Ловель-вдовец.
Глава V, в которой я уязвлен змеею.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ловель-вдовец. Глава V, в которой я уязвлен змеею. (старая орфография)

ГЛАВА V,
в которой я уязвлен змеею.

Еслиб Бекер, после того, как я услышал, что он закричал "Бесси Белленден" и призывал Юпитера в свидетели, бросился к Елизавете, схватил ее за талию, или нанес ей какое-нибудь личное оскорбление, то я также, с своей стороны, вышел бы вперед и завязал с ним битву. Хотя я и толстый человек средних лет, невысокого роста и страдаю одышкою, но я знаю то, что я чета этому маленькому, полоумному капитану на высоких каблуках. Чета ему? Я думаю, мисс Бесси сладила бы с нами обоими. Её белая рука была тверда, как выполированная слоновая кость. Еслиб она подняла ее против нападавшого дракона, то я уверен, что и он отскочил бы от своей жертвы: я не сомневаюся в этом случае: курица была сильнее воровки-лисы и выклевала бы au besoin, глаза мародёру. Еслиб, повторяю опять, наоборот, то я наверное выступил бы вперед, непременно бы выступил. Будь он волк, а не лисица, я наверное бросился бы на него, схватился бы с ним, вырвал бы сердце и язык из его ядовитой глотки и затоптал бы гнусного зверя.

Но я ничего не сделал подобного. Я только-что готовился вбежать - и остановился. Я только-что хотел броситься на помощь к Бесси, прижать ее (без сомнения) к моему сердцу, схватить за бороду усатого бойца, который был перед нею, и сказать: "успокойся, успокойся моя угнетенная невинность, моя возлюбленная - моя Ревекка! Выходи, сэр Бриан де-Буа-Жильбер, презренный тамплиер! Это я, сэр, Уильфред Айвеное". (Кстати, хотя малый этот и не был тамплиером, но подворье тамплиеров было ему знакомо; он прошел два раза с великим безчестьем через суд несостоятельных должников, находящийся теперь там; но я не говорил геройских речей. Для Ревекки не было нужды выскакивать в окно и рисковать своею прелестною шейкою. И в-самом-деле, как могла она это сделать, когда венецианское окно было почти наровне с землею? И я даю вам честное слово: я готовился; уже крикнул мой воинственной клик и с копьем на перевесе броситься à la reconsse на сэра Бекера, как вдруг внезапная мысль заставила меня опустить мое копье (фигура); новая идея принудила меня остановить моего галопировшого коня (метафора) и пощадить Бекера на этот раз.

Предположим, что я вошел бы. Но за этим предположением следует возможность существования г. холостяк. Я мог бы сделаться запуганным отцом десяти человек детей. (Елизавета девушка с характером). Что такое четыреста-двадцать фунтов в год с женою и, пожалуй, полдюжиною ребят? Буду ли я сколько-нибудь счастливее от этого? будет ли счастливее Елизавета? О, нет! Но все-таки мне делается как-то стыдно, даже теперь, когда подумаю, что я тогда не пошел. Я не боялся, как намекали некоторые - клянусь в этом. Но вот причина, вследствие которой я не бросился вперед.

Если хотите, я и добежал полпути и потом, признаюсь, я остановился. Это была ошибка, необдуманная, но не трусость. Лорд Джон Саквил был храбрый человек, и в самом огне холоден как огурец; но он не произвел атаки во время минденского сражения и принц Фердинанд успел, как мы знаем, наварить каши. Бинг был храбрый человек; и я спрашиваю вас: не было ли страшною несправедливостью казнить его? То же самое было и со мною. Вот вам мое объяснение; я делаю его открыто. Мне все-равно. Меня обвиняют в том, что я видел, как женщину оскорбляли и не поспешил к ней на помощь. Я говорю, что я невиноват. Даже, откладывая в сторону превосходство Елизаветы по силе над неприятелем, клянусь, у меня были самые благородные и убедительные причины, в силу которых я не сделал атаки.

Видите, я случайно стоял за сиреневым кустом (и точил куплет - милосердое небо! - в котором только одна смерть могла разлучить меня с Елизаветою); когда я увидел лицо Бекера, выглядывавшее из-за спинки кресел. Я бросаюсь вперед, когда он крикнул "клянусь Юпитером". Если бы мисс Прайор закричала сама, то, я уверен, сила двадцати титанов воодушевила бы эту руку; но она только побледнела и сказала: "О, Боже! Капитан Бекер, пощадите меня!"

-- "Как! вы помните меня, Бесси Белленден?" спрашивает капитан, приближаясь.

-- "О, не называйте меня так, пожалуйста!" кричит Бесси.

-- "Я думал, что я узнал вас еще вчера, говорит капитан. - Только, чорт возьми, передо мною на столе было столько кларета, что я едва мог различать вещи. О Бесси! у меня такая головная боль..."

-- "О, пожалуйста, мое имя мисс Прайор. Прошу вас, перестаньте, сэр!"

-- "Вы похорошели, чертовски похорошели. Теперь я узнаю вас без очков. А! вы пришли сюда учить моего племянника и племянницу, дурачить мою сестру, строить куры сах... О, вы хитрая штучка!"

-- "Капитан Бекер! прошу, умоляю вас", говорит Бесси, или что-то в этом роде, потому-что беленькия ручки приняли умоляющую позу.

"У! меня не дурачьте", говорит полоумный капитан, или что-то похожее на это, и хватает эти две твердые, белые руки своими сырыми, трясущимися пальцами.

Теперь вы понимаете, отчего я остановился. Когда денди подошел, улыбаясь, с фамильярностью прежнего знакомства, когда бледная Елизавета умоляла его пощадить ее, острая стрела ревности пронзила мое сердце и оттолкнула меня назад. Я наткнулся на бронзовую группу в саду. Эта группа представляла льва, уязвленного змеею. Я сам был похож на этого льва. Даже Бекер мог бы сбить меня с ног. Ад и демоны! он знал ее прежде? Академия, жизнь, которую она вела, негодный старый пьяница-отец, несмотревший за нею - все эти обстоятельства в биографии бедной Бесси промелькнули в моем уме, и я предложил мою руку и сердце этой женщине! Теперь, мой любезный сэр, я обращаюсь к вам. Что сделали бы вы на моем месте? Было ли бы вам приятно, чтоб такое внезапное подозрение пало на предмет вашей любви? Я слышал, как она сказала ясным, слишком-ясным патетическим голосом "о! пощадите! пощадите меня!" За этим следовало довольно-громкое: "А!" и я опять почувствовал львиную силу в моей груди - теперь даю вам честное слово - и я готовился выступить - выступить? броситься из-за вазы, где я стоял на минуту с бьющимся сердцем, как за бессиным "А!" последовал звук оплеухи, яснее которого я ничего не слышал в жизнь мою, и я увидел, как капитан покатился с кресла вверх ногами и начал кричать во все горло и ругаться...

Но это длилось недолго, едва капитан повалялся со стулом, в комнату вбегает человек, бросается, как пантера, на распростертого капитана, бьет капитана по носу, по глазам и зажимает ему рот кулаком, останавливая вырывавшияся оттуда проклятия.

-- О, благодарю вас, Бедфорд! пожалуйста, оставьте его, довольно, не бейте его больше! говорит Бесси со смехом! со смехом, честное слово.

-- А! будешь еще? говорит Бедфорд. - Лежи смирно, мерзавец, или я сверну тебе голову. Взгляните сюда, мисс Прайор. - Елизавета милая, милая Елизавета! я люблю вас всем сердцем, душою, силою люблю.

-- О, Бедфорд, Бедфорд!... шепчет Елизавета.

-- Я люблю вас - это не моя вина. Я должен сказать это. С самого Рима я люблю вас. - Лежи смирно, ты, пьяное животное! - Это безполезно, но я обожаю вас, о Елизавета! Елизавета!

И Дик, постоянно-следивший за мисс Прайор и подсматривавший за нею в замочную щелку, объяснялся ей теперь в любви над распростертым телом капитана.

"Ну, что мне было делать? не находился ли я в самом неловком положении? Леди была оскорблена - леди? да, леди, и я ре защитил ее! Её дерзкий враг был опрокинут, и не мною. Боец, тремя дюймами ниже меня, пришел и нанес удар. Я был в такой ярости, что мне хотелось поколотить и капитана, и самого Бедфорда. С первым, я знаю, что я сладил бы; второй был кряжистый маленький герой, и он защитил девицу, между-тем, как я оставался зрителем! В этом странном, неожиданном и неприятном положении что оставалось сделать и что я сделал?

Позади группы льва с змеею находится каменная стена с мраморною балюстрадою, выстроенная повидимому без особенного назначения, но с боку ограничивающаяся тремя ступеньками, которые выводят на террасу, поднимающуюся в-уровень с окошками дома; позади этой балюстрады ростут кусты сиреней, и обойдя их, вы можете выйдти на другую дорожку, также ведущую к дому. Так-как я не бросился вперед - о, горе мне! и бой уже кончился, то я... я прошел вокруг этого кустарника к другой дорожке и таким образом явился в дом, подобно Фортинбрасу в "Гамлете", когда все уже убиты, лежат в растяжку и дело покончено.

Но, кажется, не было конца ни стыду моему, ни торжеству Бедфорда. В этот короткий промежуток времени, пока я обходил другой дорожкой (для того только, чтоб иметь предлог войдти хладнокровно в дом), этот счастливец завязал бой с другим и более-опасным соперником: это был Бёлкле, первоклассный слуга миледи Бекер. Капитан начал звать его, между своими ругательствами и криком, и он явился в маленькой шотландской шапочке на голове.

-- Гей! что это за содом? говорит Голиаф, входя.

-- Убей этого ёрника! Повесь его, убей его! кричит капитан Паршивая Овца, поднимаясь с окровавленным носом.

-- Слушайте, что у вас тут за содом? спрашивает гренадер.

-- Шапку долой перед леди! приказывает Бедфорд.

-- Шайку долой! будь ты про....

Но он не успел докончить, потому-что маленький Бедфорд подскочил фута на два от пола и сбил шапку долой, и целое облако ароматической пудры наполнило комнату. Громадная фигура великана затряслась от этого оскорбления.

-- Я не оставлю тебя в живых, чертёнок! заворчал он и приближался с твердым намерением уничтожить Дика, когда я вступил в облако пудры, слетевшее с его головы.

-- Я размозжу твою дурацкую башку! кричит Бедфорд, схватывая кочергу.

Тут я вмешался.

-- Что это? что это за шум? говорю я, приближаясь с удивленным и решительным видом.

-- Поднимите вашу шапку, сэр, и оставьте комнату, говорю я с тою же изящною твердостью.

-- Положи кочергу, трус! ревет чудовище-лакей.

-- Мисс Прайор! говорю я, как достойный лицемер: - я надеюсь, что никто не сделал вам грубости?

И я бросаю гневный взор сперва на рыцаря кровавого носа, а потом на его оруженосца.

Лицо мисс Прайор, когда она отвечала мне, выражало ужасное презрение.

-- Благодарю вас, сэр, сказала она, глядя на меня из-за плеча своими серыми глазами: - благодарю вас, Ричард Бедфорд. Бог да наградит вас! Я останусь всегда благодарна вам, где бы я ни была.

И стройная фигура вышла из комнаты.

Она видела меня позади этой проклятой группы, и я не прибежал к ней. О, муки и пытки! О, скорпионы, дьяволы и вилы! На лице Бедфорда (пылавшем рыцарскою благодарностью, когда она, выходя, обратилась к нему с этими ласковыми словами) также было написано презрение. Он обернулся ко мне и стоял с раздутыми ноздрями, тяжело дыша, гневно посматривая на своих врагов и сжимая в руках свою палицу.

По уходе Елизаветы наступила минутная пауза, потом Паршивая Овца опять начинает кричать, прижимая окровавленный платок к своему носу:

-- Убей его! я говорю. Как он осмелился ударить человека моего звания, и когда еще я на полу! Бёлкле, ты, длинная ослина, убей его, я говорю тебе!

-- Пусть его сперва положит эту кочергу - вот оно что! ворчит Блёкле.

-- Ты боишься его, подлое животное! Вы у меня отправитесь к чорту, мистер... как вас зовут... мистер Бедфорд... вас отсюда вытурят, сэр - это верно, как ваше имя Бедфорд! Я все разскажу моему зятю; что жь касается до этой женщины...

-- Если вы скажете одно слово против нея, я отваляю вас, где бы я вас не встретил, капитан Бекер! кричу я.

-- Кто с вами говорил? спрашивает капитан, закидывая голову назад и нахмуривая брови.

-- Кто просил вас соваться сюда с вашим носом? говорит его оруженосец.

Я был в такой ярости и только искал предмета, на который бы я мог излить ее; я бросился на Блёкле и дал ему два самые сильные удара под грудь, от которых он согнулся с такими страшными кривляньями, что Бедфорд залился хохотом, и даже сам капитан с разбитым носом и глазом засмеялся. Потом, следуя примеру Дика, я схватил со стола и обнажил острый, блестящий кинжал, употребляемый обыкновенно для разрезывания журналов и обозрений; я наверное вонзил бы его в раздутое тело великана, еслиб тот подошел ко мне, но он только закричал:

-- Я не оставлю вас в живых, вы трусы! я не оставлю вас обоих в живых!

И, схватив с пола свою шапку, вышел из комнаты.

-- Славно вы распорядились! говорит Бекер, кивая головою.

-- Однако, я лучше себе-уберусь.

-- Стойте! закричал или, лучше сказать, завопил я.

-- Кто говорил с вами, желал бы я знать? и как смеете вы, чорт возьми, со мною так разговаривать? сказал капитан Кларенс, пересыпая свою речь другими восклицаниями, которых я не помещу здесь; но он остановился все-таки и неловко повернулся ко мне.

-- Вы только-что говорили теперь о мисс Прайор? сказал я. - Имеете вы что-нибудь против нея?

-- Что вам до этого? спросил он.

-- Я самый старый друг её. Я ввел ее в это семейство. Смеете ли вы сказать одно слово против нея?

-- Какого чорта вы от меня добиваетесь?

-- Вы знали ее прежде?

-- Да, я знал.

-- Когда она была известна под именем Белленден?

-- Разумеется, я знал. И что вам до того? вскрикивает он.

-- Сегодня я предложил ей быть моей женою, сэр - вот что мне до этого! отвечал я с выражением строгого достоинства.

-- О, если так... разумеется, ничего! говорит он.

Демон ревности опять зашевелился и начал терзать меня.

-- Вы хотите сказать, там было что-то? спросил я, бросая гневный взор на молодого развратника.

-- Нет, говорит он, сильно испугавшись. - Нет, ничего не было. Честное слово, ничего, я знаю. (Я глядел необыкновенно-свирепо в это время и желал бы поссориться с кем-нибудь). - Нет, в-самом-деле, ничего не было, сколько мне известно. Много лет назад, мы с Томом Папильйоном, Тёркнигтоном и двумя или тремя другими молодцами ходили в этот театр. Его содержал тогда Дольфин. Мы ходили за кулисы... и... и, я сознаюсь, что у меня была история с нею; я был виноват, признаюсь, в этом. Она оставила театр; она вела себя как следует. Очень сожалею я о моей глупости; я думаю, она женщина примерная. Отец её был никуда-негодный человек, но очень-почтенный. В бомбейской армии служил один малый, по имени Уакер или Уокингам... да, Уокингам; и я встречался с ним в погребке "Гармонии". Он мне говорил, что она, как и следует быть. Ему чертовски жаль было оставить ее; он бы женился на ней, пожалуй, еслиб не генерал, его отец, который не согласился на это. И он готов был повеситься, когда уехал; он страшно пил и, бывало, начнет ругаться со всеми за нея, а мы его дразним; такой он был прощалыга и необыкновенно-вспыльчив. Если вы женитесь на ней... разумеется, вы знаете, я прошу вашего извинения... и честное слово джентльмена, я не знаю ничего дурного о ней. И желаю вам всяких радостей и пр. и пр. В-самом-деле, я не шучу!

Сказав это, злая мартышка ускользнула и поднялась в свою собственную комнату.

В эту минуту вошла достойная мистрис Боннингтон с парою своих птенцов; она имела ключ от садовой калитки и привела в полдень своих детей поиграть и подраться с их племянником и племянницею. Конечно, Бесси худо воспитывала свою молодёжь. Может-быть, бабушки баловали их и мешали гувернантке? Может-быть, эта молодёжь была шаловливее (что часто случается) от природы, или это было следствием нерадения их воспитательницы. Еслиб Бесси любила своих воспитанников более, не сделались бы они лучше? Есть ли у нея доброе, любящее, материнское сердце?

Эта мысль, это ревнивое сомнение, вдруг поразили мое сердце; и если она будет моя, если она сделается матерью многочисленных маленьких холостяков, станет ли она любить их? Не будут ли они капризными, себялюбивыми, несносными маленькими негодяями - словом, как эти дети? Нет, нет! Положим, что у Елизаветы холодное сердце; мы не можем все быть совершенными. Но, perconizo, нельзя отвергнуть, что, при всей своей холодности, она выполняет свои обязанности. Как добра она была для своих братьев и сестер! как охотно отдавала она им все сберегаемые ею деньги, как удивительно она вела себя в-отношении к своей матери, держа втайне все мерзости этой хитрой, безчестной старухи и всегда находя извинение и оправдания для всех её неприличных поступков! Её мать? Вы хотите жениться, Чарльз Холостяк, и эта жадная нищая будет вашею тещею! эти неуклюжие синекафтанники, эти косолапые мальчуганы, пускатели волчков, пожиратели медовников, эти необразованные девушки будут вашими зятьями и невестками! Они сядут вам на шею. Вы до такой глупости добродушны и слабы... вы сами знаете... вы никогда не будете в-состоянии противиться этому. Эти мальчики выростут: сделаются конторщиками или сидельцами; станут должать и ожидать, что вы заплатите их векселя, захотят поступить к стряпчим и тому подобное, и придут к вам за премиею. Мать их будет безвыходно в вашем доме; она будет шарить в ваших ящиках и шкапах, красть ваш чай, сахар и бросать жадные взоры на самую рубашку и сюртук на ваших плечах, и разсчитывать, когда приобретет она их для своихе сыновей. Эти неотесанные молодые негодяи будут непременно обедать с вами каждое воскресенье; они приведут с собою своих друзей; они будут давать на вас векселя; и если вы не аксептуете их, то они станут считать вас безчувственным скрягою, бездушным виновником их погибели. Девушки будут играть на фортепьяно вашей жены; оне не будут уже приезжать только по одним воскресеньям: оне будут постоянно гостить в вашем доме; вечно будут прерывать téte-à-téte между вами и женой. Когда выростут, оне потребуют, чтоб вы их брали с собою на вечера и давали вечера для них, на которые они пригласят вам своих несносных вздыхателей; оне будут требовать, чтоб вы унижались и доставали им билеты в театр от знакомых вам издателей лиурналов. Вы принуждены будете сидеть сзади, платить за извощичью карету в оба конца, смотреть, как оне обмениваются взглядами и поклонами с знакомыми, подозрительными франтами в фойе; позволять им носить перчатки, шарфы, драгоценности нашей жены, которые, разумеется, оне никогда не отдадут назад. Если Елизавета сделается нездорова по какой-нибудь причине, оне совершенно завладеют вашим домом, и она станет ревновать их. Дамы, ваши родственницы, будут, разумеется, ссориться с ними, и ваша тёща, вероятно, не поцеремонится сказать, что она думает. И вы готовите себе всю эту мрачною будущность потому только, что вы влюбились в стройненькую фигуру, пару серых глаз и голову с каштановыми (если еще не рыжими) волосами! О, Чарльз холостяк! в какую галеру ты попадешь и что за семья столпится в твоей лодке!

Все эти мысли пронеслись в моей голове, между-тем, как добрая мистрис Боннингтон болтала - о чем - я и не знаю. Мне кажется, что я уловил кой-какие отрывочные фразы о патагонской миссии, народных школах и ломе в пояснице у мистера Боннингтона; но я не могу сказать наверное. Я был занят своими собственными мыслями; я делал ужасный вопрос и не получил ответа. Бесси ушла даже, сердясь на мою трусость, но я не безпокоился на этот счет. Что жь касается мистера Дренчера, то она уже сказала мне, каковы были её чувства к нему; и хотя я гораздо-старше его, но я не считал его опасным соперником. Но если она скажет "да"? Боже мой! Боже мой! Да, относится к Елизавете - конечно, это отличная молодая девушка, но это роковое слово включает также мистрис Прайор и Густиньку, и Амелию Джен, и все ужасное семейство. Неудивительно, что, при таких печальных мыслях, толпившихся в моей голове, мистрис Боннингтон нашла меня очень-разсеянным и сказала на один из моих странных ответов: "Что с вами? Вы, должно быть, влюблены, г. холостяк!" Влюблен! Хорошо было бы, еслиб некоторые из людей любили так же, как я. В мои лета и после такой сумасшедшей любви, которую я питал к одной особе в Дублине, человек выдерживает второй припадок уже гораздо-спокойнее. Но жребий брошен и мне оставалось только ожидать последствий. Что это со мною? я бледен и нездоров. - "Не послать ли за мистером Дренчером?" - Благодарю вас, милая мистрис Боннингтон, у меня была сильная, сильная зубная боль, да, зубная боль; и она не дала мне спать целую ночь. Благодарю вас. Самое лучшее - выдернуть зуб. Мистер Дренчер дергает зубы превосходно, и выдернул шесть зубов у ваших детей. Теперь боль меньше, а думаю, скоро будет гораздо-лучше.

Я ухожу в мою комнату и беру книгу; не могу прочесть ни одного слова. Принимаюсь за мою трагедию. Трагедия - чушь!

Я полагаю, мистер Дренчер думал, что его вчерашний пациент требует еще нового лекарства, и потому он заехал в Шребландс во второй раз в этот день, только-что после неприятной истории с капитаном, и пошел, по своему обыкновению, наверх. Он застал капитана Кларенса занятым, вероятно, промываньем носа, и прописал что-нибудь для этого поврежденного органа. Разумеется, он постучался у дверей учебной комнаты мисс Прайор (этот молодец всегда находил какой-нибудь предлог, чтоб войдти в эту комнату). И Бедфорд явился предо мною с разстроенным посиневшим лицом и говорит:

-- Ха-ха! молодой костопил с нею наверху!

-- Так-то, мой бедный Дик, говорю я: - я слышал ваше признание, когда я сам бежал туда, чтоб защитить мисс Прайор от этого мерзавца.

-- Кровь закипела во мне, ворчит Дик: - я не мог не броситься на подлеца, когда увидел, что он прикоснулся к ней. Я ударил бы его, хотя будь он мой отец. И я не мог удержаться, чтоб не сказать ей все, что у меня было на сердце. Это должно было выйдти наружу. Я знал, что когда-нибудь этим кончится; добиться же я имею так же мало надежды, как и попасть на луну. Она считает себя выше меня, и, может-быть, она ошибается. Но все это пустое; она не думает обо мне; она ни о ком не думает. Так-как это признание вырвалось у меня, то я уже не должен здесь более оставаться.

-- Вы можете легко найти себе другое место с вашим аттестатом, Бедфорд.

Но он покачал головою. - Я не расположен более чистить чужие сапоги. У меня есть другой план. Я сберег немного денег. Моей бедной матери, к которой вы были так добры, г. холостяк, нет уже на свете: я один теперь. Чорт побери этого костопила! Что же это, он никогда не уйдет? Я разскажу вам когда нибудь о моих планах, сэр, и, я уверен, вы будете так добры, что поможете мне.

И Дик уходит прочь, представляя собою совершенную картину печали и отчаяния.

Теперь спускается сверху костопил. Вы видите, я случайно стоял в прихожей и говорил с Диком; мистер Дренчер неистово глядит на меня. Я полагаю, я ответил ему таким же гордым взглядом; он ненавидел меня, я - его; мне была приятна его ненависть.

-- Как ваш пациент, мистер Дренчер? спрашиваю я.

-- Пустой ушиб носа. Приложить серой бумаги с уксусом, говорит доктор.

-- О, небо! не-уже-ли злодей ударил ее по носу? кричу я, в ужасе.

-- Ее? кого? говорит он.

-- О-о... да... действительно, это ничего, говорю я, улыбаясь.

На самом же деле я позабыл Бекера в моем естественном безпокойстве о Елизавете.

-- Я не знаю, что вы находите тут сметного, сэр, говорит красноволосый медик. - Но если вы намерены шутить, господин холостяк, то позвольте мне сказать вам, что я не хочу и не намерен шутить.

"Он ревнует меня" думаю я, садясь в кресло в столовой, где только-что пропсходило сражение. "И ты попался в западню, мой бедный врач! Что за очарование в этой девушке! Буфетчик, доктор, я; капитан также поражен ею - поражен в нос. Не-уже-ли и садовник побежден и паж кусает свои пуговки от ревности? и мсьё Бёлкле также влюблен в нее?"

Я беру журнал и размышляю об этом, перевертывая страницы.

Между-тем, как я читаю, появляется сам мсьё Бёлкле, неся бурнусы и посылки, принадлежащие его госпоже.

-- Сделайте одолжение, снимите свою шапку, говорю я спокойно.

-- Вы, сделайте одолжение, запомните, что я сверну вашу уродскую голову, если встречу вас не в этом дому, говорит чудовищный слуга.

Но я обнажаю кинжал - и он удаляется, ворча.

От отчаяния я перехожу к надежде, и перспектива женитьбы, представлявшаяся в таких темных красках, становится светлее. У меня четыреста фунтов и дом в Девонширской Улице, Блюмбсбюри-сквер, верхний этаж которого совершенно-достаточно для нас. Если у нас будут дети, они могут гулять и играть в Квин-Сквере. Я знаю также в этом соседстве несколько порядочных семейств, которые будут посещать мою жену, и таким-образом у нас составится приятное маленькое общество, по нашим средствам. Лавки в Ламбс-Кондюит-Стрит превосходны и музыка в воспитательном доме очаровательна. Я оставлю один из моих клубов; другой же от меня в нескольких шагах.

Нет, родные моей жены не станут надоедать мне. Бесси - умная, решительная жещина и разсудительная; она станет видеться с мистрис Прайор повременам (и, я надеюсь, изредка). Её братья и сестры будут знать свое место и не будут надоедать мне и гостям, которых я у себя принимаю. Мои друзья, люди образованные и джентльмены, не перестанут посещать меня, потому-что я живу над лавкою (нижний этаж моего дома, в Девонширской Улице, я отдаю в наймы под немецкую игрушечную лавку). Я прибавлю к нашему доходу фунтов сто или двести моею литературною работою. И Бесси, которая во всю свою жизнь была умеренна, была хорошею дочерью и сестрою, окажется на самом деле доброю женой и, Бог даст, доброю матерью. Что жь, четыреста фунтов - очень-хорошенький доход. А мой старый университетский товарищ, Ушмор, который только-что сделан судьею? он найдет, он должен найдти мне место... скажем, в триста фунтов в год. С девятьюстами фунтов в год мы может жить хорошо.

Любовь исполнена надежд и отчаяния. Будущее, над которым только несколько минут перед этим висело такое мрачное облако, представлялось мне в самом прелестном розовом цвете. Я уже видел себя счастливым, любимым, с состоянием, и воображал себе, что я отдыхаю в один летний вечер в восхитительном саду Ред-Лайон-Сквера, и полдюжины маленьких холостяков резвятся кругом на траве, усыпанной цветами.

После нашего маленького разговора, мистрис Боннинггон, не находя большого удовольствия в моем угрюмом обществе, ушла с своими детьми в комнату мисс Прайор; дверь столовой была открыта и я мог слышать, как милые малютки бегали по корридору, играя в лошади, дрались, и тому подобное. Чрез несколько времени добрая мистрис Боннингтон сошла вниз из учебной комнаты.

-- Что такое случилось, холостяк? сказала она мне, проходя чрез столовую. - Мисс Прайор бледна и разсеянна; вы очень бледны и разсеянны. Ужь не строите ли вы ей куры. Вы дурной человек. Не хотите ли вы заместить мистера Дренчер? Ну, вот и покраснели, как моя лента! О! Бесси добрая детушка, и так любит моих детей! - "О, милая мистрис Боннингтон!" намедни она говорит мне - но, разумеется, вы не скажете об этом леди Бекер: это приведет ее в ярость. - "О!" говорит мне мисс Прайор "я желала бы, ма'м, чтоб мои маленькие воспитанники походили на своего милого дядю и тётку; они так прекрасно воспитаны!" Поп опять хотел прибить своего дядю. Что, Фредерик не пошлет этого ребенка в школу? Мисс Прайор сознается, что он не по силам ей. Пойдемте, дети, пора обедать".

И после этой болтовни, добрая леди зовет своих малюток, которые сходят из учебной комнаты вместе с своим племянником и племянницею.

За племянником и племянницею идет серьёзная мисс Прайор, на которую я бросаю лукавый взгляд, говорящий так ясно, как только могут глаза говорить.

-- Елизавета, придите на минутку побеседовать с вашим верным холостяком!

и её собственные юные воспитанники не углубятся в земляничные гряды, и, разумеется, возвращается в столовую за своим зонтиком и перчатками, которые ненарочно позабыла. В этой женщине такое необыкновенное хладнокровие, такая свободная, безстрастная ловкость, что мне становится страшно - ma parole d'honneur. Не мрамор ли скрывается в этой груди, вместо сердечного апарата? Не стальные ли кости сокрыты под бархатной белою кожею в этой холодной руке?

-- Итак, Дренчер был здесь опять, Елизавета, говорю я.

Она пожимает плечами.

ссоре! Меня она заставляет серьёзно подумать, г. холостяк. Он скажет своей матери, мистеру Ловель. Я должна буду оставить дом - я знаю это.

-- О! г. холостяк! вы говорили в жару увлечения. Вы не могли думать серьёзно о такой бедной девушке, как я, без друзей и связанной такими обязанностями перед своим семейством. Поп смотрит в эту сторону, пожалуйста. Что принесу я человеку, воспитанному подобно вам?

-- Вы можете осчастливить мою жизнь, Елизавета, кричу я. - Мы такие старые - старые друзья, что вам хорошо должен быть известен мой характер.

-- О! я уверена, говорит она: - что никогда не было такого доброго характера, или такого кроткого создания, как вы (мне казалось, она произнесла слова "кроткое создание" с выражением сарказма). Но подумайте о ваших привычках, любезный сэр. Я помню, как еще в улице Бик вы постоянно все отдавали и, несмотря на ваш доход, были бедны. Вы любите свободу и роскошь; и не-уже-ли вы, имея теперь столько, что достаточно для себя, взвалите на свою шею такую обузу? Я всегда буду почитать вас, уважать, любить, как лучшого друга, которого я имела, и ère du vaurien.

Леди Бекер входит.

-- Я прерываю têle-а-téte?? спрашивает она.

-- Мой благодетель знал меня еще ребенком и покровительствовал мне с того времени, говорит Елизавета со взором, блиставшим простосердечием и добротою. - Мы только-что говорили - я только-что - а! говорила ему, что мой дядя звал меня приехать, когда я буду свободна, в Сент-Бонифас; и если вы с семейством отправляетесь тою осенью на остров Уайт, то вы, может-быть, попросите за меня мистера Ловеля, чтоб он мне дал несколько дней отдыха. Мери будет пока смотреть за детьми. Мне так хочется увидеть мою милую тётеньку и кузин! Я просила г. холостяка употребить также и его влияние. Вот о чем был наш разговор.

это ужасное сомнение, точно будто голодная змея ползала но моей спине - и под влиянием которого я остановился на одном месте, задыхался и бледнел, когда Бесси говорила с капитаном Кларенсом. Что случилось в жизни этой женщины? Знаю ли я ее вполне, или совсем не знаю, или знаю на столько, сколько она хочет? О! холостяк, холостяк! Я опасаюсь: вы, просто, старый дурак, не более.

-- Мистер Дренчер сейчас был здесь и не видел вашего сына, продолжает Елизавета тихо: - он просит и умоляет ваше сиятельство, чтоб вы приказали капитану Бекеру быть осторожнее. Мистер Дренчер говорит: капитан Бекер сокращает жизнь своею неосторожностью.

Мистер Догель приезжает из Сити и дети бегут на встречу папа. Мисс Прайор делает своей покровительнице вежливый книксен и удаляется из комнаты. С больным сердцем я говорю самому себе: "она дурачила; да, именно дурачила леди Бекер. Елизавета! Елизавета! не-уже-ли это правда, что ты дурачишь и меня также?"

До прихода Ловела Бедфорд быстро пробегает через комнату. Он бледен как мертвец; его лицо страшно-мрачно.

-- Вот, хозяин пришел, Дик шепчет мне: - теперь все должно выйдти наружу. Так она поймала и вас - не правда ли? Я думал об этом.

-- Что такое? спрашиваю я и, вероятно, сильно краснею.

И он утирает кулаком глаза и выбегает из комнаты, ужь чуть не опрокидывая пуговочного пажа, входящого с подносом.

-- Что это с вами и отчего все бросаете? спрашивает Ловель, за обедом, у своего буфетчика, который распоряжался как полусумасшедший.

проделку, два дня назад. И когда леди Бекер вскрикнула: "Боже, мой! что вы это сделали с собою?" и капитан отвечал: "наткнулся в темноте на дверь и расшиб нос", Ловель посмотрел на него и не выразил своего сочувствия. "Еслиб он свернул свою негодную шею, я бы и тогда не пожалел", прошептал мне вдовец. Действительно, голос капитана, его тон и манеры вообще особенно были противны Ловелю, который мог переносить тиранство женщин, но возставал против грубости и нахальства мужчин.

Покуда еще ничего не было сказано об утренней ссоре. Мы все сидели тут, с мечом Дамокла над головами, улыбаясь, болтая и говоря о столе, политике, погоде и Бог-знает о чем. Во время чая Бесси была совершенно спокойна и полна достоинства. Опасность, казалось, не имела на нея действия. Еслиб ее ожидала смертная казнь под конец вечера, она делала бы чай, играла сонаты Бетховена, отвечала бы на вопросы своим обыкновенным голосом, ходила бы с своим обыкновенным важным спокойствием, пока не наступил бы час казни, и тогда она бы поклонилась, вышла из комнаты и тихо и спокойно позволила бы совершить над собою эту операцию. Я удивлялся ей, я боялся ее. Мурашки бегали у меня по коже, когда я о ней думал. Я делал такия страшные ошибки за вистом, что даже добрая мистрис Бонингтон потеряла терпение вместе со своими четырнадцатью шиллингами. Мисс Прайор съиграла бы свою партию безошибочно - я в этом уверен. Она ушла в свой обыкновенный час. Мистрис Бонингтон выпила свою рюмочку глентвейна, и также удалилась. Так-как Ловель все время посматривал искоса на капитана, то офицеру нашему удалось только выпить немножко хереса с зельцерскою водою и он пошел спать трезвым. Леди Бекер приняла Ловеля в свои объятия; мой бедный друг вынес эту операцию с необыкновенною кротостью. Все разошлись спать, и ничего не было сказано о происшествиях утра. Казнь была отсрочена, по-крайней-мере, до следующого дня. Надень твой ночной колпак Дамокл и успокойся на эту ночь: сон твой не будет прерван ужасною секирою рока.

Вы спросите, может-быть, чего мне было бояться? Ничто не могло случиться со мною. Я не мог потерять места гувернантки. Если сказать правду, то я не действовал с полною откровенностью при определении Бесси. Рекомендуя ее Ловелю и покойной мистрис Ловель, я отвечал всем за её честность и тому подобное. Я расписал почтенность её семейства, военные подвиги её отца, знаменитые проповеди её деда (старого доктора Сарджента) и распространялся с особенным красноречем об учености и достоинствах её дяди, ректора коллегии С. Бонифаса, и о его уважении к своей племяннице. Но, признаюсь, я не коснулся той части биографии Бесси, которая обнимала её пребывание в академии. А quoi bon? Захочет ли какой-нибудь джентльмен, или леди, чтоб о нем, или о ней, рассказывали все? Итак я держал академию втайне; то же самое сделал храбрый Дик Бедфорд; и я знал, что в доме произойдет страшное волнение, если этот мерзавец-капитан откроет секрет, Я навлек бы на себя справедливые упреки Ловеля за veri и гнев двух полновесных бабушек, детей Ловеля. Я более боялся женщин, чем его самого, хотя совесть шептала мне, что я несовсем-благородно поступил с моим другом.

И так, когда свечи были зажжены и все пожелали друг другу спокойной ночи, я принял самую лицемерную улыбку и сказал шутя:

-- А! капитан Бекер, зайдите теперь в мою комнату, я дам вам ту книгу.

-- Какую книгу? говорит Бекер.

-- Будь я повешен, если я что-нибудь понимаю, говорит он.

И, на мое счастье, Ловель, со отвращением пожав плечами и пожелав мне доброй ночи, вышел из комнаты со свечкою в руках. Он думал, без-сомнения, что его негодный зять плохо помнил после обеда о чем он говорил и что делал утром.

Так-как я оставался теперь один с Паршивою Овцою, то я сказал очень-спокойно:

-- Вы совершенно-справедливы: у нас не было разговора о книге, капитан Бекер. Но я хотел видеть вас одного и сообщить вам мое желание, чтоб все случившееся сегодня утром - слышите вы? все осталось в совершенной тайне и не было никому передано - понимаете меня? - никому.

-- В таком случае, сэр, говорю я, вы меня обяжете, прислав одного из ваших друзей к моему приятелю, капитану Фицбудлю? Я считаю дело личным между нами. Вы оскорбили, как я теперь вижу, во второй раз леди, в которой мои отношения вам известны. Вы не извинились ни перед нею, ни передо мною, на что мы имеем полное право. Вы не хотите даже молчать о неприятной сцене, которую вызвал грубый и подлый поступок; и я не отвечаю за последствия, сэр, я не отвечаю за последствия! И я бросаю на него гневный взгляд из-за свечки.

-- Чорт меня побери! будь я повешен! и т. д. говорит он: - если я что-нибудь понимаю из этого. Какого вы там чорта толкуете про книги, молчание, извинения, и еще хотите прислать ко мне капитала Фицбудля, этого толстого скота? Знаю я его очень-хорошо.

Действительно, Дик явился в эту минуту, чтоб погасить лампы и запереть дом.

-- Что мне до того, если меня услышат? Этот малый уже оскорбил меня сегодня и я вышиб бы из него дух, не лежи я на полу; я так чертовски-слаб и нервен, у меня только-что прошла горячка. Чорт побери все это! Что вам нужно такое, мистер... как вас зовут?

И жалкое, маленькое созданье почти плачет, говоря это.

-- В последний раз, соглашаетесь ли вы, чтоб дело, о котором я говорил, осталось между нами? сказал я строго, как Дракон.

-- Я ничего не буду говорить об этом. Оставьте меня, пожалуйста, и не надоедайте. Как бы мне достать стакан грога. Говорю вам, я не могу спать без этого, и несчастный хнычет.

-- Принесите! я не могу спать без того. Пожалуйста, пожалуйста! Я ничего не скажу, право не скажу - честное слово джентльмена, не скажу. Спокойная ночь, мистер... как вас зовут?

И Бедфорд уводит илота в его комнату.

-- Я уложил его и задал ему порцию; я прибавил еще туда опиума. Он не выходил. Он не был пьян сегодня, говорит Бедфорд, возвращаясь в мою комнату, с необыкновенно-бледным лицом.

-- Вы дали ему опиума? спрашиваю я.

Потом мой мрачный мажор-дом кладет руку в жилетный карман и смотрит на меня.

-- Вы хотите драться с ним - не правда ли, сэр? вызывать на дуэль и тому подобное? Фу!

И он смеется презрительно.

-- Маленький негодяй не стоит того, я сознаюсь, говорю я: - и для такого мирного человека, как я, дико говорить о порохе и пулях на ночь. Но, что жь мне было делать?

она не стоит того, сказал Дик, вынимая свои сжатые кулаки из жилетных карманов.

-- Что вы хотите этим сказать, Дик? спрашиваю я.

-- Она дурачит вас, она дурачит меня, она дурачит всех, заорал Дик. - Взгляните сюда, сэр! и он бросает из сжатого кулака на стол бумажку.

-- Так как же вы смели читать его, сэр? спрашиваю я, весь трясясь.

-- Это к нему, это к костопилу, прошипел Дик. - Костопил его выронил, влезая в свой кабриолет, и я прочел его, все-равно, к кому бы оно ни было написано. Она объявляет ему, что вы хотели на ней жениться. (А!) Вот как я узнал об этом. И знаете вы, как она вас называет и как он называет вас, это микстурное животное? И знаете вы, что они говорят про вас? Что вы побоялись защитить ее сегодня. Там все это написано её собственною рукою. Вы можете читать или не читать, как хотите. И если опиум или мандрагора усыпят вас потом, то я советую вам принять их. Я пойду и хлебну каплю из стклянки капитана, право.

И он оставляет меня и роковую бумажку на столе.

Вообразите себя в моем положении: прочли бы вы эту бумажку, или нет? Положим, что в ней какое-нибудь известие - дурное известие, о женщине, которую вы любите - выслушаете ли вы его или нет? Был ли Отелло мошенник, потому-что он слушал Яго? Бумажка была передо мною; она сверкала при огненном свете и в доме все было тихо.