Ловель-вдовец.
Глава II. В-продолжение этой главы мисс Прайор осталась у дверей.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ловель-вдовец. Глава II. В-продолжение этой главы мисс Прайор осталась у дверей. (старая орфография)

II.
В-продолжение этой главы мисс Прайор осталась у дверей.

Конечно, мы все знаем, кто была такая мисс Прайор Шрёбландер, которую папенька и бабушка приставили к неблагонравным ребятишкам. Много лет прошло с тех пор, как я отряс с моих ног прах улицы Бик. Медная дощечка с именем "Прайор" была снята с знакомой двери и привинчена, может-быть, почем я знаю, к гробу покойника негодяя-хозяина. Проходя мимо на прошедшей недели, я заметил на ней медные шляпки гвоздочков, ее покрывавшия, как грибы, и надпись "Café des ambassadeurs"; три голубые чашки, загаженные мухами, пара кофейников из известного британского металла и два засаленные нумера Independence Belge были выставлены в окошке. Не-уже-ли это их превосходительства посланники стоят у этой двери и курят сигару? Бильард и пулька написаны на их физиономиях, шляпах и локтях. Может-быт, они посланы искать своего счастья и, без сомнения, в немилости при дворе королевы фортуны. Подобные же им оборванцы успели снова попасть к ней в милость, вымыли свои грязные лица, перевязали свои полинялые жилеты орденскими лентами и попали в великолепные кареты из сферы никак не ниже Café des ambassadeurs. Еслиб я жил по соседству с Лейстер-Сквером и держал кафе, то я бы всегда обращался с иностранцами с необыкновенным уважением. Они, пожалуй, могут быть теперь бильярдными маркерами или служить по тайной полиции, но отчего же им не сделаться впоследствии генералами или великими государственными сановниками? Положим, что тот господин теперь парикмахер; но почем вы знаете, что в его котомке, вместе с щипцами и фиксатуаром, не спрятаны также его эполеты и маршальский жезл? Над колокольчиком второго этажа, где были мои комнаты, а внизу вырезано имя "Плёг-уэль". Кто может быть этот Плёг-уэль? Чьи ноги теперь греются у того же камина, перед которым я проводил такие длинные вечера? А этот господин, с меховым воротником, растрепанною бородою, открытою и привлекательною улыбкою и хриплым голосом, который кричит мне с порога "взойдите и прикажите сделать отличнейший портрет за один шилинг?" не-уже-ли и он посланник? Ах, нет! это только поверенный в делах фотографа, живущого наверху, где, без-сомнения, жили прежде ребятишки. Господи помилуй! Фотография была также ребенок и в пеленках, когда мы все процветали в улице Вик.

Сознаться ли мне, что ради старого времени я отправился наверх и заказал там отличный портрет за один шилинг? Хотелось бы мне знать, желала ли бы иметь его одна особа (я, кажется, сказал уже, что она замужем и на отдаленном острове) и вспомнила ли бы она человека, которого она знала в цветущей молодости, с каштановыми кудрями, глядя на это изображение пожилого джентльмена с челом обнаженным, как билльярдный шар? Когда я подымался и спускался по той темной лестнице, мне казалось, что призраки детей Прайора, смотрели на меня сквозь перила; маленькия личики улыбались мне в полумраке: раны (сердца моего) снова вскрылись и точили кровь! Какие адския мучения терпел я за этою дверью, в этой комнате - я разумею ту комнату, где живет теперь Плёг-уэль. Проклятый Плёг-уэль! Интересно было бы знать, что думает обо мне эта женщцца, которая видит, как я грожу кулаком на дверь? Вы принимали меня за сумасшедшого, милостивая государыня - мне это все-равно. Вы думаете, что, говоря сейчас о призраках детей Прайора, я хотел сказать этим, будто один из них умер? Все живы, сколько мне известно. Высокий, нескладный синекафтанник {Школа синекафтанников (Blue coat boys school) - одно из древнейших учебных заведений в Англии; оно было основано в половине XVI столетия Эдуардом IV: и воспитанники его до-сих-пор носят средневековой костюм, синие долгополые каштаны и желтые чулки и едят с первобытной деревянной посуды. В нем образовались многия знаменитости Англии.}, с густым пухом на щеках, недавно заговорил со мною страшным басом, объявив, что он "Густ Прайор". - "А как поживает Елисавета?" прибавил он, кланяясь своею головою круглою, как пушечное ядро. Елисавета косолапый неуч! Елисавета - а между-тем, как долго заставляет ждать!

Вы понимаете, когда я ее увидел, множество воспоминаний поднялось передо мною и я не мог не заболтаться; когда, конечно - и вы совершенно справедливы, только вы могли бы поберечь ваше замечание; я очень хорошо знаю, что вы хотели сказать - когда, конечно, гораздо-лучше было бы придержать мой язык. Елисавета для меня целая история. Она явилась мне в самый критический период моей жизни. Мое сердце изнывало, истекало кровью после поступка другой особы (мистрис О'Т...её, имя теперь - имя отвратительное - я сказал уже, никогда, никогда я не назову его), пораженный на-смерть моим несчастьем, я вернулся из соседней столицы на мою старую квартиру в улице Вик и здесь странная дружба возникла между мною и старшею дочерью моей хозяйки. Я рассказал ей мою историю - по правде говоря, я готов был рассказать ее каждому, кто захотел бы слушать. Она, казалось, сочувствовала мне. Задумчива приходила она в мои комнаты и приносила мне мою кашицу (несколько времени я не мог ничего есть после... после того происшествия, на которое я должен бы прежде намекнуть), она приходила ко мне и жалела меня; и я передавал ей все, повторяя одно и то же. Целые дни проводил я, выворачивая мое сердце в той комнате, во втором этаже, которая теперь носит имя Плёг-уэля. Каждое после обеда я высказывал Елисавете историю моей любви и моих оскорблений, показывал ей жилет, о котором я уже говорил вам, перчатку (ея рука была неслишком миньятюрна), её письма, две или три пустые безсмысленные записки с орфографическими ошибками, которых я не замечал тогда; всю эту дрянь я показывал Елизавете - и она жалела меня!

Каждый день приходила она ко мне, и я обыкновенно беседовал с нею; она сама не говорила много. Может-быть, она и не слушала, но мне это было все-равно. Не останавливаясь, я продолжал болтать о моей страсти, моих оскорблениях, моем отчаянии; я не уставал жаловаться, но еще менее утомлялось сострадание моего юного слушателя. Пронзительный голос её матери поканчивал нашу беседу и она подымалась с словами: "Что за досада!" и уходила прочь; но на следующий день добрая девочка опять приходила, и мы повторяли нашу трагедию.

С вашего позволения, вы начинаете предполагать (впрочем, это дело обыкновенное и, конечно, не нужно быть колдуном, чтоб догадаться), что все эти слезы и чувствительность, которые старый дурак-сердечкин изливал перед молодою девушкою, вся эта плаксивость и жалостливость могли привести к другому чувству, очень сродному состраданию; но, ведь, милостивая государыня, вы решительно ошибаетесь: у некоторых людей оспа бывает два раза, я не из таких. В моем случае сердце разбилось, и его не починишь: цветок завял и не ожить ему. Если мне приятно выставлять мое горе в смешном виде - что вам до этого? С чего вы взяли, что я хочу сделать трагедию из такого старого и избитого пошлого сюжета, как кокетка, которая играет любовью человека, смеется над ним и потом бросает его? Хороши страдания! Да! отравление, писчая бумага с черным бордюром, Ватерлооский Мост {В прежнее время в Лондоне была мода бросаться с Ватерлооского Моста.} - еще один несчастный и так далее. Нет, пусть себе идет она куда хочет! si celeres quatit pennas. Я отдуюсь! Но помните, трагедий у меня не будет!

Пожалуй, должно сознаться, что человек, отчаянно-влюбленный (каким я был тогда и оскорбленный поведением Глорвины) есть самое себялюбивое создание: между-тем, как женщины так нежны, так несебялюбивы, что оне могут забывать или скрывать свое собственное горе, утешая друга в отчаянии. Я не замечал - хотя я говорил с нею каждый день по возвращении из этого проклятого Дублина - что моя маленькая Елизавета была бледна, разсеянна, печальна и молчалива. Она, бывало, сидит совершенно-безмолвна, пока я болтаю, сложив руки на коленях, или утирая ими свои глаза. Повременам она скажет, бывало: "да, бедный, бедный!" как бы давая грустное подтверждение моей печальной истории, но большею частью она оставалась спокойна, поникнув головою, опершись подбородком на руку и прислонив ноги к решетке капища.

Однажды, по обыкновению, я наигрывал на той же струне: я рассказывал Елизавете, как после подарков, после переписки (если её царапанье заслуживает названия писец), как после всего этого только недоставало решительного слова, я рассказывал Елизавете, как в один проклятый день мать Глорвины встретила меня, когда я приехал в М--рр--н--сквер, словами: "Любезный, любезный, господин холостяк, мы считаем вас совершенно за родного! Поздравьте меня, поздравьте, мое дитя: милый Ход получил место судьи в Табого, и он женится на своей кузине, Глори".

-- Какой кузине? заревел я с изступленным хохотом.

-- Моей бедной Глорвине! Дети любили друг друга с-тех-пор, как начали лепетать. Я знаю, вы первый готовы радоваться в сердце их счастью.

И таким-образом, говорю я, оканчивая мою историю, я, который считал себя любимым, был брошен без малейшей жалости, я, который мог привести тысячу причин, доказывавших, что Глорвина была расположена ко мне, должен был выслушать, что она считала меня дядюшкою! Разве такия письма пишут племянницы? Кто слышал, чтоб дядя по целым часам ходил по Мерион-скверу в дождливую ночь и смотрел на окошко спальни, потому-что его племянница могла скрываться за ним? Я поставил на карту все мое сердце, и вот какова была мне награда! Целые месяцы она меня приголубливает; её глаза следят за мною; её проклятые улыбки приветствуют и чаруют меня, и минуту спустя, по призыву другого, она смеется надо мною и бросает меня!

Моя маленькая, бледная Елизавета, все поникнув головою, стонет: "О, мерзавец, мерзавец!" и рыдает так, что вы можете подумать, что её сердчишко разорвется.

-- Нет, говорил я: - моя милая, мистер О'Таут не мерзавец. Его дядя сэр Гектор отличный офицер; его тётка, урожденная Молай, все семейство очень-хорошее, хотя, я полагаю, в затруднительных обстоятельствах, и молодой Том...

-- Том? Его звали не Том, любезный господин холостяк; егь имя было Ви...ви...ильям!

И слезы полились снова.

Ах, мое дитя, мое бедное создание! и вы также испытали жестокий удар! вы также провели бурные ночи страданий! вы также прислушивались к печальному бою часов, встречали безотрадное восхождение солнца глазами, незнавшими сна, пробуждались от грёз, в которых, может-быть, любезный улыбался вам, нашептывал слова любви - о! с какою сладостью припоминаемые! Как! ваше сердце было также похищено? ваша кладовая также была обширна и опустошена! Бедная девочка! И я глядел в то печальное лицо, и не видел в нем скорби! Вы решились принять на себя сладкую обязанность - утешать мое больное сердце, а я не замечал, как ваше сердце истекало кровью! Что, вы более меня страдали, моя бедная девочка? Надеюсь, нет. Вы так молоды, не-уже-ли цвет вашей жизни поблек навсегда? Чаша бытия утратила всю сладость, солнце померкло или почти невидимо над вашею головою? Истина разом озарила меня: мне стало стыдно, что моя себялюбивая скорбь до того меня ослепила.

-- Как! сказал я: - мое бедное дитя. Вы также?....

И я указал вниз моим пальцем.

Она кивнула своею бедною головой.

Я знал, это был жилец, занявший нижний этаж вскоре после отъезда Слёмлэ. Это был офицер в бомбейской армии; он жил на квартире три месяца и отправился в Индию до моего возвращения из Дублина.

Елизавета ждет все это время, войдти ей? Нет, нет еще. Мне еще нужно сказать несколько слов о Прайорах.

Вы понимаете, что она уже более не была мисс Прайор улицы Вик и что дом даже в описываемое мною время давно перешел в другия руки. Капитан умер; его вдова со слезами просила меня у нея остаться; я и остался, не имея сил противостоять такой просьбе. Её показания в-отношении её дел были несовершенно-точны. Женщины часто ошибаются в денежных счетах. Хозяин, негодовавший, и не без повода, передал дом в улице Вик другим жильцам. Недоимки в платеже королевских податей обрушились на жалкую мебель бедной мистрис Прайор, и на одну ли только её собственность? на мои пожитки также: на мои красиво-переплетенные университетския книги, с изображением Бонифация, нашего патрона и епископа Бёджона, основателя коллегии, на мои изящные гравюры Рафаэля Моргена, купленные в дни студенчества. (Силы небесные! что заставляло нас брать в кредит первые оттиски Рафаэля, умирающих оленей, банкетов герцога Веллингтона? и т. п.); мою гармонию, за которою некто мурлыкал романсы моего сочинения (разумеется, слова, ловко-описывавшия мои страдания, мои надежды или мое отчаяние); на мой богемский хрусталь, купленный на Цейле, во Ыранкфурте-на-Майне; на портрет моего отца, служившого во флоте, в белых панталонах, с подзорною трубкою и, конечно, показывавшого морское сражение, происходившее на заднем плане; на миньятюру моей бедной матери, работы старого Адама Бёка, нарисованную карандашом и кармином и без малейших следов тальи; на мой чайник и молочник (чистого серебра) и сотню подобных безделушек, украшающих комнату одинокого человека. Я нашел все эти сокровища во власти исполнителей закона, и должен был заплатить пошлины за Прайоров прежде, нежели я мог снова вступить во владение моею собственностью. Мистрис Прайор могла вознаградить меня только вдовьими слезами и благословениями (Прайор еще прежде покинул этот мир, которого давно он перестал быть украшением). Слезами и благословениями она наделила меня вдоволь, и они были в порядке. Но зачем же, милостивая государыня, попрежнему подъезжать к моей чайнице? зачем запускать ваш палец - хорош палец! целую вашу лапу - в банку с вареньем? Но, что было ужасно! бутылки с вином и водкою текли точно так же по смерти Прайора, как и впродолжение его бездельной жизни. Раз, после обеда, мне вдруг случилась надобность вернуться домой и я накрыл на месте мою несчастную хозяйку, как она воровала мой херес. Она захохотала истерически и потом залилась слезами; она объявила мне, что, после смерти её бедного Прайора, она сама не знает, что говорит или делает. Положим, что речь её была несовсем-свежая, но, конечно, в этом случае она говорила истину.

Если хотите, я говорю слегка, необдуманно о старой мистрис Прайор, с её резкою, корыстолюбивою улыбкою, её рысью физиономией, нахмуренными бровями и отвратительным голосом; но, пожалуй, я мог бы явиться здесь и очень-серьёзным проповедником. Когда-то она была довольно-красивою женщиною с розовыми щеками, лгала не так безсовестно, не воровала хересу; сердце её было доступно для нежного чувства и, почем знать, может-быть, она цаловала очень-нежно своего отца, дряхлого, слабого священника, прощаясь с ним в тот самый вечер, когда она бежала через садовою калитку с мистером Прайором. Она нечужда была и материнского чувства; она выкормила ребятишек, как могла, своею пищею - грудью и ради их голодала, обирала и обкрадывала других. По воскресным дням она подновляла свое изношенное черное шелковое платье и шляпку, приглаживала воротничок и отчаянно держалась Церкви. У нея был вылинявший рисунок церкви и священнического дома в Дорсет-шире и силуэты отца и матери, которые сопровождали ее на всех квартирах, где она жила. Она часто переезжала, и во всех местах своего пребывания она непременно приставала к рясе приходского священника, говорила ему о её милом отце викарии {Священник, имеющий свой собственный приход и пользующийся всеми доходами, из которых он иногда нанимает помощника или кюрата (curate), за него исправляющого часть обязанности.}, богатом и ученом брате декане колегии Бонифация, давая чувствовать при этом, что доктор Сарджент мог бы делать более для своей бедной сестры и её семейства, еслиб желал. Она гордилась (о, жалкая, поношенная гордость!) тем, что принадлежала к духовенству; в свою молодость она читала много старомодных богословских сочинений и писала крупным почерком, которым она переписывала отцовския проповеди. За дела совести считала она, засвидетельствовав свое нижайшее почтение его преподобию мистеру Грину, попросить его объяснения такого-то места в его удивительной проповеди и привести, при случае, цитаты из Гукера Бевериджа и Иеремии Тэйлора. Я думаю, у нея была старая записная книжка с множеством подобных выписок, и она очень-ловко, хотя очень-забавно, умела приплести их к разговору. Грин принимал в ней участие; молодая, хорошенькая мистрис Грин иногда заходила к ней, негодуя внутренно на старого доктора Грауна, ректора прихода, за его холодность к мистрис Прайор. Между мистрис Прайор и Гринами начинались денежные дела; посещения мистрис Грин прекращались: знакомство мистрис Прайор было слишком накладно. Я помню, Пай Модлин, перед своим переходом в римскую церковь, был постоянно в маленькой гостиной мистрис Прайор с своими книжичками, картинками, образками и т. и т. д. - вы знаете. В Оксбридже они звали бедного Джока иезуитом; но в мою бытность в Риме я встретил его (с выбритою маковкою и в шляпе дона Базилио), и он сказал мне {То же, что и викарий, только приход его обширнее и доходнее.}: мой любезный холостяк, знаете вы эту особу на вашей квартире? Это хитрая тварь! она заняла у меня четырнадцать фунтов и не помню сколько - кажется, семь - у Барфута из Corpus Christi {Название одной из оксфордских коллегий.}, перед... перед самым нашим переходом. И я уверен, она успела еще занять у Пёммеля, чтоб отделаться от нас, иезуитов. Идете вы слушать кардинала? Ступайте, ступайте слушать его. Все идут: в Риме это самое фешонэбльное развлечение. И отсюда я заключаю, что есть лисы патрикеевны и в других исповеданиях, кроме римского.

Теперь маменька Прайор очень-хорошо знала про шуры-муры между своею дочерью и скрывшимся бомбейским капитаном. Подобно Елизавете, она называла капитана Иолкнигама, не задерживаясь, "мерзавцем"; но если я сколько-нибудь знаю женскую натуру - а я ее вовсе не знаю - старая хитрячка слишком-часто наводила свою дочь на офицера, сама усердно помогала кокетству, позволяла бедной Беси принимать подарки от капитана Иолкнигама, устроила и направила зло, которое за тем последовало. Вы видите в этом низшем слое жизни, не со всем-добросовестные маменьки ласкают, ублажают и завлекают с джентлменов, которых оне считают за хороших женихов, чтобы пристроить своих любезных детушек. Конечно, Прайорша действовала под влиянием самых лучших побуждений. Никогда, никогда это чудовище не видала Веси без меня или которого-нибудь из её братьев и сестер, а Джак и милая Елена не глупее других в Англии детей, объявляла мне мистрис Прайор, полная негодования; и еслиб один из моих мальчиков подрос; то Иолкингам никогда не осмелился бы повести себя так - безсовестная тварь! Мой бедный муж наказал бы его, как он этого заслуживает. Но что мог он сделать при своем разстроенном здоровье? О! вы мужчины, мужчины господин холостяк! Как вы безсовестны!

-- Помилуйте, добрейшая мистрис Прайор сказал я; - вы сами позволяете Елизавете приходить довольно-часто в мою комнату.

-- Чтоб наслаждаться беседою друга её дяди, человека благовоспитанного, который гораздо старше её! Конечно, мой любезный сэр! каждая мать желает добра своему детищу. И кому же мне довериться, как не вам, которые всегда были таким другом для меня и для моего семейства? спрашивает мистрис Прайор, утирая свои сухие глаза кончиком платка и стоя у камина с моим месячным счетом в руках, написанным её чотким, старомадным почерком и составленным с поразительною щедростью, которую она обыкновенно обнаруживала в разсчетах со мною.

на все наше семейство, а нас семеро; столько же сахару и масла - не удивительно, что вы страдаете печенью!

-- Но, моя милая, я люблю очень-крепкий чай, говорю я, а вы пьете такой слабый: я заметил это на ваших вечеринках.

-- Это, просто, срам, так грабить человека! кричит мистрис.

-- Как это добро с вашей стороны обвинять в воровстве, Флора! отвечаю я.

-- Это моя обязанность Чарлз! восклицает моя кузина. - Я хотела бы знать, кто такая та высокая, нескладная рыжая девка в коридоре?

Несчастный я! имя единственной женщины, которой принадлежало это сердце, была не Елизавета, хотя, сознаюсь, одно время я думал, что моя лиса-хозяйка не уперлась бы, еслиб я предложил сделать мисс Прайор супругою господина-холостяка. И не одни бедные и неимущие одержимы подобною страстью, но также и богатые. В самом высшем кругу - я слышал от первых авторитетов - идет такое же сватанье. Ах, женщина, женщина! ах, запойная супруга! ах, мать, любящая своих прекрасных дочерей! как развито в тебе это желание прибавить ко всем твоим титулам еще название тёщи! Мне говорили, когда ты его добилась, часто оно приносило горечь и разочарованье. Очень-вероятно, зять непочтителен к вам, грубое, неблагодарное животное! Очень может быть, дочь возстает против вашей власти, безчувственная змея! и вы все-таки продолжаете хитрить: Луиза и её муж обманули ваши ожидания, но вы пробуете найти мужа для Джемаймы и Марии и даже для крошки Тодльс, едва-бродящей по детской в прекрасных башмачках! Когда я вижу, как дерётся она с маленьким Томом, сыном вашего соседа, из-за ноева ковчега, или лезет с ним на деревянного конька, я уверен, вы думаете в вашей неразсудительной голове: "сойдутся ли эти ребятишки чрез двадцать лет?" И вы отрезываете Томи большой ломоть пряника и готовите хороший подарок ему на ёлку - вы это сами знаете, хотя он грубый, сорванец-мальчишка и уже прибил Тодльс и отнял у нея куклу и заставил ее плакать. Я помню, когда я сам страдал от поведения одной молодой особы, в столице, где вице-король имеет свое пребывание, и, пораженный жестокосердием её и её ближайшей родственницы, которая, я надеялся когда-то, будет моею тёщею, я воскликнул к моему другу, случайно декламировавшему несколько стихов из тенисоновского Улиса: "Клянусь Юпитером! Уорингтон, я уверен, когда молодые сирены махали своими зелеными шапками старому греческому капитану и его экипажу и приманивали его своими белыми руками и светлыми улыбками, и привлекали сладчайшими напевами, я уверен, маменьки сирен (с напомаженными накладками и разрумяненными щеками), оставались за скалами и кричали оттуда: "Гальциона, мое дитя, арию из Pirata! Милая Глакопис, смотри хорошенько на этого старого джентльмена на корме! Любезная Баенколпас, вот матрос на рее, он упадет прямо к твоим ногам, помани его только!" и так далее, и так далее. И я хохотал диким голосом отчаяния. Потому-что я сам также был на опасном острове и вернулся оттуда безумный, бешеный, которого надобно было связать.

И таким образом, когда белорукая сирена, по имени Глорвина, околдовывала меня своими соблазнительными взглядами и пением, я не замечал тогда, но теперь я знаю, что хитрая мать подущала этого лукавого ребенка.

Каким образом, по смерти капитана, исполнители закона заняли дом - я рассказал уже на предъидущей странице и не имею большого желания особенно распространяться об этом неприятном предмете. Я думаю, полицейские уже были на месте до окончательного передвижения Прайора; но он не знал об их присутствии. Что я должен был дать выкуп за всех - это еще не большая беда; я говорю только, что со стороны мистрис Прайор было очень-недобросовестно выставлять меня шейлоком перед деканом Бонифация. Довольно, довольно! я полагаю, есть другие господа, кроме Чарльза-холостяка, которые были оклеветаны в свою жизнь. Саржент и я после того объяснились, и мисс Бесси была причиною нашего сближения.

-- Честное слово, мой милый холостяк, говорил он мне в одно рождество, которое я приехал провести в старой коллегии: - не знал я, как много мое - гм! мое семейство было обязано вам! Моя - гм! племянница, мисс Прайор, передала мне различные черты - гм! великодушия, которое вы показали моей бедной сестре, и её еще более несчастному мужу. Вы поместили моего другого - гм! племянника - извините меня, если забыл его имя - в эту... как называется, она? школу синекафтанников; во многих случаях вы оказывали значительные денежные услуги семейству моей сестры. Университетския степени не придадут человеку доброго - гм! сердца, и мое честное слово, холостяк, я и моя - гм! жена, искренно благодарим вас!

-- Позвольте мне заметить вам, декан, отвечал я: - есть одно обстоятельство, за которое точно вы мне обязаны и которое сберегло также ваш карман.

-- Я нашел вам и мистрис Саржент очень-хорошенькую гувернантку для ваших детей и за очень-очень малое вознаграждение, говорю я.

-- Знаете ли, что мне стоит уже моя несчастная сестра и её семейство? говорит декан, покраснев, как капишон его докторской мантии.

-- Вы часто об этом говорили, отвечал я. - Вы взяли к себе Бесси гувернанткою...

-- Нянюшкою. Она выучилась по-латини и многому другому в моем доме! заревел декан.

-- Разве моя племянница... моя - гм! гувернантка моих детей жалуется на мое обращение? кричит декан.

-- Мой любезный декан, я спросил: - не-уже-ли вы предполагаете, что я стал бы выслушивать её жалобы, или по-крайней-мере повторять их до сегодняшняго дня?

-- А почему в сегодняшний день, холостяк, хотелось бы мне знать? говорит декан, расхаживая взад и вперед, полный негодования, по своему кабинету, под портретами св. Бонифация, епископа Бёджона и других дигнитариев коллегии: - а почему в сегодняшний день, холостяк, хотелось бы мне знать? говорит он.

-- Потому, мой любезный декан, что, пробыв с вами три года и, разумеется, усовершенствовавшись значительно, как должна каждая женщина в вашем обществе, мисс Прайор стоит, по-крайней-мере, пятьдесят фунтов более, нежели сколько вы ей даете, и я не дал бы ей говорить, пока не нашла бы она лучшого места.

-- Один мой богатый приятель, который, между-прочим, был в нашей коллегии, ищет гувернантку и ее рекомендовал ему мисс Прайор за семьдесят гиней в год.

-- А позвольте спросить, кто этот член нашей коллегии, который дает моей племяннице семьдесят гиней? спросил декан страстно.

-- Вы помните Ловеля, джентльмена-пансионера?

-- Сахаровара, который избавил вас от тю....?

Раскрасневшийся декан, который все время расхаживал но комнате, шумя своею мантиею, вдруг остановился, как огорошенный. Он посмотрел на меня. Он покраснел еще более и провел рукою по глазам.

-- Холостяк, говорит он: - я прошу у вас прощенья. Я забылся; да простит мне небо! Я забыл, как вы были добры к моим родним, моим - гм! бедным родным, и как благодарен я должен быть за покровительство, которое они нашли в вас. Голос его совершенно смирился, когда он говорил, и конечно, его раскаяние обезоружило негодование, которое я мог чувствовать против него. Мы разстались лучшими друзьями. Он не только сжал мне руку у дверей своего кабинета, но проводил меня до дверей коллегии и пожал мне руку на крыльце своего домика. Гёкис-наставник (которого мы в наше время звали Гекис-ботинки) и Ботс (мишурный профессор) случайно проходившие через двор, остановились в удивлении при виде такого чуда.

-- Холостяк, скажите пожалуйста, спрашивал Гёкис: - не сделали ли вас маркизом?

-- Саржент не провожает до своих дверей никого ниже Маркиза, говорит Гёкис шопотом...

-- Или хорошенькою женщиною, говорит Ботс (он не пропустит случая съострить). Холостяк, мой старый Тирезиас, не превратились ли вы par hasard в прелестную, молодую дамочку?

Но это обстоятельство было предметом толков в этот вечер не только в нашей столовой за вином, но и в целой коллегии. И потом другия события заставили всех смотреть на Саржента с особенным удивлением. Впродолжение целого терма Саржент не приглашал к себе нашего вельможу, лорда Саквиля (сына лорда Уигмора; отец лорда Уитмора; Дёф, вы знаете был хлебником коллегии). Впродолжение целого терма он только два раза нагрубил Пёрксу, младшему наставнику и то очень-слегка; и, что еще удивительнее, он подарил племяннице платье, дал свое благословение, поцелуи и отличную рекомендацию, когда она оставляла его, и обещал поместить одного из меньших братьев в школу. Это обещание - я считаю излишним прибавить - он свято исполнил, потому-что у Саржента были хорошия правила. Он груб; он не воспитан; он надутее всех, кого я только знал: он немного избалован счастьем, но он великодушен; он готов сознаться, что был несправедлив; и Боже мой! как он знает удивительно по-гречески!

Хотя мой покойный приятель капитан только умел тратить деньги, заработываемые его семейством, но его безславное присутствие оказывало доброе влияние на внутренний обиход. "Мой милый муж поддерживал всю семью", говаривала мисс Прайор, покачивая своею тощею головою из-под скромного вдовьяго чепчика. "Небу одному только известно, как я буду теперь промышлять для этих овечек, после его смерти". И точно, только после смерти этого вечного пастуха, волчье племя исполнителей закона напало на его ягнят, меня включая, хотя для меня давно прошла пора ягнячества и мятного соуса. Волки напали на наше стадо в улице Бик, говорю я, и опустошили его. Что оставалось мне делать? Мог ли я бросить вдову и детей в несчастьи? Я сам знавал невзгоду и знал, как помогают несчастному. Нет, я даже думаю, эта небольшая передряга; опись моего имущества {В случае неплатежа за квартиру, или различных домовых податей, хозяин и правительство обыкновенно захватывают себе и имущество всех живущих без разбора, оставляя им только одно носильное платье.} и проч. грубое нахальство людей, захвативших его: одного из них я чуть-чуть не побил, и другия события, случившияся в моей печальной жизни, разбудили меня и разсеяли мою грусть и меланхолию, от которой я страдал после жестокого поведения со мною мисс Мёллиган. Я знаю я проводил капитана до его последняго обиталища. Мои добрые друзья типографщики взяли одного из его мальчиков в свою контору. Синий кафтан и пара желтых чулок были обезпечены Августу; и видя, как дети декана гуляли в саду Бонифация с нелюбимою старою нянькою, мне пришло в голову предложить ему взять свою племянницу мисс Прайор - и да простит мне небо! я ни слова не сказал её дяде про академию и мисс Беленден. С вашего позволения, я на удивление расписал ее. Её грамматическия ошибки я прикрыл довольно-ловко; сожалел, что бедная мать Елизаветы принуждена была оставлять девочку в обществе невоспитанных людей и прибавил, что, конечно, она исправит свой язык в доме одного из отличнейших ученых в Европе и образованнейшей дамы. Честное слово, я это сказал, серьёзно смотря в лицо мистрис Саржент, полувоспитанной выскочке; и я смиренно уповаю, если эта ложь мне вмениться в грех, то ангел небесный примет в уважение, что побуждение было доброе. Но я полагаю, не этот комплимент, а желание достать гувернантку почти задаром подействовало на мадам Саржент. И таким образом Несси попала к своей тётке, вкушала хлеб зависимости, пила чашу унижения, наслаждалась невкусным блюдом смирения, воспитывала, как было ей по силам, своих несносных маленьких родственников и преклонила главу лицемерия перед доминусом дядею и надутою выскочкою, своею тёткою. Она самая воспитанная дама в Англии; она тщеславный поджарый кремень!

Мать Бесси неохотно разсталась с пятидесятью фунтами, которые её дочь получала из академии; но её удаление оттуда было неизбежно. Там случилась какая-то ссора, о которой девочка не желала особенно распространяться. Кто-то нагрубил мисс Беленден и мисс Прайор решилась не поддаваться, или, может-быть, она хотела оставить приют, напоминавший ей её собственное несчастие и забыть английского капитана? Приди сюда, товарищ по страданию! приди сюда, дитя несчастия, приди сюда! Здесь старый холостяк обменяется с тобой слезою.

по самую шею; голова смиренно поникнута: такова мисс Прайор. Она едва берет мою руку, которую я протянул ей. Она неохотно приседает мне и отвечает на мои вопросы скромными, односложными словами. Она постоянно обращается к леди Бекер, как бы ища её указания или подтверждения для своих ответов. Как! не-уже-ли шесть лет рабства до того изменили эту открытую, смелую девочку, которую я помню в улице Бик? Она выше, круглее, нежели была. Она неловка, сутуловата; но, конечно, у нея превосходная фигура.

-- Чай для мисс Сиси и мистера Бойгам прикажете подать сюда или в классную комнату? спрашивает буфетчик Бедфорд у своего господина.

-- Мисс Прайор смотрит вопросительно на леди Бекер.

-- В клас... начинает леди Бекер.

-- Здесь, здесь! ревут дети: - здесь гораздо-веселее, и вы, папа, пришлите нам фруктов со стола! кричит Сиси.

-- Первый звонок прозвонил? спрашивает Ловель.

-- Да, первый звонок прозвонил и бабушке пора идти; она всегда так долго одевается к обеду! кричит Поп.

И действительно, взглянув на леди Бекер, знаток сей-час увидит, что высокорожденная леди составная особа и её подложные прелести требуют особенно-тщательного расположения. Есть много старых, разваливающихся домов, в которых красильщики, стекольщики и столяры вечно работают.

-- Сделайте одолжение позвоните в колокольчик! говорит она торжественно мисс Прайор, хотя, я думаю, сама леди Бекер была ближе к нему.

также мой старый приятель) и молодой Бёльонс, мальчик под буфетчиком.

Леди Бекер указывает на ворох разных вещей, лежавших на столе, и говорит Бедфорду:

-- Пожалуйста Бетфорд, скажите моему человеку, чтобы он отдал эти вещи моей девушке Пингорн: пусть она возьмет их в мою комнату.

-- Позвольте мне их отнести, милая леди Бекер, говорит мисс Прайор.

Но Бедфорд, взглянув на своего подчиненного, говорит:

его были очень-важны и почтительны. Выпрямившись и с жестом не невежливости, не пренебрежения, леди Бекер уходит, в сопровождении мальчика, несущого нескончаемые картонки, шали, свертки, зонтики и пр. Милый Бойгам становился на голову при уходе своей бабушки.

-- Не повесничай! кричит маленькая Сиси (обыкновенно разыгрывающая роль маленького ментора перед своим братом).

-- Буду повесничать, когда хочу! говорит Поп и делает ей гримасы.

-- Вы знаете вашу комнату, холостяк? спрашивает хозяин дома.

-- Прежняя комната господина холостяка была всегда голубая комната, говорит Бетфорд, смотря на меня с добродушием.

--...терна, который любил господин холостяк. Шато-икем. Очень хорошо! - говорит Бетфорд. Как прикажите подать тюрбо, который вы привезли с собою? с голландским соусом? прикажете из омара сделать салад. Мистер Бонингтон любит салат с омаром, продолжает Бедфорд. Поп между тем лезет на спину буфетчика. Очевидно Бедфорд фаворит целого семейства. Несколько лет тому назад он поступил в него по моей рекомендации, и с-тех-пор был верным слугою, буфетчиком и мажор-домом Ловеля. Бедфорд и я всегда встречались хорошими друзьями.

-- Кстати, Бедфорд, отчего за мною не прислали к мосту баруш? кричал Ловель. Я должен был идти пешком всю дорогу до лому и нести лапту и колки для Попа, корзинку с рыбою и картонку с...

-- Хи-хи! ухмылялся Бедфорд.

-- Хи-хи! пропадите вы совсем! Чего вы стоите и ухмыляетесь? Я говорю, зачем я остался без экипажа? ревет хозяин дома.

-- Вы она взяла экипаж, И он указывает на дверь, через которую сейчас вышла леди Бекер.

-- Так зачем же не прислали за мною фаэтона? спрашивает барин.

-- Ваша маменька и мистер Бонингтон взяли фаэтон.

-- А отчего же им и не взять? мистер Бонингтон, хромает. Я целый день сижу за делом. Я бы хотел очень знать, почему им не взять фаэтона? говорит Ловель, обращаясь ко мне. Когда мы сидели, разговаривая, до появления мисс Прайор, леди Бекер сказала Ловелю:

конечно приедут обедать, Фридерик?

-- Конечно, они будут, сказал Ловель с надменною заносчивостью, которую я теперь начинаю понимать. Дело в том, что обе женщины спорили об обладании этим ребенком; но кто будет Соломоном, который решит, кому должен он достаться? Не я, нет, я не положу моего весла ни в чью лодку. Я хочу тихой жизни, мои любезные друзья, и переправьте меня через нее без шума.

-- Не мешало бы вам потеплее одеваться, говорил сурово Бедфорд, смотря на своего господина: первый звонок прозвонил четверть часа назад. Прикажете подать 34 года?

-- Вы уже готовы, холостяк, я вижу. Я надеюсь, вы останетесь с нами несколько времени - не так ли?

И он исчез, чтобы принарядиться в свой траур и крахмал. Я остался таким образом один с мисс Прайор и её юными питомцами, которые принялись сейчас же за свои детския шалости и ссоры?

-- Моя милая Бетси! говорю я, протягивая обе руки. - Я от души рад...

-- Die m'appelez que de mon nom paternel devant toutes mondes s'il vous plait mon cher ami; mon bon protecteur!

-- Oui, oui, oui! Parlez vous Franèais? J'aime tu aimes, il aime! Бонингтон, катящийся но гладкой дорожке.

Бетси приближается теперь ко мне и дает мне охотно свою руку, которую она прежде отдернула.

-- Я никак не думал, чтоб вы когда-нибудь отказали мне ее дать, Бетси, говорю я.

-- Не дать ее моему лучшему другу, говорит она, сжимая мою руку. - Ах, любезный господин холостяк, какая неблагодарная тварь я была бы, еслиб я это сделала!

-- Дайте мне взглянуть на ваши глаза. Зачем вы носите очки? Вы никогда их не носили в улице Бик, говорю я.

страннику нельзя отдохнуть под его столбами? Разве юная аравитянка не может расположиться здесь, в ожидании разсвета и появления каравана? Да, мое сердце Пальмира, но в нем обитала некогда царица (о Зенобия! Зенобия! и тебя увел пленницею О'Т. Страшно подумать!). Теперь я один, один среди глухой пустыни. Как бы то ни было, если странник придет ко мне, я приючу его под моею сенью и освежу его утомленные члены. Обопрись о мой мрамор на минуту твоею ланитою, юная дева, потом оставь меня и продолжай твой путь.

Вот что промелькнуло в моей голове, как бы в ответ на мою просьбу. "Дайте мне взглянуть на ваши глаза". Бетси сняла свои очки; я взял их и посмотрел на нее. Зачем я не сказал ей: "Моя милая, чудная Елизавета! глядя на ваше лицо, я вижу, что вы много перестрадали: в ваших глазах неисповедимая грусть. Мы, посвященные, знаем свою братью, членов общества печали. Мы оба потерпели крушение в различных кораблях, и вы брошены на этот берег. Пойдемте рука-об-руку, отъищем где-нибудь себе пещеру, которая бы приютила нас вместе". Я говорю, зачем я не сказал ей этого? Она пришла бы - я уверен, что она бы пришла. Мы были бы на половину соединены друг с другом. Мы заперли бы уголок в сердце, где находился скелет, не говорили бы ни слова про него; потом сломали бы забор и пили вместе жиденький чай в нашем общем саду. Я живу теперь в Помп-Корт. Мне было бы отраднее, нежели среди настоящого грязного уединения, с прачкою табачницею, которая преследует меня. Но для Бетси? Пожалуй, пожалуй; может-быть, и для нея также было бы лучше.

Я помню, эти мысли промелькнули в моей голове, пока я держал очки. И какое множество других вещей я припоминаю! Я помню двух канареек, дававших страшный концерт в своей клетке. Я помню голоса двух детей, ссорившихся на лугу, скрип колес экипажа, раздавливавших щебень, и потом старый, тонкий, знакомый голос, пропищавший мне на ухо: "Возможно ли, господин холостяк? вы ли это?" И рысья физиономия выглядывает на меня из-под старой шляпки.

-- Это мама, говорит Бетси.

моя милая - уверяю, вам нельзя дать более двадцати! И любезный мистер Бонингтон! О, сэр! позвольте мне сжать вам руку. Что за удивительная проповедь в прошедшее воскресенье! Весь Бёпнэ рыдал!

И крошечная женщина вытягивает свои поджарые руки и схватывает жирную руку осанистого мистера Бонингтона, как он и добрая мистрис Бонингтон входят в открытую дверь. Крошечная женщина встречает их. "Не угодно ли вам пойдти наверх, надеть ваш чепчик? Какие миленькия ленты! Как голубой цвет к лицу, мистрисс Бонингтон! Я всегда это говорила Елисавете", кричит она, заглядывая в небольшой сверток, который мистрис Бонингтон несла в руке. Обменявшись со мною дружескими приветствиями, эта леди удаляется в сопровождении своего маленького адъютанта-шакала. Осанистый священник оглядывает в зеркало свою самодовольную фигуру. "Ваши вещи в вашей старой комнате; угодно пойти в нее и почиститься немного?" шепчет мне Бедфорд. Вы видите, я принужден идти, хотя я думал, пока Бедфорт мне не заметил, что поездка на империале пётнейского омнибуса проветрила мое платье, придала моим юным щекам свежий, привлекательный румянец и не было необходимости чиститься.

Моя старая комната, как зовет ее Бедфорд, сообщалась двойною дверью с гостиною и из нея вы можете выйдти в окошко прямо на луг.

-- Вот ваши книги, вот ваша бумага, говорил Бедфорд, указывая мне дорогу в комнату. - Отрадно больным глазам снова увидеть вас здесь, сэр. Вы можете теперь курить. Клоренс Бекер курит, когда бывает здесь. Тонготи приготовит вам вино, которое вы любите.

И глаза доброго малого сверкают добродушием, когда он кланяется мне и уходит заняться приготовлением к столу. Конечно, вы угадываете, что этот Бедфорд был разсыльный мальчик в типографии в прежнее время. Что за странный человек! Я сделал ему добро, и он остался благодарен.