Ловель-вдовец.
Глава III, В которой я шпионю.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ловель-вдовец. Глава III, В которой я шпионю. (старая орфография)

ГЛАВА III,
В которой я шпионю.

Комната, куда проводил меня Бедфорд, самая приятная в целом доме Шрёбландс. Какое огромное удовольствие лежать там на спокойной, прохладной, холостой постели, смотреть на птичек, прыгающих по лугу, выглянуть в венециянское окно на свежее, раннее утро, подышать отрадным воздухом, созерцать полевые цветы, еще залитые росою, прислушиваться к нежному щебетанью пташек, потом выйти в сад в халате и туфлях, сорвать клубнику с гряды, или налившийся абрикос прямо с ветки, затянуться несколькими глотками сигаретки; и, когда старинные часы на пётнейской колокольне пробьют шесть (за три часа следственно до завтрака) броситься снова в постель с любимым романом или обозрением для лучшого усыпления (видите, я нисколько не злобен: я мог бы здесь подставить им имя какого-нибудь утомительного болтуна, на которого я точу зубы), броситься снова в постелю, говорю я, с книгою, наводящую на вас второй сон, укрепляющий ваше здоровье, настроивающий расположение вашего духа, изощряющий ваш апетит; какое это удовольствие, и какое невинное удовольствие! Много раз наслаждался я им в Шрёбландсе с благодарным сердцем. Это сердце имело свое горе, но оно доступно для наслаждения и утехи. Эта грудь была растерзана, но поэтому разве не следует ране зажить. После некоторого происшествия в Дублине, даже очень вскоре после него - месяца три спустя, я помню, я заметил себе - что же! благодарю мою звезду, я не потерял вкуса к лафиту 34 года. Раз как-то в Шрёбландсе я слышал ночью шаги в комнате надо мною и слабый, но постоянный плач ребенка. Я проснулся. Мне стало досадно, но потом я повернулся и снова заснул. Я знал, адвокат Биделькомб занимал верхнюю комнату. На следующее утро, когда он сошел вниз, щеки его были страшно-желты, и темные волосы окаймляли его глаза. Он всю ночь проносил на руках ребенка, которого мучили зубы, и мистрис Бидделькомб, я слышал еще, страшно преследует его. Он едва прожевал кусочек поджаренного хлеба и отправился в омнибусе в контору. Я очистил второе яйцо; я мог бы еще отведать несколько лакомых блюд, стоявших на столе, страсбургского пирога, например, от которого я никогда не отказываюсь и который, я убежден, совершенно безвреден. Я мог сам полюбоваться в зеркало против меня на мой благовидный образ, и мои щеки были румяны, как поджаренные кусочки лососины. Хорошо - хорошо! я подумал, когда адвокат исчез на империале омнибуса, у него есть domus и placens uxor - но placens ли она? Placet не прогуливаться всю ночь с ревущим ребенком приятно ли ложиться в постель после тяжкого дневного труда и выслушивать, как грызет вас ваша супруга за то, что она была не приглашена к леди канцлерши на soirée? Представьте, что Глорвина, которую вы так любили, досталось бы вам? Её брови, по всему было видно, способны наморщиться; её глаза могли как-будто загореться гневом. Припомните, как ударила она мальчика, облившого соусом её поплиновое платье. Представьте себе parvulus aula, господина холостяка в миньятюре, ваше детище, всю ночь страдающее зубами в вашей спальне? Эти мысли быстро пробежали в моей голове, пока я наслаждался приятным завтраком, стоявшим передо мною. "Послушайте, какую пропасть блинов вы едите! кричит невинный мистер Ловель. Женатый, богатый, благоденствующий Биделькомб довольствовался одним жалким куском сухого поджаренного хлеба". А! вы скажете, этот человек утешает, себя после своей неудачи. О скряга! и вам жаль для меня этого утешения? Благодарю вас, милая мисс Прайор. Другую чашку, и пожалуйста, побольше сливок. Конечно, леди Бэкер не была за столом, когда я сказал: милая мисс Прайор. При этой высокорожденной леди я был так, как мышонок. Елизавета успела шепнуть мне с своим невозмутимым тоном, в продолжение дня: "Это редкой случай. Леди Бэкер никогда не позволяет мне завтракать с мистером Ловелем; но сегодня она стоит далее, я полагаю, потому, что вы и мистер и мистрисс Бидлькомб здесь".

Может-быть, что одна из двойных дверей комнаты, которую я занимал, оставалась случайно-отворенною и глаза и уши г. холостяка были особенно наострены, и замечали множество вещей, которых не увидели бы и не открыли люди, менее наблюдательные; только из этой комнаты, где я оставался несколько дней, я смотрел, как из засады на все, что делалось в доме и успел заглянуть и в историю и характеры окружавших меня лиц. Две бабушки детей Ловеля господствовали над этим податливым господином, как женщины - не только бабушки, но сестры, жены, тётки, дочери - станут владычествовать, если им только позволить. А! Глорвина какая седая ведьма вышла бы из вас, еслибы вы избрали г. холостяка своим супругом! (Но я замечаю об этом вздыхая в скобках). Дети приняли сторону своих бабушек; и между-тем как бабушка со стороны матери объявила, что мистер Поп весь вышел в Бекеров и учили его презирать сахароварное дело и всякую торговлю; маленькая Цецилия была любимицею мистрисс Бонингтон, повторяла с жаром, пожалуй не по летам гимны Уатса, говорила, что она выйдет замуж только за священника, читала детския проповеди своему брату и горничной о мирской суете, и, если сказать правду, надоедала мне необыкновенным уважением к своим собственным добродетелям. Старые леди питали друг к другу любовь, как это себе можно представить, совершенно соответствующую их относительному положению. Постоянно схватывались оне и перестреливались над окровавленными и безсильными трупами Ловеля и его достойного и добродетельного вотчима мистера Бонингтона. Леди Бекер пускала намеки над вторыми браками, двойными семействами и тому подобное, от которых, конечно, покоробливало мистрис Бонингтон. Но известная денежная неакуратность леди Бекер давала некоторую преимущество мистрис Бонингтон. Никогда она не обращалась к кошельку своего сына; за это она могла благодарить небо. Она не боялась встретить любого купца в Петнэ или из Лондона: никогда не выгоняли ее из дома при покойной Цецилии: ей можно было ехать в Булонь и наслаждаться там свежим воздухом. Это последнее замечание было страшным бичом в её руках. Леди Бекер, я должен сказать, к моему сожалению, была раз посажена в тюрьму в Булоне; это случилось именно в самое жаркое время её ссоры с покойною дочерью, и добрый мистер Бонингтон избавил ее от заключения. Почем я знаю это? Бедфорд, фактотум Ловеля, рассказал мне про то, и еще как старые люди дрались как кошки.

Была, однакожь, одна статья, в которой обе леди соглашались. Богатый вдовец, еще нестарый, красивый собою, доброго нрава, мы знаем, может найти милую женщину, готовую утешить его в одиночестве и пещись о его сиротствующих детях. С ближняго пустыря, из Вимбльдона, Рогамптона, Борнса, Мортлека, Ричмонда, Эшера Уолтона, Виндзора даже Рединга, Балога, Эксетера, самого Пензанса, или из какого хотите уголка Британии, куда угодно только броситься вашему воображению, явились бы семейства с милыми юными девами, чтоб позаботиться о будущем счастьи этого человека: но эти два дракона не подпускали женщин к своему сокровищу. Незамужняя женщина с приличною наружностью не преступала за порог Шрёбландс. Еслиб появилась такая, то маменька Ловеля, измолола бы её несчастные кости. Раз или два он осмелился обедать у своих соседей; но леди после того так его преследовала, что бедный малый отказался навсегда от такого удовольствия и жалобно объявил свое предпочтение к дому.

-- Любезный холостяк, говорил он: что мне в этих обедах у соседей? Есть ли у кого-нибудь из них повар искуснее или вино лучше моего? Когда я возвращаюсь домой после дела, это такая нестерпимая тоска - одеваться и тащиться за семь или восемь миль на холодные entrées, поддельный лафит и сладкий портвейн. Я ненамерен этого выдержать, и он топает ногою с решительным тоном.

-- Дай мне спокойную жизнь виноторговца, на которого я могу положиться, и кружок моих собственных друзей около моего камина. Выпьемте еще? Можем мы отправить еще другую бутылку втроем, мистер Боннингтон?

-- Я не откажусь, Фредерик, от другой бутылки.

-- Кофе готов, сэр! нревозглашал Бедфорд, входя.

-- Пожалуй, пожалуй с нас было и довольно, говорит достойный мистер Бонингтон.

-- Совершенно-довольно; мы все пьем слишком-много, говорит Ловель с оживлением. - Идемте пить кофе?

Мы отправляемся в гостиную. Фред, я и две леди садимся за вист; мисс Прайор играет нам сонату Бетховена, под легкой акомпанимент греческого носа мистера Бонингтона, заснувшого над газетою. Впродолжение нашей игры Бесси ускользает серою тенью из комнаты. Бонингтон просыпается, когда приносят поднос. Леди Бекер любит этот хороший старинный обычай; он всегда был в моде в дублинском замке, и она берет добрый стакан нигосу {Подогретое вино с водою, с различными пряностями.} и мы все следуем её примеру. Разговор оживлялся; Фред Ловель надеется, что я буду спать лучше эту ночь; он очень подшучивает над бедным Биддлькомбом, как этот именитый королевской советник под ноготком у своей жены.

Итак из моей холостой комнаты, находившейся в нижнем этаже, среди моих уединенных прогулок по саду, откуда я также мог видеть многое в доме, из откровенной речи Бедфорда, всегда очень-дружелюбной, чистосердечной и любопытной, и наконец при помощи моего собственного наблюдения, которое, обещаю вам, проникнет до самых жерновов жизни многих людей, я успел раскрыть тайны Шрёбландс, уже более непредставлявшого мне ничего таинственного и, подобно "Хромому Бесу", поднял крыши многих в нем комнат.

Например, в первый же день моего приезда, пока все семейство прихорашивалось к обеду, я случайно нашел открытыми два потаенные шкапа в доме и узнал, что скрывалось в них. Пингорн, горничная при детях, маленькая ветрогонка в розовой ленте, принесла необходимые принадлежности к туалету в комнату моего высокоблагородия и, уходя, не притворила двери за собою: я мог бы подумать, что миньятюрная головка этой вострушки никогда не болела от печали; но - ах! черная печаль сидит за плечами у всадника, замечает Гораций, и не одного всадника, но и у лакея также, и даже за полненькими плечиками горничной. Так было и с Пингорн. Конечно, вы замечали за домашнею прислугою, что она с вами разговаривает тоном жеманным, неестественным, принимая, когда они между собою, совершенно другой голос и жесты, которых не видят и не слышат их господа. Эта маленькая Пингорн с вашим покорнейшим слугою была всегда жива, резва, бойка, подымая свою головку, которая, нет сомнения, могла бы понравиться многим.

Что до меня, признаюсь, прелести служанок меня не соблазняют. Еслиб сама Венера подала мне спальный подсвечник и кружку с теплою водою, то я дал бы ей сикспенс {Мелкая серебряная монета, около 15 коп. серебром.}, и не более. Вы видите, отдавшись весь одной жен... Пш! старая история, пожалуй, с вашего позволенья, это маленькое созданье могло быть кокеткою; но я обращал на нея внимание не более, как на корзинку с углем.

Теперь положим, что она была кокетка; положим, что под личиною ветренности она скрывала глубокую печаль. Вы думаете, что эта первая женщина, которая разыгрывает эту комедию? Вы думаете, что если она получает пятнадцать фунтов {95 руб. серебром.} в год, чай, сахар и пиво, и врет своим господам, так у нея нет уже и сердца? Она вышла из комнаты, подшучивая и скаля зубы со мною, перекинув огромное одеяло на руку; но в следующей комнате, я слышал, её голос совершенно переменился и другой голос, также изменившийся, но не совсем, спрашивал ее. Голос моего друга Дака Бедфорда, когда он обращался к тем, кого судьба поставила выше его, был всегда груб и отрывист. Казалось, он думал об одном: как бы скорее разделаться с своею речью, и самый тон, по видимому, высказывал: "Вот, вот вам мое дело, я вам его передам; но вы очень-хорошо знаете, что я нисколько не хуже вас". И действительно это было так - я всегда был в этом уверен; с этим даже соглашалась дрожащая, безпорядочная, подозрительная леди Бекер, когда она приходила в столкновение с ним. Маленький Дик мне напоминал Свифта у сэра Вильяма Темнеля, или Спартака, когда он еще был рабом счастливого римлянина, обладавшого им. Дик был очень-толков, послушен и хороший слуга; но его надменность ограничивалась не одними старшими; я полагаю, что и между ровными- он был несовсем-приятным товарищем и что многие из них ненавидели его за его дерзость, честность и пренебрежение ко всем.

Но женщины не всегда ненавидят человека, их презирающого и пренебрегающого ими. Женщин не возмущает наша грубость и надменность. Женщины, если только оне дрессированы как следует, согнутся под каблук своего господина, по его приказу, и будут цаловать руку, которая несколько раз подымалась на них. Я не говорю, чтоб благородный Дик Бедфорд когда-нибудь замахнул свою руку на бедную служанку; но он стегал ее своим языком; его холодность давила ее, и она плакала и подходила к нему, когда он только шевелил пальцем. Гм! Не говорите мне того. Если вы хотите, чтоб все было у вас спокойно в доме и все довольны - так надо обращаться с женщинами.

Случилось, что Бедфорд был в соседней комнате. Это утренняя комната. Вы входите из нее в столовую, и в ней обыкновенно приготовляется десерт к обеду. Бедфорд готовил десерт, когда Пингорн вошла туда из моей комнаты; и он начинает подшучивать над нею, прикашливая саркастически.

-- Ого! смотри, пожалуй, вы ухаживали за холостяком - не так ли?

-- Ах, мистер Бедфорд, вы знаете очень-хорошо, кто для меня дорог! говорит она со вздохом.

-- Чорт побери! замечает мистер Бедфорд.

-- За что жь, Ричард? (Плачет).

-- Оставьте мою руку, оставьте мою руку, говорю я! (Что могло

-- О, Ричард, мне нужна не ваша рука - ваше се-се-сердце, Ричард!

-- Мери Пингорн, восклицает тот: - ну, к чему вся эта комедия? Вы знаете, что мы не можем быть вместе счастливы, вы знаете, мысли ваши не такия, Мери. Это не ваша вина. Я не корю вас за то, моя милая. Одни люди родятся умными, другие высокими; я не высок.

-- О, Ричард! для меня вы довольно-высоки.

Здесь Ричард опять принужден был закричать:

-- Перестаньте, я говорю! Ну, что если Бекер войдет и увидит, как жмете мою руку? Я говорю, одни люди родятся с большим умом, другие с большою фигурою. Посмотрите на этого осла Бёлклэ, человека леди Бекер: ростом он гвардеец, и по мыслям, по воспитанию та же говядина, которою он набивает себе желудок.

-- Помилуйте, Ричард, что это у вас на уме?

-- Вам как знать, что у меня на уме? Сложите-ка книги, соберите все томы вместе - что за глупая! и газеты также, да приготовьте стол для детского чая... Да перестаньте хныкать, нечего из себя дуру представлять, Мери Пингорн!

-- О, у вас каменное сердце, каменное, каменное! восклицает Мери, заливаясь слезами. - Хотела бы я одного: повесить этот камень на шею да броситься в колодезь... А вот колокольчик сверху!

За звонком, я полагаю, Мери исчезла, потому-что я только слышал теперь прикашливанье мистера Бедфорда, потом стук тарелок, двиганье стульев и мебели, после чего настало краткое молчание, прерванное входом Бётонса, который накрыл стол для чая детей и мисс Прайор.

Здесь опять повторяется старая история. Вот вам любовь без взаимности, сердце чувствительное поражено и несчастно. Бедная Мери! Я тоже грешен, дам ей крону {Серебряная монета в пять шилинигов - 1 р. 55 к. с. в шиллинге 31 к. с.}, когда буду уезжать, вместо обыкновенных двух шиллингов. Пять шиллингов не будут для тебя большим утешением. Ты не станешь воображать, что я подкупаю тебя с лукавою мыслью? Полно Ich habe genossen das irdische Glück - ich habe geliebt!

Я полагаю, теперь вошла мистрис Прайор, хотя и не слышал её тихих шагов, но её надтреснутый голосок доходит до меня довольно-ясно:

-- Добрый день, мистер Бедфорд! О, Боже мой! много, много лет мы с вами знакомы. Помню вас таким хорошеньким мальчиком, как вы приходили к г. холостяку из типографии, а теперь, посмотрю, выросли вы такой молодец!

Бедфорд. - Что за молодец!? Я ростом всего пять футов четыре дюйма.

Мистрис Прайор. - Какая у вас чудесная фигура, Бедфорд! Право, право так! Да, вы сильны, а я слаба; вы здоровы, а я такая хворая и немощная.

Бедф. - Чай сейчас подадут, мистрис Прайор.

лепешечек: сэр Генри Гольфорд прописывал их моему милому мужу, и...

Бедф. - (отрывисто). Мне пора идти. Оставьте мой кашель в покое теперь, мистрис Прайор.

Мрс П. - Что это такое здесь? миндаль, изюм, бисквиты, абрикосы в сахаре. Ах, Господь с вами! как вы испу-у-угали меня!

Бедф. - Не трогайте! мистрис Прайор, прошу, умоляю вас: руки ваши подалее от десерта. Я не могу этого похвалить. Я принужден буду сказать барину, если эти штуки продолжатся.

Мрс П. - Ах, мистер Бедфорд! это для моего бедного ребенка: доктор велел давать ей абрикосы, право, любезный Бедфорд; он велел для её груди!

Бедф. - Будь я проклят, если вы не подъезжали уже к бутылке с хересом. Ах, мистрис Прайор, вы сводите меня с ума, право. Я видеть не могу, когда мистера Ловеля так обирают. Вы, знаете, еще на прошедшей неделе я вздул мальчика, по подозрению, что он воровал херес, а, ведь, это были ваши штуки.

Мрс П. (с живостью). - Для больного ребенка, Бедфорд. Чего только не сделает мать для больного ребенка!

Бедф. - Ваши дети вечно больны. Вы вечно берете вещи для них. Я скажу вам только, мистрис Прайор: клянусь хоть на библии, я этого не хочу и не должен терпеть.

Мрс П. (с сердцем). - Подите и скажите вашему барину, Бедфорд! Подите насплетничайте на меня, милостивый государь. Пусть выгонят меня из этого дома; пусть выгонят и мою дочь отсюда. Ступайте, срамите её бедную мать!

Бедф. - Мистрис Прайор, мистрис Прайор! вы отлили херес. За рюмкою я не постою; но, ведь, вы принесли с собою эту проклятую бутылку?

Мрс П. (хныкая). - Это для Шарлоты, Бедфорд! Для моего бедного, щедушного ангела Шати: ей предписано вино, право, предписано.

Бедф. - Пропадай ваша Шати! Я не могу этого потерпеть, я не должен и не стану, мистрис Прайор!

Здесь шум и стук, поднятый появлением других лиц, прервал эту беседу между мажор-домом Ловеля и матерью гувернантки его детей, и я услышал теперь голос мистера Попа, говорившого:

-- Вы будете с нами пить чай, мистрис Прайор?

Мрс П. - Ваши добрые бабушки пригласили меня, милый мистер Попгам.

Поп. - Вам было бы приятнее, еслиб вас позвали к обеду - не правда ли? С позволения вашего, у вас чертовски-скверный обед дома - не так ли, мистрис Прайор?

Сиси. - Не говорите чертовски: это дурное слово, Попгам!

Поп. - Хочу "чертовски". Черто-оо-овски - вот вам! Захочу, так скажу слова еще хуже, а вы извольте молчать. Что здесь к чаю? Варенье к чаю, земляника к чаю, блины к чаю? вот оно что: земляника и блины к чаю! А потом мы еще пойдем к десерту - вот так отлично! Послушайте, мисс Прайор!

Мисс П. - Что такое, Поигам?

Поп. - Хотели бы вы пойдти к десерту? Там бездна лакомств и вина. Только когда бабушка рассказывает свой анекдот про-про моего дедушку и короля Джоржа Четвертого...

Сиси. - Вступил на престол в 1820, умер в Виндзоре в 1830 году.

Поп. - Пропадай Виндзор! Так когда она рассказывает этот анекдот, я могу вам заявить, что это такая тоска...

Сиси. - Не годится, Поп, отзываться так о вашей бабушке!

Поп. - А вы, мисс, извольте держать ваш язык за зубами! Буду говорить, как хочу: я мужчина; весь ваш вздор и пустяки не для меня. Послушайте, Мери, дайте нам мармаладу!

Сиси. - И без того есть что кушать; мальчикам не следует так много есть.

Поп. - Мальчики могут есть что хотят. Мальчики могут есть вдвое против женщин. Возьмите, больше не хочу: пусть доедает, кто хочет, остатки.

Мрс П. - Какой чудесный мармалад! Я знаю детей, мои милые, которые...

Мисс П. (умоляющим тоном). - Мама, прошу вас...

Мрс П. - Я знаю трех милых детей, которые очень-очень-редко отведывают такого удивительного мармалада и такого вкусного торта.

Поп. - Знаю, кого вы разумеете: это Август, Фредерик и Фани, ваши дети? Хорошо, будет у них мармалад и торт.

Сиси. - О, да! я отдам им всю мою долю.

Поп (говорит как-будто с полным ртом). - Я не дам им моего; но возьмите для них другую банку. В вами всегда есть корзинка, мистрис Прайор. Вы ее имели с собою. Помните, вы унесли холодную курицу.

Мрс П. - Для несчастного слепого негра! О, как благодарил он своих юных благодетелей! Он человек и брат; и милый мистер Попгам, это было так похвально с вашей стороны помочь ему!

Поп. - Черный нищий мне брат? Он не мой брат!

Мрс П. - Нет, мои милые, в целом свете не отыщется такого чудесного цвета лица, как у вас.

Пои. - Чорт побери - цвет лица! послушайте, Мери, другую банку мармалада.

Мери. - Право, я не знаю, мистер Поп...

Хочу. Если вы не дадите, то я все разобью в дребезги - да, разобью.

Сиси. - Дурной, грубый мальчик!

Поп. - Держи язык за зубами, глупая! Говорю вам, хочу другую банку.

Мрс П. - Пожалуйста, потешьте его, Мери. Я уверена, моим милым детям дома будет от этого лучше.

Поп. - Вот ваша корзинка: ну, кладите в нее этот торт, остаток масла, сахар на него - ура, ура! Вот так смех! Вот еще кусок торта... нет, я его себе оставлю; и мистрис Прайор, скажите Густи, Фани и Фреду, я послал это им и они не будут нуждаться, пока высокоблагородный Фредерик Попгам Бекер Ловель в состоянии давать. Что, понравилось Густи мое серое пальто, которое мне более ненужно?

Мисс П. - Надеюсь, вы ему не отдали вашего нового пальто?

Поп. - Оно было свински-отвратительно, и я ему его отдам; и отдам и это, если захочу. И вы не извольте со мною говорить; я поступаю в школу и скоро обойдусь без гувернанток.

Мрс П. - Ах, милый ребенок! какое это отличное пальто, и как пристало оно моему бедному мальчику!

Мисс П. Мать, мать! умоляю вас - Мать!

Мистер Ловель входит. А! дети за чаем и в самом разгаре. Как вы поживаете мистрис Прайор? Я думаю мы справим это дельце для вашего второго мальчика, мистрис Прайор.

Мрс П. Небо да благословить вас, да благословить оно вас, мой добрый, милый благодетель! Елизавета, не удерживай меня, нет, я должна поцаловать его руку.

Вот позвонил второй колокольчик и я вхожу в утреннюю комнату и вижу огромную корзинку мистрис Прайор, лукаво-выглядывающую из-под скатерти. Корзинку? port-manteau; porte-bouteille; porte-gateau, porte-pantalon, porte-butin вообще. Таким образом я заключаю, что мистрис Прайор жадно собирала остатки жнитвы всякий раз, как она являлась в Шрёнбландс. Что же, Вооз был богат, а эта неумолимая Руч была голодная нищая.

чудо как хорош - я говорила вам это, шепчет мистрис Прайор, и хозяйка этого чепчика с голубыми лентами повертывает свое доброе, благообразное лицо к зеркалу и, я надеюсь, не находить причины сомневаться в чистосердечии мистрис Прайор. Бонингтон, я замечаю, дал высыпку перед обедом; я думаю, это обыкновение изощряет апетит и подготавливает ум к застольной беседе.

-- Дети хорошо вели себя? спрашивал папа у гувернантки.

-- Есть дети хуже их, сэр, отвечала кротко мисс Прайор.

-- Торопитесь с вашим обедом; мы придем к десерту! кричит Поп.

-- Как же идти обедать без бабушки? спрашивает папа. Сесть за стол без леди Бекер! Хотел бы я посмотреть, как он сядет за обед без леди Бекер.

В ожидании появления высокорожденной леди, папа и мистер Бонингтон подходят к открытому окну и смотрят на луг и на пётнейскую колопольню, подымающуюся над стеною.

-- Ох, моя добрая мистрис Прайор, говорит жалобно мистрис Бонингтон: - как мои внуки страшно избалованы!

-- Не ваши только, сударыня, говорит мистрис Прайор с видом участия. - Ваши милые дети дома, я уверена, совершеннейшие образцы благонравия. Здоров ли мастер Эдуард, сударыня? а мастер Роберт, мастер Ричард, и эта милая, забавная крошка мастер Уильям? Ах, какое для вас благословение - эти дети! Еслибы их своенравный племянник пошел по ним?

-- Этот негодный мальчишка! восклицает мистрис Бонингтон, знаете ли вы, Прайор, мой внук Фредерик (не знаю почему они зовут его здесь Попгам, как-будто стыдно ему носить отцовское имя), знаете ли, этот Попгам пролил чернила на воротнички моего милого мужа, которые тот прячет в своем большом диксиолере, и подрался с моим Ричардом, хотя он тремя годами старше его и действительно прибил своего собственного дядю!

-- Божеская милость! воскликнул я: - не-уже-ли, сударыня, этот Поп наложил свою буйную руку на своего почтенного родственника? Я чувствую, кто-то нежно дернул меня за фрак. Не предостерегает ли это меня, мисс Прайор, чтобы я себе не позволял много подшучивать над доброю мистрис Бонингтон?

-- Я не знаю отчего вы называете моего бедного ребенка почтенным родственником, замечает мистрис Бонингтон. Я знаю только: Попгам был с ним очень-дерзок. Роберт прибежал на помощь к своему брату, и этот негодный мальчишка Попгам схватил палку; мой муж теперь пришел, и - представьте себе, Попгам....

Ловель начал брыкать мистера Боннигтона и бодаться, как козленок. Если вам кажется смешным такое обращение, то я этого не нахожу, г. холостяк!

-- Моя милая, милая леди! закричал я, схватив её руку, потомучто она готова была заплакать; а неотертая слеза на глазах женщины всегда чертовски как растроивает меня: - ни за что в свете не сказал бы я слова, чтоб оскорбить вас. Я сам думаю, что хорошия поронцы принесут огромную пользу этому ребенку.

-- Сударыня, мы знаем, кто балует его, говорит мистрис Прайор. - Милая леди Бекер, ах как красный цвет идет к вам!

Действительно, теперь выплыла леди Бекер, разубранная пунсовыми лентами, с безчисленным множеством брошек, висюлек, украшавших её полновесную персону. И теперь по приходе высокорожденной леди, Бедфорд объявил, что обед подан; Ловель предложил свою руку своей тёще, я - мистрис Бонингтон и повел ее в соседнюю столовую. И добрая, миролюбивая душа скоро заключила со мною мир. И мы ели и пили и наслаждались лучшими блюдами Ловеля. И леди Бекер рассказала нам свой знаменитый анекдот про комплимент Джорджа Четвертого её милому покойному мужу сэру Джорджу, когда его величество посетил Ирландию. Мистрис Прайор и её корзинка исчезли, когда мы возвратились в гостиную: собрав добычу целого дня, голодная мать возвратилась теперь к своим широкоротым птенцам. Елизавета, казалось, очень-бледна, но хороша, читая при лампе. И вист, и маленькой поднос с нигосом закончили второй день в Шрёбландсе.

Я гулял один по аллее, освещенной луною, когда все семейство отправилось на покой, и курил сигару под звездным небом. Я провел около тридцати часов в доме, и какая странная драма развивалась передо мною! Какая борьба и игра страстей совершалась здесь, что за ce и moins animorum! Этот Ловель, такая податливая лошадь, и что за толпу родственников, какую бездну клади довелось вести этому честному малому! Как потом работала, интриговала, льстила, подделывалась и грабила эта маленькая мистрис Прайор! А эта светлая Елизавета с каким совершенным искусством и благоразумием приходилось ей действовать, чтобы удержать свое положение между двумя такими соперницами, владычествовавшими над нею. И Елизавета не только осталась на своем месте, но еще была любима двумя этими женщинами! Елизавета Прайор, мое удивление и уважение к тебе возрастает с каждым часом, который у меня проходит в наблюдении твоего характера. Как это вы живете с этими львицами и оне еще не разорвали вас на части? Какие лакомые куски лести вы им бросали, чтоб утолить их! Я не думаю, может-быть, чтоб моя Елизавета воспитывала хорошо двух детей; и действительно, редко случалось мне встречать между знакомыми ребят еще неприятнее. Но её ли это вина, или насмешка судьбы? Может ли гувернантка справиться лучше её с этими двумя бабушками, попеременно-балующими детей? Как успела она усыпить их природную ревность? Я разрешу эту запутанную задачу, да, я разрешу ее в несколько дней. И я вижу здесь еще другия тайны. Сердце бедной Мери разрывается из-за буфетчика. А этот буфетчик, отчего он потворствует мошенничеству мистрис Прайор? А! здесь также тайна; и, клянусь, я ее скоро проникну. Говоря таким образом я бросаю окурок душистого товарища моего уединения и вхожу в мою комнату через открытое венецианское окно в ту самую минуту, как Бедфорд появляется в дверях. Я слышал голос этого достойного слуги, напевавшого печальную арию у окна буфетной комнаты, когда я проходил по лугу. После того, как семейство отправляется на покой, Бедфорд остается часа два в буфете и учится, читая газеты, новые сочинения и составляя свое мнение о книгах и политике. Право, я имею повод думать, что письма в Пётнейском Вестнике и Портлекском Указателе, подписанные "голос из людской", - сочинения Бедфорда.

-- Пришел посмотреть, все ли безопасно на ночь, сэр, да закрыть окошки, замечает мистер Дик: - лучше не оставлять их открытыми: простудитесь, да и народ нехороший кругом. Помните бромлейское убийство! Взойдут в ваше венецианское окно - вы закричите; вам пережут глотку - и к следующему утру чудесная статейка для газет!

-- Какой славный голос у вас, Бедфорд, говорю я. - Я слышал, как вы напевали сейчас - удивительный бас, честное слово!

-- Всегда был охотник до музыки, попеваю - себе, когда чищу серебро. Выучился в старой улице Бик. Она, бывало, учила меня, и он указывает на верхний этаж.

-- Какой вы были тогда мальчуган! Помните, как приходили ко мне за корректурою для Музеума, замечаю я.

-- Я и теперь невелик сэр; но большие не всегда исправнее в деле, замечает буфетчик.

-- Я помню, мисс Прайор говорила, что вы были одних с нею лет.

-- Гм! я едва был ей по локоть.

-- Так мисс Прайор выучила вас нет? говорю я, прямо глядя ему в лицо.

Он опустил глаза: он не мог выдержать моего пытливого взгляда. Теперь я узнал всю историю.

-- Когда мистрис Ловель умерла в Неаполе и мисс Прайор везла детей, вы исправляли должность курьера?

-- Да, сэр, говорил Бедфорд. - Мы ехали в карете. Тело бедной мистрис Ловель, конечно, было отправлено водой, и я привез домой малюток и... и остальное семейство. Я умел сказать итальянским почтальйонам и спросить des chevaux, когда мы перевалились через Альпы, сэр.

-- И вы обыкновенно всех располагали по комнатам в трактирах и будили их поутру, и у вас всегда ружье было наготове, чтоб встретить разбойников?

-- Да, говорит Бедфорд.

-- И хорошее это было время?

-- Да, говорит Бедфорд с скрежетом и повеся свою победную голову, - О! да это было приятное время.

Он отвернулся, топнул ногою, проговорил сквозь зубы какое-то проклятие, потом прикинулся будто разсматривает книги и принялся вытирать их салфеткою, которая была у него в руках.

-- Бедный Дик! говорю я.

-- Старая, старая история, говорил Дик. Это опять, сударь - вы и ваша ирландская барышня. Я знаю, что я только слуга, но я... Пропадай все! И он принялся утирать глаза кулаками.

-- Так вот почему вы позволяете старой мистрис Прайор воровать херес и сахар? спрашиваю я.

-- Вы почем это знаете? Помните, как она чванилась в улице Бик? спрашивает Бедфорд гневно.

-- Я подслушал вас с нею перед обедом, сказал я.

-- Подите и нажалуйтесь на меня Ловелю - пусть он прогонит меня со двора. Это будет лучше всего, восклицает Бедфорд с сердцем, топая ногою.

Он схватывает мою руку.

-- Нет, вы добряга - все это знают. Простите меня, сэр, но вы видите, я так, так несчастлив, что я право не знаю, хожу ли я на голове или на ногах.

-- Так вы не успели тронуть её сердце, бедный Дик? сказал я.

Дик покачал головою.

и быть не может, не может - будь я проклят. Она знает, я лучше многих, которые бывают здесь, лучше, не будь я только слугою. Еслиб я только был аптекарем - как эта осклабляющаяся ослина, который приезжает сюда в своем кабриолете из Баросса и хочет жениться на ней - она бы пошла за меня. Она его водит и поощряет: на это она мастерица. Тьфу! Чего я дурачусь! Я только лакей. Для меня и Мери хороша; она вот сейчас пойдет. Простите меня, сэр, я из себя дурака строю; не я первый, сэр. Добрая ночь, сэр; надеюсь, вы будете хорошо почивать.

И Дик возвращается в буфетную, к своим занятиям, и я думаю "вот еще другая жертва, которая страдает от безжалостных стрел всеобщого мучения".

-- Удивительный он человек! заметила мне мисс Прайор, когда, на следующий день, я гулял с нею по пёпнейскому пустырю, между-тем, как её воспитанники бегали и возились в отдалении. - Удивляюсь, мой милый г. холостяк, как далеко этот свет пойдет, и где предел движению ума! Я никогда не встречала человека хладнокровнее, спокойнее и развязнее этого Бедфорда. Когда мы были за границею вместе с бедною мистрис Ловель, он поразительно как наметался пофранцузски и поитальянски. Он берет теперь книги из библиотеки, и самые серьёзные сочинения, сочинения, которые я не возьму на себя читать, право. Мистер Бонингтон говорит, что он выучился самоучкою истории, по-латине, читает Горация в оригинале, алгебре, и не знаю еще чему. Он разговаривал с прислугою и лавочниками в Неаполе лучше уверяю вас.

И Елизавета вздергивает свою голову к небу, как-будто желая спросить у облаков, как это возможно, чтоб такой человек был не хуже её?

Она ступает по пустырю здоровая, высокая, стройная; её твердая, хорошенькая ножка едва касается травы. На ней были надеты голубые очки; но, я думаю, и без очков она могла бы прямо смотреть на солнце, не мигая. Это солнце играло с её темными волнистыми локонами и посыпало их золотистою пылью.

-- Удивительно, как эти люди задают собою тону! сказал я, любуясь на нее - и стараются подражать высшим!

спокойно.

-- Вы и святая Цецилия уживались между собою, Бесси? я спрашиваю.

-- Какая святая?

-- Покойная мистрис Ловель.

-- О, мистрис Ловель! Да какой вы странный человек! Я не поняла о ком вы говорили, отвечает Елизавета прямая.

-- Он никогда не дрался.

-- Маленькая птичка передала мне, что она была несовсем-равнодушна к любезностям мужского пола.

-- Я не говорю худо о моих друзьях, г. холостяк! отвечает Елизавета благоразумная.

-- Трудная вам, должно-быть, работа с двумя старыми леди в Шрёбландсе.

"Известного рода обхождение необходимо во всех семействах" говорила она:

-- Леди, естественно, не без маленькой ревности друг к другу; но вообще оне ко мне довольно-добры и мне приходится переносить не более чем достается другим женщинам в моем положении. В Сен-Бонифасе с моим дядею и тёткою тоже не все были одне приятности, г. холостяк. Я полагаю, у всех гувернанток есть свои затруднения, и я должна справиться с моими, как могу, и быть благодарна за хорошее жалованье, которое вы мне доставили, по вашей доброте, и которое дает мне возможность помогать моей бедной матери и моим братьям и сестрам.

-- Я полагаю, вы отдаете ей все ваши деньги?

-- Почти все; оне необходимы ей: бедной мама приходится кормить столько ртов!

-- А notre petit coeur

Вторичное пожатие плеч.

-- Я полагаю, г. холостяк, мы все переносим эти глупости. Я помню, кто-то был также в ужасном отчаянии, и она искоса посматривает на жертву Глорваны. - Моя глупость умерла и давно уже схоронена. Я должна пристально работать для матери и для моих братьев и сестер, и мне недостает времени для пустяков.

джентльмена, был докторский мальчик и что сам джентльмен был опрятный, чистенький лекарь.

Он посмотрел на меня сурово, кланяясь мисс Бесси; я прочел ревность и подозрение на его лице.

-- Благодарю вас, милый мистер Дренчер, говорит Бесси: - за вашу добрую внимательность к мама и нашим детям. Вы заедете в Шрёбландс? Леди Бекер была нездорова это утро? Она говорит, когда ей невозможно достать доктора Найтера, что ужь нет доктора подобного вам, и острячка сладко улыбается мистеру Дренчеру.

-- Я должен заехать в богадельню, потом у меня есть больная в Рогамптоне, и около двух я буду в Шрёбландс, мисс Прайор, говорит молодой лекарь, которого Бедфорд прозвал осклабляющимся ослиной. (Он сделал особенное ударение на два.)

его переполнившееся сердце.

-- Хорошая практика у этого мистера Дренчера? спрашиваю я как ловкий плут.

-- Он очень-добр к мама и нашим детям. Эта практика не приносит ему большой прибыли, говорит Бесси.

-- И я полагаю, наша прогулка кончится прежде двух часов, замечает лукавец, гуляющий с мисс Прайор.

-- Бесси Прайор, я сказал: - я убежден, вам столько же нужны очки, сколько и кошке в сумерках.

На это она отвечала мне, что я такой оригинал и что она право не может меня понять.

В два часа мы вернулись в Шрёбландс. Разумеется, нельзя заставлять детей ждать обеда и, разумеется, мистер Дренчер подъехал пять минут спустя на совершенно-взмыленной лошади. Я знал домашния тайны и меня забавляли яростные взгляды, которые метал Бетфорд из-за буфета, подавая котлеты доктору. Дренчер, с своей стороны, косился на меня. Я, с моей стороны, был очень-спокоен, остроумен, любезен и, надеюсь, очень-злобен и лукав. Я чванился перед леди Беккер мопми аристократическими друзьями. Я накрывал её старосветские анекдоты про Джоржа Четвертого последними фешонэбльными новостями, которые я узнал в моем клубе. Признаюсь, мое желание было поразить и взбесить молодого доктора, и я наслаждался его бешенством, видя, как задыхался он от ревности над кушаньем.

Но отчего леди Бекер гневалась на меня? Как это случилось, что мои фэшонэбльные анекдоты не имели действия на эту светскую даму? Вчера за обедом она была довольно-милостива и, поворачиваясь спиною к этим бедным простячкам Бонингтонам, которые вовсе ничего не знали про , несколько раз обращалась ко мне исключительно с ферёзами, в роде "мне вам ненужно говорить, г. холостяк, что имя герцогини Дорсетшир в девицах было де-Бобус", или "вы знаете очень-хорошо, что на балах наместника в дублинском замке, по этикету жены баронетов" и т. п. Теперь отчего это произошло, говорю я, что леди Бекер, была так любезна и добра в воскресенье и стала холодна ко мне в понедельник, как часть баранины, оставшаяся от вчерашняго дня, которую я предложил разрезать? Я думал остаться в Шрёбландсе только два дня. Вообще, загородная жизнь мне скоро прискучивает. Я хотел уехать поутру в понедельник, но Ловель, перед своим уходом, когда мы завтракали с детьми и мисс Прайор, просил меня остаться так искренно и неотступно, что я согласился довольно-охотно. Я мог на-досуге кончить одну или две сцены из моей трагедии; кроме-того, в театре давали две маленькия комедии, которые не возбуждали особенно моего любопытства.

Итак, леди Бекер ворчала на меня впродолжение целого лонча {Второй завтрак.} Она перешептывалась и перемигивалась с мистером Дренчером. Она велела позвать своего человека Бёлкле и преследовала его. Она спросила, будет ли ей баруш; и когда ей было объявлено, что баруш к её услугам, она сказала, что слишком-холодно для открытого экипажа, и что она желает брум. Когда ей сказали, что мистер и мистрис Боннингтон завладели брумом, она объявила, что она презирает людей, которые берут чужие экипажи; и когда Бедфорд заметил, что её высокородию был предоставлен утром выбор и что она сама выбрала баруш, она сказала:

-- С вами не говорят, сэр; и прошу вас не обращаться ко мне, пока я вас не спрошу.

-- А позвольте узнать, мисс Прайор, где будет спать капитан Бекер? спросила она: - комната в нижнем этаже занята теперь.

Мисс Прайор кротко сказала:

-- Для капитана Бекера будет приготовлена розовая комната.

-- Комната возле меня, без двойных дверей? Невозможно! Кларенс вечно курит; Кларенс продымит весь дом. Он не будет спать в розовой комнате. Я назначила для него комнату в нижнем этаже, которую этот джентльмен не хочет опростать. И милое создание мне посмотрело прямо в лицо.

-- Зуйковые яица, сэр, говорит Бедфорд, подавая мне блюдо через плечо. И, вообразите! он подтолкнул меня и проворчал: - "не отставайте, отработайте-ка ее."

-- Здесь, на пустыре, удивительный трактир, продолжал я, очищая скорлупу с яйца: - если капитан Бекер непременно должен курить, он может занять там комнату.

-- Сэр, мой сын неживет по трактирам, восклицает леди Бекер.

-- О, бабушка! полно так ли? А разве не было скандалу в {Известная гостиница в Ричмонде, около Лондона под вывескою ордена подвязки (Star-Garter).}, и папа еще заплатил там счет за дядю Кларенса?

-- Молчи, Пойгам! Маленьких мальчиков не должно быть слышно, говорит Сиси: - не так ли, мисс Прайор?

-- Они не должны оскорблять своих бабушек. О, моя Цецилия, моя Цецилия! восклицает леди Бекер, подымая руку.

-- И не прикасайтесь ко мне! Я говорю: не прикасайтесь! ревет Поп, отступая назад и становясь в боевую позицию перед своею прародительницею.

так же дико, как леди Макбет.

-- Как, меня оскорбляет даже прислуга моей дочери! заревела леди Бекер. - Сию же минуту я оставлю этот дом.

-- В котором часу вам будет угодно приказать баруш? говорит Бедфорд, с необыкновенною важностью.

Еслиб мистер Дренчер вытер свой ланцет и пустил кровь леди Бекер тут же, на месте, то он сделал бы ей большую пользу. Я опущу занавес над этою горестною, унизительною сценою. Падай, занавеска, на этот глупый, ничтожный акт.