История Пенденниса.
Часть вторая.
Глава семнадцатая. Опять Шеффердс-Инн.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: История Пенденниса. Часть вторая. Глава семнадцатая. Опять Шеффердс-Инн. (старая орфография)

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Опять Шеффердс-Инн.

Увидев этого господина, наш друг, Пен, радостным и громким голосом сказал: "как вы поживаете, мистер Боус?" и порывисто подал ему руку; но вы могли бы заметить, как покраснел Пен (также покраснела и Фанни), и когда Боус и Артур пожали друг другу руки и первый иронически выслушал показание последняго, что он хотел посетить квартиру мистера Костигана, в обществе водворилось мрачное и как-бы виновное молчание, которое Пен пытался разсеять болтовней и шумом. Шум мистера Артура, разумеется, прогонял молчание, но мрак оставался и густел, подобно тому, как темнота густеет в подвале, когда в нем зажжена только одна свеча. Пенденнис старался описать, в шуточном виде, вчерашния происшествия и пытался передразнивать Костигана, тщетно-умолявшого сборщика билетов в Воксале. Какой посторонний человек мог подражать такому совершенству? Никто не смеялся. Мистрисс Больтон не понимала, какую роль разъигрывает мистер Пенденнис, и говорит ли он о сборщике билетов или о капитане. У Фанни было встревоженное лицо и она силилась слегка хихикать. Старый мистер Боус был пасмурен, точно как в то время, когда он гудел на скрипке в оркестре или играл трудную пьесу на старом фортепиано в Задней-Кухне. Пен чувствовал, что рассказ его неудачен; голос его постепенно слабел, умалялся и наконец смолк; снова все стало мрачно. Можно было слышать, как разнощик проходил по плитам под аркою Инна; стук его каблуков был замечен всеми.

-- Так вы хотели навестить меня, сэр? сказал мистер Боус. - Не угодно ли вам будет пожаловать в мою квартиру? Вы ей сделаете большую честь, я уверен. Оно высоконько, но...

-- О, я сам живу на чердаке, и Шеффердс-Инн вдвое веселее Лемб-Курта, сказал мистер Пенденнис.

-- Я знал, что вы живете в третьем этаже, сказал мистер Боус: - и хотел сказать - пожалуйста не сочтите моего замечания неучтивым - что воздух в третьем этаже здоровее для джентльменов чем воздух дворницкой.

-- Сэр! сказал Пен, в котором пламя снова вспыхнуло от гнева и который расположен был к ссоре, как обыкновенно бывает, когда человек неправ. - Позвольте мне выбирать общество без...

-- Вы изволили сказать, что хотели удостоить своим посещением мое смиренное жилище, проговорил мистер Боус грустным голосом. - Позволите показать вам дорогу? Мистер Пенденнис и я, мы старые приятели, мистрисс Больтон - давнишние знакомые и встречались друг с другом еще на заре жизни.

Старик указал на дверь дрожащим пальцем, держа в другой руке шляпу и приняв позу, немножко-театральную; так и слова его были отчасти искусственны и выбраны из разговоров, которые он в-течение жизни слышал из подкрашенных уст ораторов перед лампами сцены. Но он не разъигрывал роль или не маскировался, что Пен знал очень-хорошо, хотя ему и хотелось потешиться над мелодраматическими манерами старика.

-- Пойдемте, сказал он: - если вы так торопитесь. Прощайте, мистрисс Больтон; прощайте, мисс Фанни; я всегда буду с удовольствием вспоминать о нашей ночи в Воксале и будьте уверены, не забуду про билеты в театр.

И он взял её руку, пожал ее, чувствовал её пожатие, и ушел.

-- Право, какой славный молодой человек! воскликнула мистрисс Больтон.

-- Вы так думаете, ма? сказала Фанни.

-- Я думала, на кого он похож. Как была я в Уэлльсе у мистрисс Сэрль, продолжала мистрисс Больтон, глядя сквозь оконную занавеску вслед Пену, шедшему по двору с Боусома": - так был молодой джентльмен из Сити, который приезжал в тильбюри, также в белом, настоящая его копия; только у него бакенбарды были черные, а у мистера Пенденниса - рыжие.

-- Помилуйте, ма! Да и у него черные! сказала Фанни.

-- Он приезжал для Эмли Будд, которая танцовала Коломбину в "Арлекинском Рожке или Наваринской Битве", когда мисс де-ла-Боски была больна; хорошая танцовщица и с прекрасной фигурой для сцены, а он был богатый сахаровар в Сити и имел дом за городом, в Омертоне. Он частенько возил ее в тильбюри по Гозуэлль-Стрит-Роду и однажды они поехали, да тихонько и обвенчались в церкви св. Варфоломея, в Ститфильде. Теперь она держит свою карету и я видела её имя в газет: она была в числ распорядительниц бала в доме лорда-мера в пользу женского приюта. Посмотри также на леди Майрабель, дочь капитана Костигана: она была актриссой, все знают.

Так говорила мистрисс Больтон и продолжала на ту же тему, то поглядывая сквозь оконную занавеску, то перетирая кружки и тарелки и разставляя их по местам в угловом шкапе. Она кончила речь, когда Фанни и она вытрясли, сложили столовую скатерть и уложили ее в ящик в столе.

Хотя Костигану прежде хорошо были известны денежные средства и ожидания Пена, но я полагаю, Кос забыл сведения, приобретенные несколько лет назад в Четтерисе, или, может-быть, природный энтузиазм заставлял его преувеличивать доходы его друга. Он в самых блестящих красках описал ферокский парк мистрисс Больтон, прогуливаясь с ней, во время побега Пена с Фанни; распространился об огромном богатстве знаменитого дяди Пена, майора, и обнаружил самое близкое знакомство с имуществом Артура, как денежным, так и поземельным. Очень-вероятно, что мистрисс Больтон ночью думала об этих предметах и мечтала, как её Фанни будет разъезжать в собственной карете, подобно старой подруге мистрисс Больтон, танцовщице на Уэлльском театре.

При последней операции складывания скатерти, эти две женщины, по необходимости сошлись одна с другой, и когда Фанни взяла скатерть и сделала последнюю складку, мать взяла девушку за подбородок и поцаловала ее. На щеках Фанни снова вспыхнул румянец. Что он значил? В настоящее время нечего было тревожиться. Одно удовольствие заставляло так краснеть бедную Фанни. Бедная Фанни? Как? уже ли любовь опасна, оттого, что она так приятна вначале и так горька под конец?

надела шляпку, взяла корзинку, с. которой хаживала на рынок, и отправилась; только-что она ушла, Фанни уселась у окна, из которого видна была дверь квартиры Боуса и не сводила глаз с этой части Шеффердс-Инна.

Бетси-Джен и Амелия-Анна жужжали в одном углу на дворе и показывали вид, будто читают книжку с картинками, которую одна из них держала вверх ногами. То была важная и страшная брошюра, из коллекции мистера Бильгина. Фанни не слушала болтовню сестер; она ничего не замечала, кроме дверей Боуса.

Наконец она слегка вздрогнула и глаза её засияли. Он выходить. Он должен будет опять проходить мимо её двери. Но её бледное личико тотчас же изменилось. Пенденнис, действительно, вышел, но за ним следовали Боус. Они вместе прошли под аркою. Он только снял шляпу и поклонялся, увидев ее, но не остановился поговорить. Прошло три-четыре минуты - о, Боже мой, как длинны казались оне Фанни! она нетерпеливо ждала, что он зайдет к ней; Боус воротился один и зашел в дворницкую.

-- Где ваша ма, моя милая? спросил он Фанни.

-- Не знаю, отвечала Фанни с досадой. - Кажется, мистер Боус, я не слежу за ма, куда она ходит.

Когда Бетси-Джен и Амелия-Анна выдержали экзамен, которому подверг их Боус, они вознаграждены были пряничными медалями и ушли спорить за них на дворе. Между-тем Фанни взяла какое-то шитье и показывала вид, будто занимается им, тогда-как душа её была в сильном волнении и досаде. Боу с сидел насупротив выхода из дворницкой на улицу. Но особа, которую он, может быть, надеялся увидеть, не являлась опять, и мисириссь Больтонь пришла с рынка и застала мистера Боуса вместо особы, которую она также надеялась видеть. Читатель, может-быть, угадает, как зовут эту особу.

Свидание между Боусом и его гостем, когда они оба взошли наверх в квартиру, занимаемую Боусом вместе с потомком милезийских владетелей, было несовсем-удовлетворительно для того и другого. Пен был угрюм. Если у Боуса и было что-нибудь на уме, он не хотел высказывать своих мыслей в присутствии капитана Костигана, который оставался в комнате впродолжение всего визита Пена; надо прибавить, что Костиган вышел из спальни только за несколько минут до прихода этого джентльмена. Мы были свидетелями deshabille этой благовонной эссенции несся от него, когда он радушно обнимал своего посетителя. Рука, совершавшая это объятие, горестно тряслась; удивительно, как она могла держать бритву, которою бедный джентльмен ежедневно работал на своем подбородке.

Комната Боуса была так же опрятна, как безпорядочна была комната его товарища. Скромный гардероб его скрывался за занавеской; книга его и рукописные ноты красиво расположены были на полках; литографированный портрет мисс Фодрингэй в роли мистрисс Галлер, с неровной подписью актриссы в углу, постоянно висел над кроватью старого джентльмена. Леди Майрабель писала гораздо лучше, чем умела писать мисс Фодрингэй. После брака, леди трудилась усердно, чтоб изучить искусство писания; и когда нужно было написать пригласительную записку или поблагодарить за приглашение, отлично исполняла это дело. Боус, впрочем, больше любил прежний её почерк, прежний способ выражения прекрасной артистки. Он имел только один образчик нового её стиля - записку в ответ на песню, сочиненную и посвященную леди Майрабель её покорнейшим слугою Робертом Боусом, и этот документ хранился в его конторке вместе с другими важными бумагами. Он учил теперь Фанни Больтон петь и писать, как учил в прежнее время Эмли. В природе человека привязываться к чему-нибудь. Когда отняли у него Эмли, он взял ей преемницу. Так человек, потеряв ногу, берет костыль, или, потерпев кораблекрушение, привязывается к плоту. Латюд, без-сомнения, отдал свое сердце женщине, прежде чем влюбился в мышь, в Бастилии. Есть люди, которые в молодости чувствуют или внушают героическую страсть, а оканчивают тем, что радуются ласкам или тревожатся болезнью пуделя. Но тяжело было Боусу и оскорбительно для его чувств, как человека и сантименталиста, что ему снова пришлось встретить Пена на своей дороге, ухаживавшого за этой маленькой Фанни.

Между-тем Костиган был в полной уверенности, что его компания совершенно приятна мистерам Пенденнису и Боусу и что Пенденнис пришел именно с тем, чтоб сделал визит ему. Он выразил свое удовольствие за этот знак вежливости и обещал заплатить за это одолжение (это был не единственный долг капитана), по-крайней-мере несколькими визитами своему молодому другу. Он благосклонно угощал его дневными новостями или, лучше сказать, новостями за десять дней до того; потому-что Пен, в качестве журналиста, припомнил, что читал некоторые из новостей капитана в Sporting and Theatrical Newspaper, газете, которая была оракулом Костигана. Он утверждал, что сэр Чарльз и леди Майрабель уехали в Баден-Баден и будто они сильно упрашивали и его, Костигана, приехать туда к ним. Пен заметил с величайшею важностью, что Баден-Баден, как он слышал, место очень-приятное и что великий герцог чрезвычайно гостеприимен к Англичанам. Костиган отвечал, что гостеприимство приличествует великому герцогу; что он серьёзно думает посетить его, и сделал несколько замечаний насчет великолепных празднеств в Дублинском Замке, при его превосходительстве графе Понтантерри, на которых он, Костиган, был смиренным, но довольным зрителем. И Пен, слушая эти часто-повторяемые и памятные рассказы, припомнил время, когда он отчасти верил им и имел некоторое уважение к капитану. Ему пришла на память Эмли, первая любовь, маленькая комната в Четтерисе и разговор с Боусом на мосту. Он снова почувствовал совершенно-доброе расположение к обоим старым своим приятелям и от души пожал им руки, когда встал, чтоб идти домой.

с намерением проводить его из Шеффердс-Инна.

Предосторожность мистера Боуса была несчастлива. Слабое преследование бедного старика возбудило гнева, в мистере Артуре Пенденнисе. "Чорт его побери! Что это значит, что он следить за мной, как гончая собака?" думал Пен. И он разразился хохотом, когда прибыл в Странд, в свою квартиру и подумал о стратагеме старика. То был нечестный смех,

Артур Пенденнис! Может-быть, эта мысль поразила самого Артура, потому-что он, вслед за смехом, покраснел.

Он ушел из дома, чтоб прогнать мысли, занимавшия его, каковы бы эти мысли ни были, и побывал в разных увеселительных местах, но безуспешно. С трудом взобрался он на самый верх панорамы; но когда, запыхавшись, поднялся туда, там вместе с ним очутилась и дума, которая не отставала от него. Он отправился в клуб и написал длинное письмо домой, письмо чрезвычайно-остроумное и саркастическое, в котором, разумеется, не сказал ни слова о Воксале и Фанни Больтон, полагая, что этот предмет, как он ни интересует его самого, не будет интересовать матери и Лауры. Ничто не могло остановить на себе его внимания, ни романы и новые книги, ни важный и почтенный Джоукинс (единственный человек в городе), который хотел вступить с ним в разговор, ни одно из развлечений, которые он пробовал, убежав от Джоукинса. Он проходил мимо Комического Театра за возвратном пути домой и увидел, что на аффише, на воротах, красными буквами напечатаны пьесы: "Оглушительный Фарс", "Катайся со смеха", "Старые английския проказы". Он пошел в кресла и увидел милую мистрисс Лири, как обыкновенно, в мужском платье, и знаменитого буффа, Тома Горсмена, переодетого женщиной. Переодеванье Горсмена показалось ему гадким, отвратительным унижением; плутовские взгляды и панталоны мистрисс Лири не произвели на него ни малейшого эффекта, и он опять засмеялся, горько засмеялся про-себя, вспомнив впечатление, какое она сделала на него в первую ночь по приезде его в Лондон, так недавно еще, а между-тем как давно, давно!