Ловель-вдовец.
Глава IV. Паршивая овца.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ловель-вдовец. Глава IV. Паршивая овца. (старая орфография)

ГЛАВА IV.
Паршивая овца.

Мой друг Дик Бедфорд, повидимому, чувствовал особенное презрение и отвращение к одному созданию: это был мистер Бёлкле, долговязый лакей милой тёщи Ловеля. Одну из причин такой ненависти этот достойный малый объяснил мне. Бёлкле обыкновенно относился в людской о своей госпоже в непочтительных и сатирических выражениях, выставляя её многия слабости и описывая её затруднительные обстоятельства обычным посетителям этого сборного места низшого слоя общества в Шрёбландсе. У мистера Бёлкле был давнишний счет на барыню за жалованье, который та не имела желания заплатить. И несмотря на это, лакей, вероятно, находил место прибыльным, потому-что он оставался на нем год за годом и жирел-себе, получая кой-какие выгодишки. Достоинство миледи не позволяло ей разъезжать без этой громады, и утешительно было для нея, я полагаю, думать, что во всех загородных домах, которые она посещала (а она ездила всюду, куда только ее приглашали), её слуга, не церемонясь, рассказывал про её странности и передавал своим собратьям, в каких затруднительных обстоятельствах находилась его госпожа. И все-таки эта женщина, которую, я полагаю, не уважала ни одна живая душа (разве она сама, в счастливом заблуждении, воображала себя женщиною почтенною) думала, что её положение в свете не позволяло ей разъезжать без горничной и этой громоздкой туши в плисовых панталонах, и не показывалась без них ни на водах, ни в деревне, ни в отеле.

Итак, между Бедфордом и Бёлкле был раздор и взаимная ненависть. Бедфорд дразнил великана постоянными насмешками и сарказмами, которые проникали сквозь его толстую шкуру и вызывали от него многократные обещания свернуть уродливую голову Дика. Ключница часто была принуждена разнимать своими толстыми руками бойцов; и может-быть, Бедфорд принужден был иногда успокоиться, потому-что Бёлкле был девятью дюймами выше его и постоянно хвалился своим искусством боксировать. Султан этот также, может-быть, имел желание бросить свой платок мисс Мери Пинхорн, которая, удивляясь остроумию и ловкости Бедфорда, не могла также оставаться равнодушною к великолепной груди, икрам и бакенбардам мистера Бёлкле. Об этом нежном предмете, однакож, я не стану говорить. Оба лакея ненавидели друг друга. Вы, без-сомнения, замечали в-течение вашей собственной жизни, что когда люди ненавидят друг друга из-за женщины, или по другой причине, никогда они не объясняют вам настоящого повода. Вы говорите "обращение такого-то человека с его бабушкою, его поступок при продаже лошади Бенсону, его прическа с пробором посредине, или что-нибудь в этом роде делают его особенно-неприятным для меня и я терпеть его не могу". Его стихи, поэтому, посредственны; его парламентския речи никуда негодятся; его судебная практика уменьшается с каждым годом; его способности (всегда ограниченные) окончательно слабеют, и он повторяет до тошноты свои несносные шутки. Да, вот в эти три дня я прочел о самом себе милую статейку, написанную, разумеется, с сожалением, без желчи, нашим известным confrère Уиггинсом, в которой он оплакивает упадок и проч. и проч. А статейка Уиггинса, которая не попала ни в один журнал? Allons donc! Пьяница говорит, что у него болит голова от маринованной лососины; человек, который ненавидит нас, приводит отговорку, а не причину. Бедфорд сердился на Бёлкля за то, что тот поносил свою госпожу в людской. Да. Но за что еще, кроме того? Я не интересуюсь, да и вы, высокоблагородный читатель, может-быть, не интересуетесь этими пошлыми, вульгарными ссорами в кухне.

Итак, я не намерен был двинуться из моей комнаты в нижнем этаже, несмотря на все старания леди Бекер выжить меня оттуда; и в тот же вечер Бедфорд прославлял, ухмыляясь, храбрость, показанную мною при поражении неприятеля за завтраком. Я думаю, он сказал про это своему господину, потому-что Ловель показался мне очень-встревоженным и не по-себе, когда мы поздоровались с ним, но возвращении его из города; но он опять пришел в себя, когда леди Бекер явилась, по второму звонку, к обеду, без малейшого признака на её великолепной наружности той бури, которая так взволновала ее утром. Как превосходно, между прочим, некоторые люди умеют скрывать свои ссоры, прятать их, как работу в ящик, при наступлении обеда, и опять приниматься за них при удобном случае! Леди Бекер была кротка и тиха, немножко-грустна и сантиментальна, исполнена нежной заботливости о милом сыне и дочери в Ирландии, к которым она должна съездить - как ни в чем не бывало: словом, к нашему великому утешению, она поцаловала Ловеля уходя, и призывала всевозможные благословения на своего Фредерика. Потом она обратилась к портрету: как это было трогательно и чувствительно!

-- Она уедет, говорил мне мистер Бедфорд, вечером. Нет, не таковская: она знает, где ей тепло. Перед тем, как ей сюда приехать, она была принуждена оставить Бекерстаун. Мне сказывал так этот скот Бёлкле. Она вечно ссорилась со своим сыном и его женой. Ангелы не везде так плодятся, как в Пётней, господин холостяк! Хорошо вы ее отпотчивали за завтраком!

Впродолжение моего пребывания в Шрёбландсе, Бедфор каждый вечер посещал меня в моей комнате, раскладывал carie du pays передо мною и в своих отрывистых выражениях знакомил меня с характерами обитателей дома и происшествиями, случавшимися в нем.

Капитан Кларенс Бекеш не приехал в Шрёбландс в тот день, когда его заботливая маменька хотела очистить мое гнездо (и прогнать любезную птичку, в нем находившуюся) для своего сына. Кажется, знаменитый кулачный бой, который должен был происходить на эссекских болотах и который отлагался вследствие вмешательства полиции, был причиною или, по-крайней-мере, предлогом к промедлению капитана. "Капитан-то лучше любит смотреть, как дерутся, чем драться самому", заметил мой мажор-дом. "Его полк получил назначение в Индию, он и продал свое место: климат, видите, вреден для его драгоценного здоровья. Капитан давно не был здесь; он приезжал в последний раз еще, как была жива покойная мистрис Ловель, до поступления к нам мисс Прайор: у капитана Кларенса была страшная ссора с сестрой. Он молодец на все руки, и ужь куда не из отличного круга! я вам скажу, г. холостяк". Тут Бедфорд начинает смеяться. "Читали вы когда-нибудь сэр, фарс, под названием "Буря?" Теперь бездна на свете Джереми Дидлерсов, и также капитанов Джереми Дидлерс и леди Джереми Дидлерс. Есть у вас полкроны? есть, так не кладите ее в карманы некоторых людей - вот и все. Извините, сэр, что я надоедаю вам своим болтаньем!" Все время, пока я оставался в Шрёбландсе, я завтракал обыкновенно с моим добрым хозяином, его детьми и их гувернанткою; леди Бекер завтракала в своей собственной комнате. Но когда в доме не было посетителей, она иногда выходила, охая, из своей комнаты, к завтраку и рассказывала маленькому обществу случаи из жизни отлетевшого ангела, под крылья которого мы собирались и ухмылявшееся изображение которого смотрело на нас со стены над арфою. Глаза портрета следовали за вами повсюду, как это всегда бывает с такими портретами; и эти взгляды, мне казалось, еще до-сих-пор повелевали Ловелем и заставляли его трепетать, как и при жизни оригинала. Там, в углу, стояла арфа Сесилии, с её кожаным чехлом. Я сравнивал этот чехол с барабаном, который умиравший Диска приказал сделать из своей кожи и бить в него перед своим войском, чтоб внушать ужас. Foas concevez, я не сказал Ловелю за завтраком, сидя перед этим грозным музыкальным инструментом. "Мой любезный друг, этот чехол из кордованской кожи, покрывающий арфу вашей покойной Сесилии, похож на шкуру, которую..." и проч.; но, признаюсь, на меня вначале находило какое-то неприятное чувство, как-будто какой-то болезненный, нежный призрак носился около этого места, призрак в необыкновенно-дурном расположении духа, пробовавший браниться и приказывать, и который видел, что никто не слышит его замогильного голоса, старавшийся оживить свои потухшие взгляды и завядшия улыбки, и который находил, что никто не удивляется им и не обращает на них внимания. Кто эта белая фигура, носящаяся около безмолвной арфы в полусвете сумерек, в темном углу, где стоит эта завернутая собеседница песни? Раз, как-то мы все собрались в эту комнату пить чай, и в открытое окно влетела птичка и села на музыкальный инструмент. Попгам бросился за ней. Ловель был занят разговором о пошлинах на вино с одним членом парламента, которого он привез к себе обедать. Леди Бекер, с вашего позволения, тараторила, по обыкновению, и рассказывая один из своих тяжелых анекдотов о лорде-наместнике Ирландии мистеру Боннингтону, и не обратила внимания на птичку. Елизавета, казалось, не заметила ее: для нея птичка на арфе была только простая ласточка, сидевшая на кожаном чехле! Все духи пётнейского кладбища могли бы стучать своими костями и не испугали бы эту железную душу.

Меня забавляли и несколько тревожили предосторожности, принятые Бедфордом против леди Бекер, и также недоверие, которое он показал к ней, когда, однажды возвратившись из города, куда я ездил на несколько часов, я нашел дверь моей комнаты запертою и сам Дик явился ко мне с ключом. "Он написал, что приедет сегодня вечером, и приезжай он, когда вас не было, леди Бекер не задумалась бы вынести ваши вещи и занять вашу комнату и потом стала бы божиться, что она думала будто вы уехали совсем. Леди Бекер иногда прибегает к ужасным крайностям, г. холостяк. Так, вы видите, я ей ответил тем же, и сказал ей, что вы положили ключ в карман, чтоб не трогали ваших бумаг. Она было пробовала открыть окно из сада, да я запер его на задвижку; и капитану все-таки достанется розовая комната, пусть его себе-курит там в камин. Хотелось бы мне посмотреть, как он, или вы, или кто другой, стали бы курить при покойной мистрис Ловель!"

"Знаете вы Кларенса Бекер?" спросил я его. "Разумеется", отвечает фиц; "и если вы ищете какие-либо renseignement о нем, мой любезный, то я имею честь вас уведомить, что другой такой паршивой овцы вы не найдете на лондонском pavé. Везде, где только известно имя этого ловкого офицера - у Татерсало, в его клубе, в мужском обществе, в женском обществе, в этом обширном и приятном кругу, который нельзя назвать вовсе обществом - везде поднимается целый хор проклятий, если вы только упомянете про Бекера. Знаю ли я Кларенса Бекер! Знаю столько, любезный мой, что у вас могут поседеть волосы, слушая меня, если природа, как я полагаю, уже не подвергнула их этому процесу, в таком случае, разумеется, я отказываюсь действовать на краску. (Бакенбарды господина, говорившого со мною, торчали перед моими глазами и были выкрашены в самый безсовестный пурпуровый цвет).

-- Кларенс Бекер, сэр, такой молодец, который в Спарте мог бы служить предостережением против пьянства, как живой пример. Он дал возможность полковому доктору сделать ряд самых интересных опытов над delirium tremens. Его знают, и ему не верят в каждой бильярдной зале в Брайтоне, Кентенбёри, Йорке, Теффильде, в каждой улице, где только гремели шпоры этого драгуна. При помощи мудрой системы ренонсов, он проигрывал игры в вист, возбудившия удивление и недоверие к нему не только его партнёров, но даже его противников и целого клуба; еще задолго до своего совершеннолетия и после он подписывал свое знаменитое имя на всяком векселе и отказывался платить его, благородно опираясь на свое несовершеннолетие. Во всех городах, где квартировал с своим полком, он похищал не только сердца модисток, но их и товары, перчатки и духи. У него были недоразумения с корнетом Грин относительно продажи лошади, спорные счеты по скачкам с лейтенантом Брауном и несогласия по карточной игре и пари с капитаном Планом. И я готов держать с вами пари в четырех вещах, если вы останетесь с ним впродолжение трех дней в одном доме, как вы, кажется предполагаете, именно, что он поссорится с вами, нагрубит вам и попросит извинения; что он напьется несколько раз; что он предложит вам играть в карты и не заплатит проигрыша (если же он выиграет, то мне едвали нужно говорить, как он поведет себя в этом случае) и что до своего отъезда он постарается занять у вас денег и, вероятно, также и у вашего лакея.

Сказав это, многословный Фиц взошел на лестницу одного из своих клубов в Пал-Мэл и оставил меня совершенно-предостереженным и, я надеюсь, вооруженным против капитана Кларенса и всех его штук.

Мой противник, когда я в первый раз увидел его, не показался мне очень-опасным. Предо мной был маленький, слабый человечек с китайскими глазами, с маленькими ногами и ручками, бледное лицо которого свидетельствовало о ночах, проведеннных в устричных лавках и казино. Его маленькая грудь и пальцы были украшены запонками и кольцами, и атмосфера табаку окружала его. Его напомаженные редкие усы были тщательно закручены в колечки. И я заметил, что маленькая ручка, подергивавшая их, тряслась ужасно и из узкой груди его вылетал сильный и глухой кашель.

Когда я вошел, он лежал на диване, и дети играли вокруг него.

-- Если вы наш дядя, то зачем не приезжали вы к нам чаще? спрашивает Попгам.

-- Как мог я знать, что вы такия милые дети? спрашивает капитан.

-- Мы не милы для вас, говорит Попгам. - Отчего вы кашлаете так. Мама также кашляла. И отчего ваши руки так трясутся.

-- Моя рука трясется потому, что я болен, - и я кашляю также потому, что болен. Ваша мать умерла от этого; вероятно и, мне придется от того умереть.

-- Я надеюсь, вы будете добрые и раскаетесь, дяденька, прежде, чем умрете. Я вам дам почитать такия хорошенькия книжки.

-- Не надоедай ты с своими книжками! кричит Поп.

-- И я надеюсь, вы будете добры, Попгам, и держите свой язык за зубами мисс, и я буду, и я не буду" и вы покажете, и "я пойду скажу мисс Прайор," - "поди говори перескащица" Бу... Бу... Бу... Бу...

Не знаю какие еще восклицания вылетали быстро из уст этих милых детей в присутствии дяди, лежавшого перед ними с платком у рта, подняв свои маленькия ножки на подушку дивана.

Капитан Бекер повернул одним глазом на меня, когда я вошел, но не переменил своего покойного и изящного положения. Когда я приблизился к дивану, на котором он лежал, он снисходительно закричал:

-- Это г. холостят; это не Бедфорд, дяденька, говорит Сиси.

-- Г. холостяк не носит хереса в кармане - не правда ли г. холостяк? Вы не прячете всего в карман, как старая мистрис Прайор - не так ли? кричит Поп и заливается хохотом при одной мысли, что меня приняли за Бедфорда.

-- Извините. Как могу я знать - сами посудите? мычит больной с дивана. "Теперь все одинаковы". "Сэр!" говорю я, и это было все, что я мог сказать. Дело в том, что хотя я мог бы сказать ему что-нибудь порезче и совершенно уничтожит эту мартышку, которая осмелилась принять меня за лакея; но то беда, что я придумал мой ответ только восемь часов спустя, лежа в постели; к своему сожалению, должен сознаться, что большая часть моих лучших bon mots было выдумано таким же образом. Так-как у меня не было наготове едкого замечания, то, разумеется, я не сказал его капитану Бекеру, но знаю только, что я сильно покраснел, проговорив, и сказал "сэр" и - и ничего более.

-- Вы хотели что-то сказать? спросил капитан любезно.

-- Вы, кажется, знаете моего друга, мистера Фицбудля? сказал я. На самом деле я не знал, что сказать.

-- Вы ошибаетесь верно; не думаю.

-- Он член флаг-клуба, заметил я, глядя моему малому прямо в лицо.

-- Я не принадлежу к нему. Там есть молодцы, которые Бог-знает чего не наскажут.

-- Вы, может-быть, не знаете его, но он, кажется, знает вас очень-хорошо. Скоро мы будем пить чай, дети? говорю я, бросаясь в кресло и принимая спокойную позу, хотя, я думаю, я был красен, как индейский петух, и ярость кипела внутри меня.

Так-как в Шрёбландсе у нас был всегда прекрасный завтрак и обильный полдник, то, разумеется, натура наша не могла выдержать до обеда в пять часов без чашки чаю, о которой я и спрашивал. Бедфорд с его серебряным чайником, в сопровождении своего сателита, обшитого пуговицами, принес теперь это прохлаждение и дети, разумеется, закричали ему:

-- Бердфорд! Бердфорд! дядя принял за вас г. холостяка.

-- Меня не могли бы принять за человека более-честного, Поп, сказал я. И Бедфорд, державший самовар, обратил на меня благодарный, ласковый взор, который почти возстановил мое хладнокровие.

-- Так-как вы буфетчик, то принесите мне рюмку хересу, говорит капитан.

Бедфорд вышел и чрез минуту возвратился с вином.

Рука молодого джентльмена тряслась до того, что он должен был улучить минуту, когда рюмка приблизилась к его рту и схватить ее зубами. Он выпил вино и протянул руку за другою рюмкою. Его рука уже не тряслась так.

-- Вы тот же самый человек, который был здесь прежде? спрашивает капитан.

-- Шесть лет тому назад, когда вы были, сэр, отвечал буфетчик.

-- Да, сэр.

-- Так как же, чорт побери! вы помните меня?

-- Вы позабыли заплатить деньги, которые у меня заняли, фунт пять шиллингов, сэр, говорит Дик, бросая на меня лукавый взгляд.

И тут, по своему обыкновению, вошла в комнату мисс Прайор, в черном платье. Она шла своею обыкновенною походкою, с поднятою головою, но остановилась на минуту, и мне показалось, когда она подошла ближе, что она била бледнее обыкновенного. Она слегка наклонила голову, и должно прибавить, что капитан

Бекер, при её появлении, на минуту поднялся с своего дивана. Потом она села спиной к нему, обратившись к столу и чайному прибору.

Леди Бекер, по возвращении с катанья, нашла нас за чаем. Она бросилась к своему милому блудному сыну, взяла его руку; она приглаживала волосы на его мокром лбе.

-- Мое милое дитя! говорит любящая мать: - какой у вас быстрый пульс!

-- Верно оттого, что я пил, говорит блудный сын.

-- Отчего вы не поехали кататься со мною? Погода была прелестная.

-- Делать визиты в Ричмонд? Нет, покорный слуга, сударыня, говорит больной. - Весело очень толковать с старухами о пуделях, библейских обществах и тому подобном! Нужна чертовски-хорошая погода, чтоб принудить меня к таким удовольствиям.

И тут начинается припадок кашля, вызывающий громкия соболезнования матери.

-- Уб-би-биваю себя! задыхаясь произносит капитан: - знаю это. Никто не выдержит такой жизни, как я веду. Умираю по вершкам! По целым аршинам клянусь Юп-и-итером!

Действительно, этот несчастный капитан был так же плох в физическом, как и в нравственном отношении.

-- Этот человек Ловеля, кажется, будь он проклят, дерзкая дрянь, замечает он теперь весьма-кстати.

-- О, дяденька, не говорите такия слова! кричит его племянница Сиси.

-- Дядя мужчина и может говорить что хочет, и я также буду, когда выросту. Да я скажу это и теперь, если захочу! кричит мистер Попгам.

-- Но вы не захотите огорчить меня, Попгам - не правда ли? спрашивает гувернантка.

На что мальчик отвечает:

-- Кому же охота огорчать вас, мисс Прайор?

Чему я особенно удивлялся в некоторых милых женщинах, это - их способности к ссорам и примирению. Когда я смотрел, как леди Бекер вешалась на шею своему сыну и гладила его скудные кудри, мне приходили в голову те ужасные истории об этом распутнике, которыми она потешала нас в прежние дни. Её сердце было пронзено как булавочная подушка сыновними преступлениями. Настоящие волосы её сиятельства, скрывавшиеся под калинового цвета париком, поседели от его злодеяний. Его рано-развившийся апетит уничтожил большую часть её состояния. Он смотрел равнодушно на самые опасные болезни; был самым дурным сыном, братом, никуда-негодным мальчиком, самым безнравственным молодым человеком, ужасом семейств, ловеласом провинциальных городов, развратителем молодых офицеров, так-что леди Бекер не знала, как она могла перенести все огорчения, причиненные им, еслиб ее не поддерживало особенно-сильное чувство религии.

Сам капитан объяснял очень-верно эти переходы от ласк к ссорам.

-- Видели, как старуха цаловала и гладила меня? говорит он своему зятю. - Как это приятно - не правда ли? Будь я повешен, я так и думал, что она пришлет мне кусочек сладкого мяса с своей тарелки. Вчера она пришла в мою комнату, хотела поправить мою постель и ругала брата целый час. Вы видите, когда я у ней в милости, то она ругает Бекера; когда он - так она ругает ему меня. А моя невестка... вот-так доставалось от нея моей невестке! Позвольте мне вас безпокоить, г. холостяк? А бедная Сесилия... да будь я повешен, бывало, она пойдет - эта бутылка закупорена? чорт возьми, пойдет, бывало, говорить про Сесилию, и как еще честит, Галло!...

Тут прерывал его наш хозяин, который заговорил строго:

-- Вы меня очень обяжете, забыв про эти ссоры, или не упоминая о них здесь. Хотите еще вина, холостяк?

И Ловель встает и гордо выходит из комнаты. Нужно отдать Ловелю справедливость, что он презирал и не любил своего шурина; что, при всем своем добродушии, он не всегда мог скрыть.

Итак, наш хозяин отправляется в гостиную, оставляя капитана Кларенса за вином.

-- Не уходите! говорит мне капитан. - Ужасный чудак мой шурин, такой оригинал - чорт его побери. Они всегда такие! вы знаете, эти торгоши, люди полуобразованные. Я так и говорил моей сестре, но она выбрала его, потому-что у него бездна денег - вам это хорошо известно. И она отказала одному малому, которого очень любила. Я говорил ей, будешь жалеть об этом. Я говорил также леди Бекер, что она будет жалеть об этом. Это все дело леди Бекер. Она заставила Сеси отказать тому малому. Он был жених плохой, Том Моунтец, и глуповат-себе; но, по-крайней-мере, он был джентльмен, почище какого-нибудь сахаровара из Ратллиф-Гайуей.

-- Вы, кажется, находите, что этот кларет очень-хорош? заметил я саркатически моему молодому другу, который глотал рюмку за рюмкой.

-- Кларет хорош, да, чертовски-хорош!

-- Так, вы видите, наш проклятый сахаровар дает вам что у него лучше.

-- А отчего бы ему и не давать? будь он повешен. Человек давится деньгами. Что значит для него, сколько он истратит? Вы бедный человек - я это вижу. Вы не глядите таким, как-будто вы были слишком-отягощены деньгами. Разумеется, если вы дадите хороший обед, тогда оно будет как следует, то-есть оно покажет, вы понимаете меня; но сахаровар с десятью тысячьми в год, что значит для него одна бутылка кларета более или менее?

-- Пойдемте к дамам, говорю я.

-- Идти к матери! Я не хочу идти к моей матери! кричал откровенный юноша - Я не хочу идти к сахаровару, будь он повешен! Я не хочу идти к детям; я бы лучше выпил стакан грога с вами, старый приятель. Эй, ты! как твое имя, Бедфорд! Я должен тебе двадцать-пять шилингов - не правда ли, старый Бедфорд? Дай нам добрую рюмку шнапса и я заплачу их. Послушайте, холостяк, я ненавижу этого сахаровара. Два года назад, я дал на него вексель, и он не хотел заплатить его; может-быть, он бы и заплатил, но моя сестра не позволила ему. Послушайте, не выкурить ли нам сигару в вашей комнате? Моя мать страшно ругала мне вас сегодня утром. Она всех ругает. Она ругала Сиси. Сиси ругала ее; дрались как две кошки...

И если я передаю этот разговор, любезный спартанский юноша, если я показываю тебе этого илота, упившагося вином, то это с целью - научить тебя самого быть умеренным. Если этот враг, войдя в твой рот, лишал тебя разсудка, если вино заставляло тебя пробалтывать тайны, делало тебя эгоистом и глупцом - берегись его. Но если оно было твоим другом под конец дня тяжелой работы, веселым товарищем, источником согласия, добродушия, невинного удовольствия - будь ему благодарен за это. Два года назад, когда на осеннем небе горела комета, я стоял на крыльце замка одного богатого владельца виноградинка: "Boirais-je de ton vin, о Comète? сказал я, обращаясь к светилу с пылавшим хвостом. Буду ли я morituro наслаждаться соком этих благородных гроздий, созревших под твоим влиянием? Это была торжественная мысль. А! мои милые братья! кто знает пути судеб? Когда мы войдем в мрачные ворота? Кто из нас уйдет, кто останется и будет пить знаменитый пятьдесят-восьмой? Проповедь - честное слово! А отчего жь и не сказать маленького поучения в осенний вечер, над пурпуровым гроздием? Еслиб этот сорванец-мальчишка пил только один кларет, то, я уверен, что его руки не тряслись бы, его язык не болтал бы пустяков, его ничтожный мозг и тело не коробились бы от горячки. - Чорт-возьми! сказал он мне на следующий день: - опять срезался последний вечер. Мне сдастся, что я ругал Ловеля. Я всегда, знаете, говорю что думаю, когда передо мною вино на столе. Последний раз, как я был здесь при покойной сестре, я сказал ей что-то искреннее и, разумеется, неприятное, именно что - не знаю. Кажется, это было про молодца, с которым она кокетничала прежде, чем вышла за сахаровара. И мне приказано было уехать. Клянусь Юпитером, сэр, хорошо же мы задали потом друг другу на лестнице! О, как мы посчитались! И это был последний раз, что я видел Сесилию - честное слово. Чертовски-злопамятная женщина была моя покойная сестра, и, между нами, холостяк, такой кокетки свет не производил. Послушали бы вы ее с леди Бекер! А, мама! вы едете кататься - трюх, трюх? Нет, благодарю вас, как я уже прежде имел честь объявить вам: мы, с г. холостяком, съиграем партию на бильярде.

Я согласился и выиграл, и доныне не получил еще моего маленького выигрыша.

На другой день после приезда храброго капитана мисс Прайор, в лице которой я прежде заметил какое-то разстроенное и безпокойное выражение, не появлялась ни за завтраком, ни за детским обедом.

-- Мисс Прайор была несовсем здорова, сказала леди Бекер, с самым довольным видом. - Мистер Дренчер зайдет к ней после обеда и, вероятно, пропишет ей что-нибудь, прибавляет её сиятельство, плутовски подмигивая мне.

Я никогда не мог понять, что так забавляло леди Бекер, пока она сама не объяснила этого.

-- Что? я спрашиваю.

-- Быть больною, или по-крайней-мере, видать доктора.

-- Любовь между гувернанткою и костопилом, смею заметить? говорит капитан.

-- Именно, Кларенс - очень-приличная партия. Я все видела прежде, чем еще мисс Прайор созналась мне, то-есть я хотела сказать, не отперлась от этого. Она говорит, что ей нельзя думать о замужстве, что она должна заботиться о своих братьях и сестрах. Она девушка с хорошими правилами и делает честь вашей рекомендации, г. холостяк, и воспитанию, которое она получила у своего дяди.

-- Сиси в школу, Попа в Итон, а мисс, как ее зовут - толочь пилюли в лавочку костопила, понимаю! говорит капитан: - он, кажется, такой ёрник, прощалыга, этот костопил.

-- Разумеется, душа моя. Что можно ожидать от человека из такого круга? спрашивает мама, которой отец был маленьким стряпчим в одном ирландском городке.

-- Я желал бы иметь его чертовское здоровье, кричит Кларенс, кашляя.

-- Мой бедняжка!... говорит мама.

Я не сказал ничего. Итак Елизавета выходит за этого огромного, широкоплечого доктора, с красными бакенбардами, гигантским апетитом и неправильным придыханием на букве h {Неточное произношение буквы h считается в Англии высшим признаком вульгарности.}. Отчего жь нет? Что мне до этого? Отчего ей не выйти за него? Разве он не честный человек и не пара ей? Да. Очень-хорошо. Только если я полюблю какую-нибудь птичку или цветок, то он непременно завянет прежде других. Если я пристращусь к молодой газеле, она первая... Чушь! Как могу я думать о таких пустяках? Разве может любящее сердце когда-нибудь забыть и разве не любит оно верно до... Дичь! Пора мне оставить эти глупости. Я мог бы составить счастье женщины; я думаю что я мог бы. Но годы бегут, моя талия теперь шире груди и мне суждено остаться одиноким!

Тон моего голоса, когда я в следующий раз увидел Елизавету, выражал печаль - не гнев. Дренчер, молодой доктор, вы можете быть уверены, приходил акуратно посмотреть на своего пациента. Маленькая Пинкорн с улыбкою провожала молодого врача до пределов классной комнаты. Его скрипящие ботинки быстро взбегали по лестнице. Мне случилось быть в прихожей и я посмотрел на него с выражением мрачного удовольствия. "Теперь он в классной", думал я. "Теперь он берет её руку - какая беленькая эта ручка! он щупает пульс" и так далее, и так далее. Разумеется, Пинкорн остается в комнате. В этих печальных размышлениях я сижу на столе в прихожей и смотрю вверх на лестницу, по которой Хаким (дубина, с морковными бакенбардами!) поднялся в священные пределы гарема. Между-тем, в прихожую открывается другая дверь; из нея высовывается нахмуренное лицо и также глядит вверх на лестницу - это Бедфорд, который ускользнул из буфета и также подсматривает за доктором. И ты тоже, мой бедный Бедфорд! О! весь мир изнемогает под тщетными порывами сердца и волнуется от стремлений и напрасных желаний! Каждую ночь по всему свету, как роса, падают горючия слезы и печальные воспоминания прерывают сон. Посети меня, о дорогой сон! не прерывайте его, вы, милые, обманчивые образы прошедшого. Часто ваш образ Глорвина мелькает передо мною в моих грёзах, но не в виде толстой матери многих детей, как теперь - вы всегда имели опасное сходство с вашею матерью, Глорвина; но как вы были - стройная, темноволосая, голубоглазая дева, когда ваши коралловые губки чирикали Долипу Авока или Шопот Ангела.

-- Что это? говорю я, глядя наверх: - не-уже-ли я начинаю ревновать ее к этому аптекарю? О, глупец!

И в эту минуту из кладовой высовывается лицо Бедфорда, и я вижу, что он также мучится ревностью. Я завязываю мой башмак, сидя на столе, и делаю вид, будто совсем не замечаю Бедфорда (который прячет свою голову, увидав меня), потом беру с вешалки мою круглую шляпу, надеваю ее набекрень, выхожу из дверей прихожей и отправляюсь гулять но петнейскому пустырю, где возвращается ко мне мое спокойствие.

По временам я держу маленький дневник и обращаясь к нему, я припоминаю сцену, к которой относятся мои заметки. В этот день я нашел следующее:

Пятница, 14-го июля. Е. сегодня сошла вниз. Повидимому, ей необходимы частые посещенiя Д. Сшибка между вдовами, после обеда. кровлею Ловеля.

Гигантский лакей леди Бекер нногда прислуживал за семейным обедом в Шрёбландсе, и тогда, разумеется, он должен был подчиняться Бедфорду. Бедфорд с радостью обошелся бы без этого лондонского лакея, на икры которого, он говорил, они с мальчиком постоянно спотыкались; но достоинство не позволяло леди Бекер разстаться со своим человеком, и её добродушный зять позволял ей, как и всем делать, что она хотела. Я опасаюсь мистер Бёлкле не был особенно-строг в своих нравах. Мистрис Боннингтон питала к нему особенное отвращение; его поведение в деревенском кабаке, где постоянно виднелась его пудра и плюшевые панталоны; его свобода в обращении и разговорах с нянькою и горничными доброй леди возбуждали её гнев и подозрения. Не раз читала она мне о своем отвращении к этому обсыпанному мукою чудовищу; и на сколько могло такое доброе создание, она показывала своим поведением нерасположение к нему. Лакейское хладнокровие не могло быть потревожено такими слабыми выражениями неудовольствия. С высоты своей напудренной головы он глядел на мистрис Боннингтон, и её уважение или ненависть не досягали до него.

В пятницу 14-го января, капитан Кларенс уехал на один день в город, и наша Елизавета опять появилась. Рецепты доктора, я полагаю, помогли ей. Мистер Бёлкле, который разносил кофе дамам, не разсудил предложить его мисс Прайор, и мне забавно было видеть, как Бедфорд наступил на ногу лакея, указывая ему на гувернантку. Какие ужасные проклятия должен был Бёлкле проглотить в молчании! Но должно отдать справедливость храброму малому: я думаю, он скорее бы умер, чем решился заговорить в комнате при гостях. Он подпрыгнул и обратился с подносом к молодой девушке, которая отклонила предложения.

-- Фредерик, начинает мистрис Боннингтон по окончании кофейной церемонии: - теперь прислуга ушла и я должна побранить вас, мой милый, за безполезную растрату в вашем хозяйстве. Ну, к чему было откупоривать эту большую бутылку шампанского? Леди Бекер выпила только два бокала. Господин холостяк не прикоснулся к нему. (Нет, благодарю вас, милая мистрис Боннингтон: я старый питух). Зачем не подать полубутылки? Бедфорд не пьет. Я полагаю, лондонскому лакею оно пришлось по-вкусу.

-- Милая маменька, мне, право, неизвестны его вкусы, говорит Ловель.

-- Так зачем же не приказать Бедфорду подавать полбутылку, мой милый? продолжает мама.

-- О, Бедфорд, Бедфорд! мы не должны и говорить о нем. Мистрис Боннингтон! кричит леди Бекер: - Бедфорд совершенство. У Бедфорда ключи от всего. Бедфорда ни в чем ненужно поверят. Бедфорд, может-быть, дерзок с моим слугою.

-- Бедфорд с необыкновенною добротою ухаживал за вашею дочерью, леди Бекер, говорит Ловель, хмуря брови: - что жь касается до вашего лакея, то, я думаю, он довольно-велик, чтоб защитить себя против всякой дерзости бедного Дика! Добрый малый разсердился на одну минуту и был ужь готов на примирение и согласие.

Леди Бекер принимает свой аристократический тон. Этим тоном она часто уничтожала добрую, простую мистрис Боннингтон. И она любила принимать его в присутствии смирных людей, или гостей из Сити. Вы видите, она считала себя выше нас с вами, и есть много чистосердечных леди Бекер, которые думают то же.

-- Мой милый Фредерик! говорит леди Бекер, совершенно-мейферским {Аристократический уголок Лондона.} тоном: - извините меня, но вы не знаете этого класса прислуги, к которому принадлежит Бёлкле. Мне уступил его, как особенное одолжение, лорд Тадльби. Такие люди не привыкли выезжать за каретою в одиночку.

-- Без-сомнения, без-сомнения, говорит леди Бекер, которая совершенно не поняла его: - я говорю только, что вы не привыкли здесь, в этом доме - вы понимаете меня? к такой прислуге.

Но тут мистрис Боннингтон не может долее удержать своего гнева.

-- Леди Бекер! кричит оскорбленная мать: - не-уже-ли дом моего сына недовольно-хорош для всякого пудреного мерзавца в Англии? Не-уже-ли дом британского купца...

-- Моя милая, моя милая! возражает её сиятельство: - это дом британского купца и самый комфортэбльный дом.

как вы это находите? замечает мама.

-- Да как я это нахожу, когда приезжаю сюда присмотреть за детьми этого покойного ангела, мистрис Боннингтон (тут леди Бекер указывает на изображение Сесилии): - за сиротами этого милого серафима, митрис Боннингтон! Вы этого не можете. У вас другия обязанности, другия дети, мули, которого вы оставили в слабом здоровьи и который...

-- Леди Бекер! восклицает мистрис Боннингтон: - никто не осмелится сказать, что я не забочусь о моем милом муже!

éploré, и говорит мне в сторону: - вот так они бьются каждый вечер, когда мы одни. Это ужь слишком - не правда ли холостяк?

-- Я говорю, напротив, что вы о мистере Боннингтон, возобновляет Бекер с мягкостью, она уже уколола мистрис Боннингтон в больное место, и с улыбкою хочет повторить удар. - "Я говорю, что вы заботитесь о своем муже, моя милая, и вот почему вы не можете посвятить себя Фредерику. И как у него такой мягкий характер, только иногда не для матери его бедной Сесилии, то он и позволяет всем лавочникам обсчитывать себя, всей прислуге обманывать себя, Бедфорду быть дерзким со всеми; со мною даже, ужь я не говорю про моего лакея Бёлкле, который мне отлично аттестован комнатным грумом лорда Тадльби".

Мистрис Боннингтон торопливо вмешалась, говоря, что она никогда не слыхала будто-бы аристократы держали грумов в своих комнатах, и что им гораздо-приличнее быть на конюшне, и когда они обедали у капитана Гёффа, его человек всегда приносил с собою такой ужасный запах конюшни, что тут она остановилась. Глаза Бекер устремлены были на нее и на лице этой вдовы сияла жестокая улыбка торжества.

-- Ха-ха! Вы ошибаетесь, моя добрая мистрис Боннингтон! говорит её сиятельство. - Ваша бедная мать ошибается, мой милый, Фредерик. Вы жили в скромном и очень-почтенном кругу, но вы не понимаете...

-- Чего? скажите, пожалуйста, леди Бекер. Мы живем в этом околотке двадцать лет. При моем покойном муже, когда милый Фредерик был еще в уестминстерской школе, мы жили открыто и платили за все, что брали, в эти двадцать лет, и не остались должны пенни ни одному лавочнику. Может-быть, у нас не было шести футов вышиной, наглых скотов, которые делают дерзости всем горничным. Нет, я буду говорить, Фредерик! Но были слуги, которые любили нас и которые получали свое жалованье и ко-то-ры-ры-е...

Утрите свои глаза, любезные друзья! вынимайте ваши носовые платки. Признаюсь, я не могу равнодушно смотреть на женщину в печали. Разумеется, Фред Ловель бежит утешать свою милую старушку-мать, и уверяет, что леди Бекер не хотела оскорбить ее.

-- Ну, ну! говорит Фредерик: - довольно об этом. Мисс Прайор съиграйте нам что-нибудь.

Мисс Прайор с большою торжественностью и блеском разыгрывала на фортепьяно сонату Бетховена, когда возвратилась паршивая овца к нашему мирному стаду и, к-сожалению, я должен сказать, в очень-буйном расположении. Неестественный блеск его глаз, покрасневший нос, неверная походка и голос выводили наружу капитана Кларенса, который опрокинул несколько стульев прежде, чем он дошел до своего места возле меня.

-- Вшё в порядке, штарый дружище, говорит он, мигая мне: - опять шрезался - чертовшки, добрый марррый. Это почище чем ошштаваться с тобою, шштарая дура.

И он начал напевать диким голосом "фоль-де-роль-роль" в аккомпанимент с музыкой.

При последнем реве, который испустил этот молодой негодяй, Елизавета остановилась и встала, бледная, из-за фортепьяно. Она поклонилась и хотела выйдти из комнаты, когда несчастный капитан вскочил, посмотрел на нее и, бросившись на софу, опять дико захохотал. Бесси выбежала из комнаты, испуганная и бледная, как полотно.

-- Да отнесите наконец в спальню это животное! кричит в гневе хозяин дома.

И кутила был отведен в свою комнату, крича по дороге:

"Пойдем штарый ша-а-а-хоровар."

индейку и содовую воду, которые он и принял в своей комнате. Ловель, редко сердившийся, сильно гневался на своего брата и был только-что учтив с леди Бекер, хотя это также с ним редко случалось. Я уверен, эта женщина сама испортила свое дело. Впродолжение завтрака, она ужь слишком-часто обращалась к портрету Сесилии; она вздыхала, кивала мне головою и говорила безпрестанно об этом "ангеле" в самых патетических выражениях. Все это очень-хорошо; но ваш ангел, приводимый tout propos, ваше отшедшее сокровище, безпрестанно вызываемое из могилы всякий раз, когда бабушка хочет настоять на чем-нибудь, когда дети нехорошо себя ведут, или шумят, когда папа обнаруживает слабое желание обедать в своем клубе, или привести с собою в Шрёбландз холостяка-приятеля, я говорю, ваш ангел, постоянно притаскиваемый за крылья, теряет свой эффект. Ни один человек не оплакивал более Ловеля кончину Сесилии. Принимая в собрание обстоятельства, эта печаль делала ему много чести; но иметь такого Deus intent во время чая за завтраком, при разговоре о лакее Бёлкле, о карете, коляске, о всякой домашней мелочи, короче - это было ужь слишком. И я заметил, с внутренним удовольствием, что когда леди Бекер произносила свой пышные погребальные фразы, закатывала свои глаза к потолку и обращалась к портрету, дети кушали свое варенье, ссорились и болтали своими маленькими ногами под столом, Ловель читал свою газету и посматривал на часы, чтоб не пропустить омнибуса; и Бесси делала чай, нисколько не тревожась трагическою болтовнею старой барыни.

с особенным сарказмом, потому-что Бесси подняла из-под очков свои серые глаза и устремила на меня взгляд невыразимой грусти, и потом снова обратила их на полоскательную чашку и самовар, в котором её бледные черты представлялись, разумеется, страшно-вытянутыми.

-- Вы не привезете никого с собою к обеду, Фредерик, мой бедный мальчик в таком положении? спрашивает леди Бекер.

-- Он может оставаться в своей спальне, я полагаю? отвечает Ловель.

-- Он брат Сесилии, Фредерик! кричит лэди.

-- Чорт бы поб... начал Ловель. Что только он хотел сказать?

-- Parbleu madame! говорит Ловель пофранцузски: - не-уже-ли вы думаете, что я позволил бы ему оставаться здесь, еслиб он не был братом моей жены?

-- Parlez franèais? Oui, uni, oui! кричит Пон: - я знаю, что папа говорит!

-- И я также знаю. Я дам почитать дяде Кларенсу книжки, кoторые мне подарил Боннингтон, и...

-- Молчать все! кричит Ловель, топая ногою.

Ловель позвонил.

-- Карету для леди Бекер, когда будет угодно её сиятельству, Бедфорд, и телегу также для её вещей: её сиятельство и капитан Бекер уезжают.

-- Я потеряла одно дитя, мистер Ловель, о котором некоторые люди, кажется, забыли. Я не хочу быть убийцею другого! Я не оставлю этот дом, если только не , пока доктор не увидел моего сына.

И тут она опять уселась со своим горем. Она всегда только грозила; вечно она только примеривала петлю, подходила под виселицу, но никогда не подавала знака, чтоб спустили доску.

Я видел по маленькому движению Бесси, что гувернантка думала об этом предмете; словом, леди Бекер также далеко уехала сегодня, как и в прежние сорок раз, когда она объявляла о своем намерении ехать. Она принимала благодеяния, вы видите, но в то же время оскорбляла своих благодетелей, поканчивая таким образом все счеты.

Здоровый, цветущий медик с резкими бакенбардами, пришел около двенадцати часов, повидал мистера Бекер, прописал ему что-то и, разумеется, он должен был сказать несколько слов мисс Прайор и узнать о состоянии её здоровья. Как и прежде, мне случилось быть в прихожей, когда Дренчер пошел наверх; Бедфорд также случайно выглянул из своей кладовой. Я разразился смехом, когда увидел посиневшее лицо Дика: это было приятное зрелище для моей зверской души.

как монахиня, она, казалось, летела вниз по ступеням. И тут, когда мы пошли с детьми, выглянул опять из кладовой нос мистера Бедфорда. Скажите, пожалуйста, разве это было его дело постоянно следить за всеми, кто гулял с мисс Прайор?

-- Так, Бесси, сказал я: - что говорит мистер... гм! мистер Дренчер об интересном больном?

-- О, просто, ужас! Он говорит, что капитан Бекер уже несколько раз имел страшную болезнь от пьянства и сходил с ума. Он забывается совершенно; видит демонов. Когда бывает в этом состоянии, за ним должно следить тогда.

-- Дренчер все вам рассказывает.

-- Он лечит всех нас, когда мы бываем больны, говорит она кротко.

-- Он приезжает очень-часто, говорит серьёзно мисс Прайор.

-- И не-уже-ли вы хотите сказать, Бесси, говорю я свирепо, сбивая моею палкою две или три головки желтого дрока: - хотите уверить меня, что человек, незнающий употребления буквы h, может быть для вас приятным гостем?

-- Я была бы очень-неблагодарною в противном случае, холостяк... говорит мисс Прайор. - Называйте меня, пожалуйста, по фамилии - и он заботится о всем семействе и...

-- Разумеется, разумеется, разумеется, мисс Прайор! говорю я с жестокостью: - это ужь так заведено на свете; мы бываем больны и вылечиваемся и остаемся благодарны доктору, который вылечивает нас.

-- Вы были когда-то добры ко мне, г. холостяк, в прежние дни, во время моей... вашей печали! Да, моя милая, это прекрасный цветок! О, какая хорошенькая бабочка! (Сесилия гонится за бабочкой). - Вы были добры ко мне, когда мы оба были несчастны.

-- Я был несчастен, говорю я: - но я пережил это. Я был болен, но теперь, слава Богу, здоров, благодарю вас. Я был обманут коварною, бездушною женщиною. Полагаете вы, что нет других бездушных женщин на свете?

Я уверен, что еслиб у Бесси была не стальная грудь, то ножи и кинжалы, которые метали теперь мои глаза, нанесли бы ей страшные раны.

Но она покачала головою и посмотрела на меня так грустно, что мои кинжалы попадали на землю, потому-что, вы видите, хотя я и ревнив, как турок, но я очень-легко успокоиваюсь, так-что еслиб я был "Синяя Борода" и моя жена, когда я готовился ее обезглавить, подняла бы свою голову и поплакала немножко, я бросил бы мою саблю и сказал: "Хорошо, хорошо, Фатима, не безпокойтесь пока об этом ключе и кабинете, я отрублю вашу голову в другой раз". Я говорю, Бесси обезоружила меня. Да, женщины будут дурачить меня до конца. О, милосердые парки! прервите нить моей жизни, пока она неслишком растянулась. Положим, что я доживу до семидесяти, и какая-нибудь негодяйка-женщина поставит мне западню? Она меня поймает - я знаю это напереди. Все мужчины в нашем роде были влюбчивы и мягкосердечны до крайности, до унижения. Что же, Бесси Прайор протянула мне руку, посмотрела на меня и сказала:

-- Я, Елизавета? проговариваю я с бьющимся сердцем.

-- Сиси бежит к нам с бабочкою (наши руки разошлись). Не-ужели вы не видите всех трудностей моего положения? Разве вы не знаете, что леди часто ревнуют к гувернанткам, и что еслиб... еслиб они не вообразили что я... будто я расположена к мистеру Дренчер, который очень-добр, то шрёбландским дамам могло бы не понравиться мое пребывание в одном доме с... с... вы понимаете меня? На минуту глаза её взглянули из за-очков, и в следующую же минуту скромная шляпка уже опустилась к земле.

Я не знаю слышали ли они биение моего сердца. О сердце! о сердце! о раненое сердце! думал ли я, что ты будешь биться - биться снова?

-- Ел-елл-изавета, говорю я, задыхаясь от внутренняго волнения, вы-вы-вы ска-кажите вы не-не-любите этого актера?

-- И еслиб, продолжаю я с жаром: - если джентльмен, если человек зрелых лет - это правда; но с теплым сердцем и четырьмя стами фунтов в год дохода - сказал вам, Елизавета! хотите вы, чтоб увядший цвет жизни снова расцвел? Елизавета, хотите вы залечить раненое сердце?

-- О, г. холостяк!... она вздохнула, поток прибавила скороговоркой: - пожалуйста не берите мою руку. Сюда идет Поп.

И это милое дитя - Бог с ним! тут же - прибежал, говоря: "О, мисс Прайор! посмотрите сюда: какой большой гриб я нашел!" И вслед за ним пришла и Сиси с проклятою бабочкою.

Ричард Третий! не проклинали ли тебя за то, что ты задушил в Тоуре двух несносных малюток? Чем докажете вы мне, что эти ребятишки не были достойны своей судьбы и что он не был самым человеколюбивым смертным? Душка Сиси тут подходит к нам и говорит так мило и наивно: "Я не хочу, чтоб вы шли с г. холостяком под-руку; возьмите мою руку!" и она трясет головкою и идет рядом с своею наставницею.

-- ère le Franèois, говорит поспешно мисс Прайор.

-- Après lunchs? шепчу я. В моем волнении я позабыл как пофранцузски завтрак. Тут наш разговор прекратился, и я слышал только одно биение сердца.

Наступил завтрак. Я ничего не мог есть: я давился. Бесси кушала с апетитом и выпила стакан пива; это был её обед. Паршивая овца курить: может-быть, она - многие не любят, чтоб курили. Я пошел в сад. "Выйди в сад, Магдалина". Я уселся под густою сиренью и ждал, может-быть, она пройдет. Окна столовой были отворены. Придет ли она? А кто эта такая высокая фигура, проскользнувшая в комнату, как прекрасный призрак? Кто так похож на ангела? Я уверен, это она. Она подходит к зеркалу, кладет на камин свои очки; она подпирает белою рукою свою каштановую головку и глядит в зеркало. "Елизавета, Елизавета! я иду!"

Когда я приближался, я увидел, над спинкою кресла поднялось маленькое, уродливое, улыбавшееся, распутное лицо, глядевшее на Елизавету. Разумеется, это был капитан Паршивая овца. Он положил свои локти на спинку стула, поглядел жадно с дьявольскою улыбкою на ничего-не-подозревавшую девушку. Я только-что подошел к окну, когда он закричал: "Бесси Белленден, клянусь Юпитером..."

Елизавета обернулась, вскрикнула и... но что случилось, я разскажу в следующей главе.