Руненберг

ЛЮДВИГ ТИК

РУНЕНБЕРГ

Сидел однажды некий молодой охотник в самой глубине гор у расставленных птичьих силков, погруженный в глубокое раздумье, а в тишине его одиночества раздавался шум вод и леса. Размышлял он о своей судьбе, о том, как покинул в свои младые годы и отца, и матушку, и край свой родной, и всех друзей из своей деревни в поисках мест незнакомых, ибо хотел он удалиться из круга однообразной обыденности, и теперь с удивлением обнаружил, что сидит здесь, среди гор. Высокие облака проплывали по небу и исчезали за горами. Пели в кустах птицы, и эхо отвечало им. Он медленно пошел вниз по склону горы и спустился наконец на землю у ручья, который с бормотанием струился среди острых камешков. Стал он вслушиваться в переменчивую мелодию воды, и почудилось ему, будто волны на неведомом языке говорят ему обо всём, что для него важно, и глубоко опечалился он, что не может понять их речи. Тогда юноша снова огляделся вокруг и напомнил себе, что он бодр и счастлив; постарался отбросить сомнения и громким голосом запел охотничью песню:

Покуда он пел, солнце опустилось ещё ниже и широкие тени легли поперек узкого ущелья. Освежающие сумерки неслышно расползались по земле, и лишь верхушки дерев да округлые вершины гор золотились в вечернем свете. На душе у Кристиана становилось всё тяжелее, не хотелось ему возвращаться назад к птичьим силкам, но и оставаться здесь тоже не хотелось; он почувствовал себя таким одиноким, и одолела его тоска по людям. Как хотел бы он теперь взглянуть на те старинные книги, которые видел давным-давно у своего отца, но которые ему никогда не дозволялось читать, хотя батюшка держал их именно для этой цели! Ему пришли на ум и сцены из его детства, игры с юношами из его деревни, друзья детских лет, школа, бывшая столь тягостной обузой для него, и затосковал он, и потянуло его назад, в этот привычный круг, который покинул он по собственной воле, надеясь найти свое счастье в незнакомых краях, среди гор, среди чужих людей, в других занятиях. Тем временем стало темно, и ручей зашумел громче, и залетали уже птицы ночные, отправляясь в свой невидимый ночной путь, - а он всё сидел в тоске, погруженный в собственные мысли; ему хотелось плакать, он пребывал в величайшей нерешительности и не знал, что ему делать дальше. Ни о чём не помышляя, потянул он корешок, который торчал из земли, и вдруг с ужасом услышал глухие стенания; жалобные звуки раздавались из-под земли и печально замирали вдали. Голос этот проникал ему в самое сердце, терзая его, будто он невольно прикоснулся к глубокой, смертельной ране, и почудилось Кристиану, будто в муках отлетает душа, покидая умирающее тело природы. Он вскочил и хотел было бежать прочь, ибо, конечно, слыхал уже о диковинном корне мандрагоры, который издает столь душераздирающие звуки, когда его вырывают, что от его стенаний человек обыкновенно теряет разум. Только он собрался уйти, как обнаружил позади себя незнакомца, который посмотрел на него приветливо и спросил, куда он направляется. И хотя Кристиан желал найти себе спутника, но всё же при виде сего дружелюбного незнакомца его вновь охватил страх.

- Так куда же вы так спешите? - вновь повторил тот.

Молодой охотник постарался унять охватившее его беспокойство и поведал: мол, одиночество внезапно показалось ему столь ужасным, что он хотел было уже бежать прочь. Вечер был так мрачен, зеленые тени леса так печальны, ручей всё лепетал и лепетал свои жалобные речи, облака - небесные странники - уносили его тоску за дальние горы.

- Вы ещё молоды, - сказал незнакомец, - и потому не умеете ещё переносить тяготы одиночества, я провожу вас, ибо на целую милю окрест не найдете вы ни дома, ни деревушки; в дороге мы сможем побеседовать, позабавить друг друга разными историями, и вы расстанетесь тогда со своими мрачными мыслями; через час поднимется над горами луна; может статься, свет её озарит и вашу душу.

Они отправились в путь, и вскоре юноше показалось, что они давно знакомы.

- Ах, об этом можно было бы долго рассказывать, и всё же история эта не стоит того, чтобы о ней говорить; словно неведомая сила вырвала меня из круга моих родных и близких, мой разум утратил власть над самим собою; подобно птичке, которая попалась в сети и понапрасну силится вырваться, опутана была душа моя странными видениями и желаниями. Жили мы далеко от этих мест, на равнине, где и в помине не было гор, не было почти что ни одной возвышенности; лишь одинокие деревья служили украшением зеленого дола, но зато луга, тучные нивы и сады тянулись насколько хватает глаз. Широкая река, подобная могучему духу вод, блестя, пробегала средь лугов и полей. Батюшка мой был садовником в замке, он намеревался приучить и меня к своему ремеслу; он души не чаял в своих деревцах да цветочках и мог без устали целыми днями возиться с ними, холить да лелеять. Да-да, он дошел до того, что утверждал, будто он чуть ли не разговаривает с ними, он знал всё о том, как за ними ухаживать, всё о разнообразии их форм и цвете листьев.

Мне же садовничество было совсем не по душе, тем более что отец начинал меня уговаривать или даже прибегал к угрозам, чтобы силой заставить меня работать. Я захотел сделаться рыбаком и попытал счастья, только жизнь на воде оказалась тоже не для меня; затем меня отдали в город, в услужение к одному купцу, и у него я тоже не прижился и очень скоро снова вернулся в родительский дом. И вот однажды услышал я, как батюшка мой рассказывает о горах, в которых он побывал в юности, о подземных рудниках и о людях, которые в них работают, об охотниках и охотничьем промысле, - и вдруг обуяла меня неведомая сила, я почувствовал, что наконец нашел то, о чём мечтал. День и ночь грезил я наяву, представляя себе высокие горы, пропасти и еловые леса; воображение мое создавало чудовищные скалы, я слышал мысленно звуки охоты: охотничий рог, лай собак, рев дичи; мечтания переполняли меня и во сне; и не знал я теперь ни сна, ни покоя. Долина, замок, маленький садик моего отца, обнесенный оградой, с ровными ухоженными цветочками, тесное жилище, бескрайнее небо, простирающееся надо всем этим столь уныло, не заключая под свой купол ни одной возвышенности, ни одной благородной вершины, - всё это стало мне казаться ещё более тоскливым и отвратительным. Мне представлялось, будто все окружающие меня люди живут в жалком неведении и что все начали бы думать и чувствовать так же, как и я, если бы в их душах хоть один-единственный раз появилось такое же сознание их убожества. Вот так и влачил я свое существование, пока однажды утром не принял решения навсегда покинуть отчий дом. В одной книге нашел я сведения о ближайших высоких горах и виды некоторых местностей, туда и направил я свои стопы. Дело было в самом начале весны, и на душе у меня было необычайно легко и весело. Я спешил, стараясь как можно скорее покинуть свою долину, и вот однажды вечером увидел вдали темные очертания гор. Ночью в гостинице я совсем не мог заснуть, до того не терпелось мне ступить на землю того края, который считал я теперь своей родиной; засветло был я уже на ногах и продолжал путь. И после полудня очутился у подножия вожделенных гор. Я был словно пьяный - то шел, то на несколько мгновений замедлял шаг, оглядывался назад, - я упивался всеми этими новыми для меня и одновременно такими знакомыми приметами. Вскоре долина за моей спиною и вовсе пропала из виду; горные потоки с шумом низвергались навстречу мне из лесной чащи, дубы и буки шелестели своей живой листвой на крутых склонах; путь мой пролегал по краю головокружительных пропастей, высокие голубые горы величественно стояли на горизонте.

Какой-то новый мир открывался передо мною, я шел и шел без устали. Наконец, через несколько дней, углубясь в горы на значительное расстояние, я попал к одному старому лесничему и упросил его взять меня к себе и обучить охотничьему искусству. И вот уже три месяца я у него в услужении. Я вступил во владение той местностью, в которой живу, словно король - королевством. Я познакомился с каждой скалой, с каждым ущельем в горах. И когда мы ранним утром отправлялись в горы, когда валили в лесу деревья, когда я, упражняясь в меткости, брал в руки ружье и когда обучал собак, моих верных спутников, охотничьим премудростям, я был на вершине счастья. А теперь вот уже больше недели сижу я здесь, у птичьих силков, в пустынных горах; и сегодня вечером на душе у меня сделалось так печально, как никогда в жизни, я почувствовал себя таким одиноким, таким несчастным, что до сих пор не могу избавиться от этих мрачных мыслей.

Незнакомец внимательно слушал; тем временем миновали они темную сень леса. Они вышли на опушку, и месяц, который выставил свои рожки в темном небе над вершиною горы, встретил их мягким своим светом: перед ними раскинулась прорезанная ущельем горная страна; очертания гор были смутны, и бледное лунное сияние причудливым образом воссоединяло темные громады, а в глубине ee - крутая отвесная скала, на которой виднелись в жутком белом свете древние замшелые развалины.

- Пути наши здесь расходятся, - сказал незнакомец, - я углубляюсь в эту страну, ведь там, где находится старая шахта, - мой дом: горные породы - мои соседи, горные ручьи рассказывают мне по ночам чудесные истории, туда ты не можешь пойти со мною. Но посмотри в другую сторону - на Руненберг, на его отвесные стены. Как дивно, как заманчиво выглядят эти старые камни! Разве ты никогда там не бывал?

- Не бывал, - отвечал юный Кристиан, - но от моего старого лесничего слышал я однажды удивительные истории об этой горе, но я, глупец, тут же забыл их; припоминается мне, что в тот вечер сделалось у меня так жутко на душе! Я хотел бы как-нибудь взобраться туда наверх, ибо свет звезд там самый яркий, трава, должно быть, самая зеленая, и дивный мир лежит под ногами, и, как знать, вдруг да и обнаружатся там чудеса минувших времен.

- Так тому и быть, - ответил незнакомец, - человек должен только уметь искать; тот, чье сердце охвачено неотступным стремлением, отыщет здесь старинных друзей, обнаружит сокровища - найдет всё, чего страстно желала его душа.

С этими словами незнакомец стал быстро спускаться по тропе, не сказав слова прощания своему спутнику, и вскоре пропал в зарослях кустарника, а ещё через некоторое время и шаги его смолкли. Юный охотник не удивился, он лишь ускорил шаг, направляясь к Руненбергу, и всё вокруг указывало ему путь: звезды, казалось, направляют свет свой именно туда, ясная лунная дорожка протянулась прямо к руинам, прозрачные облака поднимались вверх, а из земных глубин с ним вели разговоры ручьи, шумели леса, - они вливали в него отвагу. Он летел как на крыльях, сердце колотилось, он ощущал в груди радость столь великую, что она начинала походить на страх. Ему попадались места, в которых он никогда не бывал, всё круче становились скалы, пропала растительность, голые стены, казалось, сердито окликали его, и одиноко стенающий ветер гнал его всё дальше и дальше. Вот так поспешал он вперед, ни разу не остановившись, и глубокой ночью, уже после полуночи, выбрался на узенькую тропку, которая вилась по самому краю пропасти. Он не обращал внимания на бездонную глубь, которая зияла у него под ногами и могла поглотить его, столь сильно был он захвачен своими безумными видениями и неизъяснимыми желаниями. Этот опасный путь шел затем вдоль каменной стены, столь высокой, что казалось - она упирается в облака; поднимаясь вверх, тропа с каждым шагом становилась всё уже, и юноше приходилось хвататься за выступающие камни, чтобы не сорваться вниз. Наконец дошел он до места, где тропа заканчивалась под каким-то окошком, и ему пришлось остановиться. Он не знал, повернуть ли ему назад или остаться здесь. И вдруг видит он: как будто свет сочится сквозь камни старых стен. Заглянул он в окно и обнаружил старинную просторную залу, причудливо разукрашенную всякими каменьями и хрусталями, - она вся мерцала разноцветными огоньками; они таинственно сплетались и переливались, освещённые трепетным пламенем свечи, которую держала в руках величественная дева, в раздумье расхаживая с нею по покоям. Не похожа была она на смертную женщину - столь огромен был её рост, столь суров облик; но восхищенному юноше казалось, что никогда ещё не приходилось ему видеть такую красоту, и не думал он, что такая бывает.

Трепет охватил юношу, но втайне желал он страстно, чтобы она подошла к окну и увидела его. Наконец дева остановилась, поставила свечу на хрустальный столик, подняла очи и проникновенно запела:

Закончив петь, принялась она снимать свои наряды и убирать их в роскошный ларец. Сначала сняла она золотую фату, и длинные черные волосы волнистым потоком хлынули почти до пят; затем обнажила грудь, и юноша забыл обо всём на свете, созерцая неземную красоту. Затаив дыхание, смотрел он, как она одно за другим снимает свои одеяния; обнаженной ступала она теперь по зале, и её тяжелые струящиеся кудри были подобны темному неспокойному морю, из волн которого то там, то здесь виднелось сияющее как мрамор, белоснежное тело. Через некоторое время приблизилась она к другому золотому ларцу, вынула зеркало, обрамленное разноцветными камешками, рубинами, бриллиантами и прочими драгоценностями, и долго испытующе разглядывала его. Как показалось юноше, в зеркале составился из разнообразных красок и линий странный, непонятный знак; несколько раз, когда отражение от зеркала попадало прямо ему в глаза, оно больно слепило юношу, но затем зеленые и голубые переливающиеся огоньки вновь услаждали его взор; а он стоял, пожирая глазами всё, что видел, и в то же время был всецело погружен в себя. В глубине его души разверзлась бездна образов и сладостных звуков, тоски и блаженства, мириады крылатых звуков, грустных и веселых мелодий роились в его душе, потрясенной до самых глубин; он чувствовал, как вырастает в нем целый мир боли и надежды, мощные утесы понимания и гордой веры, неистовые водные потоки, словно переполненные скорбью. Он был словно сам не свой и испугался, когда красавица вдруг отворила окно, протянула ему магическое зеркало и произнесла лишь несколько слов:

- Возьми это на память обо мне!

Он взял зеркало и ощутил под рукой запечатленный на нем магический знак, и знак этот тотчас проник, невидимый, в самое его сердце, а свет, и величественная красавица, и странная зала пропали. Словно темная ночь с завесами облаков опустилась над его душой. Он искал прежних своих чувств, прежнего восторга и неизъяснимой любви, он вглядывался в драгоценное зеркало, в котором слабым голубоватым светом отражалась заходящая луна.

…Лицо юноши, спавшего мертвецким сном, осветилось солнцем, и он, проснувшись, обнаружил, что лежит на прелестном холме. Огляделся вокруг и заметил далеко позади, у самой кромки горизонта, едва различимые развалины Руненберга. Хватился он того зеркала - и нигде не мог найти его. В смятении хотел он было собраться с мыслями и привести в порядок свои воспоминания, но память его словно погружена была в какой-то туман, в котором беспорядочно сплетались бесформенные образы, неведомые и дикие. Вся его прежняя жизнь осталась позади где-то далеко-далеко; самое необыкновенное и самое обыденное так тесно сплелись между собою, что он не мог их разделить. После долгого спора с самим собою решил он наконец, что этой ночью его либо свалил сон, либо обуяло неожиданное безумие, одного он так и не мог понять: как сумел он забрести так далеко, в места совсем незнакомые.

Еще наполовину во власти сна, спустился он с холма и оказался на какой-то торной дороге, которая вела с гор вниз, на равнину. Всё было незнакомо ему; сначала он думал, что дорога ведет в родную деревню, но он видел вокруг совершенно чужой край и наконец догадался, что находится, скорей всего, по другую сторону южной границы той горной страны, в которую он весною пришел с севера. К полудню с тропы открылся перед ним вид на какую-то деревню; мирный дым от очагов поднимался ввысь. На зеленой лужайке играли дети, празднично принаряженные, а из небольшой церквушки доносились звуки органа и пение прихожан. Всё это наполняло его неописуемо сладкой грустью, всё так глубоко трогало его, что он заплакал.

Тесные сады, маленькие хижины с дымящимися трубами, квадраты хлебных полей напомнили ему о ничтожности и бедности рода человеческого, о зависимости его от благосклонности земли, на щедрость которой ему приходится полагаться; а пение и звуки органа наполняли его сердце никогда не испытанной им прежде кротостью. Те чувства и желания, которые он испытывал ночью, казались ему теперь гнусными и кощунственными, ему захотелось воссоединиться с людьми, как со своими братьями, став, как они, смиренным и жалким ребенком, и отринуть от себя все безбожные чувства и намерения. Милой и привлекательной показалась ему равнина, по которой протекала небольшая речка; причудливо извивалась она средь лугов и садов; с ужасом вспоминал юноша свою жизнь в пустынных горах, средь диких камней, и захотелось ему жить в этой мирной деревне; и с такими чувствами вошел он в многолюдную церковь.

В это время песнопение как раз кончилось, и священник начал проповедь о благодеяниях господних во дни сбора урожая: как доброта его всё живущее питает, сколь дивно воплощена в пшенице забота о сохранении рода человеческого, как неизбывна любовь господня во вкушаемом нами хлебе и что благочестивый христианин удостаивается непреходящего торжества причастия в этой трапезе, вкушаемой им с размягченным сердцем. Прихожане воодушевлены были словами священника; молодой охотник не спускал глаз с этого праведного оратора, и вот прямо перед кафедрой заметил он молодую девушку, которая, казалось, более других погружена была в молитву и внимала священнику, не пропуская ни слова. Была она стройная, светловолосая, голубые глаза её сияли кротостью самой проникновенной, лицо казалось прозрачным и расцветало нежнейшими красками. Никогда прежде не испытывал юноша таких чувств, никогда ещё не переполнялось его сердце такой любовью и таким покоем, никогда не бывало оно во власти столь кротких и столь отрадных движений души. Обливаясь слезами, преклонил он колени, когда священник произнес наконец слова благословения, и чувствуя, как при звуке этих слов некая невидимая сила пронизывает всё его существо, а смутные картины минувшей ночи, подобно призракам, улетают прочь.

Он вышел из церкви, замедлил шаг свой под раскидистой липой и возблагодарил бога за то, что освободил он его, недостойного, из сетей, раскинутых злым духом.

Вся деревня отмечала в этот день праздник урожая, и у всех людей было радостное настроение; нарядные дети радовались тому, что скоро начнутся танцы, с нетерпением ждали пирогов; молодые парни оборудовали всё, что требовалось для осеннего праздника, на лужайке, обсаженной молодыми деревцами; музыканты уже готовы были и настраивали свои инструменты. Кристиан ещё раз пошел побродить в чистое поле, чтобы привести в порядок свои чувства, чтобы всё обдумать как следует, а затем воротился обратно в деревню, а там уже и стар и млад собрались, чтобы в радости и веселье отметить праздник. И белокурая Элизабет тоже пришла со своими родителями; а юноша смешался с праздничной толпой. Элизабет танцевала, а он между тем вскорости завязал разговор с её отцом, который оказался откупщиком и был в деревне одним из самых богатых. Похоже было, что незнакомец приглянулся ему - и речи его, и молодость, - так что вскоре сговорились они на том, что Кристиан поступит к нему садовником. Юноша решился на это предприятие, надеясь, что теперь-то те знания и навыки, которые он так презирал у себя на родине, ему пригодятся.

И началась у него новая жизнь. Он поселился у откупщика и был принят как член семьи; новые занятия переменили и его облик. Он был столь добр, предупредителен и неизменно приветлив, что очень скоро все в доме, и в особенности дочь хозяина, стали благоволить к нему. По воскресным дням, когда она направлялась в церковь, у него уже готов бывал для неё букет чудесных цветов, и она, зардевшись, благодарила его от всей души; он начинал тосковать, если целый день не видел её, а вечером она рассказывала ему сказки и забавные истории. Вскоре они совсем уже не могли обходиться друг без друга, и старики, которые это заметили, казалось, ничего не имели против, ведь Кристиан был и самым усердным, и самым видным парнем во всей деревне; они и сами с первого взгляда ощутили в своей душе приязнь и любовь к нему. Через полгода Элизабет стала его супругой, - после зимы снова настала весна, ласточки и певчие птицы вновь вернулись в те края, сад стоял в прекраснейшем своем убранстве; на свадьбе царило веселье, жених и невеста были, казалось, на седьмом небе от счастья. Поздно вечером, когда они направились в спальню, молодой супруг сказал:

- Нет, ты не та дева, образ которой поразил меня однажды во сне, но я счастлив рядом с тобой.

Как же радовалась вся семья, когда через год родилась у них маленькая дочка, которую назвали Леонорой! Правда, Кристиан временами мрачнел, наблюдая за ребенком, но жизнерадостность молодости всегда возвращалась к нему. Он почти не вспоминал свою прежнюю жизнь, - ведь он чувствовал себя как дома и был всем доволен. Однако через несколько месяцев ему вспомнились родители, он представил себе, как бы обрадовались они, в особенности отец, узнав о его спокойном счастье, о том, что стал он садовником и сельским жителем; и сделалось ему страшно оттого, что вот уже давным-давно не вспоминал он своих родителей, его собственное дитя напомнило ему о том, что дети для родителей - великая отрада, и решил он наконец пуститься в путь и вновь посетить свою родину.

Неохотно покинул он свою супругу; всё желали ему счастливого пути; и вот в прекраснейшее из всех времен года отправился он в путь. Уже через несколько часов почувствовал он, как тяжела разлука, впервые в жизни испытывая боль расставания; чужие места казались ему непроходимой глушью, а на душе было тоскливо, будто поглотило его враждебное одиночество. Тут пришло ему на ум, что молодость уж миновала, что нашел он наконец родину, которая ему мила, к которой приросло его сердце; и готов он был проклинать легкомыслие минувших лет; тяжелым унынием охвачена была его душа, когда настало время остановиться на ночлег в каком-нибудь деревенском трактире. Он не мог взять в толк, зачем понадобилось ему отрываться от ласковой супруги и благоприобретенных родителей; угрюмый и раздосадованный, отправился он поутру в путь, намереваясь продолжить путешествие.

Страх его возрастал по мере того, как он приближался к горам; вдали показались уже старинные развалины, их очертания с каждым шагом проступали всё явственнее, из голубой дымки выступали всё новые и новые горы с округлыми вершинами. Он ступал уже не так уверенно, часто останавливался и сам удивлялся своему страху, тем ужасным видениям, которые с каждым шагом подступали всё ближе.

- Безумие, я узнаю тебя! - воскликнул он. - Узнаю твою опасную заманчивость! Но я буду сопротивляться со всем мужеством, на какое способен. Элизабет - не какой-нибудь презренный сон; я знаю, что она сейчас думает обо мне, что она ждет меня, что, исполненная любви, считает она каждый час моего отсутствия.

Но разве леса, встающие на моем пути, не подобны черным кудрям? Разве из вод ручья не взирают на меня сверкающие очи? Разве с гор не раздаются мне навстречу величественные шаги?

С этими словами собрался он было отдохнуть под деревом, как вдруг в тени его приметил старика, который с величайшим вниманием разглядывал какой-то цветок: то подставлял его лучам солнца, то вновь закрывал рукою, пересчитывал лепестки и вообще старался, видно, запечатлеть его в своей памяти.

Когда он подошел ближе, человек показался ему очень знакомым, и вскоре он не сомневался уже, что старик с цветком в руках - его отец. С выражением живейшей радости бросился он к нему в объятия; тот же был доволен, но вовсе не удивлен, что они так неожиданно встретились.

- Ты ли это, сын мой? - говорил старик. - Я знал, что скоро увижу тебя, но не подозревал, что эта радость посетит меня уже сегодня.

- Откуда знали вы, отец, что встретите меня?

- Вот по этому цветку! - отвечал ему старый садовник. - Всю свою жизнь мечтал я когда-нибудь увидеть его, но это мне никогда не удавалось, потому что он встречается очень редко и растет только в горах; я пустился в путь, чтобы найти тебя, потому что матушка твоя умерла и дома одиночество стало угнетать и печалить меня. Куда мне идти, я не знал, и пошел в конце концов через горы. Какой бы грустной ни казалась мне дорога, повсюду в пути искал я тот цветок; но он мне никак не попадался, и вот теперь я нахожу его совершенно неожиданно здесь, где простирается уже прекрасная долина; тут понял я, что вскоре встречу тебя, и смотри-ка, милый цветочек не ошибся.

Они вновь обнялись, и Кристиан оплакал свою матушку, старик же схватил его за руку и сказал:

- Пойдем прочь от этих мест, пусть скроются с глаз наших тени гор, мне до сих пор ещё не по себе от их круч и беспорядочных нагромождений скал, от ужасающих пропастей, от стенающих горных ручьев; приблизимся к доброй, благочестивой долине.

Они отправились назад, и Кристиан снова повеселел. Он поведал отцу о своем новом счастье, о том, что есть у него свой ребенок и свой дом; собственные слова кружили ему голову, и лишь во время разговора он по-настоящему почувствовал, что у него есть всё для полного довольства. Так, рассказывая друг другу о событиях то печальных, то веселых, добрались они до деревни.

Все рады были столь быстрому окончанию путешествия, в особенности Элизабет. Старик отец переселился к ним и присоединил свое маленькое состояние к общему хозяйству. Отныне в этой семье всегда царили единодушие и довольство. Земля давала обильный урожай, скот умножался, дом Кристиана стал через несколько лет одним из самых видных в этом крае; к тому же вскоре стал он отцом многочисленного семейства.

о своих путешествиях, играл с детьми, дарил им подарки, и очень скоро все полюбили его. И так понравилось ему в этих краях, что пожелал он остаться здесь на несколько дней; но дни обратились в недели, а недели - в месяцы. Никто и не удивился такому промедлению, ибо все привыкли уже считать его членом семьи Кристиана. Только Кристиан начал частенько приходить в задумчивость оттого, что, как ему казалось, он где-то встречал уже этого путешественника, но никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах. Через три месяца незнакомец наконец-таки распрощался с ними и напоследок сказал:

- Милые мои друзья, удивительная судьба и странные предчувствия влекут меня в горы, волшебный образ, которому я не в силах противостоять, манит меня; сегодня я покидаю вас и не знаю, вернусь ли к вам назад; у меня есть значительная сумма денег, которая в ваших руках сохранится вернее, чем в моих, и поэтому я прошу вас взять её на хранение; если в течение года я не вернусь - оставьте её у себя и примите как знак благодарности за ваше дружеское участие.

Итак, незнакомец двинулся в путь, а Кристиан взял деньги на сохранение. Он тщательно запрятал их, но частенько, излишне опасаясь за их целость, снова доставал их, пересчитывал, проверял, все ли они на месте, и весь погружен был в эти хлопоты.

- Такие деньги могли бы по-настоящему осчастливить нас, - сказал он однажды своему отцу, - если незнакомец не вернется, мы и наши дети, считай, обеспечены на всю жизнь.

- Забудь об этом золоте, - ответил старик, - оно не может принести счастья, до сих пор мы, слава богу, ни в чём не испытывали недостатка, и отринь от себя вообще подобные мысли.

Кристиан часто вставал среди ночи, чтобы разбудить работников и чтобы самому за всем присмотреть; отец опасался, как бы это неумеренное усердие не подорвало уже в молодости его здоровье; и вот поднялся он однажды ночью, чтобы призвать сына немного умерить свой пыл, но, к своему удивлению, застал его за столом, освещённым маленькой лампой, и опять он с величайшим тщанием пересчитывал золотые монеты.

жизнь.

- Верно, - отвечал Кристиан, - я теперь сам не ведаю, что творю; ни днем ни ночью нет мне покоя; посмотрите, как они смотрят на меня, их червонное сияние проникает мне в самое сердце. Послушайте, как они звенят, - то играет в них золотая кровь! Они зовут меня, когда я сплю, я слышу их, когда звучит музыка, когда воет ветер, когда раздаются на улице людские голоса; даже когда светит солнце, вижу я лишь эти желтые глаза, они подмигивают мне, и я чувствую, что какие-то голоса готовы нашептать мне на ухо слова любви; и тогда я должен обязательно подняться ночью, чтобы удовлетворить их любовный порыв; и тогда чувствую я, как блаженствуют они и ликуют, когда я прикасаюсь к ним, от радости становятся они всё блистательнее и великолепнее; да взгляните же сами на этот пламень восторга.

Старик, стеная и содрогаясь, заключил сына в свои объятья, произнес слова молитвы, а затем проговорил:

- Кристиан, ты должен вновь обратиться к слову божьему, ты должен прилежнее ходить в церковь, иначе ты погибнешь, иначе поглотит тебя самое отчаянное безумие.

Деньги снова были запрятаны под замок, Кристиан обещал перемениться и опомниться, и старик успокоился. Год уже давно прошел, а от незнакомца не было никаких известий. Тогда старик уступил наконец просьбам сына, и спрятанные деньги были вложены в земли и в другие предприятия. Вскоре в деревне все заговорили о богатстве молодого откупщика, и Кристиан, казалось, излучал радость и довольство, так что счастливый отец чувствовал свою заслугу в том, что видит сына вновь жизнерадостным и благополучным; все страхи теперь исчезли из его души.

его сон неспокоен, и часто он во сне бродит по комнате, сам о том не ведая, и говорит такие странные слова, что они приводят её в трепет. Но для неё страшнее всего то веселое расположение духа, в которое приходит он днем, когда смех его дик и необуздан, а взгляд безумен и холоден. Испугался отец, а удрученная супруга продолжала:

- Он всё время говорит о незнакомце и утверждает, что знал его раньше, потому что незнакомец - это, собственно говоря, прекраснейшая дева; к тому же он не желает больше выходить в поле и работать в саду, потому что, мол, как только его рука потянет какой-нибудь корешок, из-под земли сразу слышатся ужасающие стенания; тогда бьет его дрожь, и вообще он, как видно, испытывает ужас перед всеми растениями и травами, принимая их за призраки.

- Боже всемогущий! - возопил отец. - Неужели этот отвратительный голод столь прочно засел в нем, что он обречен уже на гибель? Ежели так, то его заколдованное сердце не есть уже сердце человеческое, тогда обратилось оно в холодный металл; человек, который изгнал из своего сердца любовь к цветку, не ведает ни любви, ни страха перед господом.

На следующий день отец отправился прогуляться с сыном и рассказал ему кое-что из того, что накануне услышал от Элизабет; он призвал его к благочестию, призвал обратить свой ум к предметам возвышенным. Кристиан сказал на это:

- Я бы с удовольствием, отец; к тому же обычно я чувствую себя прекрасно, и меня повсюду сопровождает удача; и я могу долго, целыми годами, не вспоминать об истинной сущности того, что заключается внутри меня, и с легкостью живу я словно бы чужой жизнью; но затем неожиданно в моем сердце, подобно молодой луне, всходит та звезда, которая управляет мною и овладевает всем моим существом. Я мог бы быть всегда весел, но когда-то давно, в одну необыкновенную ночь, некий таинственный знак запечатлелся в глубине моей души; этот магический знак иногда дремлет, ничем

этим моим перевоплощением.

Как безумца один только вид воды приводит в ужас, усиливая в нем действие губительного яда, так происходит и со мной при виде любой геометрической фигуры, при виде любой линии, любого луча, - всё способно тогда вызвать к жизни заключенный во мне образ, что обозначен тем таинственным знаком; и душа моя, и тело переполняются тогда страхом; и подобно тому, как тогда, давно, буря чувств заставила душу запечатлеть этот дивный образ, - точно так же стремится теперь душа моя выпустить его наружу в страданиях и борьбе, чтобы избавиться от него и обрести покой.

- То была несчастливая звезда, - проговорил старик, - и она отнимает тебя у нас, а ведь ты рожден для тихой жизни, и разум твой склонен был к покою, к растениям, но нетерпеливое чувство повлекло тебя прочь, к диким камням: скалы, изломанные утесы, их неровные очертания истерзали твою душу и вселили в тебя опустошительный голод, иссушающую страсть к металлу. Тебе нужно было всегда остерегаться гор; так я и предполагал воспитать тебя, но судьба распорядилась иначе. Твоя покорность, твое спокойствие, твой по-детски чистый разум истреблены дерзостью, дикостью и высокомерием.

- Нет, - сказал сын, - я совершенно отчетливо вспоминаю, что именно растение первым поведало мне о горестях всей земли, с тех пор только я и начал понимать стенания и жалобы, которые слышны повсюду в природе, если только пожелать услышать их; в растениях, травах, цветах и деревьях живет и мучительно колеблется одна огромная рана; они - мертвое тело прежнего великолепного мира камней, в них предстает перед нашим взором картина ужаснейшего разложения. Теперь я хорошо понимаю, что именно это хотел поведать мне тот корешок своими глухими стенаниями, он забылся в мучениях и выболтал мне всё. Вот почему все земные растения разгневались и хотят убить меня; они хотят стереть тот возлюбленный мною знак, что храню я в своем сердце, и каждой весной пытаются завоевать мою душу, взирая на меня с кривой мертвой ухмылкой. Как безобразно и подло обошлись они с тобой, старик, так обманув тебя, ведь они полностью завоевали твою душу. Вот спроси у камней, - ты удивишься, услышав, что они обладают даром речи.

Отец долго смотрел на него и не мог ничего ответить. Они молча воротились домой, и теперь старик тоже содрогался, видя веселость своего сына, потому что она казалась какой-то чужой, словно совсем постороннее существо, забравшись внутрь, беспомощно и неумело пыталось управлять душой его сына, нажимая на рычаги какого-то механизма.

в церковь повернул назад и в глубоком раздумье пошел прочь от деревни. Он сел на пригорке и вновь увидел внизу под собою дым от очагов, до него доносились из церкви пение и звуки органа, нарядные дети играли и танцевали на зеленой лужайке. «Как же мог я променять свою жизнь на сон! - сказал он себе. - Годы прошли с тех пор, как я спустился отсюда вниз, смешавшись с толпой детей; те, что играли здесь тогда, с серьезными лицами стоят сейчас в церкви; я, помнится, тоже тогда вошел в церковь, но сегодня Элизабет уже не та цветущая и шаловливая девушка, молодость её миновала, не могу я с прежним томлением ловить её взор; вот так я сам, по своей воле, пренебрег возвышенным, вечным счастьем, чтобы насладиться временным и преходящим».

В тоске направился он к ближайшему лесу и углубился в самую что ни на есть глухую чащобу. Жуткая тишина царила вокруг, ни единое дуновение не шевелило листья на деревьях; тем временем заметил он человека, который издали приближался к нему, и тотчас же узнал в нем незнакомца. Он испугался, и первая мысль его была: он потребует назад свои деньги. Когда же тот приблизился, Кристиан увидел, как сильно он ошибся. Облик, который он, казалось, хорошо видел, начал сам собой таять: к нему приближалась отвратительная старуха, одетая в грязное тряпье; рваный платок едва прикрывал редкие волосы, она хромала, опираясь на костыль. Скрипучим голосом заговорила она с Кристианом, спросив, как его зовут и кто он таков; он обстоятельно отвечал, затем спросил: «А ты кто такая?» - «Меня называют лесной колдуньей, - отвечала старуха, - даже самый маленький ребенок что-нибудь да знает про меня; а ты сам разве никогда меня не встречал?» И с этими словами она повернулась и побежала прочь, и Кристиану почудилось, что мелькнуло за деревьями золотое покрывало, приметил он и высокий рост незнакомки, и её статность. Хотел он было догнать её, но той уже и след простыл.

был на нем тот самый магический знак.

И странный знак, и разноцветные огоньки в зеркале с новой силой завладели всем его существом. Он крепко сжал зеркало, чтобы убедиться, что снова держит его в руках, и поспешил назад в деревню. Первым повстречался ему отец.

- Поглядите-ка, - закричал Кристиан, - то, о чём я вам так часто рассказывал, то, что я видел, как мне казалось, только во сне, я на самом деле держу в руках!

- Сын мой, когда я рассматриваю эти камни, эти линии и пытаюсь угадать смысл этого знака, этих таинственных рун, сердце мое содрогается; посмотри, как холодно их сияние, какие страшные отсветы отбрасывают они, эти кровожадные, как налившиеся кровью глаза тигра, знаки. Выбрось это зеркало, которое делает тебя холодным и жестоким, которое превратит твое сердце в камень.

- Удивительные, неизмеримые богатства ещё таятся, наверное, в глубинах земных, - отвечал сын. - Кто разведает, отыщет и завоюет их? Кто сможет прижать землю к себе, как возлюбленную невесту, чтобы она, трепеща от страха и любви, сама с радостью отдала всё самое драгоценное! Лесная колдунья позвала меня, я иду искать её. Здесь неподалеку есть старая заброшенная шахта, вырытая несколько столетий назад одним рудокопом, может статься, там я найду её!

И он поспешил прочь. Напрасно пытался старик удержать его; Кристиан очень скоро исчез из виду. Через несколько часов, приложив немало сил, добрался отец до старой шахты; увидел он на песке у входа следы и со слезами повернул назад, уверившись, что сын его в безумии забрался внутрь и утонул в пучине вод, заполнявших старую шахту.

С той поры был он всегда печален и проливал горькие слезы. Вся деревня горевала о молодом откупщике, Элизабет была неутешна, дети громко рыдали. Через полгода умер старик отец, вскоре и родители Элизабет последовали за ним, и ей пришлось одной управляться с огромным хозяйством. Нескончаемые хлопоты позволяли ей хоть на время забыть о своем горе, воспитание детей, хозяйственные дела не оставляли времени для страданий и уныния. Через два года решилась она на новое замужество и соединилась с молодым жизнерадостным человеком, который с юных лет любил её. Но вскоре всё в доме переменилось. Мор напал на скотину, работники и служанки обманывали их, хранилища, полные плодов, пожирал огонь. Должники, за которыми значились какие-то суммы, сбегали, прихватив с собой деньги. Вскоре хозяин понял, что придется продать некоторые луга и пашни; но недород и большие расходы лишь привели его к новым затруднениям.

начал он попивать; вино сделало его угрюмым и вспыльчивым, и Элизабет частенько приходилось горько оплакивать свое несчастье. Как только удача покинула их, отвернулись от них и друзья, так что через несколько лет были они всеми покинуты и лишь с трудом перебивались с хлеба на воду.

Остались у них лишь несколько овец да корова, за которой Элизабет часто сама ходила вместе с детьми. И вот однажды сидела она с работой в руках на выгоне, подле неё Леонора, а у груди лежал младенец, и тут издалека стала приближаться к ним странная фигура. Это оказался мужчина в совершенно рваном сюртуке, босой; лицо его было черно от загара и ещё больше обезображено длинной клочковатой бородой; он был без шапки, но в волосах его зеленел венок, делавший его дикий вид ещё более странным и непостижимым. За плечами в туго завязанном мешке была тяжелая ноша; шагая, он опирался на еловый посох.

Приблизившись, опустил он свою ношу на землю и тяжело перевел дух. Он поздоровался с женщиной, которую его вид испугал, а девочка тесно прижалась к матери. Немного передохнул он, да и говорит:

- Вот возвращаюсь я из опасного путешествия, спускаюсь с самых что ни на есть диких гор, но зато я наконец-то принес драгоценнейшее сокровище, какое только можно себе представить и какое только можно пожелать. Глядите и удивляйтесь!

С этими словами он развязал свой мешок и вытряхнул содержимое. Мешок оказался набит булыжниками, а среди них лежали большие куски кварца.

- и тогда сразу видно будет, что за дух породил их. - С этими словами взял он в руку тяжелый камень и с силой ударил его о другой, так что посыпались красные искры.

- Вы видели этот блеск? - закричал он. - Они целиком состоят из огня и света, - своим смехом освещают они тьму, хотя пока ещё не смеются по собственной воле.

И он снова бережно сложил всё в мешок и завязал его.

- Я тебя хорошо знаю, - грустно сказал он затем, - ты Элизабет.

Женщина перепугалась.

- Ах боже ты мой! - воскликнул несчастный. - Ведь я же тот самый Кристиан, тот охотник, который некогда пришел к вам; неужели ты уже не узнаешь меня?

Она не знала, что и сказать от испуга и глубокого сочувствия. Он обнял её и поцеловал. Элизабет воскликнула:

- О боже! Мой муж идет.

- Успокойся, - сказал он, - для тебя ведь я всё равно что умер; там в лесу дожидается меня моя красавица, моя повелительница, украшенная золотым покрывалом. А вот мое любимейшее дитя - Леонора. Подойди ко мне, моя дорогая, солнышко мое, поцелуй меня разок, один-единственный разок, чтобы я ещё хоть раз ощутил прикосновение твоих губ; и тогда я покину вас.

как в лесу разговаривал он с безобразной лесной колдуньей.

- Что с вами? - спросил муж, когда застал мать и дочь бледными и в слезах.

Ни та, ни другая не пожелали ответить.

А несчастного с тех пор никто больше не видел.

Примечания

2