Записки Барри Линдона, эсквайра.
Глава XIX. Заключение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки Барри Линдона, эсквайра. Глава XIX. Заключение. (старая орфография)

ГЛАВА XIX.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Еслиб свет не был составлен из расы неблагодарных негодяев, которые разделяют с вами ваше благополучие, пока оно продолжается, и, даже в то время, когда вы откармливаете их дичью и отпаиваете бургондским, - смеются над вашим великодушием, я уверен, что заслужил бы доброе имя и отличную репутацию в Ирландии, где щедрость моя была безгранична, где с роскошью моего дома и моими пирами не мог поравняться ни один современный мне нобльмен. Пока длилось мое великолепие, вся страна имела полную свободу пользоваться им. В моих конюшнях стояло столько кровных скакунов, что можно бы было ремонтировать драгунский полк; в погребах моих было столько вина, что можно бы было поить допьяна целые округи втечение нескольких лет. - Замок Линдон обратился в главную квартиру множества бедных джентльменов. Я неиначе выезжал на охоту, как сопровождаемый десятками молодых людей из лучших фамилий в государстве. Мой сын, маленький виконт, представлял собою принца; его воспитание и манеры, даже в раннем его возрасте, показывали в нем достойного представителя двух фамилий, от которых он происходил, и, право, ужь я и не знаю, какие громадные надежды основывал я на этом мальчике, и предавался тысяче сладостных мечтаний относительно его будущого успеха в жизни, и роли, которую ему суждено будет разыгрывать в свете. Но судьбе угодно было, чтоб я не оставил потомства и окончил свое поприще бедным, одиноким и бездетным. Конечно, я имел многие недостатки, но никто не может сказать, что я не был добрым и нежным отцом. Я любил этого мальчика страстно, даже, может быть, с слепым пристрастием; я ни в чем ему не отказывал. О, с какою бы радостью пожертвовал я собою, чтоб только сохранить его драгоценную жизнь! Мне кажется, с тех пор, как я лишился его, не проходит дня, в который бы его светлое личико с пленительной улыбкой не смотрело на меня с высоты Небес, куда переселился он; не проходит дня, в который бы я не думал о соединении с ним. Смерть похитила этого прелестного ребенка на девятилетнем возрасте, в самом цвете красоты, когда он обещал так много; память о нем так глубоко запала в мое сердце, что я никогда не мог забыть его; его душа витала по ночам около моей одинокой подушки; много раз, в веселой и шумной беседе, в то время, когда бутылка переходила из рук в руки в круговую, когда раздавались и громкий говор и громкий хохот, я задумывался и углублялся в воспоминание о нем. И теперь еще я ношу на-груди моей локон его шелковистых каштановых волос; этот локон, я унесу его с собой в бедную могилу, куда скоро, без сомнения, будут положены больные старые кости Барри Линдона.

Мой Брайан имел удивительно бойкий характер, обуздывать который даже и я не всегда был в состоянии, а тем более мать и другия женщины, над попытками которых управлять им он часто смеялся. Даже моя мать (она называла себя мистрисс Барри Линдон, в честь моей новой фамилии) не имела на него ни малейшого влияния; из этого не трудно заключить, какою силою воли обладал этот ребенок. Еслиб не эта воля, то, быть может, он жил бы и теперь: быть может по зачем эти сетования? Не в лучшем ли он месте теперь? Какую бы пользу оказало ему наследство нищого? - Все делается к лучшему.... во всем вола Божия! Чтожь де дать, если мне, его отцу, суждено остаться в этом мире, с тем, чтоб оплакивать его преждевременную смерть.

В октябре месяце я отправился в Дублин, повидаться с одним адвокатом и денежным человеком, приехавших в Ирландию посоветоваться со мной насчет вырубки Хактонского леса, который я решился продать до последней ветки, - потому что место это мне страшно опротивело и к тому же я сильно нуждался в деньгах. В этой сделке встретились некоторые затруднения. Мне сказали, что я не имею права распоряжаться лесом. В невежественных крестьянах, населявших поместье, до такой степени возбуждена была ненависть ко мне, что бездельники отказались прикоснуться к деревьям топором, и мой агент (этот мошенник - Ларкинс) писал ко мне, что его жизнь будет в опасности, если он решится на дальнейшее опустошение поместья. К этому времени роскошная мебель в Хактоне была вся распродана; а что касается до серебра, то я озаботился взять его с собой в Ирландию, и поручить его хранению банкира, который впоследствии, когда мне встретилась самая крайняя нужда в деньгах, выдал за него шесть тысяч фунтов стерлингов.

И так, я отправился в Дублин, повидаться там с английскими купцами, и до такой степени умел убедить мистера Сплинта, плимутского кораблестроителя и лесоторговца, что за Хактонский лес он согласился немедленно выдать мне одну треть настоящей его стоимости, всего пять тысяч фунтов, которые я, стесняемый со всех сторон кредиторами, принял с удовольствием. Мистер Сплинт не встретил ни малейшого затруднения к вырубке леса. Он взял целый полк плотников и пильщиков с своей собственной и с королевской Плимутской верфи, и через два месяца Хактонский Парк представлял собою пространство безлеснее болота Оллен.

Эта поездка и эти деньги не посчастливились мне. Большую часть из них я проиграл в клубе Дэли, и, следовательно, долги мои не уменьшились ни на пенни. Из всей суммы, полученной мною за Хактонский лес, осталось каких нибудь двести фунтов, с которыми я и возвратился домой в весьма унылом расположении духа; между тем, мои дублинские кредиторы следили за мной, и, услышав, что я проигрался, подали на меня ко взысканию на несколько тысяч фунтов стерлингов.

Несмотря на неудачу в игре, я купил в Дублине, согласно моему обещанию - а когда я обещаю что побудь, то непременно исполняю, каких бы ни стоило мне пожертвований, маленькую лошадь в подарок милому Брайану, в наступавший десятый день его рождения. Это было прекрасное животное стоило мне порядочной суммы; но для моего неоцененного сына, я не жалел денег. Лошадь была довольно дикая: она сшибла с себя одного из моих жокеев, который хотел было ехать на ней, и через эту попытку он сломал себе ногу. Я же ехал на ней весьма покойно почти до самого дома, но ее усмиряло мое искусство и моя тяжесть.

Подъезжая к дому, я приказал отвести ее в дом одного фермера, с тем, чтобы он хорошенько ее выездил, Брайану же, который с нетерпением хотел увидеть маленькую лошадку, сказал, что ее приведут в день его рождения; и тогда я обещал ему взять его в отъезжее поле, а себе - удовольствие познакомить прелестного мальчика с охотой, которою со временем он должен был управлять вместо своего нежно-любящого отца. Но увы! Этому отважному мальчику не суждено было мчаться по полям за красным зверем, не суждено было занять почетное место между дворянством его отечества, место, которое предоставляли ему его происхождение и гениальные способности!

Я не верю ни снам, ни предчувствиям, но не могу не сознаться, что когда человеку угрожает какое нибудь несчастие, то оно не иначе приходит, как с странными и страшными предзнаменованиями. Лэди Линдон два раза видела во сне своего сына; но, как в это время она была чрезвычайно нервозна и раздражительна, то я не обращал ни малейшого внимания ни на её, ни на свои собственные опасения. В минуту неосторожности за бутылкой вина после обеда, я проговорился Брайану, что лошадь уже приведена, и что она находится на ферме Дулана, где грум Минн выезжает ее.

-- Обещай мне, Брайан, вскричала мать: - что без отца ты не будешь ездить на ней.

-- Вы бы лучше молчали, сударыня, сказал я, разсердись на её неуместную боязливость, которая проявлялась теперь в ней безпрестанно; но вместе с тем, я обратился к Брайану и прибавил: - я обещаю вам, милорд, хорошия розги, если, вы осмелитесь сесть на эту лошадь без моего позволения!

Полагаю, что такое обещание не испугало мальчика, нетерпеливо желавшого испытать удовольствие прокатиться верхом на маленькой лошадке; а вернее всего, он был уверен, чтэ любящий отец не сдержит такого обещания, потому что на другой день, когда я, после вечерней попойки, встал довольно поздно, мне донесли, что Брайан вышел из дому на разсвете, прошмыгнув через комнату своего наставника (это был Редмонд Квин, наш кузен, которого я взял на свое содержание) и я ни сколько не сомневался, что шалун ушел на ферму Дулана.

Я взял большой бичь и во весь опор поскакал за ним, дав себе клятву сдержать свое обещание. Но, да простить меня Небо! В трех милях от замка я увидел идущую ко мне на встречу печальную процессию; крестьяне стонали и выли, как это водится в подобных случаях у ирландцев; подле вели черную лошадь под уздцы, и на снятой с петель двери, которую несли несколько человек, лежал мой несчастный, кой малый, мой неоцененный маленький Брайан. Да, это он, он в сапожках со шпорами, в малиновом кафтанчике, обшитом золотом! Его ненаглядное личико покрылось мертвенной бледностью. Протянув мне рученку, он улыбаясь сказал мне, болезненным, умирающим голосом: - папа, ведь вы не накажете меня? - да, папа? В ответ на эти слова я залился слезами. Я много раз видел умирающого человека; мне знаком и предсмертный взгляд. В сражении при Кунерсдорфе, пуля сразила маленького барабанщика, которого я очень любил; и когда я подбежал, чтоб дать ему несколько капель воды, он посмотрел на меня с тем же самым выражением, с которым смотрел на меня маленький Брайан.... в этом взоре нельзя было ошибиться. Мы принесли его домой и во все стороны разослала гонцов за докторами.

Но что сделает доктор? в состоянии ли он оказать какую нибудь помощь в борьбе с страшным, непреклонным, непобедимым врагом? Медики только подтвердили наши опасения, только увеличили наше отчаяние своими словами о безнадежном положении мальчика. Брайан ловко вскочил на лошадь, твердо сидел на ней, когда она бесилась и прыгала, и, наконец, преодолев её упрямство и бешенство, направил ее через каменный забор, подле дороги. На вершине этого забора лежало несколько ни с чем не связанных камней; лошадь задела за них передними копытами и вместе с храбрым наездником опрокинулась на другую сторону. Маленький Брайан в один момент вскочил на ноги бросился за лошадью, которая, лягнув его в спину, вырвалась из рук. и понеслась по полям; но сделав несколько шагов, бедный Брайан упал, как простреленный пулей. Бледность покрыла лицо его, и крестьяне думали, что он уже умер. Несчастный ребенок пришел, однакоже, в чувство, когда ему влили в рот несколько капель вина: но он не мог пошевелить ни одним членом; у него поврежден был хребет; нижняя часть всего тела находилась уже в омертвелом состоянии, когда его уложили в постель; жизнь в другой половине не долго продержалась. Он провел с нами еще два дня, и в эти два дня тщетно утешали мы себя, тщетно поддерживали надежду на его выздоровление.

Виечение этого времени, характер милого ангела, повидимому, совсем изменился. Он просил и мать и меня простить его за непослушание, в котором чувствовал себя виновным перед нами; неоднократно повторял, что ему хотелось бы видеть брата своего Буллингдона, и говорил:

-- Булли лучше вас, папа; он никогда так не бранится; он учил меня многому хорошему, когда вас не было дома.

Взяв руку матери и мою, в свои маленькия ручонки, он просил нас не ссориться и любить друг друга, чтоб мы могли встретиться на Небесах, куда, по словам Булли, не принимают тех полей, которые бранятся. Лэди Линдон была тронута до глубины души увещаниями бедного, страдавшого ангела; не менее её был тронут и я. Я бы желал, чтоб она доставила мне возможность следовать совету, который завещал нам умирающий мальчик.

Наконец, через два дни он умер. Я лишился надежды моей фамилии, счастия и Гордости моей жизни, звена, соединявшого меня и лэди Линдон.

умирающий ребенок!

И я обещал ей; но бывают обещания, выполнить которые вне человеческой власти, особенно в отношении к такой женщине, как моя жена. Впрочем, после этого печального события, мы значительно сблизились друг с другом, и втечение нескольких месяцев, были совершенными друзьями.

Не считаю за нужное говорить, с какою роскошью мы похоронили его. У дверей склепа, в который мы опустили драгоценный прах Брайана, я застрелил роковую лошадь, которая убила его. Я находился в таком бешенстве, что готов был застрелить самого себя. Еслиб я не страшился такого страшного преступления, то сделал бы это, и быть может к лучшему; потому что, какова была жизнь моя с тех пор, когда с груди моей сорвали этот пленительный цветок? - Меня ожидал впереди нескончаемый ряд бедствий, обид, несчастий, умственных и телесных страданий, никогда еще не выпадавших на долю человека.

Лэди Линдон, постоянно капризная и раздражительная, сделалась, после катастрофы с нашим сыном, еще тревожнее и предалась набожности с таким пламенным усердием, что в иные минуты вы бы приняли ее за съумасшедшую. Ей показывались различные видения. То прилетал к ней ангел и говорил, что смерть Брайана была наказание ей за её пренебрежение к своему первенцу. То она видела во сне Буллингдона все еще в живых; то предавалась такой глубокой горести о его кончине, как будто она лишилась единственного и лучшого сына, тогда как Брайан, сравнительно с Буллингдоном, был тоже самое, что алмаз перед простым булыжником. Тяжело было видеть её съумасбродные причуды и трудно преодолеть. В округе начали поговаривать, что графиня лишилась разсудка. Мои злые враги не замедлили подтвердить молву, и присовокупить; что я был причиною её помешательства, что я довел ее до съумасшествия, что я убил не только Буллингдона, но и родного сына; ужь я и не помню, чего только они не приводили в мое обвинение. Их ненавистные клеветы даже и в Ирландии достигли своей цели; - мои друзья стали покидать меня. Как и в Англии, они начали с того, что перестали принимать участие в охоте; и, когда я приезжал на конския скачки или на ярмарку, они находили причины избегать встречи со мной. Меня называли то нечестивым Барри, то Линдонским демоном; провинциальные сквайры сочиняли на счет меня удивительные легенды; пасторы говорили, что во время Семилетней Войны я перерезал безчисленное множество монахинь, что призрак Буллингдона каждую ночь посещает мой дом. Однажды на ярмарке в соседнем городе, когда я намеревался купить куртку для одного из моих лакеев, - стоявший подле меня человек сказал: "эту куртку он покупает для милэди Линдон". - Из этого обстоятельства возникла легенда о жестокости моей к жене; - при этом множество подробностей было рассказываемо относительно моей изобретательности мучить и терзать ее.

Потеря сына производила тяжелое впечатление не только на мое сердце, как на сердце любящого отца, но и вредила моим личным интересам в весьма значительной степени, потому что теперь, когда не было прямого наследника на именье Линдон, когда здоровье лэди Линдон совершенно разстроилось и не было ни малейшей надежды на приращение семейства, - гнустные Типтоффы, поставиве себя в главе партии, образовавшейся с целию распространять о мне невыгодные слухи, начали употреблять тысячи средств к моему огорчению. Они вмешивались во все мои распоряжения по имениям, поднимали страшную тревогу, когда я срезывал в лесу палочку, отдавал на аренду клочок негодной земли, продавал картины, или посылал в переделку несколько унций серебра. Они запутывали меня в нескончаемые тяжбы, подавали жалобы лорду Канцлеру, затрудняли моих агентов в исполнении их обязанностей: - словом, заставляли меня считать мою собственность за чужую, и распоряжались, как им было угодно. Что еще хуже всего, они имели сношения и сделки с моей прислугой; потому-то, малейшее замечание, сделанное мною лэди Линдон, было известно повсюду; - приятельская веселая беседа, по их клевете, превращалась в шумную оргию. Они увеличивали счет выпитых мною бутылок и произнесенных ругательств до невероятного числа. Конечно, в последнем обстоятельстве было много правды; в этом я признаюсь чистосердечно. Я человек, как говорится, старой школы, любил пожить и поговорить, ни чем не стесняясь; но, во всем, что я делал и говорил, не было ничего дурного, как у многих негодяев, которые прикрывают свои пороки маской лицемерства.

Признаваясь во всем откровенно, я не могу утаить, что употреблял всевозможные усилия и средства к отвращению козней врагов моих. Я прибегнул даже к хитрости, не вполне оправдываемой. Все мое благополучие зависело от наследника имени и состояния фамилии Линдон. Умри только лади Линдон, здоровье которой с каждым днем становилось все слабее и слабее, и я на другой же день остался бы нищим; все мои денежные, пожертвования на улучшение поместья приняли б ни за что; все долги остались бы на моих плечах: все враги мои восторжествовали бы, что, для человека с благородной душой, было бы убийственно.

По этому, признаюсь, самым искренним, самым пламенным моим желанием было - взять верх над негодяями, а так как я не мог этого сделать, не имея наследника, то решился, во что бы то ни стало, приобресть его. Еслиб я имел его, хотяб и не совсем прямого, относительно моей крови, то дело приняло бы совершенно другой оборот. Я сообщил этот план лэди Линдон, которую заставил быть, по крайней мере наружно, самой послушнейшей женой - но несмотря на то обстоятельство, что никогда не позволял ни одному письму не от нея, ни к ней прейти мимо моих рук, что не позволял ей видеть никого, кроме тех лиц, которые, по моему мнению, и при её разстроенном здоровьи, могли составлять ей самое приличное общество. - гнусные Типтоффы узнали об этом плане, протестовали против него, не только письмом, но и позорными, оскорбительными статьями в журналах, в которых называли меня отцом "подложнык детей". Само собою разумеется, я отвергал эту клевету - и нельзя было не отвергать ее; я предложил встретиться с кем нибудь из Типтоффов на поле чести, с тем, чтоб доказать ему, что он бездельник и лжец, хотя, быть может, и не в этом случае. Но они отказались от предложения, которое принял бы всякий благородный человек. Мои надежды на приобретение наследника разсеялись совершенно. Леди Лимон сопротивлялась предложению с такой энергией, какою только может располагать слабодушная, больная женщина: - она говорила, что сделав уже одно преступление, скорее согласится умереть, чем решится на другое. Однакож, я легко успокоил её сиятельство: план не удался, и тщетно было бы повторять попытку. Еслиб мы имели теперь дюжину законных детей, то враги мои непременно бы сказали, что она у нас приемыши.

И так, дела мои находились теперь в самом дурном положении. Все предприятия мои решительно неудавались; - мои земли, купленные на занятые деньги, не приносили ни малейшей прибыли, между тем, я должен был платить огромные проценты на суммы, на которые они были куплены. Я чувствовал, что сеть, опутавшая меня, становилась все плотнее и плотнее, и я не видел никакой возможности вырваться из её петель.

В добавок ко всем моим стесненным обстоятельствам, спустя два года после смерти Брайана, моя жена, причуды и странности характера, которой я переносил втечение двенадцати лет, решилась оставить меня, и уже составила план избегнуть, как она выражалась, моего тиранства.

Моя мать, единственное существо, остававшееся верным мне вовремя моих, несчастий (и действительно, она одна говорила о мне как должно и представляла меня в надлежащем свете; она одна считала меня, жертвой моего собственного великодушного, и доверчивого характера), моя мать, говорю я, первая открыла заговор, в мотором хитрые и злобные Типтоффы, по обыкновению, были главными действующими лицами. Мистрисс Барри, несмотря на тяжелый характер, была неоцененною особой для меня в моем доме, который давным бы давно дошел до совершенного раззорения, еслиб не её распорядительность, и превосходная экономия в содержании моей многочисленной фамилии. Что касается до лэди Линдон, то она была слишком элегантная лэди, чтоб заниматься хозяйством; - она проводила целые дни с своим доктором, или за книгами, являлась между нами только по моему приглашению, и при этих случаях между ней и моей матерью непременно возникала ссора.

Мистрисс Барри, напротив, имела особенный талант к управлению делами, всякого рода. Она заставляла служанок ходить, как говорится по струночке, а лакеев исполнять свои обязанности, быстро; в одно и то же время она наблюдала за бургонским в погребе, и за овсом и сеном на конюшне; за соленьем и вареньем, за картофелем и сенокосом, за боем поросят и домашней птицы, за прачечной и пекарней, и за тысячью мелочей огромного хозяйства. Еслиб все ирландския домохозяйки были подобны ей, то, уверяю вас, во многих домах там, где слоями наростает теперь пыль и паутина, - пылал бы в каминах яркий огонек, во многих парках, там, где растет теперь один только чертополох, - паслись бы стада овец и рогатого скота..Если что нибудь спасало меня от. последствий бездельничества.моих врагов, и моего простого, великодушного и безпечного характера, так одно только удивительное благоразумие этого неоцененного создания. Она никогда не ложилась спать пока не водворялось во всем доме; спокойствие и тишина, пока не потухали все свечи; а вы можете себе представить, что это ей стоило не малого труда при человеке с моими привычками, при человеке, у которого каждый вечер собиралось до дюжины весельчаков (хитрых бездельников и коварных друзей, как оказалось впоследствии), который пил с ними до поздняго часа, и который редко ложился спать в трезвом виде. Много и много раз случалось, что эта добрая душа сама снимала с меня сапоги, сама с помощию слуг укладывала меня в постель, сама уносила свечу, и поутру первая приносила мне освежающее питье состоящее из кружки пива. В ту пору разгульная жизнь была в моде. Выпить полдюжины бутылок вина считалось делом весьма обыкновенным. Кофе и чай были предоставлены лэди Линдон, её доктору и старым женщинам, составлявшим её общество. Мистрисс Барри гордилась тем, что я пил больше всякого мужчины в округе - что я пил, по её словам, едва ли не больше моего родителя.

Весьма естественно, что лэди Линдон ненавидела мою мать. Впрочем она не первая, не она и последняя, ненавидит свою свекровь. Я поручил моей матери иметь над причудами её сиятельства строгий надзор, а это, вы можете догадаться, было одной из причин, по которым милэди не жаловала мистрисс Барри, - я, однакожь, не обращал на то внимания. Помощь и бдительный надзор мистрисс Барри были для меня неоцененны. Еслиб я приставил к милэди двадцать шпионов, и тогда они не доставили бы мне той пользы, какую доставляла бдительность и безкорыстное попечение моей матери. Она спала с ключами под подушкой; от её бдительного взора ничто не ускользало. Как тень, она следила за каждым движением графини, она знала все, что делала милэди с утра и до вечера... Если милэди выходила в сад, мистрисс Барри не спускала глаз с калитки; если она хотела прокатиться, мистрисс Барри провожала ее, и на всякий случай подле кареты скакали два грума в моей ливрее. Хотя милэди не соглашалась и хотела предаваться в своей комнате угрюмому молчанию, но я убедил ее ездить в церковь по воскресным дням вместе со мной, в карете шестерней, и являться на балы не случаю конских скачек, каждый раз когда представлялась возможность не встретиться там с полицейскими приставами, которые осаждали меня дома и ловили вне его. Все это подало повод к новым клеветам. Мои завистники говорили, что я держал жену свою в заточении. Между тем, как зная её легкомыслие и замечая её безумное пренебрежение ко мне и к моим родным, пренебрежение, которое начиняло заменять то, что было в равной степени безумной нежностью, я должен был бдительно смотреть, чтоб она не убежала. Оставь она меня, и я на другой же день был бы погибшим человеком. Это обстоятельство заставляло меня и мою мать иметь над милэди самый строгий надзор. Что касается до клеветы, будто бы я хотел сделать из жены моей пленницу, то я с презрением отвергаю ее. Каждый муж обращает жену свою в пленницу до некоторой степени: желал бы я знать, что бы вышло из того, еслиб женщинам позволено было уходить из дому и приходить когда вздумается. В жтом отношении я исполнял только законную обязанность, предоставленную мужу.

Но с хитростью женщины ни что не может сравниться, не смотря на всю мою бдительность, на все меры предосторожности, лэди Линдон ускользнула бы от нас, если бы я не имел на моей стороне такой же хитрой и дальновидной женщины, как и сама милэди. Пословица правду говорит, что лучший способ поймать вора - поручить это другому вору. Всякий подумает, что при всей строгости, которою окружена была милэди, особенно когда мне известно было содержание всех писем к её родственникам и знакомым, жившим в отдаленной части Ирландии, лэди Линдон не представлялось ни малейшей возможности иметь сношения с своими сообщниками, а между тем она вела переписку над самым моим носом и весьма тонко составляла план своего побега, как это сейчас будет рассказано.

на несколько тысяч); из Дублин и в Дублин безпрестанно посылались картонки с платьями, шляпками, кружевами, фалбалами, и т. п. Вместе с нарядами получались и письма от магазинщицы, в ответь на безчисленные заказы милэди. Все эти письма проходили чрез мои руки до некоторого времена без малейшого подозрения. А между тем, эти-то письма, с помощию симпатических чернил содержали в себе всю корреспонденцию её сиятельства, и страшные обвинения против меня. Прошло много времени прежде, чем открылась эта переписка..

Дальновидная мистрисс Барри заметила, что перед отправлением писем к магазинщице, милэди каждый раз приказывала подать себе лимон. Когда сказали мне об этом, я призадумался, - и, подержав над огнем одно из писем милэди, узнал всю истину. Я представлю образчик одного из таких чудовищных писем этой несчастной женщины. Крупными буквами и с широкими промежутками между строчек писала милэди обыкновенными чернилами заказы магазинщице, назначала предметы нарядов, в которых нуждалась, описывала покрой нарядов, материи, из которых их сшить, и пр. Для подобного письма она употребляла несколько листов, - писала о каждом предмете отдельно, собственно для того чтоб иметь больше пустого места для описания всех моих жестокостей и смертельных обид. Между этими строками она вела дневник своего заточения, дневник, которым романист того времени, мог бы обезпечить свою будущность, еслиб достал с него копию, и издал его под заглавием: "Милая Пленница, или Дикий Муж", или под каким нибудь другим названием, одинаково заманчивым и в высшей степени нелепым. Вот отрывок из этого дневника:

"Понедельник. - Вчера меня заставили ехать в церковь. - Моя отвратительная, чудовищная, грубая, свекров змея, в желтой атласной шляпке с красными лентами, занимала в коляске первое место; мистер Л. ехал подле коляски верхом на лошади, за которую до сих пор не заплатил капитану Гурдльстону. Нечестивый лицемер провел меня до нашей скамейки, с шляпой в руке и Вечером, по его приказанию, я сидела за чаем в кругу его приятелей, три четверти числа которых, включая и его самого, были, по обыкновению, пьяны. Нашему капеллану, когда он кончил шестую бутылку, вымазали сажей лицо, и потом посадили на серую кобылу лицом к хвосту. Ненавистная змея читала весь вечер Обязанности человека, потам проводила меня в мои комнаты, заперла двери, и отправилась прислуживат своему гнусному сыну, которого обожает за его развратную жизнь, как Стикоракс обожала Калибана."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

описания всех моих проказ; я даже не читал их, - но за то старался обратить внимание мистрисс Барри на все комплименты, которыми наделяла ее лэди Линдон. Змея - было имя, под которым она значилась в этой драгоценной переписке; - иногда лэди Линдон называла ее "Ирландской ведьмой". Что касается до меня, то я назывался тюремщиком, палачом, духом тьмы, господствующим над её бытием, и т. п. Все эти названия, хотя и обозначали мою власть и могущество, но для меня были крайне неприятны. Вот еще отрывок из "Темничного дневника", по которому нетрудно заметить, что милэди, хотя и показывала вид равнодушия ко мне, но внимательно следила за всеми моими поступками, и ревновала меня по прежнему:

"Среда. - Сегодня ровно два года, как я лишилась последней надежды и отрады в жизни, - ровно два года, как милый и неоцененный Брайан отозван на Небо. Соединился ли, он там с своим покинутым братом, - который вырос не зная материнской любви, и которого тиранство моего мужа заставило искать спокойствия в изгнании и, может быть, в самой смерти? А быть может, старший сын мой жив еще и теперь; так, по крайней мере, говорит мне мое вещее сердце! Чарльз Буллингдон! приди на помощь к несчастной твоей матери, которая раскаявается в своих проступках, в своей холодности к тебе, и теперь дорого платит за свои заблуждения! Но нет; он не может быть жив! Я говорю это под влиянием моего разстроенного воображения! Вся моя надежда основывается на вас, милый мой кузен - на вас, которого некогда надеялась называть более не моим неоцененным Джорджем! О, будьте моим защитником и избавителем, истинным рыцарем, каким вы всегда были, освободите меня из темницы, в которой держит меня этот варвар, - освободите меня от него и от Стикораксы, этой ирландской ведьмы, его матери!"

После того следуют стихи, какие любила сочинять милэди, в которых сравнивала себя с Саброй в Семи богатырях, и умоляла своего Джорджа вырвать ее из когтей дракона, под которым подразумевалась мистрисс Барри. Я пропускаю эти стихи и продолжаю).

"Тиран, господствующий надо мной, научил даже мое бедное дитя, маленького Брайана, ненавидеть меня и презирать.

Он ушел на роковое катанье, неповинуясь моим приказаниям, наперекор моим мольбам. С тех пор, какие страдания, какое унижение суждено переносить мне! - Я нахожусь в заточении, в моем собственном доме. Мне бы следовало бояться отравы, но, я знаю, что злодей имеет существенную выгоду в сохранении моей жизни, - моя смерть будет для него вестницей гибели. Между тем, я не смею встать с места, не подчиняясь надзору этой отвратительной, гнусной, жестокой тюремщицы, ужасной ирландки, которая следит за каждым моим шагом. Как преступницу, меня запирают на ночь в моей комнате, и позволяют оставлять ее только по приказанию мужа, и то для того, чтобы присутствовать при его оргиях, с его грубыми товарищами, и слушать противный пьяный разговор! В его поступках нет уже и тени супружеской верности - нет этой тени в жизни того, который клялся, что только я одна могла привязать его к себе, могла очаровать его! Теперь он водит перед самыми моими глазами своих гадких любовниц; он хотел уговорить меня принять чужое дитя за законного наследника моих имений.

"Нет, этого я никогда не сделаю! Ты и один только ты, мой Джордж, мой ранний друг, будешь наследником всех имений Линдона. О! почему судьба не соединила меня с тобою, вместо этого гадкого человека, который держит в своей железной воле, и отравляет жизнь несчастной Калисты."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Таким образом лэди Линдон продолжала писать письма, употребляя на каждое оо несколько листов, и самый, мелкий сжатый почерк. Предоставляю читателям моим, предубежденным против меня, судить, справедливо ли я называл писательницу подобных документов легкомысленным и тщеславным созданием; не должен ли я был внимательно следить за её поступками, и принимать меры предосторожности? Я бы мог представить на усмотрение читателей нескончаемые рапсодия ж лорду Джержу Пойнингсу, старинному предмету страсти милэди, в которых она называла его самыми нежными именами, я умоляла его съискать убежище от её притеснителей; - но эти послания, я свое положение с сантиментальными героинями этих романов, и, не имея вовсе души, прикидывалась способной любить страстно и постоянно. Многия её сочинения дышат нежной страстью. У меня есть элегия на смерть её болонки, самое милое и патетичное из её произведений; есть трогательные послания к Бетти, её любимой горничной; записки к ключнице после ссоры с нею; письма к своим знакомым, которых называла неоцененными и единственными друзьями и забывала их при первом новом знакомстве. Что касается до любви к своим детям, то из приведенного письма читатель, вероятно, заметил, до какой степени развито было в ней истинное материнское чувство; - самые слова, которыми она упоминает о смерти старшого сына, обличают её эгоизм, и её ненависть ко мне; она вызывает его из могилы для личных своих интересов. Если я строго обходился с этой женщиной, если удалял ее от льстецов, поселявших раздор между нами, если держал ее на заперти для избежания скандала, то кто станет винить меня? - Ни одна женщина не заслуживала в такой степени съумасшедшую рубашку, как милэди Линдон. Я знавал людей с связанными руками и бритыми головами, которые не делали глупостей и вполовину против этого безразсудного, тщеславного, нелепого создания.

Мистрисс Барри приходила в бешенство от обвинений против меня и против своей особы, так что большого труда стоило успокоить ее, и не обнаружить перед лэди Лондон, что тайна её нам известна; - я непременно хотел узнать, далеко ли она зайдет в своих умыслах, и до какой степени будет простираться её хитрость. - Любопытство мое усиливалось с каждым письмом. Картины, в которых она изображала мое обхождение с ней, привели бы вас в ужас. Я не в состоянии исчислить всех чудовищных поступков, в которых милэди обвиняла меня, не могу выразить бедствия и голода, которые она будто бы переносила, тогда как она жила в замке Линдон, в полном довольстве, что доказывалось её чрезмерной толстотой. Чтение романов и тщеславие совершено разстроили ее разсудок. После каждого грубого слова (а она заслуживала их по несколько тысяч в один день), милади писала, что я предавал ее пытке; после легкого спора с моей матерью, с ней делались истерические припадки, причиной которых, по словам её, была моя мать.

Наконец она стала выражать намерение лишить себя жизни. Превосходно зная её характер, а также и то, что ни одна женщина в мире не имела менее милэди расположения наложить руки на свою драгоценную жизнь, я не старался принимать предосторожностей в этом отношении и не припрятывал ни лишних ножей, ни подвязок, и предоставил в полное её распоряжение всю аптеку её доктора. Между тем угрозы лишить себя жизни имели надлежащее действие в той стороне, куда оне были адресованы: картонки из модного магазина стали прибывать чаще прежнего, и счеты, присылаемые к милэди, содержали в себе уверения в скорой помощи. Рыцарь лорд Джордж собирался увезти свою кузину, удостоив меня при этом известным комплиментом, выражая надежду вырвать кузину свою из когтей самого гнусного негодяя, служащого позором всему человечеству, и потом принять меры к нашему разводу, вследствие моих безчеловечных поступков.

Родственник, о котором я упоминал, мой крестник и домашний секретарь, мистер Редмонд Квин, списывал для меня копии со всей этой драгоценной переписки. Это был сын Норы, которого я, в порыве великодушия, принял к себе в дом, обещая дать ему воспитание в Оксфордском университете, и обезпечить его будущность. Но после двухлетняго пребывания в университете, его исключили из списков студентов за невзнос денег, следующих за воспитание. Оскорбленный таким грубым поступком со стороны университетского начальства, я приказал молодому человеку прибыть в замок Линдон, и здесь он сделался полезным мне в различных отношениях. Он был наставником и воспитателем моего милого, неоцененного, незабвенного Брайана; впрочем, надо правду сказать, не любил безпокоить книги. После его смерти молодой человек сводил счеты митрис Барри; снимал копии с нескончаемой переписки с моими адвокатами и агентами; играл по вечерам в пике или баггэммон со мной и с моею матерью; иногда аккомпанировал на флажолете игре ммлэдя Линдон на клавикордах, читал ей французские и италианские романы. Моя бдительная старушка мать постоянно сердилась, когда милэди я мистер Квин начинали говорить на котором нибудь из этих двух языков: не понимая ни слова, мистрисс Брэди приходила иногда в бешенство, и говорила, что верно они замышляют какие нибудь козни. Лэди Линдон находила особенное удовольствие говорить с Квином в присутствии матери моей непременно на одном из этих языков.

в ответ на жалобы милэди, три письма, скрытые в переплете какой-то книги, присланной к милэди для прочтения. Он и милэди нередко ссорились между собою. Она любила подсмеиваться над его походкой и манерами; в минуты мрачного расположения духа она не хотела сидеть за одним столом с внуком портного. - Пришлите мне кого вам угрдно, только не этого отвратительного Квина, говорила она, когда я предлагал ей развлечься чтением французских книг или музыкой. Как ни часто ссорились мы друг с другом, но не думайте, однакож, что ссоры наши были безпрерывны; от времени до времени я был очень внимателен с ней. Иногда втечении целого мысяца мы были превосходными друзьями; потом недели две мы ссорились; после того милэди на целый месяц удалялась в свои аппартаменты. Все эти домашния происшествия заносились в темничный дневник. Чудная вещь этот дневник. Иногда милэди писала в нем: "мой зверь был сегодня необыкновенно ласков", или, - "мой тиран сегодня удостоил меня своей улыбкой." От этих милых выражений она вдруг переходила к выражениям глубокой ненависти; - в отношении матери моей слова милэди постоянно дышали презрением и злобой. Об ней она отзывалась так: - "Змея сегодня нездорова; - я благодарила бы Небо" если бы она совсем издохла!" и т. д. Подобные выражения поддерживали в мистрисс Барри бешенство, и удвоивали её бдительность. Дневник во многих местах был писан по французски или итальянски, и в переводе этих мест Квин оказывал мне величайшую услугу. Во французском языке я приобрел некоторые сведения еще в бытность мою в военной службе; но в итальянском - ровно ни чего не смыслил, и от души был рад услугам столь верного и недорогого переводчика.

Этот верный и недорогой переводчик, этот крестный сын и родственник, семейство которого и его самого я облагодетельствовал, вздумал было изменить мне. Втечение нескольких месяцов он находился в союзе с неприятелем против меня. Я полагаю, что причиною, почему они не бежали раньше, был недостаток в величайшем двигателе измен всякого рода - недостаток в деньгах, в которых, во всех частях моего управления, была горестная пустота. Но с помощию бездельника, моего крестного сына, приезжавшого в замок, без всякого подозрения, милэди достала значительную сумму. План побега приводился в исполнение под носом у нас. Уже нанята была почтовая карета, и все, все было подготовлено, а я ничего не знал, ничего не подозревал.

Простой случай открыл мне план их побега. Один из монх лакеев имел хорошенькую дочь, а эта хорошенькая девочка была неравнодушна к молодому парню, который привозил письма в замок Линдон. Молодец этот рассказал своей красотке о том, как он привез из города мешок денег мистеру Квину, и что ему, Тому, почтарю, приказано привести почтовую карету к противоположному берегу озера к известному часу. Мисс Руни, не имевшая от меня никаких секретов, сообщила весь этот рассказ и стала распрашивать, какой план составлен у меня, какую бедную, несчастую девушку намерен я увезти в карете, которую я нанял, обольстить деньгами, которые мне привезли из города?.

Вся тайна раскрылась мне в один момент: я убедился, что человек, которого лелеял я, как родного сына, намеревался изменить мне. Сначала я хотел схватить преступников при самом побеге; полу-утопить их в шлюпке, в конторой должны они были переплыть через озеро, и застрелить молодого изменника перед глазами милэди; но по некотором размышлении оказалось очевидным, что весть о побеге произведет шум во всем округе, возбудит негодование в народе, и не доставит мне ничего хорошого. По этому я принужден был заглушить в душе своей справедливое негодование и удовлетвориться уничтожением гнусного заговоре в самом его начале,

гнева на его на молодого чедовека, её сообщника, который действительно был виновником её решимости на такое предприятие. Ложь проглядывала в каждом слове милэди, но я принимал все за истину. Я попросил её сиятельство написать кузену, лорду Джорджу, который снабдил ее деньгами и устроил план побега, - написать в немногих словах, что она отказывается от намерения "прокатиться с ним по Ирландии, и что, по разстроенному здоровью её дорогого мужа, она предпочла остаться дона и присмотреть за ним. В конце этого письма, я прибавил несколько строк, изъяснив в них, что милорд своим посещением замка Линдон доставил бы мне величайшее удовольствие, я что я давно желаю возобновить знакомство с ним, служившее в былые времена для меня источником наслаждения. Я бы вменил себе в особенное удовольствие и честь встретиться с ним в окрестностях замка Линдон, прибавлял я в заключение. Полагаю, что он понял это выражение весьма хорошо: я хотел сказать этими словами., что моя пуля ила шпага пронзит его при первой встрече с ним.

После этого кроткого увещания, я имел сцену с моим вероломным племянником. Но он показал мне смелость и одушевление, к которым я совсем не приготовился.

-- Чем же я обязан вам? сказал он, когда я сделал ему несколько упреков в его неблагодарности. - Я трудился для вас так, как никто не стал бы трудиться; я трудился для вась без всякого возмездия. Заставляя меня исполеять ваши приказания, против которых возмущалась моя душа, сделав из меня лазутчика при вашей несчастной жене, вы сами же вооружили меня против себя. Даже наше родство не давало мне силы равнодушно смотреть на ваше обхождение с милэди. Я старался помочь ей убежать от вас; я повторю его же самое еще раз, если представится к тому удобный случай. - Перестаньте! говорил он, когда я в припадке бешенства хотел задушить его: - неужели вы хотите убить человека, который некогда спас жизнь вашего любимого сына, который всеми силами старался избавить его от преждевременной гибели в которую вовлекал его развратный отец? - но милосердому Небу угодно было принять участие в этом деле и взять малютку к себе из этого дома, исполненного зла и преступлений. Я бы оставил ваш дом несколько месяцев тому назад, но выжидал случая избавить от вашего тиранства эту несчастную лэди. Не забудьте, сэр, я не женщина: ваше бешенство не страшно мне! Ваши слуги любят меня больше, чем вас. Дотроньтесь только до меня, и они возстанут и пошлют вас на галеры, которых вы вполне заслуживаете.

Я прервал эту речь, пустив в голову молодого джентльмена графин с водой, который попал так метко, что оратор упал за-мертво. После такого подвига, я удалился в свою комнату подумать о том, что было мне сказано. Действительно, молодой Квин спас жизнь маленького Брайана, который до самой кончины своей был страстно привязан к нему. "Любите Редмонда, папа!" это были почти последния слова несчастного мальчика., и я обещал ему, на его смертном одре, исполнить эту просьбу. Справедливо также и то, что грубое обхождение с ним крайне не понравилось бы моей челяди, которая была привязана к нему. Я часто пил с моими челядинцами и обходился с ними фамильярнее, чем следовало бы человеку моего звания, несмотря на то, я знал, что эти мерзавцы не любили меня, и безпрестанно на меня роптали.

лишь только чувства возвратились к нему, он взял лошадь и выехал из замка, не сказав никому куда и зачем, и, оставив лошадь на другом берегу озера, умчался в той самой карете, которая ожидала лэди Линдон. Втечение продолжительного времени я не видел его и не слышал о нем, и теперь, когда его не было в нашем доме, и перестал считать его за опасного врага.

Но хитрость женщины такова, что, мне кажется, ни один человек, будь он хоть сам Макиавель, не в состоянии избегут её. Я уже имел верные доказательства измены милэди ненависти ко мне, а между тем, несмотря на все мои предосторожности и бдительность моей матери, милэди успела обмануть меня. Еслиб я следовал советам доброй мистрисс Барри, которая, как говорится, чуяла опасность издалека, то, конечно, никогда бы не попал в западню, приготовленную на моей дороге и просто и удачно.

Отношения милэди Линдон ко мне были довольно замечательны. Её жизнь проходила в каком то с умасбродном колебании между любовью ко мне и ненавистью. Если я был ласков и внимателен к ней (что случалось нередко), то милэди готова была сделать для меня все, что было в её власти, и до такой степени бывала пламенна в доказательствах своей любви, как, в другия минуты, в изъявлении ненависти. Я знаю свет довольно хорошо, и потому могу утвердительно сказать, что женщине нравится небольшая строгость, и муж, употребляя власть свою надлежащим образом, нисколько не теряет в её уважении. Я довел милэди до такого повиновения мне, до такой привязанности и боязни, что когда я улыбался, она считала это за эру своего счастия; когда я кликал ее, она подбегала ко мне я ласкалась как собака. Во время непродолжительного моего пребывания в школе, я помню как трусы товарищи мои хохотали над каждой шуткой школьного учителя. Или тоже в полку, когда какой нибудь сержант начинал шутит, - то все рекруты скалили зубы. Благоразумный и энергический муж непременно доведет жену свою до этого рода дисциплины; моя высокородная жена цаловала мне руку, снимала с меня сапога, исполняла все мои требования и приказания, как служанка, и тот день, когда я находился в хорошем расположении духа, был для нея днем празничным. Может статься, я ужь слишком вверился в продолжительность этого повиновения, и забыл, что самое притворство и лицемерство, составляющия часть такого повиновения, не редко служат собственно для того, чтоб легче и вернее обмануть вас.

После неудачи милэди в последнем её предприятии, неудачи, представлявшей мне безчисленное множество случаев подсмеяться над ней, мне бы следовало усилить надзор за нею; но она своей хитростью и притворством разсеяла во мне все подозрения относительно преступности своих намерений. Однажды, когда я шутил с ней, и спрашивал ее, не хочет ли она еще раз прокатиться по Ирландии, не нашла ли она другого обожателя и пр. и пр., милэди вдруг залилась слезами, и, схватив мою руку, вскричала с пламенным энтузиазмом:

-- Ах, Барри, ты знаешь очень хорошо, что кроме тебя, я никого не любила! Одно ласковое слово твое делало меня счастливой, одна улыбка твоя заставляла меня забывать минутный гнев. Разве я не представила несомненных доказательств моей преданности к тебе, предоставив в твое полное распоряжение богатейшия поместья в Соединенных королевствах? - разве я раскаявалась в этом, разве я упрекала тебя за твою расточительность? Нет, я не в силах была сделать этого, потому что любила тебя слишком пламенно, люблю теперь и буду любить до последней минуты моей жизни. С той поры, когда впервые мы встретились друг с другом, я почувствовала непреодолимое в тебе влечение. Я видела твои дурные качества, я трепетала от твоей жестокости; но не могла не любить тебя. Я вышла за муж за тебя, сознавая, что рискую своей участью, и поступаю вопреки разсудку и долгу. Каких еще жертв ты хочешь от меня? Я готова сделать все лишь, бы ты только любил меня, или, покрайней мере, кротко обходился со мной.

-- Смотри, Барри! в голове этой хитрой плутовки есть какой нибудь новый план.

Старая лэди говорила правду. Я попал на крючок, на который её сиятельство хотела поймать меня, и поймала.

Я вел с одним человеком переписку на счет денег, в которых иметь крайнюю необходимость, но со времени нашего несогласия относительно наследника, милэди решительно отказалась подписывать бумаги в мою пользу, а без её имени, я к сожалению должен сказать, моя подпись ничего не значила, ни одной гинеи не мог я достать от лондонских или дублинских банкиров. Не мог я даже залучить их в замок Линдон: после неудачной сделки с старым жидом Соломоном, который привез мне деньги, и у которого на возвратном пути из замка отняли мой вексель, никто из денежных людей не решался показываться в стенах моего дома. Поземельные доходы наши находились в руках кредиторов, и я не мог получить от этих бездельников суммы денег, необходимой на уплату долга в мой погреб. Наше имение в Англии, как я уже сказал, было тоже все в долгу, и на каждое мое требование денег от моих адвокатов и агентов, получал ответь, что они сами будет рады, если я пришлю им хот небольшую сумму на удовлетворение вновь поступавших взысканий.

Наконец я с удовольствием получил письмо из Лондона от одного из агентов, в котором он извещал меня о возможности занять требуемую мною (в девяносто девятый раз) сумму. В письмо вложено было другое письмо от известного банкира в лондонском Сити, который вызывался вывести меня из затруднительного положения, если я отдам на продолжительное время в арендное содержание одно из наших имений, и притом б тем условием, если милэди Линдон изъявит, без всякого с моей стороны принуждения, полное свое согласие. Прочия условия этой сделки были до такой степени выгодны для меня, что я видел в этом предложении искреннее желание угодить мне; а так как милэди находилась со мной в хороших отношениях, то мне не представлялось большого труда убедить ее собственноручно написать банкиру, что она совершенно согласна на все предлагаемые условия и готова дать необходимый документ за своею подписью.

до какой цифры они простирались, к тому же настоятельные требования кредиторов сводили меня с ума. Достаточно сказать, что я не имел ни денег, ни кредита. Я жил в замке Линдон ничего ме покупая, потому что у меня было все свое: мясо, хлеб, торф, картофель: мне оставалось только стеречь лэди Линдон в стенах замка, и беречься полицейских агентов за стенами. Втечение двух лет, с тех пор, как я получил в Дублине деньги и проиграл их, к величайшему разочарованию моих кредиторов, я не смел показаться в столицу Ирландии, и выезжал только, и то весьма редко, в главный город нашего округа. Хороший заем, поэтому, представлял мне блестящую перспективу, и я с восторгом спешил воспользоваться предложением банкира.

Через несколько времени, на письмо лэди Линдон прибыл ответь от банкира, в котором говорилось, что если её сиятельство подтвердить письменное свое извешение изустно, в его лондонской конторе, в улице Биргип, тогда, по осмотре её имения, дело будет покончено. Посетить замок Линдон он не решался, по случаю неприятного приключения с дублинскимь банкиром. Этот намек относился до меня; но человек бывает иногда поставлен в такое положение, что лишается всякой возможности отвергать какие либо условия. Так точно было и со мной: я так нуждался веденьгах, что готов был дать обязательство самому дьяволу, лишь бы только он доставил мне значительную сумму.

Я решился ехать в Лондон и взять с собой графиню. Тщетно мистрисс Барри упрашивала меня и предостерегала.

-- Поверь няе, говорила она: - тут есть какая нибудь хитрость. Ты погиб, лишь только въедешь в этот нечестивый город; тогда как здесь ты можешь прожить годы, и годы, пей себе вино, да бей стекла, сколько душе угодно. В Лондоне тебе ужь не будет такого раздолья; я уверена, что первая весть о тебе, будет вестью о твоем аресте.

как следует: небольшие деньги, которые ты получишь, скоро и незаметно пройдут мимо рук, как это бывало и прежде. Сделаемся, ты пастушком, а я пастушкой, станем смотреть за нашими овечками и будет счастливы.

Сказав это, она поцаловала мне руку; между тем, мать моя безпрестанно повторяла: - гм! гм! тут есть какая-нибудь хитрость, непременно есть!

Я сказал жене, что она глупенькая, что она ничего не понимает в денежных делах, мистрисс Барри приказал не безпокоиться, и поспешно сбирался в дорогу, не принимая увещаний остаться ни с той, ни с другой стороны. Но где мне достать денег на поездку? вот вопрос, невольно заставлявший меня призадуматься. Вопрос этот разрешила моя добрая мать, всегда готовая помочь мне в затруднении, и в настоящем случае представила в мое распоряжение шестьдесят гиней, составлявших весь наличный капитал Барри Линдона, владетеля замка Линдон, - Барри Линдона, женатого на графине, имения которой приносили двадцать тысяч фунтов стерлингов годового дохода. Вот до чего довела моя расточительность, признаюсь откровенно, а больше всего мое безразсудное доверие, бездельничество моих приятелей и ненависть ко мне родственников милэди.

Само собою разумеется, мы поехали весьма скромно; не дали знать в округе о нашем отъезде, и не простились даже с вашими соседями. Блистательный мистер Барри Линдон и его высокородная супруга доехали до Ватерфорда в наемной карете, в пару лошадей, под именами мистера и мистрисс Джонс; там сели на корабль и благополучно прибыли в Бристоль. Когда человек имеет в виду какую нибудь цель, о, как легко и приятно совершается его путешествие! Мысль о получении денег поддерживала во мне хорошее расположение духа, и моя жена, склонясь ко мне на плечо, в почтовой карете, по дороге в Лондон, говорила, что эта была самая приятнейшая поездка со времени нашей свадьбы.

Наконец, ночью, мы остановились в Ридинге, откуда я немедленно послал записку к моему агенту, в которой говорил о желании увидеться с ним на другой же день, просил его нанять мне квартиру, и поспешить приготовлениями к денежному займу. Милэди и я согласились уехать во Францию, дождаться там лучших времен, и в тот вечер, за ужином, составили тысячу планов, относительно наших удовольствий и сбережения денег. О женщина, женщина! когда я вспомню улыбки и ласки лэди Линдон, какою счастливицей казалась она в тот вечер! Какая невинная доверчивость проглядывала во всех её словах и поступках, какими нежными именами она называла меня! Не могу надивиться лицемерству! Впрочем, никто другой не станет удивляться, что доверчивый и простодушный муж, как я, сделался жертвой такой страшной обманщицы!

эта квартира и в недобрый час вошел я в нее! В то время, когда мы поднимались по грязной задней лестнице, освещенной тусклою лампой и печальным светом серого лондонского неба, жена моя казалась чрезвычайно взволнованною.

-- Редмонд, сказала она, когда мы подошли к дверям: - не входи сюда: сердце говорят мне, что здесь ожидает тебя какое-то несчастие. Время еще не ушло - воротимся назад.... вх Ирландию.... куда тебе угодно!

И, приняв перед дверью трагическую возу, она протянула мне руку.

Я тихо оттолкнул ее в сторону.

-- Лэди Линдон, сказал я: -

-- Старая дура! сказала она, и вместе с этим дернула за ручку звонка. Дверь отворилась и перед нами явился джентльмен в напудренном парике.

-- Скажите, что лэди Линдон здесь, и, проскочив в корридор, ворчала: - старая дура! старая дура!

Слово старая

Мистер Тэпвелль сидел в своем пыльном кабинете, окруженный свертками пергамента и жестяными ящиками. Он встал и поклонился; её сиятельству предложил стул, а мне только указал на него. Меня удивил такой грубый, такой оскорбительный прием. После того, он удалился в боковую дверь, сказав, что воротится через минуту.

И, действительно, через минуту он воротился, сопровождаемый, как вы думаете, кем?... другим адвокатом, шестью вооруженными констаблями в красных мундирах, милордом Джорджем Пойнингсом и его тетушкой, лэди Джен Пеккоиер.

Милэди, увидев предмет своей старинной любви, бросилась в его объятия с истерическими выражениями восторга; назвала его свовм освободителем, своим храбрым рыцарем, потоп обратилась ко мне с бранью, которая привела меня в недоумение.

-- Вот вам и старая дура! говорила она: - эта дура перехитрила самое хитрое и вероломное чудовище в свете. Да, я была я была дура, когда переносила терпеливо самое чудовищное тиранство; позволяла разорять мое состояние; жила вместе с женщиной, такой же подлой и низкой, как вы сами....

-- Ради Бога, переставьте! вскричал адвокат, и с этим восклицаниен спрятался за группу констаблей, заметив грозный мой взгляд, который не нравился этому негодяю. Мне кажется, еслиб он приблизился ко мне, я разорвал бы его на клочки. Между тем, милэди, задыхаясь от злости и бешенства, продолжала поносить меня, а мою мать в особенности, начиная и оканчивая каждую свою сентенцию словом "дура".

-- Вы не договариваете, милэди, заметил я с горечью: - я назвал вас старой дурой!

своих родственников, и уже более не будет бояться вашего тиранства!

-- Но вас ничто не может защитить, проревел я: - как благородный человек, и как человек, который уже однажды отведал вашей крови, я хочу узнать теперь, и узнаю, есть ли кровь в вашем сердце.

-- Запишите его слова; констабли, заставьте его замолчать! вскричал адвокат из-за шеренги вооруженного отряда.

-- Я не хочу марать моей шпаги кровью такого негодяя, сказал милорд, прибегая, вместе с адвокатом, к той же самой защите. Если этот бездельник останется в Лондоне, то полиция возьмет его, как уличного мошенника и плута.

-- Скажите, где тот человек, который осмелился бы взять меня? вскричал я, обнажив шпагу и приняв оборонительную позу. Пусть он подойдет ко мне. И ты.... ты, подлый хвастун, подходи ко мне первым, если только в тебе есть душа!

-- Мы не намерены брать вас, сказал адвокат; при этих словах милэди, её тетка, и отряд констаблей разступились. - Милостивый государь, мы не хотим взять вас; напротив, мы отпустим вас за границу с хорошими деньгами, только, пожалуйста, оставьте в покое её сиятельство!

-- И избавьте наше отечество от такого разбойника! сказал милорд, удаляясь в боковую дверь. Адвокат последовал за ним, и я остался в его кабинете о див с шестью вооруженными с ног до головы полицейскими агентами. Теперь я уже был совсем не тот человек, когда, со шпагой в руке, отправил бы на тот свет из шести, по крайней мере, трех. Я упал духом; милэди Линдон совершенно победила меня. Неужели, и в самом деле, пробудилось в ней раскаяние, когда она остановилась у дверей конторы адвоката и упрашивала меня воротиться назад? Неужели в груди её осталась искра любви ко мне? Её поведение подтверждало мои предположения. На этих предположениях основывались теперь все моя надежды, и я положил шпагу на контору адвоката.

-- Джентльмены, сказал я: - я не хочу прибегаиь к насилию; объявите мистеру Топвеллю, что я готов говорить с ним когда ему угодно! С этими словами я сел на стул и, приняв покорный вид, скрестил руки на грудь. Кто бы теперь узнал во мне Барри Линдона старинных дней! Я читал в одной старой книге о карфагенском полководце, Аннибале, который, одержав победу над римлянами, поместил войска свои, храбрейшия в мире, в каком-то городе, где они до такой степени предались роскоши и удовольствиям жизни, что в следующую кампанию потерпели совершенное поражение. Так точно и со мной. Во мне уже не было той отваги, силы и храбрости, которыми обладал я, будучи юношей. Шестнадцати лет я уже дрался на дуэли, а шесть лет спустя участвовал во многих кровопролитных сражениях..Теперь, в тюрьме Флить, где пишу эти строки, какой-то ничтожный бездельнике смеется надо мной, придирается ко мне, вызывает на кулачный бой, и я не смею дотронуться до него. Но я упреждаю мрачные события истории моего уничижения...

Мае назначалось ежегодно триста фунтов стерлингов, с тем, если я буду жать за пределами Трех Соединенных королевств; при первом моем появлении в Англии или Ирландии, я лишался и этой ничтожной суммы. Мистер Топвелль объявил мне, что, оставаясь в Лондоне, я непременно попаду в тюрьму, что кредиторы следят за мной повсюду, и что я ни на шиллинг не имею кредита. Все это и без него я знал очень хорошо. Он дал мае ночь на размышление, сказав, что если я соглашусь, то четверть определенной суммы будет выслана немедленно в тот заграничный порт, который я укажу.

Что оставалось делать бедному, одинокому, убитому горем человеку? Я принял предложение, и через неделю был опубликован лишенным покровительства законов. Бездельник Квин, как я узнал в последствии, был виновником моего изгнания. Это он придумал привезти меня в Лондон; он предлагал этот план с самого начала, но её сиятельство, любившая во всем романтичность, отдала предпочтение побегу из замка. Об этой измене сообщила мне мать, и в тоже время вызывалась приехать ко мне и разделить со мной одинокое мое изгнание; но я отказался от такого предложения. Она оставила замок Линдон вскоре после моего отъезда. Безмолвие и пустота водворились в том месте, которое во время моего пребывания отличалось гостеприимством и роскошью. Мать моя полагала, что уже больше никогда не увидит меня, и потому жестоко упрекала меня, что я невнимателен к ней; но в том и другом случае она ошибалась. Она очень постарела, и в настоящее время сидит подле меня и вяжет чулок. В соседнем доме через дорогу от тюрьмы она занимает небольшую комнатку, И с полсотнею фунтов стерлингов годового дохода, который она умела скопить при своем благоразумии, мы поддерживаем наше жалкое существование, совершенно недостойное знаменитого и фешенебельного Барри Линдона.

-----

Здесь оканчивается личное повествование мистера Барри Линдона. Смерть прекратила жизнь повествователя. Он прожил ль тюрьме Флить девятнадцать лет, и умер, как значится в тюремной летописи, от белой горячки. Его мать достигла глубокой старости. Местные старожилы рассказывают, что между матерью и сыном безпрерывно бывали ссоры. Наконец, от привычки ежедневно напиваться допьяна, Барри впал в слабоумие. Старуха ухаживала за ним, как за ребенком. Бывало он плакал, когда в известное время не давали ему рюмки коньяку.

К сожалению, мы не имеем данных для описания образа жизни его на материке после разлуки с лэди Линдон; надобно думать, что он принялся за прежнее ремесло игрока, и играл без прежнего успеха. Спустя несколько времени после изгнания, он тайком приехал в Англию, и сделал тщетную попытку выманить несколько денег от лорда Джорджа Пойнингса, грозя, в противном случае, распубликовать его переписку с лэди Линдон я тем разстроить его брак с мисс Драйвер, наследницей несметных богатств, девицей строгих правил, и владетельницей огромных сахарных плантаций в Вест-Индии с несколькими тысячами душ невольников. тогда Барри чуть-чуть не попал в руки полиции, которую лорд Джордж направил на него; лорд Джордж хотел было прекратить пенсию, но милэди Линдон не согласилась на эту меру, и разошлась с милордом, лишь только он женился на вест-индской лэди.

переходили они в наследство за неимением прямых наследников. Барри имел на эту женщину такое сильное влияние, что он почти убедил ее ехать за границу и жить вместе с ним, как вдруг планы их обоих были совершенно разрушены появлением особы, которая уже много лет считалась умершею.

Это был никто иной, как виконт Буллингдон, который как будто нарочно вышел из могилы к величайшему изумлению всех вообще, и его родственника Типтофф в особенности. Этот молодой нобльмен явился в Бате к отчиму с письмом, в котором Барри грозил обнаружить связь лорда Джорджа с лэди Линдон, - между тем как их отношения не бросали ни тени безчестия на то или другое лицо, и доказывали только то, что её сиятельство имела привычку писать чрезвычайно нелепые письма; привычку, которая водилась и водится за многими лэди, и даже джентльменами. Защищая честь своей матери, лорд Буллингдон напал на Барри, проживавшого в Бате под именем мистера Джонса, и задал ему жестокий урок.

История милорда, со времени его отъезда в Америку, была довольно романтичная; мы разскажем ее в нескольких слоях. Он был ранен в американской войне, сочтен убитым, взят в плен, и в последствии освобожден. Обещанной суммы денег ему никогда не высылали. Мысль о таком небрежении сокрушала сердце своенравного и романтического молодого человека, и он решился оставаться мертвым для света и для матери, которая отвергла его. В лесах Канады, и то уже три года спустя после несчастного события с маленьким Брайаном, он случайно прочитал в журнале "Gentleman's Magazine" статью, под заглавием "Роковой случай с лордом виконтом замка Линдон". Только тогда он решился воротиться в Англию, где большого труда ему стоило убедить лорда Типтоффя, что он действительно лорд Буллингдон. Намереваясь посетить милэди Линдон в Бате, он встретился с знакомым лицом мистера Барри Линдона, и отмстил этому джентльмену за все свои оскорбления.

Лэди Линдон, услышав об этой встрече, пришла в невыразимый гнев, и хотела было тотчас же броситься в объятия обожаемого Барри, но в это время его препровождали из одной тюрьмы в другую, наконец сдали на руки мистера Бендиго, помощника Мидльсекского шерифа, и от него перевели на постоянное жительство в тюрьму Флит. В настоящее время уже не существует ни шерифа, ни его помощника, ни заключенного в тюрьму несчастного Барри, ни самой тюрьмы.

При жизни лэди Линдон, Барри получал назначенную пенсию, и, может статься, был не менее счастлив во время пребывания в тюрьме, нежели в какой либо другой период своего существования. Со смертию милэди, её наследник немедленно прекратил производство пенсии, дав ей другое назначение: он употребил ее на вспомоществование бедным. После смерти милорда, в испанской кампании, в 1811 году, его имения и титулы перешли в фамилию Типтоффов; но и маркиз Типтофф не хотел возобновить производства пенсии мистеру Барри. Имения фамилии Линдон, под бдительным надзором и умным распоряжением маркиза, доведены были до отличного устройства. Деревья в Брактон-Парке достигли полувекового возраста; ирландское поместье, разделенное на мелкие участки, отдано в арендное содержание крестьянам, которые и теперь еще рассказывают проезжим истории о храбрости, буйстве, блеске и падении Барри Линдона.

Конец.