История Пенденниса.
Часть первая.
Глава шестнадцатая. Еще бури в луже.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: История Пенденниса. Часть первая. Глава шестнадцатая. Еще бури в луже. (старая орфография)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Еще бури в луже.

Поведение Пена в этом случае сделалось, разумеется, очень-скоро гласным; оно немало разсердило доктора Портмена и только позабавило майора Пенденниса. Бедная мистрисс Пенденнис была в совершенном отчаянии от ссоры и нехристианского поступка Пена. Повидимому, всевозможные беды, безпокойства, неприятности и даже преступления должны были произойдти от злополучной любви несчастного мальчика; она больше, чем когда-нибудь, желала удалить его навремя из Чэттериса, куда бы то ни было, только подальше от женщины, причинившей всем им столько хлопот.

Пен, когда нежная мать выговаривала ему и доктор Портмен сердито упрекал его за кровожадные и насильственные намерения, принял дело au grand sérieux со всею счастливою высокопарностью и важностью юности: он объявил, что и сам чрезвычайно сожалеет о происшедшем; что он был оскорблен без малейшого повода с его стороны; что он не позволит никому обидеть себя, не возстановив своей чести должным удовлетворением и, наконец, обратился к дяде с вопросом; мог ли он поступить иначе, как истинный джентльмен?

-- Ты шагаешь слишком-скоро, любезный друг, возразил дядя, сам несколько озадаченный, потому-что он же старался внушить племяннику некоторые из своих идей о чести джентльмена - идей старомодных, отзывавшихся пистолетом гораздо-больше, чем теперешния, более-умеренные понятия об этом предмете. - Я не говорю о том, когда дело идет между двумя джентльменами; но между двумя школьниками оно делается смешным, милый мой, решительно смешным.

-- Оно было до крайности богопротивно и вовсе недостойно моего сына, сказала мистрисс Пенденнис, со слезами на глазах, огорченная упорством мальчика.

Пен поцаловал ее и сказал очень-пышно:

-- Милая матушка, женщины не понимают этих вещей. Я отдался в руки Фокера, иначе я не мог поступить.

Майор Пенденнис оскалил зубы и пожал плечами. "Молодежь делает-таки быстрые успехи", подумал он. Мистрисс Пенденнис объявила, что этот Фокер пренегодный и пребезпутный мальчишка, который, наверно, испортит её сына, если будет с ним в одной коллегии. "Мне очень хочется не пускать его туда вовсе", сказала она: и одно только воспоминание, что покойный муж всегда намеревался поместить Пена в ту же коллегию, где он сам пробыл так недолго, удержало нежную мать от решительного veto насчет поступления его в университет.

Наконец решили, что Пен отправится гуда в октябре. Фокер обещал свести его с "самым лучшим народом"; и майор Пенденнис ожидал весьма-многого от того, что племянник его будет введен в университетскую жизнь и университетское общество этим удивительным молодым джентльменом: "Мистер Фокер знает всех лучших молодых людей, которые теперь в университете", говорил майор: "и Пен составит себе знакомства, которые будут ему в высшей степени полезны впоследствии. Там молодой маркиз Плинлиммонь, старший сын герцога Сент-Дэвида, лорд Магнус Чартерс также там, сын лорда Роннимида и двоюродный брат мистера Фокера (вы, конечно, помните, что леди Роннимид, урожденная леди Агата Мильтон); леди Агнеса пригласит его, разумеется, в Логвуд. Далеко не опасаясь короткости вашего сына с молодым Фокером - немножко-оригинальным и юмористическим, но весьма-благоразумным и любезным молодым человеком, которому мы чрезвычайно-много обязаны за его удивительное поведение в деле женитьбы на Фодрингэй - я смотрю на это, как на одну из благоприятнейших случайностей для Пена, и очень желаю, чтоб он сблизился, сколько возможно, с этим веселым молодым джентльменом.

Елена вздыхала и желала верить, что майору это известно лучше чем ей. Мистер Фокер, конечно, оказал большую услугу в фодрингэйском деле и она ему за то очень-благодарна; но она не могла удержаться от смутного предчувствия зла; все эти ссоры, самовольничанья и светски-философския правила пугали ее за будущую участь сына.

Доктор Портмен быль решительно того мнения, что Пену надобно поступить в коллегию. Он надеялся, что малый займется делом и будет пользоваться лучшим обществом. Он не сомневался в будущих отличиях Пена. Смирке отзывался как нельзя лучше о его способностях и доктор сам слышал, как он анализировал греческия комедии, и находил это весьма-удовлетворительным. Во всяком случае, ему надобно быть подальше от Чэттериса. Пен, отвлеченный от своих сердечных страданий новыми суматохами и хлопотами, объявил мрачно, что он готов повиноваться.

Были заседания суда и скачки, а следственно увеселения и прилив публики в Чэттерисе в августе и сентябре, и мисс Фодрингэй продолжала играть и давать свои прощальные представления на чэттерисском театре. Никто особенно не заботился ни о её присутствии, ни о её объявленном отъезде в Лондон, кроме лиц, которых мы ужь пересчитали; очень-натурально, что знать графства, имевшая в Лондоне свои дома и очень-вероятно после восхищавшаяся мисс Фодрингэй, когда она попала в моду в столице, не находила ничего особенного в актрисе маленького провинциального театра. Много гениев и много шарлатанов имели ту же участь прежде и после мисс Костиган. Милли переносила очень-спокойно небрежность публики, равно-как и все житейския неудобства и неприятности; она ела, пила, спала и играла свои роли с регулярностью, безмятежностью и комфортом, принадлежащими исключительно особам её темперамента. Какой кучи горя, забот и вредного волнения избегает безчувственность и здоровая тупость ума! Я не хочу этим сказать, что добродетель не добродетель потому только, что ничто не соблазняет её с истинного пути; - по-моему, тупоумие есть дар несравненно-драгоценнейший, чем мы вообще думаем, и счастливы весьма-многие, которых благодетельная природа снабдила добрым запасом этого противоядия!

В-течение этого периода, Пен часто и с печалью в сердце бывал в чэттерисском театре. Все это немало тревожило мать, и она бы непременно не раз вмешалась тут некстати, еслиб её не останавливал майор, постоянно ее ободрявший; светский хитрец заметил в болезни Пена благоприятные признаки: сильные пароксизмы стихотворства. Он декламировал стихи, прохаживаясь по разсадникам цветов, или бормотал их сквозь зубы, сидя по вечерам в своем семейном кружке. Раз, бродя, для развлечения, по всему дому, в отсутствие Пена, майор нашел в его комнате толстую книгу; то была английские и латинские стихи, с цитатами из классиков в выносках, внизу страниц, на схоластический манер. Он не так плох, подумал благоразумно дядя; философ Палл-Малл-Стритта дал заметить матери Пена (может-быть, несколько к тайному её неудовольствию, потому-что она была женщина романическая и сантиментальная), что молодой джентльмен в последния две недели приходил к обеду совершенно-голодный, и также обнаруживал весьма-приличный аппетит по утрам за завтраком. "Право, мэм, я бы и себе желал того же", говорил ей майор, с горестью помышляя о своих желудочных пилюлях: - "Будьте уверены, малый начинает спать хорошо". Это было жестоко, но справедливо.

Неимея кому бы открыть душу - с матерью Пен не мог говорить о своих сердечных страданиях; дядя трактовал о них с презрительною усмешкой, которая хотя и прикрывалась вежливостью, однако сильно задевала Пена за живое; а Фокер был слишком-груб, чтоб понять и оценить эти сантиментальные тайны - юноша наш почувствовал удвоение дружбы к куратору, или, вернее, никогда не переставал иметь Смирке терпеливым слушателем, когда пускался говорить об этом предмете. Что за влюбленный без поверенного? Пен употреблял Смирке, как Коридон ильмовое дерево, для вырезывания на нем имени своей возлюбленной; но Пен воображал себя преисполненным дружбы к куратору, потому-что мог изливать в его ухо вздохи и горести своей души; а наставник имел свои причины быть всегда готовым на призыв молодого человека.

Привязанность Пена изливалась во множестве сонетов к "другу сердца", как он величал куратора, которые тот принимал с большим сочувствием. Он потчивал Смирке софическою и алкаическою латинью. Песни любви умножались под его плодовитым пером, и Смирке провозглашал их прекрасными и сам верил этому. С другой стороны, Пен выражал безпредельную благодарность Небесам за ниспослание Смирке такого друга, в такую минуту жизни. Он подарил ему свои наилучшим образом переплетенные книги и золотую часовую цепочку, и хотел непременно, чтоб тот принял на память его двухствольное ружье. Пен съездил в Чэттерис и купил в долг золотой рейсфедер (денег у него не было и он еще оставался в долгу у Смирке за некоторые из фодрингэевских подарков), который подарил Смирке, с надписью, о вечной и неизменной преданности куратору; а тот, разумеется, радовался каждому новому знаку расположения нашего молодца.

Близкий отъезд Пена, весьма-естественно, приводил в отчаяние бедного наставника: с ним вместе уедут все радости и занятия Смирке. Под каким предлогом может он тогда ездить всякий день в Фэрокс за получением от хозяйки ласкового слова и взгляда, для него столько же необходимыми, как скромный обед, которым кормила его мадам Фрибсби? Артур уедет - и Смирке будут дозволены только редкие визиты, наравне с обыкновенными знакомыми; уроками катехизиса маленькой Лауре можно пользоваться только по разу в неделю, а Смирке обвился как плющ вокруг Фэрокса и тосковал при мысли о предстоящем закрытии этого рая. Высказать ли ему на коленях свои чувства вдове? Он стал перебирать в её обращении все признаки, лестные его надеждам. Три недели тому назад, она похвалила его усердие, благодарила его очень-мило за дыню, привезенную им к маленькому обеду у мистрисс Пенденнис; она сказала, что останется ему навеки благодарною за дружество к Артуру; и когда Смирке объявил, что привязанность его к этому милому юноше безпредельна, она, конечно, отвечала в романическом духе, выражавшем её чувствительную благодарность и расположение ко всем друзьям сына. Объясниться ли ему? или повременить? Если он объяснится и она откажет, тогда - страшно подумать - ворота Фэрокса запрутся для него навсегда, а в Фэроксе весь мир для мистера Смирке!

Так-то, о любезные читатели! все на свете заняты гораздо-больше своими собственными горестями и заботами, чем делами и печалями ближних. Пока мистрисс Пенденнис горюет о том, что разлучается с сыном и лишается того влияния, которое имела над ним; пока теперь он быль под её крылом, он выступит один на житейское поприще; пока великая душа майора беснуется при мысли об аристократических лондонских собраниях, где бы и он согревался взглядами герцогов и герцогинь, еслиб не это проклятое дело, задерживающее его в несчастной провинциальной норе; пока Пен толкается между своею страстью и другим, более-приятным ощущением, еще несознанным, но уже волнующим его значительно: именно, пламенным желанием видеть свет: - мистер Смирке имеет свою частную заботу, которая не покидает его изголовья и сидит позади его на лошадке. Как мы одиноки на свете, как себялюбивы и скрытны! и таков каждый из нас! Вы, например, покоитесь сорок лет на одной подушке с вашею супругой, а кричит ли она, когда вас мучит подагра, или отнимает ли у вас сон её зубная боль? А ведь вы воображаете себя соединенными как-нельзя-лучше. Ваша безхитростная дочка, повидимому сама невинность, преданная исключительно своей мама и фортепьянному уроку, не думает, ведь, ни о ком - только о молодом поручике, с которым танцовала на последнем бале. Ваш честный и откровенный сынок, приехавший к вам из школы на праздники, спекулирует внутренно на деньги, которые вы дадите ему, и помышляет о долге пирожнику. Почтенная бабушка, дремлющая в углу и готовая чрез несколько месяцев сняться с якоря на тот свет, так же точно занята своими исключительными мыслями: она, может-быть, переносится лет за пятьдесят назад, к тому балу, на котором произвела такой эффект и танцовала котильйон с капитаном NN, прежде-чем ваш батюшка предложил ей свою руку. Или, например, какое восторженное и преувеличивающее все на свете существо ваша прекрасная супруга! Как вы пленены ею! А между-тем, ну-ка, отвечайте чистосердечно: говорите вы ей для меня один вкус, а для вас другой: словом, мы с вами две бесконечные разности и окружены такими же точно более или менее отдаленными от нас островками. Но возвратимся лучше к нашему влюбленному наставнику и займемся покуда его заботами.

Смирке имел одну поверенную своей страсти - безтолковейшую из женщин, мадам Фрибсби. Никто не знает каким-образом она сделалась мадам Фрибсби: она оставила Клевринг, с намерением определиться к одной модистке в Лондон, под именем мисс Фрибсби; она уверяла, будто бы получила новое звание в Париже, во время жительства своего в этой столице. Однако не станем углубляться в эту тайну. Довольно, если скажем, что она оставила Клевринг хорошенькою вертушкой, а воротилась пожилою женщиной с меланхолическим выражением лица; купила магазин у покойной мистрисс Гарботтль и взяла к себе на житье старушку-мать; она была очень-сострадательна к бедным; ходила постоянно в церковь и пользовалась отличнейшею репутацией. Не было во всем Клевринге никого, не исключая самой мистрисс Портмен, кто бы перечитал столько романов, как мадам Фрибсби. Для этого занятия, по правде сказать, было у нея достаточно свободного времени, так-как очень-немногие, кроме жителей ректории и Фэрокса, утруждали ее заказами; постоянное чтение подобных книг сделало её до-того нелепо-сантиментальною, что в её глазах жизнь человеческая была ничего больше как огромная любовная сказка; она не могла видеть мужчину вместе с женщиной, невообразив тотчас же, что они умирают от любви друг к другу.

После того, как мистрисс Пенденнис посетила куратора (о чем мы говорили, много страниц тому назад), мадам Фрибсби решила, что мистер Смирке, должно-быть, влюблен в мистрисс Пенденнис, и принялась изо всех сил помогать этой любви с обеих сторон. Она редко видала мистрисс Пенденнис, и то в публике и в церкви, в фамильной загороженной скамье. Вдова наша мало нуждалась в искусстве модистки и большую часть своих платьев и чепчиков делала сама; но в те редкие случаи, когда мадам Фрибсби видала у себя мистрисс Пенденнис, или когда езжала к ней с почтением в Фэрокс, она никогда не упускала оказии расхвалить куратора: рассказывая вдове, какой у него ангельский характер, как он кроток, трудолюбив и одинок; она удивлялась, как до-сих-пор ни одна дама не сжалится над ним.

Елена смеялась над этими сантиментальными замечаниями и удивлялась, с своей стороны, почему сама мадам Фрибсби не сжалится над своим жильцом и не утешит его Мадам Фрибсби качала головой, говоря: "Mong cure a boco souffare", и, прикладывая руку к сердцу, "It est more en Espaing Madame" присовокупляла она со вздохом. Она гордилась своим знанием французского языка и говорила на нем с большею охотой, чем правильностью. Мистрисс Пенденнис не старалась проникнуть в секреты этого раненного сердца: кроме немногих близких знакомых, она была со всеми очень-нелюдима и даже горда: она смотрела на наставника своего сына побольше как на прислужника этого молодого принца; и хотя этот наставник имел, конечно, право на отличие, но был все-таки в роде вассала дома Пенденнисов. Нельзя сказать, чтоб постоянные намеки мадам Фрибсби на куратора особенно нравились ей. Надобно было иметь необычайную сантиментальную прозорливость, чтоб найдти в мистрисс Пенденнис тайную склонность к наставнику; но мадам Фрибсби упорно держалась своего заблуждения.

Жилец её всегда был очень-расположен толковать об этом предмете с своей чувствительной хозяйкой. Всякий раз после того, как мадам Фрибсби удавалось расхвалить вдове мистера Смирке, она возращалась от нея с вестью, что мистрисс Пенденнис сама отзывалась о нем очень-хорошо. Eire soul au monde est bien ouneeyoung, говорила она, посматривая на гравюру, изображавшую французского латника, в медной кирасе - украшение её комнаты: "будьте уверены, когда молодой Пенденнис отправится в коллегию, его ма соскучится в своем одиночестве. Она еще совершенно-молода: вы не дадите ей больше двадцати-пяти лет. Song cure est touchy - jong suis sure. Je conny cela biang. Ally, Monsieur Smirke.

Он скромно краснел, он вздыхал, надеялся, боялся, сомневался; он иногда поддавался восхитительной идее - величайшим его удовольствием было сидеть в комнате мадам Фрибсби и говорить об этом предмете. Так-как большая часть разговора велась клеврингскою модисткой на французском языке, а старушка, мать её, была к тому же глуха, то она, разумеется. не могла тут понимать ни слова. Старушка была некогда ключницей, а потом женою и вдовой буфетчика прежнего баронета Клевринга.

говоривший грандиозно как лорд, сознавал себя до крайности признательным; он просил мистера Смирке располагать его влиянием, если он будет в чем-либо нуждаться. И тут-то мистер Смирке почувствовал, что настает кризис. Он мучился и терзался всеми истязаниями, свойственными подобному положению.

Очень-понятно, что мадам Фрибсби не могла также не почувствовать живейшого участия к делу любви мистера Пена и мисс Фодрингэй. Она была в Чэттерисе, видела эту актрису на сцене и объявила, что Фодрингэй слишком-стара и черезчур ломается. Она беседовала о страсти Пена с полудюжиной старых дев и старых баб в мужском платье, которых всегда довольно в маленьких провинциальных городках и которые составляли клеврингское "порядочное общество". Капитан Глендерс объявил, что Пен будет чорт, а не молодец, и что он начал рано; а мистрисс Глендерс возразила на это просьбою удержаться от таких безнравственных замечаний, хоть из уважения к жене. Она сказала, что это будет для мистрисс Пенденнис урок за её гордость и сумасбродное ослепление к сыну. Мистрисс Пайбус объявила, что многие люди гордятся совершенными пустяками, и по её мнению, она не может понять, с чего жена аптекаря чванится как знатная леди? Мистрисс Уэпшот отозвала своих дочерей с той стороны улицы, где однажды Пен остановился на лошади у лавки седельщика, чтоб купить себе новый хлыст. Все эти дамы делали из любопытства визиты в Фэрокс, старались утешать вдову и завязать с нею разговор о фодрингэнском деле; но все, поодиначке, были отбиты надменною холодностью мистрис Пенденнис и ледяною учтивостью майора.

Эти поражения нисколько не прекратили болтовни, и сплетни постоянно возрастали насчет фэрокских жителей, капитан Глендерс, отставной кавалерист, который, при половинном жалованье и большом семействе, должен был довольствоваться грогом вместо бордоского, бывал изредка в Фэроксе извещал приятеля своего, майора Пенденниса обо всех баснях, переходивших из уст в уста в Клевринге. Мистрисс Пайбус взяла нарочно место внутри чэттерисского дилижанса и поехала в Джордж-Отель собственно за справками. Лакей мистрисс Спирс угощал грума мистера Фокера в Кэймуте с тою же целью. Говорили, что Пен повесился с отчаянья в огороде, но дядя обрезал веревку; что страдалица к этом деле, мисс Костиган, покинутая Артуром, и что ей должны были заплатить значительную сумму, чтоб как-нибудь заглушить дело; многие из клеврингских жителей могли даже сказать с точностью, как велика была эта сумма; разумеется, что цифра была для каждого повествователя различна.

Пен потрясал гривой и бесновался как разъяренный лев, когда эти скандалы, задевавшия честь мисс Костиган и его собственную, дошли до его слуха. Зачем мистрисс Пайбус не мужчина (усы у нея были порядочные), и тогда он мог бы вызвать ее на дуэль и застрелить? Встретив раз мистера Симко, Пен бросил ему с высоты седла свой лошади такой взгляд и так грозно стиснул в руке хлыст, что Симко поспешил домой и сочинил речь, в которой говорил о позорищах скоморохов (тут заключался двойной удар - доктор Портмен, как всем было известно, посещал театр), и о юношестве на пути к вечной гибели, в таких выражениях, что самому нехитрому уму прямо приходили на ум Пен и его жизненный путь. И чего не придумали на счет бедного юноши?

После истории с Гобнеллем, Пен сделался не только развратником, но и смертоубийцей; имя его было синонимом всего ужасного и преступного, от чего содрогается человечество. Но это еще не все: не о нем одном болтал весь Клеверинг - его бедная мать должна была также сделаться жертвою сплетней.

-- Он ездил туда каждый день, самым открытым манером, милая, продолжала мистрисс Спирс.

-- Тут есть с чего бедному покойнику Пенденнису повернуться в гробу, сказала мистрисс Уэпшот.

-- Она его никогда не любила.

-- Вышла замуж за его деньги, это всем известно: была нищею, нахлебницей леди Понтипуль.

-- Тс! вот идет мистрисс Портмен.

В это время супруга доброго ректора входила в лавку мадам Фрибсби, чтоб посмотреть на полученные из Лондона модные картинки. Дело в том, что у мадам Фрибсби не стало сил выдерживать дольше: раз, после долгого разговора с жильцом о приближающемся отъезде Пена и после того, как куратор отправился дать один из последних уроков этому молодому джентльмену, мадам Фрибсби сообщила мистрисс Пайбус, завернувшей к ней вместе с мистрисс Спирс, свое сильное подозрение, почти уверенность, что существует взаимная привязанность между одним джентльменом и одной дамой - той дамой, которой негодный сын совершенно отбивается от рук - и что скоро будет очень-интересная свадьба.

Разумеется, что мистрисс Портмен поняла все сразу, лишь-только ей об этом сказали. Каков хитрец куратор! Он придерживается Симке, и она его никогда не жаловала. И каково подумать, что мистрисс Пенденнис берет себе в мужья такого человека, после замужства с таким человеком, каков был покойный Пенденнис! Она едва могла пробыть пять минут у мадам Фрибсби - так ей хотелось поспешить в ректорию и сообщить эту важную новость доктору Портмену.

Услыша такую весть, доктор Портмен взбесился до крайности на своего куратора. Первым движением его было желание разорвать с ним все связи и просить его перейдти в другой приход. "Этот кислый мямля воображает себя достойным такой женщины, как мистрисс Пенденнис - вот дерзость непостижимая!" прорвался он.

-- Ты всегда приберешь самую любезную причину, Бетси, кричал ей ректор. - Ну, может ли женщина почти с взрослым сыном выходить замуж в другой раз?

-- Вы воображаете, что этим правом пользуются только мужчины, доктор Портмен, возразила супруга его, ощетинясь.

-- Глупая старуха! Когда я умру, ты можешь выходить за кого хочешь. Я распоряжусь на этот счет в моем завещании, милая, и передам своему преемнику венчальное кольцо; тень моя явится к тебе на свадьбу и будет плясать усерднее всех твоих гостей.

-- Грешно и стыдно тебе говорить такия вещи, отвечала мистрисс Портмен, с готовностью расплакаться.

-- Не лучше ли тебе поговорить с мистером Смирке, Джон? спросила она, успокоенная поцелуем мужа, всегда разглаживавшим её чело, лишь-только оно хмурилось.

-- Когда Пен уедет, cadil quaeslio, посещения Смирке в Фэрокс кончатся сами собою, а потому нечего тревожить вдову. А нея довольно хлопот с сорванцом-сыном и без всех здешних сплетней. Все это выдумки той дуры, Фрибсби.

-- О, разумеется! Мнение мое обо всех женщинах, с которыми мы знакомы, утвердилось не от недостатка предостережений с твоей стороны, отвечал доктор со смехом. - Мадам Фрибсби дура и любит сплетничать, как и многия другия; но она добра к бедным, заботится о своей матери и ходит в церковь каждое воскресенье по два раза. А что до Смирке, моя милая (тут лицо доктора приняло комическое выражение, которого жена его не заметила, обратив внимание на мистрисс Пайбус, хлопотавшую о чем-то на рынке): - а что до Смирке, моя милая Бетси, обещай мне не говорить ни одному смертному то, что я тебе сообщу под величайшим секретом...

-- Что такое, мой милый Джон? Конечно, я никому не скажу...

-- Ну, хорошо. Я не могу сказать, чтоб это было дело решенное, заметь себе; но еслиб ты узнала, что мистер Смирке, уже несколько лет, помолвлен с одной молодой девицей, мисс... мисс Томпсон - если желаешь знать её имя... это та, которая живет на Клэпгам-Коммоне - да, на Клэпгам-Коммоне, недалеко от дома старухи мистрисс Смирке - кчему тогда годится твоя история о Смирке и мистрис Пенденнис?

-- Зачем же ты не сказал этого прежде? И ты давно об этом знаешь? Как же все мы ошиблись в этом человеке!

прошу тебя опровергать, от кого бы ты ее ни услышала.

С этими словами доктор ушел в свой кабинет, а мистрисс Портмен, видя, что погода замечательно-прекрасная, вздумала воспользоваться ею и сделать несколько визитов.

Выглянув в окно, доктор вскоре заметил, что супруга его выходит из дома, разряженная впух. Она перешла через рыночную площадь, раскланиваясь направо и налево с торговками, и заглянула в лавку бакаленника и в "магазин разных товаров"; потом, своротив на Лондон-Стрит, она приостановилась на минуту против окон мадам Фрибсби и, смотря на развешенные модные новинки, повидимому, колебалась, войдти ли ей или нет. Она, однако, пошла дальше и все шла, неостанавливаясь, до дверей садика мистрисс Пайбус, которыми вошла в коттедж этой дамы.

Разумеется, что в это время муж потерял ее из вида.

-- Ух! воскликнул он мысленно: - какую же я ей отлил пулю! Прости меня Бог, но должно же было остановить сплетни и басни об этом доме. Это мой дом, и я сегодня же поговорю со Смирке, сегодня же позову его обедать.

этого джентльмена. Он подошел к дверям мадам Фрибсби в то самое время, как Смирке выходил из них.

Мистер Смирке был разряжен впух, в щегольских шелковых чулках и лакированных башмаках. Накрахмаленный белый галстух был повязан самым безупречным бантом, и золотые запонки блестели на белоснежном белье. Волосы были напомажены и завиты, вероятно, щипцами мадам Фрибсби, а белый кембриковый носовой платок надушен самым восхитительным о-де-колоном.

-- О, gracilis puer! кричал ему доктор: - куда это? А я только-что хотел зазвать тебя обедать с нами.

приключилось на дороге и он прибыл к дому мистрисс Пенденнис, сохранив свой накрахмаленный бант в наилучшем порядке.