословлять вас!

-- Моя милая, добрая леди, восклицаю я: - не желая видеть в печали это доброе существо.

-- Пошлите за доктором! Остановите этот припадок безумия! кричит леди Бекер: - или я, мать Сесилии, мать этого убитого сойду с ума.

-- Ангел! allom, говорю я: - с-тех-пор, как он овдовел, вы не давали покоя бедному малому. Вы постоянно ссорились с ним. Вы завладели его домом, распоряжались его прислугою, испортили его детей, леди Бекер.

-- Сэр! кричит её сиятельство: - вы низкий нахал! Кларенс, прибей этого грубияна!

-- Нет, говорю я: - довольно ссор на сегодняшний день. И я уверен, капитан Бекер, не тронет меня. Мисс Прайор, я восхищен, что друг мой нашел женщину такого ума, такого прекрасного поведения и такого доброго нрава, женщину, которая имела много испытаний и переносила их с великим терпением и которая будет заботиться о нем и сделает его счастливым. Я поздравляю вас обоих. Мисс Прайор так хорошо переносила бедность, что, я уверен, она съумеет также наслаждаться счастьем; а это счастье - быть женою такого благородного, честного и доброго джентльмена, как Фредерик Ловель.

После такого спича, мне кажется, я мог сказать liberavi апiтат. Ни одного слова жалобы, как вы видите, ни одного намека, Эдуард, ни одного сарказма, хотя я мог пустить ужасные стрелы из моего колчана, от которых бы скорчило и Ловеля и избранную им подругу жизни. Но к чему портить комедию? Стану ли я ворчать над пустым корытом, потому-что моему товарищу достался кусок мяса? ешь его, счастливая собака, и будь благодарен. Не подавился бы я сам костью? Кроме того, я привык к разочарованию. Другие выигрывают мои призы. Я привык бежать вторым в скучной скачке любви. Вторым? Куда! Третьим, четвертым. Que sais-je? В юные дни, Бесси, уже был бомбейский капитан, потом Эдуард. Теперь Фредерик. Куда тебе, Чарльз холостяк! не жалуйся на судьбу, но оставайся холостяком попрежнему. У моей сестры есть дети. Я буду дядею, отцом для них. Разве Эдуард с красными бакенбардами не стоит. Разве бедный Дик не проиграл скачки - бедный Дик! который никогда не имел надежды, и был достойнее нас всех? Кроме того, как приятно видеть низложение леди Бекер: подумайте только, мистрис Прайор будет господствовать над нею! Краснорожая старая гурия, Бекер, уже не будет более повелевать, свирепствовать и прижимать всех. Она должна укладываться и уехать - я уверен в этом. Я могу от души поздравить Ловеля - это факт.

И в ту самую минуту, как бы для увеличения комизма сцены, является тёща, нумер второй, мистрис Прайор, с своим синекафтанным мальчишкою и еще двумя или тремя детьми, которые были приглашены, или сами назвались, по своему обыкновению, на чай к маленьким Ловелям. У мистера Прайор, под-мышкою был образец его каллиграфии, который он хотел показать своему патрону Ловелю. Его мама, ничего незнавшая о случившемся, вошла униженно в своей старой шляпёнке, с своими бездонными карманами, служившими депо всевозможных товаров, старым зонтиком и с своею обыкновенною унылою улыбкой. Она поклонилась патронам, подвела своего синекафтанного мальчика к мистеру Ловелю, в чью контору она надеялась поместить его современем и даже на чей сюртук и жилет она имела свои виды, пока они еще были на его плечах, и обратилась сейчас же к вдовам:

-- Миледи, я надеюсь, ваше сиятельство в добром здоровье? (поклон) Милая добрая, мистрис Боннингтон! я пришла засвидетельствовать вам мое почтение, ма'ам. Это Луиза, миледи, большая девочка, которой вы обещали платье. А это моя маленькая девочка, мистрис Боннингтон, это мой старый синекафтанник. Поди, поговори с добрым мистером Ловель, Густинька, нашим другом и покровителем - сыном и зятем этих добрых леди. Посмотрите, сэр, он пришел показать вам свое писанье; и для мальчика его лет это недурно - не правда ли, г. холостяк? Вы знаете толк в письме и можете судить об этом, к вашим услугам сэр и... Елизавета, Лизи, моя Милая! Где ваши очки. Вы - вы - вы...

"Боже милосердый!" сказала она, "что такое случилось? Скажи мне Лизи, что это такое"?

-- Что это сговорились они, скажите пожалуйста? вскрикивает разсерженная мистрис Боннингтон.

-- Сговорились милая, мистрис Боннингтон?

-- Или нам делают дерзости? кричит миледи Бекер.

-- Дерзости, ваше сиятельство? Что это - что это такое? Чьи это ящики, Лизи? А! раздался крик матери, вы отсылаете прочь мою бедную девочку! О! мое бедное дитя - мои бедные дети!

-- Театр принцессы вышел наружу, мистрис Прайор, сказал я. Мать всилеснула сухими руками.

-- Это была не её вина. Она помогала своему бедному отцу. Это я заставила ее. О леди! леди! не отнимайте хлеба у этих бедных сирот! и настоящия слезы текли по её желтым щекам.

-- Довольно! гордо говорит Ловель: - Мистрис Прайор, ваша дочь не уезжает. Елизавета согласилась остаться со мною и никогда не оставлять меня - не как гувернантка более, но как... и тут он берет ее за руку.

-- Его жена! Это - это правда, Лизи? говорит, задыхаясь, мать.

-- Да, мама, кротко сказала Елизавета.

При этом старуха бросает свой зонтик и, громко вскрикнув, сжимает Елизавету в своих объятиях; потом она бежит в Ловелю: "Мои сын! мой сын!" говорит она (уверяю вас, что лицо Ловеля не изменилось при этом приветствии). Подите сюда, дети! подите. Густя, Фанни, Луиза, цалуйте вашего милого брата, дети! И где ваши дети, Лизи? где Поп и Сиси? Подите посмотрите, где ваш миленький племянник и племянница, милые: Поп и Сиси верно в учебной или в саду, мои милые, они будут теперь ваши: племянник и племянница, подите и приведите их, говорю я вам.

Когда юные Прайоры убрались, мистрис Прайор обратилась к двум матронам и сказала с большим достоинством:

Как-то будем мы держать к согласии этих детей, Елизавета?

Скорей приди ко мне какой-нибудь искусный живописец, изучивший тип британской вдовы и изобрази мне физиономию леди Бекер и мистрис Боннингтон!

-- Вот-так славная штука, не правда ли, холостяк, старый дружище? замечает мне капитан. - Леди Бекер, моя милая, вашему сиятельству, я полагаю, натянули нос.

-- О, Сесилия, Сесилия! не содрогаешься ли ты в твоей могиле? кричит леди Бекер. - Позовите моих людей, Кларенс, позовите Бёлкле, позовите мою горничную! Я уйду из этого ужасного дома!

И старая леди бросилась в гостиную, где она произносила какие-то непонятные восклицания и мольбы пред холодным, глянцовитым, ухмыляющимся портретом покойной Сесилии.

- всегда стоявшей в углу комнаты в своем саване из кордованской кожи - струна, я говорю, сесилииной арфы лопнула с громким треском, который наполнил ужасом сердца присутствовавших. Волнение леди Бекер при этом случае было ужасно. Я не хочу описывать его, не имея желания пускаться в трагедию в этом рассказе, хотя я и могу писать трагедии, как я надеюсь, докажут это мои драматическия произведения (достоинства которых никак не хотят понять завистливые антрепренёры), когда они появятся в моих посмертных сочинениях.

Бекер всегда уверяла, что сердце её разорвалось в один момент с струною арфы. Но как она жила впродолжение многих лет и, может-быть, еще жива доселе и постоянно занимает у Ловеля деньги, то я должен оправдать его от обвинения, которое она постоянно взводит на него, будто он ускорил её смерть и уморил свою первую жену, Сесилию. "Арфа когда-то в таровой зале" издававшая такие слабые, унылые звуки, была свезена неизвестно куда и портрет Сесилии перенесен с своего почетного места (где, при теперешних обстоятельствах, вы согласитесь, он едва-ли будет à propos) в розовую комнату наверху, в которой, во время моего пребывания к Шрёбландсе, жил бедный Кларенс.

Во всем доме были сделаны перемены. В зале стоит прекрасный орган, на котором Елизавета разыгрывает церковную музыку. Что касается моей прежней комнаты, то, при настоящем правлении, в ней не позволяется курить. Она обращена в библиотеку, где по стенам развешаны многие подлинные портреты членов семейства с гербом, представляющим волка, и девизом Gare à la louve и великолепный посмертный портрет португальского офицера, покойного отца Елизаветы.

очаровала ее. Мистрис Прайор, после низложения другой вдовы, ожидала, без сомнения, господствовать в Шрёбландсе, но в этом ожидании - я должен сказать, к моему удовольствию - она ошиблась. Действительно, забавно было видеть, как в первый день её воцарения - этот достопамятный день, который мы уже оценили - Елизавета хладнокровно и грациозно вытащила из-под старухи воздвигнутый-было ею трон.

перо в комнате вдовы и запонку и банку помады, принадлежавшия капитану.

-- Они уехали. И так-как вы не можете остаться с ним одна, моя милая, то я должна быть с вами, говорит она, сходя вниз к своей дочери.

-- Разумеется, мама, я должна быть с вами, говорит послушная Елизавета.

-- Вот розовая комната, голубая комната и желтая комната для мальчиков, и будуар, обитый ситцем, для меня; я размещу их всех так удобно.

-- Я могу спать в одной комнате с Луизой, мама, говорит Бесси. - Для меня неприлично оставаться здесь. Или я могу поехать к Сен-Бонифас. Как вы думаете, не будет ли это лучше, Фредерик?

-- И, я полагаю, в доме будут маленькия переделки. Вы говорили, помните, что хотели красить; мистер Ловель и дети могут переехать к бабушке Бонннигтон, и после нашего возвращения, когда переделки кончатся, мы всегда будем рады вас видеть, г. холостяк, наш добрейший старый друг - не правда ли, Фредерик?

-- Всегда, всегда, говорит Фредерик. - Пойдемте, дети, пить чай, кричит решительным голосом мистрис Прайор.

-- Милый Поп! я не уезжаю совсем; это только на несколько дней, милый, говорит Бесси, цалуя мальчика: - и вы будете любить меня - не правда ли?

-- Хорошо, говорит мальчик.

-- Я думаю, вам бы лучше отказать этим господам, которых вы ожидаете завтра к обеду, Фред? говорю я Ловелю.

-- Я сам так думаю, холостяк, говорит он.

-- Или, знаете, вы можете обедать с ними в клубе, замечает Елизавета.

-- Да, Бесси.

-- А вы останетесь обедать с мистером Ловель - не правда ли, г. холостяк? спрашивает эта леди.

Это был самый скучный обед в моей жизни. Ни один гробовщик не мог быть мрачнее Бедфорда, который прислуживал нам. Мы пробовали говорить о политике и литературе; мы пили много, с намерением - ничто не помогало.

-- Будь я повешен, если я могу вынести это долее! сказал я Ловелю, когда мы сидели за нашею третьею бутылкою. - Я уеду и буду спать на моей квартире. Дело в том, что я сам был неравнодушен к ней. Пью за её здоровье и за ваше общее счастье от всего сердца.

Мы выпили по стакану каждый, и я оставил его; он не удерживал меня.

-- Дай Бог вам здоровья, сэр, говорит он. - Я не выдержу этого; я тоже уйду.

И он утирает руками глаза. Он женился на Мери Пингорн, и они эмигрировали в Мельбурн, откуда, три года спустя, он прислал мне дружеское письмо и красивую золотую булавку с приисков.

Чрез месяц вы могли бы видеть кэб, ехавший из Темпля в Ганновер-сквер, а чрез день после этого вы могли бы прочесть в Пост и Таймсе:

"Обвенчаны, в четверк 10-го, в церкви св. Георгия, Гановер-сквер, его высокопреподобием, ректором коллегии С. Бонифаса, в Оксфорде, дядею невесты, Фредерик Ловель из Шрёбландса Рогамтонь с Елизаветою, старшею дочерью покойного капитана Монтегю Прайор".

Volete et plaudite, добрые люди, которые видели эту маленькую комедию. Спускайте занавес, закрывайте ложи, гасите лампы. Гей, кэб! Вези нас домой, будем пить чай, а потом в постель. Нам было весело вместе, и мы разстаемся с тронутым сердцем и немножко-печальными лицами - не правда ли?