Джон Брент.
Глава XXIII. Идиллия скалистой страны.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джон Брент. Глава XXIII. Идиллия скалистой страны. (старая орфография)

ГЛАВА XXIII. 

ИДИЛЛИЯ СКАЛИСТОЙ СТРАНЫ.

О нашем путешествии в Ларами распространяться не стану.

Мы направлялись к северу по дороге, известной только одному нашему вожатому, но увы! уже не такому, каким он был вчера. Он прокладывал дорогу, но не мог уже мчаться в галоп впереди всех и с улыбкой оглядываться на следовавшую за ним кавалькаду.

Дорога пролегала по дикой и неровной местности. Она была тяжела, особливо для дамы. Впрочем наша дама была создана совсем из другого материала, нежели владетельницы болонок.

Мы переезжали через хребет континента; поднимались на утесы между неровными обнаженными позвонками, через вершину этой извилистой спины, покрытой большими травянистыми холмами; потом спускались вниз по расщелинам и ложбинам.

Из нас образовался бы отличный квартет, если бы не рана моего друга. Нас было четверо; все с свежей душой, с большим запасом особого рода опытности.

Да; все было бы прекрасно, если бы не эта рана!

Мой друг, мой брат, даже более, чем брат, как все больше и больше жалел я его с каждой милей этого сурового пути! Он, впрочем, не жаловался, и только раз сказал мне: - телесные страдания чему нибудь научают человека, также как и душевные.

нашим проводником. Он должен был казаться бодрым, даже веселым, в противном случае дама его сердца, которую он спас, ощущала бы слишком тяжело, что её спасение стоило ему ежедневно увеличивавшихся страданий. Любовь однако сообщала ему жизнь. Он дышал любовью и она придавала ему силы. Но эта любовь ограничивалась только его собственным сознанием. Раненый и быть может умирающий, он, пока длилась в нем жизнь, не хотел никому уделить даже частицы своих страданий; к ней в особенности он не хотел обратиться за сочувствием, которым женщина так щедро наделяет любимого ею человека.

Любила ли еще его она? О! это древняя загадка. Один только сфинкс мог разгадать ее. Хорошенькия личики женщин, с их нежными улыбками, с внезапно появляющимся румянцем, с всегдашнею готовностью залиться слезами, все-таки носит маску, пока не наступит минута, когда нужно ее сбросить. Если она не любила его, этого человека, достойнейшого любви из всех людей, эту женскую душу в теле героя, человека, который пролил кровь за нее, который всю свою жизнь мечтал о таком рыцарском подвиге, какой он совершил так недавно, - если она не любила его, то она была, я думал, каким нибудь бездушным созданием, отнюдь не человеческим, - не женщиной, а существом, для которого чувство любви было совершенно чуждо.

Мисс Клитро обходилась с ним очаровательно нежно; но этого заслуживала рана, которую Брент получил за нее; это было едва ли более любезной благодарности, которую она расточала нам всем. Какая удивительная женщина! Как спокойно занимала она свое место, величественная и светлая, не смотря на мрачную атмосферу, которой окружена была вся её жизнь! Какое огромное, глубокое и зрелое чувство любви к ближнему извлекла она, даже в такой молодости, из странных контрастов своей истории! До какой степени её женская наблюдательность умела отличать и усвоивать все прекрасное!

Она хорошела с каждым днем. Томительные тяжелые дни, когда каждая миля в скучно тянувшемся мормонском караване уносила ее все дальше и дальше к безвозвратному изгнанию, миновали навсегда. Она дышала теперь отрадной надеждой. До этой поры она как будто выжимала надежду из каждого дыхания, и все-таки вместо нея получала одну только силу терпения. После такого великого избавления, всякого рода будущия страдания, если только они ожидали ее, казались ничтожными. Она была уверена, что теперь, когда кончились странствования её отца, он позволит ей найти для него и для себя постоянный очаг и приют в одном из спокойных уголков Америки, где исчезли бы все его болезненные фантазии и его старость прошла бы если не радостно, то по крайней мере тихо.

Длинная и, может быть, скучная вышла бы история, если бы я решился описывать подробности наших бесед и маленьких приключений во время этой поездки, в которой я ближе познакомился с характерами моих спутников.

величественно и мрачно высились горы около наших биваков! Сколько поэзии заключалось в нашей лагерной жизни! Каждой сцене подле источника, перед горным потоком, в диком ущелий, на горных долинах с снежными пиками, караулящими нас во всю ночь до румяной зари, - каждой сцене, суровой или пленительной, наша спутница придавала еще больше поэзии своим присутствием, своею женскою нежною оценкою красоты природы.

И кроме того - представьте! - мисс Клитро была гений в поваренном искусстве. Я знавал эту же самую способность в других прекрасных поэтических и артистических созданиях. Она одарена была гением в приготовлении, разумеется в одном воображении, лакомых блюд, - богатое наследство, полученное от отца в дни бедности, проведенные в угольных копях. Она настояла на том, чтобы допустили и ее участвовать в исполнении лагерных обязанностей, и часто можно было видеть, как её большие серые глаза серьезно сосредоточивались на сковороде, или наблюдали за поджариваньем птицы на импровизованном вертеле, обливая ее, для сочности, вытопленным из окорока салом; между тем как бедный Брент, укутанный в одеяло и медленно собиравший силы для следующого дня, лежал на траве, наблюдал за ней, удивлялся и восхищался, что она удостоила нас сделаться домашней богиней.

- Ничего ей равного я не видывал, - говаривал Армстронг в подобных случаях. До этой поры я думал, что моя Эллен лучшая женщина во всей Умпкве. Я бы желал, чтобы она была здесь; она такая добрая и обо всем вообще имеет хорошия понятия.

Армстронг становился все более и более отеческим элементом в нашей партии. Воспоминания об Эллен в Умпкве заставляли его отечески заботиться о нашей Эллен, - этой страннице через Скалистые Горы. В свою очередь Эллен старалась возвращать больше, чем получала. Грязный окровавленный тюрбан изчез с головы Армстронга. Место его заняла аккуратная перевязка. Вместе с тюрбаном изчезла и суровость нашего спутника. Это был прямой, честный, добрый и преданный товарищ; человек, который в жизнь свою не поднимал руки на подобное себе существо, кроме того великого и торжественного долга страшного мщения. Исполнив его, он снова сделался тем, чем создала его природа. Мы с особенным удовольствием слушали его рассказы об орегонской жизни, которые он передавал на своем живом, бойком диалекте. Он был патриархальный пионер, человек с личной свободой и с природным умом основателя штатов в совершенно дикой стране. В добавок, он был отличный охотник. Не проходило дня, чтобы мы не имели за нашим столом мяса дикой козы иди оленя. Здесь было настоящее царство охоты. Дикия животные были так гостеприимны, что убивать их с нашей стороны было жестоко.

Если бы не рана Брента, наше путешествие было бы самое приятное, не смотря на множество трудностей, которые приходилось нам преодолевать. Но его страшная убийственная рана требовала самого искусного врачевания, требовала, кроме физического спокойствия, главнее всего спокойствия души. Он не поправлялся, напротив того изнемогал с каждым днем. Его сон начинал сопровождаться горячечным бредом. Мы не могли ехать скорее. Но он держал себя как нельзя мужественнее.

Брент ожил. Мы прибавили шагу и перед закатом солнца путешествие наше кончилось.

<Публикация не окончена.>