Флорентинская трагедия

Автор:	Уайльд О. Ф., год: 1908
Примечание:	Перевод М. Ликиардопуло и А. Курсинского
Категория:	Трагедия
Связанные авторы:	Курсинский А. А. (Переводчик текста), Ликиардопуло М. Ф. (Переводчик текста)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Флорентинская трагедия (старая орфография)

Флорентинская трагедия *).

В одном действии.

Пер. М. Ликиардопуло и А. Курсинского.

Полное собрание сочинений Оскара Уайльда

Под редакцией К. И. Чуковского

Том четвертый

Приложение к журналу "Нива" на 1912 г.

Издание Т-ва А. Ф. МАРКС, С-Петербург

*) Рукопись этой пьесы была украдена, и только по черновику удалось возстановить последния заключительные сцены. Начало "Флорентинской трагедии" написал по памяти слышавший ее поэт Стерж Мур.

Сцена представляет комнату в старинном доме во Флоренции, увешанную коврами; её дверь выходит на балкон. Стол накрыт для скромного ужина. Ткацкий станок, прялка, сундуки, кресла, скамьи. При поднятии занавеса входит Бианка со своей служанкой Марией.

Как где? - в своем дворце, в роскошном зале,

Что по стенам расписан весь нагими

Телами женщин. Поглядеть, - так в краску

Бросает нас, но сам он, как синьор,

Не замечал их.

Как ты можешь знать,

Что не был то слуга обыкновенный?

Как знаю я, что в небе есть Господь?

У ангелов ведь есть же Повелитель.

Так и пред ним, кто был там, все с поклоном

Снимали шляпы, перьями касаясь

До мраморного пола. И сказал

Он холодно, как говорят обычно

С людьми, которых больше не увидят:

"Так госпожа твоя мне возвращает

И кошелек и вместе сорок тысяч?

Что ж, пятьдесят, быть-может? Назови

Мне цену, чтоб купить её взаимность.

Я лишь знаю,

Что все там было золото, и много.

Я? - сказала: "Госпожа

На золото и не взглянула даже,

Не раскрывала кошелька, монет

И не считала. Только лишь спросила,

Как молоды, красивы ль вы, синьор,

Какие надеваете камзолы,

Чулки какие на ногах почтенных

". И приседала...

...Все приседала я.

А он спросил: "Есть у нея любовник,

Помимо старого кисляя-мужа, или

Любить его она способна? Боже!

Любить его!"

Я присела

Так низко и сказала: "Ни его,

Синьор, ни вас и никого другого.

Богаты вы, синьор, и благородны,--

Она ж, хоть не богата, но честна".

Да я и не сказала.

Сказала только: "Нет, она не любит

Возможно, что она бы полюбила,

Коль встретила б, кто нравился бы ей.

Ведь надоест сидеть одной за прялкой!

Она, положим, не богата, все же

и не бедна, но молода, синьор,

И вы вот молоды"... (улыбается).

Сейчас, сейчас... Я только показала,

Как улыбнулась я при тех словах,

Что молод он. Ему пришлось по нраву,

И он сказал: "Отлично. Если мне

Придет на ум явиться нынче ночью

Приветствовать твою, - вернее, нашу,

Ты так и передай! сказал я: "нашу" -

Пленительную госпожу, - она

Меня принять согласна?и Я в ответ

Кивнула: "да". - "Так пусть, когда я мимо

Пройду под окнами, она мне бросит знак

". Он теперь, должно-быть,

Уж здесь давно. Взгляните-ка с балкона!

Он должен быть уж здесь. И точно, здесь он!

Вы видите?

Какой же знак? Ах! вот!

Вот эта лента с пряжкой, - хорошо!

Мария, ты поблизости здесь будь,

Но не входи, пока не позову я.

Теперь или, впусти ко мне синьора.

Меж именитых дам он выбрать мог,--

И все ж его влечет... Ах, страшно мне!..

Влечет ко мне любовь, иль, может, только

Избыток сил у страсти молодой?

Вот в чем вопрос! О, если б он любил,

Могла бы я, подобно знатным дамам,

С ним отомстить супругу моему

За то, что слеп он к красоте супруги.

Но если... если он лишь, как пчела,

Рад головы кружить цветочкам бедным?..

Я принесу сейчас. Вы подождите.

Мой господин, я слышала, у нас

Есть в доме вещь, которую купить вы

Хотели бы. Хоть муж сейчас в отлучке,

Но так судьбе моей угодно было,

Чтоб знала я отлично цены шелка,

И бархата, и прочих пестрых тканей.

Вы предлагали сорок тысяч, - даже

Не пятьдесят ли?.. Кажется, что так?--

За эту вещь. Так это, без сомненья,

То чудо ткацкого станка, что муж мой

Привез на-днях, дамасский шелк из Лукки;

Узор из серебра, все розы, розы...

И если дали вы такую цену?

Так не за что другое, - за него.

Нет, нет! О, ты, что всех чудесней тканей,

Искусней всех шелков из Лукки, - нет,

Я не имел в виду плащей дамасских,

Что вышиты ткачами кропотливо.

Стыжусь, что я хотел иную ткань

Купить, которой мало всех ста тысяч,

Сто тысяч, вы сказали? О, синьор,

Мой бедный муж готов бы был продать вам

За эту сумму все, что есть здесь в доме.

И мысль одна о деньгах столь больших

Смущает ум живущих в нашей доле.

Он все продать способен, все, что в доме?

И всех, кто в нем, - и их бы тоже продал?

О, все и всех, любезный мой синьор!

Помимо лишь себя; в цене едва ли

Он женщину бы с бархатом сровнял

И дал жене хоть полцены в сравненьи

С серебряною тканью.

Вне дома. Я могу все показать вам,

Что есть у нас, примерить и назвать

Для каждой вещи цену.

Тогда, синьор, уж потрудитесь с мужем

Поторговаться; мне же продавать

Самой себя противно было б слишком.

Покойной ночи. Очень сожалею,

Что услужить ничем не довелось

Мне вашей светлости.

Нет, нет! Остаться

Позволь мне здесь, прости мне эту роль,

Что я сыграл, как лавочник ничтожный,

Стремящийся всегда убавить цену

И подешевле взять честной товар!

Которой нет сравненья, ты одна

Причиною, что здесь я остаюсь!

Ты - цель моей всей жизни, потому что

Я создан все прекрасное любить.

Жестокая! Клейми меня презреньем,

Я говорю: рожден тебя любить,

Хотя тебя не вынесешь на рынок,

Как вынести нельзя крылатых душ,

Что меж планет и вкруг луны витают.

Ты так привык за деньги брать любовь,

Вернее, то, что может продаваться

Под этим именем, что вряд ли можешь

Себе любовь представить без цены.

Моя любовь не может быть продажной,

Хотя сама была я продана.

Я говорю, синьор, теперь о браке,

О рынке том позорном, где мой муж

Купил меня, чтоб после хвастать сделкой.

Но он куда искусней был, чем ты,

Он знал, к кому и как вести подходы:

О золоте мне слов не расточал он,

Зато отцу звучать заставил в уши

Монет бряцанье.' Мне же говорил

Лишь о любви открытой, честной, вольной.

О, светлая Бианка, яркий свет

Твоей души и ум твой лучезарный

Открыли мне позор моих поступков,

Заставили исчезнуть, словно тень,

То, чем я был, пред тем, что стал я ныне

Так пусть теперь проявится, синьор,

Не будем возвращаться уж к тому,

Что, дело тени, было делом тени.

Ужели юность, сила и любовь

Так смущены быть могут тенью ложной,

Чтоб позабыть себя, чтоб возвратить их

Нельзя уж было?

Благородство здесь,

Не при дворе. Там блестки мишуры,

А здесь луна, что красотой спокойной

Ночь обращает в день. Сильней лишь жажду

В моей душе успели. возбудить

Мишурные те блестки, чье мерцанье

Теперь ничто в сиянии луны.

Я золото отвергла, не считая,--

Прельщусь ли слов ничтожной мишурой?

К чему наш спор, прекрасная Бианка?

К чему? Гляди: с собой принес я лютню!

Запри же дверь. Мы ужин при луне

Что трапезу вкушали в Вавилоне,

В садах висячих. Песню знаю я,

Что выше воздымает душу к небу,

Чем те сады висели.

Но мой муж

Вернуться может. Здесь не безопасно.

Ведь ты сказала мне, что заночует

Вне дома он.

Однако не наверно.

Он лишь сказал, что это может быть.

Он сам не знал, и он хотел прислать

Старуху-тетку на ночь, если б сам он

Не мог вернуться. Нет её.

(Прислушиваются. Слабо доносится голос Марии, спорящей с кем-то.)

Затихло все. Старухи часто хриплы.

А все ж, синьор, пора вам уходить.

Могу ль тебя покинуть я, Бианка?

Сперва мой взор твоя краса пленила,

Моим глазам внушив безумье жажды.

Теперь - твой ум; свободный аромат

Того цветка, что, будучи бутоном,

Уже был совершенным, а теперь

О том, чем был, забыть повелевает.

Покинуть как цветок тому, кто листик

Цветка любил? До нынешняго дня

Я был богатым флорентинскихм принцем,

Теперь я лишь влюбленный, что хотел бы

Бежать толпы, покинуть блеск придворный,

В убежище укрыться, в Беллосгвардо,

Иль Фьёзоле, где розы изобильем

Чьи стены звонким эхом отвечали

На смех Декамерона, и твой смех

Звучал бы столь же весело. Окажи,

Ты можешь ли любить? - Иль поцелуем

Вез слов вонзи мне в душу это "да"!

Любовь - согласье,

Слиянье двух умов, сердец и душ

Во всех их мыслях, чувствах, упованьях.

Любовники подобные могли бы

Немыми быть, затем, что те, кто мыслят

И чувствуют вполне одно и то же,--

Что ж могут передать они друг другу?

Любовь... любовь есть встреча двух миров

В обмене бесконечном меж собою.

Мой муж сказал бы: рынок пограничный,

Товарами. .

Ну, если так, скажу я -

Любовь и есть любовь, и поцелуй,

И тесные объятья, в...

Мой муж

Вот то же говорит в конце недели,

Когда сведет итог торговой книге.

Мой ум для твоего, - плохая пара,

Как ты сама - для мужа-старика,

Но знаю я, что молодость моя,

и страсть, и сила более подходят

К твоей красе, веселой и блестящей,

Чем жалкий труд и старые года.

Вот это сказано прекрасно! На тебя,

Я думаю, взглянуть он не дерзнул бы,

Как совы не дерзают видеть солнце.

Он - сгорбленная тень, какую бросить

На кучу из навоза, А когда бы

На гладкий пол упала эта тень,

Все ж более она бы походила

На образ человеческий, чем он.

Купец, живя в тревоге за барыш,

Становится невольно жалким трусом;

Ему всегда забота гложет душу;

Темна душа у тех, кто - сами в клетке -

Лишь сквозь решетку могут наблюдать,

Завидуя, чужую жизнь и радость.

Они вкушать не могут пищу: ум их

Весь занят мыслью об её цене.

Я только - дочь отца в его глазах,

Я лишь раба, приученная к прялке.

Он, кажется, ни разу не подумал,

Что у меня лицо есть, то лицо,

Что мне вослед всех встречных кавалеров

Невольно заставляет обернуться.

Он вечно ждет,

Чего-то ждет угрюмым нелюдимом

И шепчет про себя, и никогда

С приветливым не выйдет к людям словом.

Когда ж его случайно встречу взор я,

Уже дрожу я, зная, что считает

Он стоимость надетого на мне.

Забудь его, уйди от этой жизни,

Освободись, - как бабочка, порви

Опутавшую сердце паутину

И пригнездись со мной среди беседок

Из ярких роз, где будем мы любить,

Как будто жизнь, что прожита доныне,

Выла лишь сном, ужасным, тяжким сном,

Развеянным зарею новой жизни.

Не трать минут в раздумье над кошмаром,

Уйдем к холмам, усеянным цветами,

Пурпурных роз, и хоть живут те люди,

Что в снах дурных преследовали нас,--

Уменьшены далеким разстояньем,

Они казаться будут нам не больше,

Чем малый колос хлеба, что дрожит

От взмаха крыльев птицы; голоса их,

Звучавшие так резко, не достигнут

До слуха нашего. И будем мы на них

Глядеть из розовых пещер на склонах

Холмов зеленых, спрашивать друг друга,

Не есть ли все, что видим, лишь картина,

И чьи-то жизни там в грязи и пыли

Попрежнему ль друг друга душат злобой?

Пойдешь ли ты, Бианка? О, пойдешь ли?

(Дверь отворяется. Гвидо и Бианка в смущении отходят друг от друга, и входит Симоне.)

Ты здесь, жена! Хозяину навстречу

Не грех бы выбежать... Возьми мой плащ!

Нет, прежде эту ношу, - не из легких!

Я ничего не продал, только плащ,

Подбитый мехом, сыну кардинала.

Надеется надеть его, как только

Умрет отец, и думает, что скоро.

Но это кто? Ге! У тебя здесь гость!

Он родственник, конечно? Надо думать,

Из стран чужих недавно возвратился

И в дом вошел, хозяином не встречен.

Прошу простить! И правда: дом такой,

Где нет хозяина, - что вещь пустая,

Неблагородная, что чаша без вина,

Что ножны без меча, что сад без солнца,

Где нет цветов. Свояк, прошу, простите!

Так кто же он, принять благоволивший

Любезно так у нас гостеприимство?

Как? Вы сын

Флоренции великого владыки,

Чьи мрачные дворцы я ночью вижу,

В лучах луны, как будто в серебре,

Из окон этой хижины? Синьор,

Привет мой вам, и дважды мой привет!

Надеюсь, что жена моя не слишком

Успела вас пустою болтовнею,

Что женщинам присуща, утомить?

О, нет! Достойною женою вашей,

Пред красотой которой гаснут звезды

И блеск теряет свой колчан Дианы,

Я принят был с любезностью такою,

Что, если ей, а также вам, угодно,

Еще не раз я посещу ваш дом.

Уехать вдаль, я буду с нею здесь,

Чтоб услаждать тоску уединенья,

Не слишком чтоб по вас она грустила.

Что скажете, любезный мой Симоне?

Синьор мой благородный, вы мне честь

Такую оказали этой речью,

Что мой язык стал скован, как язык

Раба ничтожного. Сказать не в силах

Тех слов, что я хотел бы. И однако

Не выразить признательность мою

Ведь было бы уж слишком неучтиво:

Благодарю от сердца глубины.

Подобные поступки - тесной дружбой

Разрозненные части государства

Связать способны, если знатный принц

Такого вот, как вы, происхожденья,

Высокого такого воспитанья,

Презрев в судьбе жестокия различья,

И все-таки, почтенный мой синьор,

Мне кажется, я слишком смел. В другой раз

Надеюсь вас увидеть здесь, как гостя,

Сегодня же, не правда ль, вы зашли

Купить мои товары? Шелк или бархат,--

Найдется все; найдутся также ткани

Такой работы нежной, что, уверен,

И ваш пленят изысканнейший вкус.

Пусть час теперь, конечно, слишком поздний,--

Бедняк-торгаш в погоне за грошами

Работает и ночью, как и днем.

Высоки пошлины! н что ни город,

То свой берет с товаров новый сбор,

Приказчики неопытны, а жены

Коммерческого смысла лишены,

И ловкости подавно, хоть Бианка

Мне крупного сумела залучить

Сегодня покупателя. Не так ли?

Не правда ли, Бианка? Но довольно.

Раскрой, жена! Веревки развяжи,--

Коленом на пол опустись: сподручней!

Не этот! - тот! Скорей, скорей! Ты знаешь:

Не любит покупатель долго ждать,

Терпенье их испытывать опасно.

Вот, вот он! дай сюда, - поосторожней!

Вещь ценная, её коснуться страшно,

Взгляните, мой синьор!

Мне, право, стыдно.

К чему такия хлопоты, когда

Совсем нет нужды спешно делать выбор

Из шелковых и прочих ваших тканей?

Я выберу в другой раз как-нибудь.

Простите, нет! Вот здесь дамаск из Лукки,

Узор из серебра и розы. Розы,

Расшитые с таким искусством тонким,

Что в них недостает лишь аромата,

Чтоб обмануть разсеянные чувства.

Он мягок, а ведь крепок, словно сталь.

А розы, розы! Это - верх искусства. : .

Я думаю: холмы над Беллосгвардо

Из Фьезоле, отчизна ярких роз,

Таких цветов не в силах были б бросить

Весне в её душистые покровы.

А если бы и бросили, - цветы

Увяли бы для смерти неизбежной,

Покорные судьбе всего, что нежно

И кинуто под ветер и дожди.

Сама природа бой ведет упорный

С своей же красотой и, как Медея,

Детей своих нещадно убивает.

Нет, нет, синьор, внимательней вглядитесь:

В дамасском шелке этом вечно лето,

И этих роз зимы дыханье минет.

За локоть каждый - сам платил червонец,

Червонец красный, полновесный, долгих

Плод сбережений.

Прошу тебя, оставим. Я доволен,

На утро я пришлю слугу, который

Тебе заплатит вдвое.

Щедрый принц!

Целую вашу руку. Но еще

Сокровище я должен показать вам.

Есть мантия для выходов парадных,

Расшитая рукой венецианки:

По бархату разбросаны гранаты,

А каждое зерно в них - чистый жемчуг,

И жемчугом расшит весь воротник,

Столь частым, словно бабочки ночные

На улицах в час тихий ночи летней,

Столь бледным, как луна, в разсвета час

Светящая безумцам за решеткой.

Горит рубин, как яркий уголь, в пряжке,

Святой отец таких камней не носит,

С ним схожого и в Индии не сыщешь;

Челлини не выделывал красивей,

Чтоб радовать великого Лоренцо.

Вам следует носить ее по праву,

Затем, что - кто ж достойней вас носить?

Она вам так пойдет! Одна часть пряжки -

Из золота сатир, рогатый, ловкий,

Готов схватить серебряную нимфу;

Другая часть - Молчание; кристалл

В его руке; само - как колос хлеба,

Что клонится от взмаха крыльев птицы,

Не более; но сделано так ловко,

Что кажется - вот дышит, иль - вернее -

Сейчас вздохнет, лишь затаило вздох.

Не правда ли, Бианка дорогая,

Та ценная одежда благородных

Пойдет к лицу синьору Гвидо Барди?

Проси его, тебе он не откажет,

Хоть будь цена тяжка, как выкуп принца.

Здесь твой барыш не меньше моего.

Я не приказчик твой. Какое дело

Мне хлопотать о мантии твоей?

Нет, милая Бианка, я куплю.

Я все куплю, что только мне предложит

Купец почтенный. Выкуплен быть должен

Плененный принц, и счастливы синьоры,

Что в плен сдались столь дивному врагу.

Смущаюсь я. Так купите? Иль нет?

Мне тысяч пятьдесят все это стоит,

Но вам отдать я за сорок готов.

Коль высока цена, - назначьте сами.

Вот если довелось бы мне увидеть

Вас в этом чуде ткацкого станка

Среди красавиц знатных и придворных

Цветком среди цветов! Как говорят,

Льнут к вашей светлости усердно дамы

Кругов придворных, я, куда б ни шли вы,

Как стая мух, оне за вами всюду,

Чтоб вас расположить. Слыхал я также

И о мужьях, украшенных рогами,

Они носить их с гордостью умеют,--

Подумаешь, в том мода наших дней!

Забавнейшая мода!

Друг Симоне,

Твою болтливость время обуздать.

Ты позабыл, что рядом с нами дама

Прекрасная, чей нежный слух едва ли

Привычен к музые столь грубой.

Виноват.

Совсем забыл. Не оскорблю вас больше.

Так мантию вы купите иль нет?

Конечно, да! Что значат сорок тысяч

Наследнику Джованни Барди?.. Грош!

Ты завтра все покончишь с казначеем

Антоньо Коста. Он к тебе придет,

И от него получишь ты сто тысяч.

Как! Сто тысяч?

Сто тысяч, вы сказали? О, поверьте,

Теперь во всем должник я перед вами

И навсегда. Отныне этот дом

И все, что в нем, - все ваше, только ваше.

Сто тысяч! Ум мутится, как подумать,

Что я теперь богаче всех купцов.

Приобрету поместье, виноградник,

Один скуплю все ткацкие станки,

Заставлю от Милана до Палермо

Работать их на одного себя.

И жемчуг, что в пещерах потаенных

Хранят моря Аравии далекой

Моим, моим стать должен.

Щедрый принц!

Вам эта ночь любовь мою докажет,

Что так сильна, что вам ни в чем отказа

Не может быть, чего б вы ни спросили.

Вы шутите, синьор! Ужли достойна

Она такого принца? Создана

Она, чтоб прясть, хозяйничать по дому...

Не так ли, Бьянка? Правда ведь? Смотри:

Вон ждет станок. Садись-ка за работу!

Нейдет жене быть дома не у дел,

И праздность рук рождает праздность мысли.

Садись, сказал.

Ну, начни

Хоть плащ какой, - его окрасим в пурпур,

Печаль его наденет в утешенье.

Иль длинную, как лента, пелену:

Не в добрый час родившийся младенец

Пусть плачет в ней, заброшенный в тиши.

Иль простыню, которая, сначала

Могла б пойти покойнику на саван.

Что хочешь, тки! Мне, право, все равно.

Нить порвалась. От вечного вращенья

Соскучилось немое колесо,

Станок бездушный ропщет на работу,--

Сегодня ткать не буду.

Ну, так что ж!

Ткать будешь завтра. Каждый новый день

Застать тебя обязан за работой,

Как некогда Лукрецию застал

Тарквиний, иль Лукреция, быть-может,

Ждала Тарквиния. Как знать? Бывает!..

Про мужних жен чего я ни слыхал!..

Итак, синьор, что нового на свете?

Вот в Пизе я слыхал такую весть:

Английские купцы уговорились

И шерсть свою решили продавать

С ходатайством вошли уж в синьорию.

Что? Это хорошо? Купец купцу

Быть разве должен волком? Чужеземцы

Должны ль лишать нас барышей законных

Под явным покровительством закона?

Гвидо. Чем я могу помочь в подобном деле?

Не в ссору ли ввязаться с синьорией,

Надеть наряд, в котором вы, купцы,

От дураков скупаете товары,

Чтоб их продать тем, кто еще глупее?

Нет, друг Симоне, шерстью торговать

Твоя профессия. Моим талантам

Другое примененье.

Добрый принц,

Не гневайтесь на мужа моего:

Его душа всегда живет на рынке,

А сердце бьется лишь от цен на шерсть.

Но все-таки, по-своему, он честен.

И как тебе не стыдно! Добрый принц

Оказывает честь нам посещеньем,

А ты ему нелепой болтовнею

Надоедаешь. Извинись скорее!

Прошу простить. Поговорим сегодня

О чем другом. Есть слух, святой отец

Письмо отправил королю французов,

Прося его перешагнуть с войсками

Тот снежный щит, что Альпами зовется,

И мир внести в Италию. Тот мир,

Что будет хуже войн жестоких самых,

Кровавее междоусобных ссор.

Ох, этот нам король французов! Вечно

Сулит прийти, однако не приходит!

Но мне-то что до этого, мой друг?

Есть много дел, что мне важней и ближе.

Ну, что ему король французский? То же,

Что шерсть твоя.

Пожалуй, ты права.

Правителей, как вижу, кругозоры

Все сузились в пределы этой кельи,

И в три души замкнулся целый мир.

Как у красильщика плохого в чане

Сжимается сукно, так временами

Сжимается вселенной бесконечность

До ширины ладони. Что ж, возможно,

Что и теперь такия времена.

Пусть будет так, и комната пусть эта

Той сценою величественной станет,

Где гибнут короли, а жизни наши

Ничтожные бросаются, как ставки,

Которыми игру ведет Господь.

Не знаю сам, зачем так говорю.

Устал с дороги. Конь мой спотыкался

И то сказать, синьор, вся наша жизнь -

Грошовая, ничтожнейшая сделка.

На низком рынке сбыт находим мы.

Родимся мы, - над нами плачет мать,

Умрем - никто над нами не заплачет,

Никто!

Вот речь, достойная купца.

Противен мне он телом и душою,

На бледном лбу его клеймо боязни,

А руки бледны. Как весной прохладной

Лист тополя, оне дрожат безсильно

В какой-то немочи. Его уста

Безсмысленную пену слов ничтожных,

Как воду из фонтана изрыгают

И заплетаются.

Поверь, Бианка,

Не стоит он ни слов твоих ни мыслей.

В карман за словом в сделке не полезет

И выгодно продаст, что купит сходно.

Пустой крикун на пошлом рынке слов

И редкий тип из глупых краснобаев.

Кто помянул о смерти? О, никто,

Никто пускай не говорит о смерти!

Что делать ей в таком веселом доме,

Где лишь жена, и муж, и добрый друг

Для встречи ей? Пусть смерть идет в дома,

Где грешные свершаются деянья,

Где жены благородные, которым

Мужья наскучили, спустив завесы

Над брачными кроватями, стремятся

На простынях, запятнанных позором,

Своим страстям распущенным дать волю...

Бианка, ты еще не знаешь света,

Ты слишком одинока, благородна...

Свет знаю я. Увы, с годами только

Приходит мудрость; волосы мои

Уже белы, и юности нет в теле.

Но нет! Довольно говорить об этом.

Сегодня ночь веселья жадно просит.

Веселым буду я, как подобает

Хозяину, что в доме встретил гостя

Любезного, нежданного, который

Привета ждет.

Но это что, синьор?

Вы лютню принесли? Сыграть нам песню?

Сыграйте, принц! Простите, если смел я,

Но я прошу: сыграйте!

Не теперь:.

Когда-нибудь в другой раз, мой Симоне.

Когда вдвоем мы будем, ты и я,

Луна ревнивая...

Нет, нет, синьор!

Нет, я прошу. О, я слыхал не раз,

Что лишь прикосновеньем пальцев к струнам,

Дыханьем нежным в стебель тростника

Иль вздохом в грудь упругой гулкой меди

Искусники умеют извлекать

Из стен тюрьмы тоскующия души.

И слышал также я, что чары скрыты

Вот в раковинах этих, властью коих

Затворы прочь спадают у темниц,

Невинность в косы грозди винограда

Вплетает и блуждает, как менада...

Но ваша лютня, знаю я, чиста,

А потому - играйте, насладите

Мой слух каким-нибудь напевом нежным.

Душа моя - в темнице, и нужна

Ей музыка, чтоб избежать безумья.

Не спеши.

Любезный гость без просьбы знает место

И знает время. Время не пришло,--

Настаивать напрасно.

Друг Симоне!

Когда-нибудь в другой раз. В этот вечер

Довольствуюсь я музыкой иной:

Напевом нежным голоса Бианки,

Что речью зачаровывает воздух,

Полет земли с орбиты уклоняет

На новый круг, где центр - её краса.

Вы льстите ей. Безспорно, добродетель

Ей свойственна, как женщин большинству,

Но красота - одно из украшений,

Которых ей носить не суждено.

И к лучшему, быть-может.

А теперь,

Мой скорбный слух напевом вашей лютни,

Хоть выпейте со мной, по крайней мере.

Уж стол накрыт, и вам прибор поставлен.

Бианка, дай мне стул! Закрой окно,

Задвинь болты у ставен: не хочу я,

Чтоб праздный люд, нескромный в любопытстве,

Веселье наше подсмотрел.

Теперь,

Синьор, скажите здравицу, поднявши

Стакан, вином наполненный до края.

(Он наливает два стакана, причем бутылка заметно дрожит в его руке, и, когда Гвидо поднимает свой стакан, на скатерти остается пятно от мокрого дна, Увидав это, Симоне вздрагивает и ставит обратно на стол свой стакан,не притронувшись к нему.)

Что за пятно на скатерти? Как рана

В бедре Христа, - пурпурное пятно!

Иль попросту вино? А есть примета:

Где пролито вино - прольется кровь.

Конечно, бабья сказка!

Я надеюсь,

Мой виноград по вкусу вам, синьор?

Его родной Везувий, а в Тоскане

Наш виноград дает для чаши сок

Куда и здоровей и крепче.

Верно.

Мне нравится вино твое, Симоне,

И с твоего любезного согласья

Я выпью за здоровье милой Бьянки,

Но я хотел бы прежде, чтоб губами,

Подобными пурпурно-красным розам,

Она коснулась чаши и вино

В ней слаще сделала. Отпей, Бианка!

Что пчел Гиблейских мед в сравненьи с этим

Напитком? - только горечь!

Мой Симоне,

Что ж ты участия не примешь в пире?

Симоне. Мне странно самому, синьор, - сегодня

Ни есть ни пить я с вами не могу.

Не по себе мне, словно лихорадка

Иль в голове навязчивая мысль

Скользит, как змей, в мозгу от точки к точке,

Как сумасшедший бродит по каморкам,

Желудок отравляет, отвращенье

Внушая мне на место аппетита,

Бианка милая, торгаш твой скучный

Несносен мне, я думаю уйти.

Наутро,я приду, назначь мне время.

Едва взойдет заря. Пока не встречу

Тебя опять, вся жизнь моя - пуста.

О, распусти волос твоих змеистых

Спадающую полночь; словно в звездах,

В твоих глазах дай видеть мне мой образ,

Как в зеркале. Там сохрани его,

Хотя б как тень. И не гляди вокруг

На скучные предметы, что не могут

Меня тебе напомнить. Я ревную

Твой может взор.

Уверен будь, твой образ

Отныне навсегда со мною будет.

Любовь даст смысл напоминаний нежных

Ничтожной самой вещи. Но не позже,

Чем жаворонок звонким пеньем в небе

Разбудит мир уснувших, ты приди;

Здесь на балконе буду ждать я друга.

Затем ко мне по лестнице из шелка

И жемчугом по алому расшитой

Ты спустишься, ступая белой ножкой,

Как легкий снег на куст осенних роз.

Как хочешь. Знай, отныне я твоя

И на любовь и на смерть!

Еще соборный колокол не пробил

Час полночи, и стражники, чьи трубы

По улицам пустынным дразнят месяц,

Еще в своих покойно дремлют башнях.

Немного подождите. Я боюсь,

Что мы вас здесь уж больше не увидим,

И сердце мне печалит этот страх.

Напрасный страхь, Симоне, я всегда

Останусь верным нашей дружбе. Только

Сегодня мне пора уже, пора!

До завтра же, Бианка!

Что ж, пусть так! "

Хоть с вами рад беседовать я дольше,

Вновь обретенный друг, высокий гость!

Но, знать, не быть тому. Притом, я знаю,

Вас ждет отец, скучает он по вас,

По голосе, по звукам ваших шпор.

Вы у него один, одна опора,

Племянники... но те его не любят.

Так говорят, - по слухам я сужу.

Наследство ваше зависть возбуждает

В сердцах у них, на виноградник ваш

Они глядят такими же глазами,

Как царь Ахав на поле Навуфея.

Конечно, сплетни все, болтают мало ль

По городу.

Покойной ночи, принц!

Бианка, факел! Лестница стара,

Прогнила кое-где, а бледный месяц,

Как скряга, стал жалеть свои лучи

И прячет лик за тюлевою маской,

Как проститутки, выходя на лов,

Чтоб в грех вовлечь неопытную душу.

Сейчас я вам достану плащ и шпагу'.

Позвольте, нет, я должен услужить вам,

Кто мой почтил мещанский, бедный дом,

Со мной отпил вина, отведал хлеба

Не раз мы вспомним радость этой ночи

И все её последствия...

Ну, шпага!

Закал Феррары, гибкостью - змея:

И как змея, конечно, смертоносна.

Что говорить! На жизненных дорогах

С такою сталью нечего бояться.

Я не встречаль столь дивного клинка.

И у меня есть шпага, да немного

Заржавлена теперь! Мы - люди мира.

Смиренью учат нас, нас учат шею

Сгибать под тяжкой ношей, не роптать

На кривду жизни, молча выносить

Неправые обиды, и, подобно

Жиду, что терпит вечно, мы находим

В страданьях наших пользу для себя.

Но, помню, раз, близ Падуи, в пути

Отнять хотел разбойник у меня

Коня с товарами. Так все же горло

Я вынести безчестье, оскорбленье

И всякия позорные слова,

И явное к себе пренебреженье,

Но тот, кому б явилась мысль украсть

Хоть что-нибудь такое, что мое,

Пусть будет то лишь глиняный сосуд,

Из коего я утоляю жажду,--

Рискует он душой своей и телом

В том воровстве. Из странной глины люди,

Мы слеплены.

Хочу я знать, синьор, не лучше ль шпага

Моя закалена, чем ваш клинок.

Желаете, устроим испытанье?

Иль, может-быть, для вас зазорно будет

Скрестить клинок с моим, будь то шутя

Иль не шутя?

Нет ничего приятней,

Скрестить, будь то шутя иль не шутя.

Дай мне мою, достань свою скорее.

Пусть эта ночь решит вопрос великий,

Чья закаленней сталь - купца иль принца.

Не так ли ты сказал? Зачем же медлишь?

Дай шпагу мне! Отлично! Отодвинь

Столы и стулья. Нужен круг свободный

Для поединка нашего. Свети

Нам факелом, чтоб это состязанье

Не перешло из шутки вдруг в серьез.

Царапина, но больше; слишком факел

Мне бил в глаза. Но не смотри так грустно,

Жена моя, все это пустяки.

Я ранен, но легко, подай-ка тряпку,

Перевяжи мне руку, - слишком крепко,

Нежнее, милая! Зачем грустить?

О, не грусти!.. Нет, прочь ее, не надо!

Беда ль, что льется кровь!

Вот видите, синьор, сказал я правду,

И мой клинок был лучше закален,

И сталь его покрепче. Но кинжалы

Попробуем.

И теперь,

Теперь на смерть, синьор, пока не ляжет,

Один из нас, иль оба, или все,

Все трое, может-быть.

А, дьявол! Да, теперь в моей руке ты.

Так, так и так!

Дурак, сними клещи свои мне с горла.

Я у отца единственный ведь сын;

У государства лишь один наследник.

Коварный враг наш, Франция, уж ждет

Конца отцовской линии, готовый

Врасплох напасть на город наш.

Молчи!

Бездетным став, поверь, счастливей будет

Отец твой; а Флоренции не нужно

Прелюбодея - кормчим у руля.

Святыню наших лилий.

Руки прочь!

Проклятые прочь руки, говорю я!

Пусти меня!

Ну нет! Ты ловко так

Попался мне, что тщетны все надежды.

Теперь свелась в единый миг позора

Вся жизнь твоя - и кончится позором.

К чему? Грехи свои поведай Богу,

Которого ты в эту ночь увидишь,

Чтоб больше не увидеть никогда,--

И милосерд, хоть справедлив... А я...

О, помоги мне, милая Бианка,

Ведь знаешь ты, я зла не сотворил.

Умри, как пес, с повисшим языком!

Умри! Река твой труп безмолвно примет

И в море неопознанным снесет.

(Гвидо умирает. Симоне поднимается и глядит на Бианку. Она подходит к нему, словно ослепленная изумленьем, с широко раскрытыми руками.)