Летта
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Летта

Уйда.

Они возвращались домой съ ярмарки, съ одной изъ техъ осеннихъ ярмарокъ, куда крестьяне стекаются со всехъ сторонъ, и гнали домой несколько головъ скота. Все были разгорячены виномъ. Ихъ было восемь человекъ въ возрасте отъ шестнадцати до двадцати двухъ летъ, все жители фермъ, разбросанныхъ въ долине подъ тенью горъ нижнихъ и центральныхъ Апеннинъ; все это были двоюродные братья, соседи, друзья, знавшiе другъ друга съ детства. Они плохо справлялись съ чуждымъ имъ скотомъ, а бедныя животныя, усталыя, измученныя, жаждущiя, съ натертыми отъ ходьбы ногами, старались вернуться къ знакомымъ местамъ. Молодые люди обвиняли другъ друга въ томъ, что дело у нихъ не ладится; они горячились и становились все резче; стали браниться, произнося громкiя проклятiя; всякiй сваливалъ вину на другого; несколько штукъ скота вырвалось изъ рукъ вожатыхъ и скрылось въ сгущавшемся сумраке. Тогда проклятiя и упреки стали еще громче, и все участвовали въ ссоре; юноши злобно накинулись одинъ на другого, старшiе обвиняли младшихъ, мальчики оправдывались. Въ ночной тиши раздались грозные крики; молодые быки мычали, коровы громко звали телятъ, оставшихся позади. Юноши пустили въ ходъ палки, а трое изъ нихъ вынули ножи, и никто хорошенько не зналъ, какъ случилось, кто сделалъ, только одинъ изъ нихъ былъ раненъ въ трехъ местахъ и упалъ мертвый, другой получилъ ударъ ножемъ въ пахъ. Видъ крови отрезвилъ остальныхъ.

Они вернулись домой молча, напуганные; каждый утверждалъ, что не онъ нанесъ роковой ударъ. Раненаго они понесли съ собой; убитаго оставили подъ деревомъ; онъ не могъ никуда уйти; решили, что семья пришлетъ за нимъ телегу на утро.

Когда они добрались до первой фермы, оказалось, что не хватаетъ несколькихъ головъ скота, а ночь уже наступила.

Некоторые обитатели фермы выбежали сердитые и изумленные.

- Прежде всего надо отыскать скотъ, потомъ уже займемся парнями, - сказалъ глава дома, седой старикъ.

Женщины внесли раненаго и положили его на кирпичный полъ.

- Кто это сделалъ? - воскликнули они.

- Риккардо сделалъ! - крикнулъ кто-то.

- Нетъ, нетъ, нетъ! не я, - воскликнулъ Риккардо.

- Ты пырнулъ ножемъ сначала того, потомъ этого, - продолжалъ невидимый обвинитель.

- У меня не было ножа, - сказалъ Риккардо; но никто ему не поверилъ. Впрочемъ, съ этимъ вопросомъ можно было не торопиться, такъ какъ тело убитаго лежало подъ можжевельникомъ. Важно было найти скотъ.

Риккардо пошелъ со всеми отыскивать пропавшихъ животныхъ; даже бабы, и те пошли, оставивъ раненаго юношу со старой бабушкой и кричащими ребятишками. Она приподняла голову мальчика и дала ему напиться:

- Кто это сделалъ? - спросила она.

Онъ слабо покачалъ головой. Онъ зналъ, но не хотелъ говорить, боялся сказать.

- Фульвiо Нестiо раненъ на смерть, - пробормоталъ онъ, тяжело и отрывисто дыша.

- Хорошенькихъ делъ понатворили, - сказала старуха. Но, Пресвятая Дева! Разве когда-нибудь бывало, чтобъ ярмарка обходилась безъ кровопролитiя.

Шесть недель спустя Риккардо, сынъ Джiанноне изъ дома Лаццаре, былъ арестованъ по обвиненiю въ томъ, что одного изъ своихъ товарищей ранилъ смертельно, а другого слегка, когда возвращался съ ярмарки въ октябре месяце.

- Я этого не делалъ, нетъ. У меня не было ножа. Я потерялъ ножъ на ярмарке.

Но этому никто не верилъ, потому что, если бы онъ потерялъ ножъ, онъ сейчасъ же купилъ бы другой у перваго лотка. Молодой человекъ безъ ножа былъ бы смешной собаки безъ хвоста.

Даже отецъ и мать не поверили, что у него не было ножа на ярмарке. Это все равно, если бы онъ сказалъ, что на немъ не было рубашки. Ножъ, - что рубашка. Даже, когда у человека ничего нетъ, безъ ножа онъ обойтись не можетъ. Онъ говорилъ, что ножъ украли у него въ толпе, но это походило на глупую сказку: всякiй знаетъ, что ножъ носятъ между штанами и рубахой, такъ что никто не можетъ его вытащить.

- Понятно, онъ пырнулъ ножемъ Фульвiо Нестiо, - сказали отецъ и братья: - отчего и нетъ?

Это былъ небольшой грехъ въ глазахъ его родителей и соседей. Только девушке Коллете, его возлюбленной, убiйство казалось ужаснымъ, но это было потому, что она была нежнее и глупее другихъ женщинъ въ деревне, такъ какъ прiехала изъ города, где родные ея умерли во время оспенной эпидемiи. У нея никого не было на свете, кроме дяди, отца Риккардо. Она выучилась тяжелому труду и грубой деревенской работе, но у нея остались еще некоторые предразсудки и некоторые взгляды ея матери, воспитанной въ городе; поэтому она считала, что убiйство тяжкое преступленiе, кто бы его ни совершилъ.

- Люди стали трусливы и черезчуръ уже нежны; въ мое время никто не считалъ, что заколоть человека хуже, чемъ заколоть свинью; мало-ли что за день приходится делать.

- Я не убивалъ его, - повторялъ Риккардо.

Девушка поверила ему, но больше никто.

- Что же ты не сознаешься прямо, какъ подобаетъ мужчине? - спрашивали отецъ и братья.

- Да не делалъ я этого, - отвечалъ Риккардо, начиная злиться.

Его увели жандармы и продержали въ тюрьме много месяцевъ. На суде признали его виновнымъ въ убiйстве человека и приговорили къ тюремному заключенiю на двадцать одинъ годъ, после двухъ летъ одиночнаго заключенiя. Родные больше не видели его. Они все были слишкомъ бедны, чтобъ ехать въ тотъ отдаленный городъ, где разбиралось его дело; да и какую пользу принесли бы они ему, если бъ поехали?

- Отчего онъ не сознался? - твердили люди.

- Онъ этого не делалъ, - утверждала Летта.

Но даже мать, родившая его, не соглашалась съ ней. Понятно, онъ это сделалъ. Онъ не нарочно убилъ Фульвiо Нестiо, онъ просто ударилъ его ножемъ, какъ молодая лошадь лягается, когда сердита, а лезвiе ножа вонзилось въ грудь немного глубже, чемъ следовало: несчастный случай, беда, которая въ любое время могла приключиться со всякимъ.

- Лучше бы онъ смотрелъ за скотомъ, - говорилъ отецъ, - два быка исчезли безследно. Можетъ быть, потонули, или затерялись въ лесу, или ихъ украли и зарезали, - кто знаетъ?

- Онъ не делалъ этого, - опять и опять повторяла Летта его семье. Больше она ничего не говорила, потому что сама не могла бы дать удовлетворительнаго объясненiя своей уверенности. Но она ни минуты не сомневалась въ его невинности и со временемъ убедила въ этомъ и его мать, хотя старуха считала также естественнымъ для юноши схватиться за ножъ, какъ то, что теленокъ сосетъ свою мать.

- Они дурного не думаютъ, говорила она, но когда кровь кипитъ, руки чешутся.

Летта была красивой девушкой, но отъ горя быстро подурнела. Она пожелтела, щеки и грудь ввалились, волосы потеряли свой блескъ и шаги стали не такъ тверды.

- Не стоитъ плакать надъ пролитымъ молокомъ, - часто говорилъ ей старикъ. - Мальчикъ ужъ не вернется. Онъ все равно, что умеръ. Возьми себе другого жениха.

Летта ничего не отвечала, но она не смотрела на парней и всегда носила на голове черный платокъ и спускала его ниже бровей. Все другiе забыли про Риккардо, но она не забывала.

- Прежде лучше было, - говорилъ отецъ, - осужденныхъ заставляли работать на улице. Тогда ихъ можно было видеть. Они были черны, какъ вакса, одеты въ желтое платье, и на всехъ были цепи, но все же ихъ можно было видеть. Что за смыслъ запирать беднаго мальчика въ яму, откуда никого и ничего не видать? Это гадко, гадко!

Летте все это казалось смутнымъ, непонятнымъ, страшнымъ. Она знала только, что Риккардо взяли за преступленiе, котораго онъ не совершалъ, за смерть, причиненную другимъ.

Какая-то могучая сила, неумолимая и недостижимая, взяла его и скрыла отъ глазъ людскихъ. Священникъ сказалъ ей, что это - правосудiе. Можетъ быть; только она не видела въ этомъ справедливости.

- Онъ сказалъ, что онъ этого не делалъ, - постоянно повторяла она.

Старый отецъ презрительно пожималъ плечами. Онъ зналъ, какъ парни врутъ. Онъ ни на минуту не сомневался въ томъ, что Риккардо совершилъ убiйство; только въ его глазахъ оно было не более, какъ необдуманный ударъ молодого человека, - ничего такого, изъ-за чего стоило бы подымать исторiю и губить жизнь мальчика.

- Это ужасный поступокъ, но не онъ совершилъ его, - сказала Летта.

Старикъ плюнулъ на землю въ невыразимомъ гневе.

- Онъ это сделалъ; нетъ сомненiя, что онъ сделалъ; только въ сущности это не важно. Фульвiо Нестiо былъ не более, какъ жалкое, слабое созданiе, иначе онъ не умеръ бы отъ одного удара ножемъ.

Такъ думалъ добрый старикъ. Когда онъ былъ молодъ, у него было столько же ссоръ и схватокъ, сколько святыхъ въ календаре. Всякiй человекъ имеетъ право расправляться съ обидчиками по своему. При чемъ тутъ законъ?

Къ Летте сваталось много жениховъ: она была ловка и сильна; все знали ея уменiе ходить за цыплятами, телятами и шелковичными червями. Все это были крестьяне, потому что на целую милю кругомъ никого другого и не было; но некоторые были зажиточные, и родные ея не могли понять, почему она всемъ отказываетъ. Никому и въ голову не приходило, что изъ-за Риккардо. Она съ такимъ же успехомъ могла бы думать о черепахъ и скелетахъ въ церковномъ склепе. Онъ пропалъ во тьме, какъ огонь свечки, задутый сквознякомъ.

Братья и сестры никогда о немъ не говорили. Они стыдились своего родства съ каторжникомъ. Его преступленiе положило на нихъ клеймо, подобно тому, какъ огонь превращаетъ местность въ темное пустынное пятно.

Одинъ за другимъ они все ушли: девушки вышли замужъ, парни перебрались по ту сторону моря. Одна Летта осталась со стариками. Они принимали ея присутствiе за должное. Разве они не прiютили ее, когда умеръ ея отецъ, бедный, глупый человекъ, ухаживавшiй за чужими больными людьми, пока самъ онъ не умеръ отъ оспы.

Мужики - народъ не особенно благодарный: сердца ихъ также грубеютъ отъ тяжелаго труда, какъ руки и ноги.

- Ведь ты обратилась въ прислугу у этихъ стариковъ, - говорилъ ей одинъ человекъ, желавшiй на ней жениться.

- Они были добры ко мне, когда я была ребенкомъ, - ответила она и про себя подумала: "я была бы ихъ дочерью, если бъ съ Риккардо не случилось беды".

Кто бы отсюда ни уехалъ, Риккардо и она остались бы жить здесь подъ орешниками и вишневыми деревьями. Риккардо любилъ старый домъ и всегда былъ хорошимъ сыномъ.

Какъ-то разъ, когда Летта въ жаркiй полдень собирала въ поле бобы, соседъ окликнулъ ее черезъ заборъ, сложивъ руки въ виде трубы, чтобъ она лучше слышала:

- Человекъ одинъ хочетъ тебя видеть. Онъ бродяга и умираетъ. Онъ провелъ у меня въ беседке прошлую ночь. Я набрелъ на него сегодня утромъ.

- Спрашиваетъ меня? - удивилась она. Вдругъ сердце ей перестало биться. Неужели Риккардо?

- Онъ не здешнiй, но онъ хочетъ видеть тебя, - продолжалъ соседъ. - Идемъ, онъ умираетъ; онъ не сделаетъ тебе ничего дурного.

маленькой плантацiи и направились къ полоске необработанной земли, где возле, двухъ каменныхъ бассейновъ для стирки белья, стояла беседка на краю ключа.

Какое-то жалкое созданiе, все въ лохмотьяхъ, лежало свернувшись, на куче листьевъ и сухого папоротника. Она перекрестилась: это не былъ Риккардо; ясно было, что онъ умираетъ.

- Ты та, на которой онъ хотелъ жениться? Ты Коллетта, да?

Она утвердительно кивнула головой.

- Да, она Летта, - сказалъ соседъ, изъ любопытства стоявшiй рядомъ.

- Тогда, - слабымъ голосомъ сказалъ человекъ, - я хотелъ бы сказать тебе, что не твой возлюбленный убилъ Фульвiо Нестiо; по крайней мере, своимъ ножемъ онъ его не убивалъ, потому что я на ярмарке укралъ у него ножъ. Вотъ онъ.

Летта схватила ножъ и осмотрела его: на роговой ручке были нацарапаны знакомыя буквы.

- Хвала Пресвятой Матери всехъ насъ! Это его собственный ножъ, - воскликнула она дрожащими губами и въ сильномъ волненiи обратилась къ бродяге: - Жестокiй челокекъ, отчего ты раньше этого не сказалъ? Одно слово, - одно только слово!

- Они забрали бы меня, - недовольнымъ тономъ ответилъ онъ.

- Понятно, это уважительная причина, - сказалъ соседъ. - Нельзя же требовать, чтобъ человекъ самъ сунулся въ беду.

- О, Боже, Боже! Мать милосердная! - кричала Летта. Она закрыла лицо передникомъ и жалобно, громко завыла, какъ раненный заяцъ.

Соседъ бросился за священникомъ, но тотъ жилъ на горе, и прежде, чемъ онъ успелъ добежать, бродяга захрипелъ и скончался, не сказавъ более ни слова.

Ножъ остался у Летты за пазухой: старый роговой ножъ, отрезавшiй ветки ежевики, раскалывавшiй орехи, чистившiй яблоки, нарезавшiй солому для укупорки бутылокъ вина, срезавшiй речной тростникъ, изъ котораго плели маты въ те дни, когда они съ Риккардо были молоды и счастливь, играя вместе по полямъ и лугамъ.

Бедный Риккардо! Онъ всегда говорилъ, что потерялъ ножъ на ярмарке, и никто, кроме нея, не верилъ ему.

- Если бъ люди, содержащiе его въ заключенiи, узнали про ложъ, они бы его выпустили, - говорила она въ тотъ же вечеръ священнику. Но тотъ не разделялъ ея уверенности.

- Боюсь, что это не будетъ достаточнымъ доказательствомъ, - грустно сказалъ онъ.

- Какъ? Когда это его собственный ножъ, и тотъ человекъ сознался, что онъ его укралъ?

Священникъ вздохнулъ.

- Если бъ это было известно въ то время, когда дело разбиралось, и можно было все узнать и проследить толкомъ, тогда можетъ быть... Но теперь человекъ этотъ умеръ, свидетелей нетъ, нетъ ничего, кроме какой-то сказки объ украденномъ ноже, - кто станетъ слушать? Легче горы сдвинуть.

- Это ножъ Риккардо, - сказала Летта.

Для нея этого было достаточно. Ножъ оставался у нея на груди между грубой рубашкой и смуглой кожей.

украденъ, - какъ могъ онъ убить этимъ ножемъ Фульвiо Нестiо?

Она повторяла себе это сто разъ, тысячу разъ и никакъ не могла понять, что доказательство, столь убедительное въ ея глазахъ, ничего бы не значило на суде. Она также не знала, какъ обнародовать этотъ фактъ? Можетъ быть, викарiй провозгласитъ это въ церкви, и тогда и въ другихъ местахъ объ этомъ узнаютъ, думала она, но она не была уверена, что это такъ делается. Она не была глупа, но абсолютно навежественна. Она всегда жила среди сырыхъ тучныхъ луговъ, какъ ежъ. Умъ и зренiе были заняты полевыми работами; никто изъ окружающихъ никогда ни о чемъ другомъ не говорилъ, и даже священникъ былъ скромный, простой крестьянинъ, знавшiй только самое необходимое для своего сана и больше всего занимавшiйся своей полосой земли и своими виноградниками. Ей не съ кемъ было поговорить и посоветываться. Она могла только смотреть на ножъ Риккардо, да слушать слова стараго отца его, десять разъ на день повторявшаго: "Да, я всегда былъ уверенъ, что онъ это сделалъ; твердо былъ уверенъ; но разъ ножа у него не было, - онъ не могъ имъ убить, а ножъ тутъ. Да, да, это его ножъ, въ этомъ нетъ сомненiя".

Дальше этого онъ не шелъ; только разъ после обедни онъ сказалъ старому прiятелю, съ которымъ сиделъ за столомъ и кололъ орехи:

- Нельзя ли какъ-нибудь дать знать парню, что ножъ найденъ?

Но никто не зналъ, какъ это сделать. Онъ живой былъ въ гробу. Такимъ людямъ, какимъ сталъ Риккардо, друзья не могли посылать сведенiй. Непрерывное молчанiе царило вокругъ нихъ.

- Отецъ, - сказала однажды Летта, когда они вечеромъ вместе сидели на лавке у воротъ; она всегда называла его отцемъ. - Отецъ, отпусти меня къ Рикко. Я повидала бы его, разсказала все и освободила бы изъ тюрьмы.

- Что? - переспросилъ удивленный старикъ.

Она повторила.

- Ты не знаешь, где онъ, - сказалъ старикъ, - никто не знаетъ.

- Его преподобiе знаетъ.

- А где онъ?

- Где-то на севере.

- Какъ же ты дойдешь до севера? Боже милосердный, да она съ ума сошла!

- Я какъ-нибудь уже найду его. Святая Матерь сама поведетъ меня, поверь, - прибавила она. Старикъ перекрестился при священномъ имени, но затемъ воскликнулъ: - Господи, кто же будетъ работать здесь?

Онъ долго не давалъ своего согласiя. И онъ, и жена его состарились и привыкли во всёмъ полагаться на Летту. Онъ бушевалъ и ругался, а жена его плакала и ныла. Летта была ихъ правой рукой, ихъ поддержкой, ихъ утешенiемъ. Все родныя дети покинули ихъ на произволъ судьбы и еле-еле разъ въ годъ писали письма, она же была что крыша надъ ихъ головой. Ни одинъ цыпленокъ не выводился, ни одна свинья не производила на светъ, ни одна больная корова не вылечивалась, ни одной горсти травы не срезали, ни одного горшка не ставили на плиту безъ Летты. Въ первый разъ въ жизни она нашла въ себе некоторую силу воли. Она была очень кротка, но решенiе ея было неизменно. Пришлось отпустить ее.

Она оставила все въ порядке и поручила молоденькой соседке заменить ее. Съ черной косынкой на голове, какъ всегда, да еще съ большимъ темнымъ платкомъ на плечахъ, она спустилась въ долину рано утромъ, когда роса еще лежала кругомъ, съ старымъ ножемъ за пазухой и со сменой белья въ узелке.

Новая жизнь пробудилась въ ней съ техъ поръ, какъ старый ножъ очутился у нея въ рукахъ.

Она никогда не сомневалась въ невинности Риккардо, но теперь она имела и доказательство.

Умирающiй бродяга не дотащился бы сюда только для того, чтобъ сообщить неправду. Ея покорность судьбе уступила место сильному, хотя и слепому стремленiю къ действiю на пользу того, кого такъ жестоко отняли у нея.

Съ техъ поръ, какъ она прiехала десятилетней девочкой, она никогда не покидала фермы.

Но она призвала на помощь все свое мужество и спокойно дала дому скрыться за горизонтомъ. Оборачиваясь, чтобъ посмотреть назадъ, она скоро перестала различать что-либо, кроме самыхъ высокихъ вершинъ лиственницъ и округленныхъ верхушекъ орешника. Еще мили черезъ две вся окрестность стала чужда ей, и ничего знакомаго не попадалось на глаза.

да нить маленькихъ коралловъ, унаследованнымъ отъ бабушки давнымъ давно. Но она не много думала о такихъ вещахъ; она думала только о Риккардо и о томъ, какъ она покажетъ его ножъ тюремщикамъ, держащимъ его въ цепяхъ, кто-бы они ни были, и какъ они, быть можетъ, увидятъ тогда, что онъ невиненъ и выпустятъ его на волю.

Была чудная ясная осенняя погода, и она проходила больше двенадцати миль въ день; но когда наступала ночь и ей приходилось спать, где попало, тогда она чувствовала себя очень одинокой, чуждой всемъ и несчастной, и даже не решалась раздеваться, ложась на грубыя незнакомыя постели.

Ей давали прiютъ только въ самыхъ бедныхъ домахъ, потому что видъ, у нея былъ нищей, она все молчала, и никто не зналъ, зачемъ она идетъ. Она проходила по исторически-известнымъ городамъ, черезъ блестящiя реки, подъ пострадавшими отъ войнъ стенами, мимо садовъ, воспетыхъ поэтами, по многолюднымъ и шумнымъ дорогамъ, черезъ обширныя незаселенныя земли, когда-то служившiя полемъ битвы, а теперь превратившiяся въ пустырь, заросшiй травой, камышемъ и цветами, но она ничего не замечала. Она помнила только названiе, записанное священникомъ и служившее целью ея путешествiя, и спрашивала, сколько туда ходьбы? И долго ей отвечали, что это далеко, очень далеко.

У нея разболелись ноги и все кости, но она продолжала идти. Несколько разъ ее останавливала полицiя, но священникъ позаботился о томъ, чтобы все ея бумаги были въ порядке, и ей давали безпрепятственно идти дальше. Много дней прошло, такъ много, что она не была въ состоянiи отдать себе отчетъ сколько, и она сомневалась бы даже въ томъ, что она все на томъ же свете, если бъ не видела, что солнце и звезды выглядятъ также, какъ въ ея долине. Она зашла далеко на северъ и, наконецъ, добралась до того города, названiе котораго она выучила наизусть у викарiя.

- Это много, много верстъ отсюда, - говорилъ ей викарiй. - Больше ста миль отсюда.

Но измеренiя не давали ей никакого понятiя о разстоянiи.

- Я буду спрашивать дорогу, - отвечала она.

- Дiалекты различны въ разныхъ провинцiяхъ, - сказалъ священникъ, - ты не поймешь людей и тебя не поймутъ.

Она не знала, что онъ хотелъ этимъ сказать, и не спросила у него даже объясненiя.

Она шла по огромной равнине Ломбардiи, не зная названiя этой страны. Была ранняя осень. Уборка винограда только что началась. На фоне зелени и освещенной солнцемъ листвы виднелись телеги съ волами, толпы крестьянъ, дома съ красными крышами и коричневыми амбарами, маленькiя деревни, лепившiяся вокругъ круглыхъ башень и колоколенъ. Страна казалась ей удивительно обширной; ширина ея пугала ее: ведь и земля, и небо были такъ узки дома, въ маленькой зеленой долине.

А люди! Безпрерывный потокъ людей въ городахъ! Она никогда не думала, что такъ много людей на свете.

Она долго странствовала, прежде чемъ подъ тенью высокихъ горъ съ снеговыми вершинами ей представился, наконецъ, городъ, указанный викарiемъ: маленькiй, мрачный, окруженный стенами городокъ, построенный на холме. Въ центре его возвышалось огромное каменное строенiе - четырехъугольный фортъ съ мрачной башней на каждомъ углу. Все окна и амбразуры, видимыя снизу, были заделаны; ниже находились крыши домовъ, колокольни церквей, деревья садовъ.

Это была большая Мастiа или крепость, служившая исправительнымъ заведенiемъ. Она выглядела черной, холодной, жестокой, страшно крепкой. Небо надъ ней было серо и ветеръ дулъ со всехъ сторонъ. Летта поднялась по крутымъ ступенямъ, пробитымъ въ скале, по которымъ пешеходы могли подняться более короткимъ путемъ, чемъ по проезжей дороге. На вершине холма былъ темный, пустынный, скучный, скверъ; ветеръ гналъ сухiе листья вдоль дорогъ. Огромная Mastia занимала три стороны сквера. Часовые стояли у входовъ. Съ четвертой стороны виднелись Апеннинскiя горы.

Летта остановилась и въ ужасе уставилась глазами на громадную мрачную, дикую постройку. Неужели здесь, - здесь? Неужели Риккардо могъ быть тамъ, - Риккардо, жившiй всегда на открытомъ воздухе, на солнце, среди зелени?

Она нерешительно подошла къ часовому и прошептала вопросъ.

Онъ не шевельнулся, не взглянулъ на нее, онъ какъ-будто даже не дышалъ. Проходившая мимо баба дернула ее за юбку:

- Если ты будешь съ нимъ разговаривать, ты наживешь себе непрiятности.

- Я хочу зайти туда, - сказала Летта, - Рикко тамъ. У меня его ножъ. Не онъ убилъ. Они должны его выпустить. Не онъ убилъ.

Баба поняла.

- Разъ онъ тамъ, ты ему не поможешь, есть ли у тебя ножъ или нетъ. Ступай домой, бедняжка.

Женщина, державшая корзину свежей дичи на голове, вошла въ наружную пристройку крепости черезъ ворота, которыя открыли для нея и тотчасъ же заперли. Летта стояла и смотрела на стены, непроницаемыя, какъ лицо въ маске.

Раздался громкiй звонъ колокола, мерный и медленный; эхо вторило ему. Звукъ этотъ наполнилъ весь скверъ.

- Это для заключенныхъ? - испуганно спросила она старика, выметавшаго листья.

- Нетъ, умирающихъ тамъ не считаютъ. Это жена губернатора умерла, - сказалъ старикъ.

- А какъ туда попасть?

- Нельзя.

- Даже проведать заключеннаго?

- Ты, бедненькая, дура. Ступай домой.

- Я пришла издалека, чтобъ видеть невиннаго.

- Невиннаго? Это ничего не значитъ. Всякiй, кто тамъ, приговоренъ.

- Но у меня его ножъ.

- Лучше этого не разсказывай. Ножи носить запрещено.

Онъ продолжалъ мести листья.

Она оставалась на площадке до вечера, потомъ кто-то велелъ ей уйти, и она спустилась по каменнымъ ступенямъ и нашла себе уголъ въ маленькомъ городке внизу.

Къ этому времени она продала браслеты и кораллы и у нея оставались только деньги на хлебъ; но ее воодушевляла надежда рано или поздно увидеть Риккардо.

На следующiй день и еще несколько дней подрядъ она все подымалась на скалу и старалась узнать и услышать что-нибудь, но ей отвечали резко и стали смотреть на нее подозрительно: площадь днемъ была открыта для публики, но бедная женщина, которая ходитъ, повидимому, безъ дела всегда возбуждаетъ недоверiе или еще худшее чувство. Но она была такъ тиха, такъ грустна и терпелива, что никто не могъ найти уважительной причины запретить ей появляться здесь, и на пятый день ей посчастливилось.

Маленькiй ребенокъ двухъ или трехъ летъ поднялся по ступенькамъ на рукахъ и ногахъ и слишкомъ перегнулся, чтобъ достать запоздалый желтый цветокъ, привлекшiй его вниманiе. Онъ повисъ, зацепившись своимъ платьемъ за железный гвоздь, вбитый въ скалу, и съ плачемъ звалъ свою мать. Но прежде, чемъ кто-нибудь понялъ опасность, Летта бросилась къ нему, схватила его и отнесла маленькое испуганное созданiе наверхъ на твердую почву. Мать ребенка обняла ее, присутствующiе похвалили; малютка повисъ на ней и целовалъ ее.

- Она не здешняя, но очень добрая, - говорили очевидцы а мать со слезами на глазахъ воскликнула:

- Я сделаю для васъ все, что могу, все, что могу!

Летта нерешительно произнесла:

- Человекъ, по имени Риккардо Лаццаре заключенъ тамъ. Не можете ли вы устроить мне свиданiе съ нимъ? У меня ножъ его, украденный у него на ярмарке, такъ что онъ не могъ сделать того, въ чемъ, его обвиняютъ.

- Его зовутъ Риккардо Лаццаре, - повторила Летта, - и онъ долженъ быть здесь, потому что самъ викарiй написалъ названiе этого места. Посмотрите! Они сказали, что онъ убилъ человека, но онъ не могъ этого сделать, потому что у него украли ножъ. Вотъ онъ.

Женщина взяла у нея клокъ смятой бумаги и увидела, что названiе города и "Мастiя" действительно написаны писарскимъ почеркомъ.

- Да, это здесь, - сказала она. - Но сама я ничего не знаю. Они теряютъ свои имена, становятся номерами, совершенно не считаются больше людьми. Но вы спасли моего ребенка, я сделаю, что могу. Я знаю одного изъ сторожей. Пойдемте ко мне, покушайте. Бедненькая! вы, какъ видно, голодны и измучены.

- Ведь меня наверное впустили бы къ нему, если бъ знали, что я принесла его ножъ?

- Нетъ, къ нимъ никого не пускаютъ, - ответила женщина. - Они больше не люди. Но я сделаю, что могу. Пойдемте, скушайте что-нибудь.

- Мне ничего не нужно, - сказала Летта. - Я только хочу видеть Риккардо, потому что теперь мы знаемъ, что онъ говорилъ правду.

- Онъ сидитъ тамъ за убiйство?

- За убiйство Фульвiо Нестiо, да. Но я говорила, что не онъ это сделалъ, такъ и оказалось.

- Тогда сюда идти не зачемъ. Надо начать съ адвокатовъ и еще Богъ знаетъ съ чего. Если его приговорили несправедливо, можетъ быть, что-нибудь и можно будетъ сделать, но это будетъ трудно, трудно.

- У меня его ножъ. Одинъ разносчикъ укралъ его и не могъ умереть спокойно, пока не разсказалъ этого намъ.

- Все это также безполезно, какъ эти травки, - сказала мать, потряхивая желтые цветочки, все еще крепко зажатые въ маленькомъ розовомъ кулачке малютки, - но мне, можетъ быть, удастся узнать о немъ кое-что у сторожа, такъ какъ мужъ мой работаетъ тамъ: онъ свинцовыхъ делъ мастеръ.

- Да помогутъ вамъ Пресвятая Дева и все Святые, - сказала Летта.

Прошло три дня, и женщина ничего не могла сообщить, только она устроила ей постель въ своемъ доме и заставила Летту ночевать у себя. Ее трогало то, что прiезжая такъ бедна, несчастна и совершенно одинока въ этой северной провинцiи.

Каждый день Летта подымалась наверхъ на площадь, где съ трехъ сторонъ стояла громадная неуклюжая крепость, а съ четвертой стороны виднелись снеговыя вершины Апеннинъ, блестящiя при свете солнца.

- Что, заключенные видятъ эти горы? - спросила она у своей знакомой.

- Господи, они не больше видятъ, чемъ кроты подъ землей.

Летта вздрогнула.

Ей казалось, что громадная крепость давитъ ее и виситъ надъ ней, какъ огромная черная птица. Она сидела на стене, плела венокъ изъ травъ для ребенка и думала о Риккардо, бывшемъ такъ близко отъ нея, по ту сторону стены, и въ то же время такъ далеко. Какой смыслъ, что его тамъ держатъ? Даже, если бъ онъ былъ виновенъ, къ чему это? А онъ невиненъ. Она засунула руку за рубашку и нащупала старый роговой ножъ.

Дней черезъ пять мать ребенка сказала ей:

- Я видела тюремщика, своего знакомаго. Онъ будетъ въ церкви въ три часа. Онъ не хочетъ, чтобъ его видели, потому что они не должны говорить про заключенныхъ. Но онъ разскажетъ вамъ, что узнаетъ.

Было темно, какъ ночью, когда Летта вошла туда.

Сильный, худой, гладко-выбритый мужчина ждалъ ее не далеко отъ входа: это былъ одинъ изъ сторожей при камерахъ; онъ редко бывалъ свободенъ и дорожилъ своимъ временемъ. Рука его держала револьверъ, невидимый подъ его плащемъ.

- Риккардо... - произнесла Летта, задыхаясь, и упала на колени передъ этимъ человекомъ, казавшимся ей всемогущимъ, какъ самъ Богъ. - Риккардо Лаццаре... о, скажите мне про него, сударь, скажите, Бога ради.

- Онъ ударилъ ножемъ товарища, возвращаясь съ ярмарки, и былъ приговоренъ на двадцать одинъ годъ?

- Нетъ, у него не было ножа! Выслушайте меня, о выслушайте меня!

Она въ отчаянiи металась у его ногъ.

сталъ слабоумнымъ, онъ одурелъ въ одиночномъ заключенiи. Семью должны были известить объ этомъ. Разве вы не изъ его семьи?

Летта молчала.

- Вы не понимаете?

Мать ребенка старалась поднять ее съ полу. Летта не двигалась.

- Вы не понимаете? - Тюремщикъ добавилъ: - Известiе о кончине должно было быть послано установленнымъ порядкомъ.

Она никогда не думала о возможности смерти.

Она протянула руку и поймала женщину за платье:

- Спросите у него, - где могила, - я туда пойду.

- Могилы нетъ, - нетерпеливо ответилъ сторожъ. - Здешнiй хирургъ взялъ себе его мозгъ. Тело положили въ яму съ негашенной известью... Будьте здоровы!

Летта нагнулась раза два впередъ, потомъ упала лицомъ книзу; роговой ножъ расцарапалъ ей грудь...

* * *

Однажды вечеромъ, когда красное солнце ранней зимы садилось за горы, она вернулась домой изнуренная, бледная, сгорбленная, съ трудомъ передвигая ноги. Собака первая узнала ее.

Старикъ только что возвращался домой со связкой свеженарезаннаго хворосту на плечахъ. Онъ уронилъ ее и закричалъ: "Жена, жена! Вотъ Летта, наконецъ, или тень ея"!

Летта отстранила ихъ, опустилась на лавку передъ домомъ и закрыла лицо руками. Собака подошла и лизнула ее.

- Онъ умеръ, - тихо сказала она. - Онъ умеръ больше года тому назадъ... и у него нетъ могилы.