Фиговое дерево
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Фиговое дерево

Уйда.

- Мать, - сказалъ крестьянинъ жене, - я пойду, соберу винныя ягоды; оне переспеютъ, если будутъ еще висеть.

- Конечно, переспеютъ, - ответила жена. Она отличалась редкимъ для женщины качествомъ соглашаться съ темъ, что говорятъ другiе.

Онъ взялъ большую корзинку, легкую стремянку и вышелъ изъ дома; прошелъ черезъ дворъ, выстланный соломой (хлебъ недавно молотили), населенный курами, петухами, голубями, свиньями, копошившимися въ соломе. Дворъ окружали съ трехъ сторонъ стены, покрытыя виноградными лозами.

- Не пошлешь ли ты одного изъ парней вместо себя, Джiоваккино, - крикнула ему жена вследъ, - ведь ты тяжелый.

- Не такой уже я тяжелый, чтобъ не влезть на дерево, - несколько раздражительно оборвалъ ее мужъ, проходя по освещенному солнцемъ двору и выходя черезъ старыя ворота. Самыя ворота-то, впрочемъ, давно исчезли, остались только одни столбы.

Цезира вернулась на кухню и принялась стряпать, что делалось у нея самымъ примитивнымъ способомъ. Дело было въ восемь часовъ утра. Въ доме часовъ не было, все отгадывали время по положенiю солнца на небе. Солнце поднялось уже довольно высоко надъ головой; котелъ кипелъ и хлебъ сталъ темнеть, но мужъ не возвращался.

Немного погодя, второй сынъ ея, Онейро, вернулся съ работы; онъ былъ голоденъ; за нимъ пришелъ и старшiй сынъ Алессiо; потомъ три дочери, ходившiя въ лесъ за хворостомъ. Все были голодны и не могли дождаться похлебки изъ бобовъ.

- Надо подождать отца, - сказала Цезира. - Какъ долго онъ собираетъ винныя ягоды.

- Я пойду, позову его, - сказалъ Онейро, юноша двадцати летъ, русый, плечистый, коренастый, - сложенный, какъ молодой Давидъ.

- Правда, иди, - посоветовала Цезира, - онъ, можетъ быть, ушелъ дальше собирать груши.

Онейро ушелъ; другiе, ворча, опустились на стулья и на старую скамью; они были разгорячены, устали и нетерпеливо, широко раздувая ноздри, вдыхали въ себя ароматъ изъ кипящаго котла.

Не прошло и несколькихъ минутъ после ухода Онейро, какъ они услышали страшный крикъ, за нимъ другой, третiй, все громче и страшней. Они бросились вонъ изъ дома и со двора и бегомъ вбежали на поросшiй травой склонъ, откуда раздавались крики. На полъ-дороге ихъ встретилъ братъ: лицо его было бледно, какъ полотно, светлые волосы стояли дыбомъ, зубы стучали. Онъ не могъ произнести ни одного понятнаго слова и только кричалъ.

- Отецъ? - закричали другiе и, оттолкнувъ его, опрометью бросились дальше, ниже виноградныхъ лозъ, где стояло фиговое дерево. Цезира добежала первая: подъ деревомъ мужъ ея лежалъ недвижимъ! Гнилая ветка, сломанная пополамъ, лежала рядомъ и говорила за себя. Шея его была переломана; когда его подняли, голова повисла и болталась изъ стороны въ сторону, какъ у зарезанной птицы. Онъ былъ очень тяжелъ и неосторожно переступилъ съ лестницы на такую ветку, которая не могла его сдержать.

Въ этотъ день супъ въ котле выкипелъ напрасно: никто въ этомъ доме не елъ.

Бедный Джiоваккино умеръ сорока-пяти летъ; онъ былъ хорошiй человекъ и хорошiй работникъ; праотцы его жили на этомъ самомъ месте вотъ уже три столетiя. Неосторожный шагъ, ветвь, разъеденная червями, покончили въ одну секунду его жизнь.

Ужасающая внезапность его кончины поразила всехъ и навела на нихъ страхъ. Мать точно лишилась разсудка, кричала и все падала въ обморокъ. Горе въ этихъ странахъ выражается очень резко; къ счастью, оно длится недолго.

Немного соседей было по эту мало населенную сторону горы, но те немногiе, что жили тамъ, какъ стадо барановъ, со всехъ стороны приходили одинъ за другимъ. Для людей темныхъ всякая трагедiя обладаетъ необыкновенно притягательной силой.

окончательно умеръ. Викарiй пришелъ и совершилъ обычную службу. Ничего больше не оставалось, какъ заказать гробъ и сторговаться съ могильщикомъ.

Къ вечеру все гости разошлись, семья осталась одна съ своимъ горемъ. Цезира лежала въ оцепененiи, вызванномъ лауданомъ, который врачъ заставилъ ее принять. Девушки поочередно дежурили то у нея, то у покойника, сидя передъ дверями его комнаты, такъ какъ боялись его застывшей безформенной фигуры, покрытой простыней.

Это были крепкiе, светловолосыя, шумныя, веселыя девушки, но теперь ихъ веселье замерло. Вместе съ этимъ ужаснымъ теломъ, лежащимъ наверху безъ движенiя, со сломанной шеей, покоившейся на лучшей подушке, и съ душистой веточкой базилики, вставленной въ каждую ноздрю, всякое веселье на время исчезло.

Онейро и Алессiо сидели на кухне и въ первый разъ за весь день ели хлебъ и пили вино, разбавленное водой. Керосиновая лампа стояла между ними на голомъ столе изъ тутоваго дерева.

Онейро былъ сильный юноша хорошаго характера и неутомимый въ полевыхъ работахъ. Онъ почти не умелъ читать и съ грехомъ пополамъ могъ написать свое имя, но на ферме онъ работалъ съ утра до ночи, неутомимый и сильный, какъ любой изъ его воловъ.

Алессiо былъ совершенно другого типа. Онъ выучился всему, чему могли научить его священникъ и учитель, но на ферме отъ него было мало пользы. Ребенкомъ онъ плакалъ, когда виделъ, что режутъ свиней и цыплятъ, не билъ воловъ и не заставлялъ ихъ работать черезъ силу; все книги, попадавшiяся ему подъ руку, онъ перечитывалъ; онъ былъ тихъ и уступчивъ; родные считали его дуракомъ. Какъ старшiй сынъ, онъ долженъ былъ поступить въ военную службу; онъ боялся этого несказанно. У него было овальное, задумчивое лицо съ большими мягкими карими глазами и прямой профиль; онъ походилъ на святыхъ Севастьяновъ старинныхъ мастеровъ.

У обоихъ душа болела, и они были грустны; отецъ ихъ былъ всегда добрымъ отцомъ. Они все еще не могли оправиться отъ неожиданности постигшаго ихъ удара и отъ чувства ответственности, слишкомъ тяжелой для ихъ летъ, выпавшей теперь на ихъ долю.

- Позволятъ ли намъ еще остаться? - сказалъ Онейро. Могло случиться, что управляющiй этого именiя, принадлежащаго одному дворянину, живущему далеко оттуда, найдетъ, что они слишкомъ молоды, чтобъ оставаться на ферме.

Алессiо сдвинулъ прямыя брови.

- Конечно, конечно, - прошепталъ онъ, - мы веками жили на этой ферме.

- Но они могутъ найти, что мы слишкомъ молоды, а мать слишкомъ слаба.

- Женись. Мне ведь придется идти въ казармы.

Онейро молчалъ. Онъ не подумалъ объ этомъ.

- Женись, это тебя состаритъ, - сказалъ Алессiо, не думая объ иронiи, заключавшейся въ его словахъ.

- Спросимъ мессэра Рокко, - сказалъ Онейро.

Мессэръ Рокко былъ управляющiй.

Сквозь искреннее горе Онейро пробивалось какое-то смутное чувство удовольствiя, согревавшее его своимъ тепломъ. Была одна девушка, свежая какъ роза, жившая въ несколькихъ миляхъ отъ него. Онъ гулялъ съ ней по воскресеньямъ и праздникамъ, и родители ея принимали его учтиво и улыбались. Она выросла на ферме и хорошо знала все трудности и обязанности ея.

- Возьми Еринну, - сказалъ Алессiо, улыбаясь. Онъ зналъ вкусъ своего брата.

Потомъ онъ быстро поднялся, оставивъ хлебъ недоеденнымъ и вино недопитымъ.

- Какiя мы животныя, если можемъ говоритъ не о немъ! - сказалъ онъ, и слезы потекли по его гладкимъ загорелымъ щекамъ.

- Да и всего-то только двенадцать часовъ прошло, - подхватилъ Онейро. - Мне кажется, что это случилось двенадцать летъ тому назадъ, такъ все это было давно.

Старый Бо, собака ихъ, пришелъ и потеръ голову объ ихъ колена, переходя отъ одного къ другому, выражая имъ свою симпатiю. Алессiо отдалъ ему оставшiйся хлебъ.

- Бо знаетъ, - сказалъ онъ.

- О, да, онъ наверное знаетъ, - ответилъ Онейро, - онъ забрался ползкомъ подъ кровать и вылъ тамъ, пока я не выгналъ его, когда докторъ пришелъ. Отецъ любилъ Бо; онъ всегда впускалъ его въ домъ въ холодныя зимнiя ночи.

Рыданiя душили парня при воспоминанiи о длинныхъ ночахъ, когда все сидели у огня, слушая разсказы отца.

Онъ потушилъ лампу, и вместе съ братомъ они поднялись по темной лестнице, отпустили девочекъ спать, а сами остались сторожить. Онейро дремалъ на своемъ посту; Алессiо и не думалъ о сне. Онъ смотрелъ на звездное небо, видневшееся чрезъ старое готическое окно отцовской комнаты. Опираясь на подоконникъ, онъ могъ видеть густую массу листвы, выделявшейся на поросшемъ травой берегу; светлозеленые блестящiе листья сiяли при яркомъ лунномъ свете.

Алессiо зналъ местный обычай вырубать всякое дерево, виновное въ смерти человека. Но онъ много передумалъ и кое-что читалъ, все, что только могъ достать, и ему такiе предразсудки были противны. Если бъ не предстоящая военная служба, у него было сильное желанiе сложить свои вещи и немногiя книги въ мешокъ и отправиться въ какую-нибудь дальнюю страну; въ Тунисъ, Бразилiю или Аргентину. Но если человекъ уходить изъ своей страны, когда наступилъ срокъ отбыванiя воинской повинности, онъ никогда больше не можетъ вернуться къ себе, а онъ любилъ свою страну или, по крайней мере, ту местность, где онъ жилъ. Остальной страны онъ и не зналъ. Онъ понималъ, что, скорей чемъ уйти навсегда, онъ согласится остаться работать у своего брата до конца своихъ дней.

Онъ обернулся и посмотрелъ на своего брата, желая поговорить съ нимъ объ этомъ; но Онейро такъ крепко спалъ, прислонивъ голову къ спине стараго резного стула, на которомъ сиделъ, что старшему брату жаль стало будить его. Онъ вернулся къ окну и сталъ следить за звездами, сiявшими надъ приговореннымъ фиговымъ деревомъ.

На утро беднаго Джiоваккино положили въ сосновый гробъ, а сыновья и соседи на плечахъ внесли его по крутому подъему вверхъ, въ церковь, стоявшую въ лесу, на разстоянiи трехъ миль отъ дома. Факелы въ рукахъ провожающихъ своимъ яркимъ светомъ и тепломъ непрiятно выделялись при холодномъ, тускломъ утреннемъ свете. Его оставили въ часовне, - маленькой каменной постройке, не больше собочьей конуры. Похороны должны были быть вечеромъ; викарiй уехалъ на весъ день.

Они, печальные, спустились съ горы, но друзья ихъ болтали, курили, шутили между собой.

Даже Онейро какъ будто пересталъ горевать. Онъ думалъ о томъ, что, если онъ только получитъ согласiе управляющаго, онъ женится на Еринне, иначе нетъ.

Жениться бы на Еринне, быть самому хозяиномъ и делать, что вздумается!

Планъ этотъ улыбался ему въ ближайшемъ будущемъ.

Правда, ему жаль было отца, но молодой человекъ долженъ и о себе подумать. Онъ намеревался быть очень добрымъ ко всемъ, содержать мать и сестеръ. Алессiо, прослуживъ года два-три, могъ бы тоже вернуться и жить въ старомъ доме, хотя онъ никогда на ферме много пользы не принесетъ.

Прiятно было думать, что онъ будетъ всемъ править, пока братъ будетъ находиться где-нибудь въ полку. Пчелы жужжали, солнце светило. Онъ старался чувствовать себя несчастнымъ, но не могъ.

Алессiо былъ несчастливъ; онъ грустно спускался съ горы, положивъ руки въ карманы и низко опустивъ голову на грудь.

Его положенiе нисколько не изменилось, или, вернее, стало даже хуже, потому что отецъ былъ всегда къ нему ласковъ и снисходителенъ и не бранилъ его за безполезную любовь къ книгамъ и грезамъ. Онъ ничего не сказалъ ему даже тогда, когда нашелъ его лежащимъ на траве съ какой-то раскрытой книгой передъ глазами, въ то время, какъ плугъ стоялъ на нетронутой земле, а быки хвостомъ отмахивались отъ назойливыхъ мухъ въ спокойный пасмурный день.

Мысли эти вертелись у него въ голове въ то время, какъ онъ спускался съ горы среди кустовъ мирты, толокнянки и ладанника. Онъ былъ, действительно, очень грустенъ, и глаза его часто наполнялись слезами, но въ кармане у него ₍былъ "Леопарди", купленный у торговца на улице за полъ-пенни, потому что не хватало несколькихъ страницъ. Онъ не понималъ всехъ стихотворенiй, но некоторыя глубоко запали ему въ душу.

Соседи проводили ихъ домой, ели и пили до-сыта, Поминки были богатыя; девочки прислуживали, а вдова осталась наверху, все еще остолбенелая отъ горя и отъ действiя лекарства.

Когда все мужчины ушли, слегка качаясь на ногахъ, Онейро, тоже разгоряченный и возбужденный, такъ какъ пилъ вместе съ ними, пошелъ въ сарай и принесъ оттуда два топора. Одинъ онъ оставилъ себе, другой подалъ Алессiо.

Алессiо не взялъ топора.

- Ты говоришь о дереве? - спросилъ онъ..

- Понятно, о дереве, - ответилъ Онейро. - Эти люди осуждали меня за то, что оно еще стоитъ.

- Не все ли равно, что они говорятъ? - презрительно спросилъ Алессiо. - Они дураки.

- Не глупей тебя, - грубо ответилъ Онейро. - Они находятъ, что мы оскорбляемъ память отца темъ, что дерево еще стоитъ. Риккардо сказалъ: "оно вкусило крови; ты грешишь, оставляя его на месте; дерево, что быкъ: если оно разъ убьетъ человека, оно продолжаетъ убивать; ему нужна кровь". Вотъ что сказалъ Риккардо, а онъ человекъ дельный и умный.

- Онъ слепой оселъ, - ответилъ Алессiо. - Какъ можешь ты повторять такой вздоръ, Онейро? Дерево ничего не знаетъ про злобу или убiйство. Дерево хорошее созданiе и умеетъ только цвести и нести плоды; умеетъ пользоваться почвой и дождемъ, пускать корни и листья. Но больше этого оно ничего не знаетъ: Да и где ему? Отецъ гордился этимъ деревомъ. Онъ приказалъ бы тебе не трогать его, если бъ жилъ.

- Если бъ отецъ жилъ, дерево не было бы убiйцей, - упрямо ответилъ Онейро.

- Дерево его и не убило. Онъ самъ себя убилъ. Онъ былъ человекъ тяжелый, - упокой, Господи, его душу, - и онъ наступилъ на гнилую ветку, она и поддалась. Вотъ и все. При его весе онъ могъ сломать себе шею, даже если бъ упалъ со стула.

- Дерево привлекло его; оно изменило ему и убило его, - настойчиво и упорно, какъ все пьяные, повторилъ Онейро. На него сильно подействовали упреки старика Риккардо, а вино въ голове мешало ему понимать разсужденiя.

- Оно изменило ему и убило его, и его надо срубить, какъ сухой хворостъ, годный только на топливо, - опять повторилъ онъ. Онъ пилъ немного, но не привыкъ къ вину, и отъ того, что онъ выпилъ, у него шумело въ голове, точно пчелы попали туда. Алессiо, съ возрастающимъ презренiемъ посмотрелъ на него.

- Вино въ тебе говоритъ, - коротко сказалъ онъ, вынулъ топоръ изъ рукъ брата и толкнулъ его къ лавке. - Проспись, - презрительно сказалъ онъ.

Вино никогда не было его искушенiемъ, и его презренiе къ пьющимъ было велико. Братъ его пилъ не часто; правда, что и возможности не было; но отъ времени до времени, когда случай представлялся: на похоронахъ, свадьбахъ, празднествахъ или ярмаркахъ, его видели съ слишкомъ раскрасневшимся лицомъ и не совсемъ уверенными движенiями, и въ такихъ случаяхъ отецъ и мать нещадно упрекали его, а Алессiо смотрелъ на него съ состраданiемъ и презренiемъ.

"Ослушаться отца теперь, когда онъ умеръ"! думалъ онъ; ему это казалось недостойнымъ. Очень уже скоро Онейро все забывалъ. Поладитъ ли онъ когда-нибудь съ Онейро? Онъ боялся, что нетъ, что старый просторный каменный домъ окажется теснымъ для нихъ двоихъ. Но оставалась еще мать, а онъ любилъ ее. Не вернуться къ ней после службы было бы невозможно.

Онъ пошелъ проведать ее и тихонько вошелъ въ комнату. Она уже встала и сидела, не двигаясь, съ тяжелой головой. Одна изъ дочерей сидела рядомъ съ ней и пряла; две другiя были въ поле. Она все еще не вполне пришла въ себя. Костлявыя, загорелыя руки ея лежали на коленяхъ; голова была опущена на грудь.

- Что, все кончено, Лесси? - спросила она. Языкъ немного заплетался, точно плохо повиновался распоряженiямъ мозга.

- Нетъ, матушка. Священникъ будетъ только вечеромъ.

- Охъ, охъ! - вздохнула она. - Дерево, конечно, срублено, - да?

- Нетъ, матушка.

- Пойди, сруби его. Где Онейро?

- Онъ усталъ, - спитъ. Отчего ты хочешь срезать дерево, мама?

Алессiо молчалъ. Онъ не решался сказать ей, что собственная неосторожность отца убила его.

- Дерево, убившее человека, не должно жить, - настойчиво повторила мать. - Пойди и сруби его.

Алессiо молчалъ.

- Если его оставить, - сказала сестра, сидевшая за пряжей, - вся деревня станетъ стыдиться насъ.

- Нетъ, - заговорила Цезира, вдругъ оживляясь, - если бъ мы настолько забыли свой долгъ, всякiй изъ соседей исполнилъ бы его за насъ.

- Конечно, такъ оно и будетъ, мама, - сказала девушка.

Алессiо все еще не говорилъ. Къ чему было говорить?

- Отчего у тебя языкъ связанъ, Лесси? - спросила сестра. - Неужели ты съ нами не согласенъ, скажи?

- Отецъ любилъ это дерево, - проговорилъ Алессiо медленно и нерешительно.

- Темъ хуже преступленiе дерева, убившаго его, - сердито сказала мать. - Ведь дедъ посадилъ это дерево; оно должно пасть сегодня, Лесси. Смотри, чтобъ оно еще до похоронъ было срублено на дрова.

- Сколько на немъ плодовъ! - сказалъ Алессiо.

- Брось ихъ свиньямъ, - ответила мать. - Стволъ распили для плиты, а хворостъ для печки. Что же, прикажешь тебе еще разъ повторить? Ты мне не сынъ. Позови Онейро.

- Дай ему отдохнуть; я пойду, матушка, - сказалъ Алессiо.

"Зачемъ оне хотятъ убить его"? подумалъ онъ: "ведь оно невинно". Казнь дерева смущала его. Въ глубине души несправедливость къ смоковнице огорчала его, точно личная обида. Они говорили, что отца убило дерево. Но зачемъ же отецъ, полный, рослый мужчина, былъ такъ неостороженъ, что всталъ на сгнившiй сукъ, неспособный выдержать, его тяжести? "Зачемъ имъ понадобилось убить его? Оно ни въ чемъ не виновато. Оно красиво и приноситъ обильные плоды. Зачемъ бедный отецъ полезъ на него? Зачемъ не послалъ меня"? Онъ былъ худъ, легокъ и ловокъ, и перепрыгнулъ бы съ ветки на ветку, какъ белка. Отецъ виноватъ въ ужасномъ горе, а не дерево.

Онъ спустился внизъ, прошелъ мимо спящаго брата, вышелъ изъ дома во дворъ и черезъ калитку направился по тропинке.

Противъ него на склоне стояло приговоренное дерево: масса ярко-зеленой листвы блестела на солнце, какъ прежде при свете луны. Ветви были увешаны спелыми плодами, корни глубоко внедрились въ землю, поросшую густой травой.

Алессiо селъ на скалистый камень противъ дерева и смотрелъ на него, какъ смотрятъ на товарища детства, приговореннаго къ казни.

Предразсудокъ, требовавшiй смерти дерева, казался ему грубымъ и безсмысленнымъ; у него не хватало терпенiя обсуждать его, а разделять его онъ не могъ. Онъ достаточно читалъ и размышлялъ, чтобъ быть свободнымъ отъ всего этого безумiя, приставшаго къ уму крестьянъ, какъ тля пристаетъ къ растенiямъ. Предразсудки составляли религiю его родныхъ, и, возставая противъ нихъ, онъ испугался собственнаго неверiя. Онъ ломалъ идоловъ, которымъ поклонялся съ детства, и боялся, что поступаетъ неправильно. Онъ одинъ придерживался своего мненiя, а по характеру онъ былъ скроменъ и лишенъ самоуверенности. Топоръ лежалъ безъ дела у ногъ его; онъ не могъ заставить себя поднять его противъ дерева. У него столько воспоминанiй было съ нимъ связано: онъ помнилъ, какъ мать подымала его на рукахъ маленькимъ ребенкомъ, чтобъ сорвать первую спелую ягоду; помнилъ, какъ онъ въ жаркiе летнiе полдни спалъ подъ его тенью, вместо того, чтобъ подыматься къ себе въ душную комнату подъ крышей. Здесь, возле дерева, онъ впервые читалъ рваную книгу стихотворенiй Леопарди; здесь онъ однажды увиделъ, какъ две иволги клевали ягоду, и затаилъ дыханiе отъ восторга при виде ихъ красоты, вместо того, чтобъ бросить въ нихъ камнемъ, какъ это сделали бы сестры или братъ; разъ также, когда онъ днемъ уснулъ такъ крепко, что даже сновъ не виделъ, веточка упала на него съ верхушки дерева и разбудила его во время, чтобъ заметитить змею, подползавшую къ нему, и успеть спастись. Онъ всегда думалъ, что спасенiемъ своимъ обязанъ дереву. Онъ сиделъ, не двигаясь, не подымая съ земли топоръ. Воздухъ былъ тихъ; солнце сiяло, красныя крыши хлевовъ блестели сквозь виноградныя лозы; голуби чистили свои перья; отъ времени до времени раздавалось мычанiе или блеянiе скота; выше тянулись все виноградники да виноградники, между ними случайно попадалось то грушевое дерево, то яблоня.

- Ахъ, отецъ, отецъ! Отчего ты не послалъ меня собирать ягоды? - громко крикнулъ онъ и горько зарыдалъ.

- Ну ты, лентяй! Что-жъ ты не могъ опрокинуть дерево за все это время? - послышался голосъ Онейро; въ немъ уже звучало что-то вроде авторитетности будущаго хозяина.

Алессiо вздрогнулъ и выпрямился; солнце очень низко спустилось къ западу, и красноватый отблескъ его освещалъ белую штукатурку стенъ хлевовъ. Онейро держалъ въ рукахъ маленькiй топорикъ и свернутую веревку. Онъ выспался, но лицо у него все еще было красное и глаза злые; волосы и платье тоже были въ безпорядке. Главной его мыслью все еще было, что онъ женится и сделается главой дома. Это сознанiе опьяняло его больше, чемъ вино.

- Покончимъ это дело, - резко сказалъ онъ. - Ты могъ бы уже сделать полъ-работы за это время. Отчего ты этого не сделалъ?

Авторитетность и дерзость его тона раздражали Алессiо. Разница между ними была всего на годъ, и онъ былъ старше, хотя судьба его сложилась такъ, что ему противъ воли приходилось быть солдатомъ.

- Ты тутъ еще не хозяинъ; попридержи-ка языкъ. Мать пока еще имеетъ власть надъ нами обоими.

Это была правда, и именно истина этихъ словъ и задела Онейро. Безъ согласiя матери ему раньше, чемъ черезъ пять летъ, нельзя было жениться на Еринне.

- Можетъ быть, это верно, можетъ быть, и нетъ, - сердито ответилъ онъ. - Какъ-бы то ни было, я намеренъ снести это дерево еще до захода солнца. Это воля матери, также какъ и моя. Вставай и обвязывай дерево веревкой. Если его не отбросить внизъ, когда мы его срубимъ, оно упадетъ на конюшни, придавитъ крыши и можетъ повредить скоту.

- Вставай, - сказалъ Онейро. - Обойди съ той стороны, а я встану отсюда.

Алессiо не двигался. Онъ смотрелъ на дерево. Легкiй ветерокъ, поднявшiйся въ эту минуту, пробежалъ по дереву; казалось, что оно дрожитъ всеми своими листьями.

- Чортъ тебя возьми! Что жъ ты, не слышишь? - закричалъ на него братъ, взбешенный темъ, что первое приказанiе его оставлено безъ вниманiя. Онъ легко забрался на стволъ и закрепилъ веревку съ той и съ другой стороны, крепко затянувъ узлы и оставивъ концы въ виде петель, такой длины, чтобъ удобно было за нихъ ухватиться. Потомъ онъ ловко спрыгнулъ на траву и сталъ издеваться надъ деревомъ, произнося разныя ругательства, точно дерево могло слышать все его обиды.

И все еще Алессiо, не спускавшiй глазъ съ дерева, не двигался.

пробежалъ по всему телу юноши. Однимъ прыжкомъ онъ вскочилъ на ноги съ откинутыми назадъ волосами, съ сверкающими глазами; смуглая кожа его побледнела, какъ слоновая кость. Онъ всталъ спиной къ дереву передъ поднятымъ топоромъ.

- Уходи, Онейро, - крикнулъ онъ. - Ты до него больше не дотронешься, пока я живъ.

- Прочь съ дороги, сумасшедшiй! - кричалъ Онейро. - Что же ты думаешь распоряжаться здесь всемъ? Иди, тащи за веревку. Прочь!

Но Алессiо даже виду не показалъ, что слышитъ. Онъ плечами уперся въ дерево; лицо его было решительно и строго.

- Ты не тронешь его, пока я здесь, - сказалъ онъ, стиснувъ зубы. - Оно ни въ чемъ не виновато...

Онейро, бормоча проклятiя, взмахнулъ стальнымъ топоромъ еще разъ надъ головой и съ сокрушающей силой опустилъ его снова на дерево. Но топоръ не ударилъ по стволу, а вонзился въ горло Алессiо. Тело Алессiо зашаталось и упало впередъ. Онъ свалился среди цветовъ, лицомъ книзу. Онейро съ крикомъ отбросилъ топоръ далеко отъ себя и бросился бежать съ печатью Каина на челе. Алессiо былъ найденъ мертвымъ одной изъ сестеръ въ луже алой крови.

Онейро пропалъ безъ вести навсегда.

Мать ихъ, вне себя отъ горя, созвала соседей, и они съ громкими проклятiями вырвали дерево, разрубили и выжгли глубочайшiе корни его и не оставили отъ него и следа, кроме глубокой ямы въ почернелой траве, да груды пепла на земле.